Эйлатские истории. Часть 5

За что я ещё люблю Эйлат, так это за его способность удивлять. Поднимаюсь однажды по улице Эйн Нетафим, веду велосипед за руль, экономлю силы перед работой. Улица пуста в полдевятого утра. Только впереди по курсу человек в красном жилете суетится под деревом. Приблизился, вижу кучу свежесрезанных веток. Коммунальный работник длинной палкой с пилой на конце срезает лишние с его точки зрения ветви. Человек этот ловкий, тощий, длинный, в шапке, из-под которой заплетённые в дреды коричневые волосы спускаются сзади ниже колен. Он перестает резать ветви, пропуская меня, смотрит в лицо, оскалившись кривыми свирепыми зубами на светло-шоколадном лице. И я думаю, что, пожалуй, не стану его фотографировать. Я, пожалуй, лучше словами его опишу. Тут я вижу его «служебный» автомобиль, нечто помятое красного цвета, а на крыше теснятся желтые черепа с рогами. Оленьи, видимо, или буйвольи, не меньше десятка. Африкой повеяло, приключенческими фильмами. И я окончательно понял, что такое надо описывать словами, тут фотография бессильна, не говоря уж об опасна. Как же это описать, думаю я, идя дальше, и бормочу: «За что я ещё люблю Эйлат...»

Вечер в Эйлате едва успеваешь заметить, так быстро он превращается в ночь.
Видел собак. Одна, неопределённой породы и рыжего цвета, сидела в сумке, прикрепленной к рулю электровелосипеда. Она была впередсмотрящей. Сзади на багажнике в коробке помещался крупный бассет. На ходу он то ли вылизывал спину хозяина, то ли жевал его футболку. А может, тоже хотел быть впередсмотрящим, но ему заслоняли.
Другие собаки мчались мне навстречу несколько позже. Хозяин их также восседал на электровелосипеде, но остальные посадочные места занимала девушка. Собаки, впрочем, не завидовали, а весело с подскоком бежали вослед. Их было три, причём элегантного черного цвета. Одна маленькая, вторая побольше, породу не рассмотрел – слишком быстро просвистели. Третья, пожалуй, походила на мастифа. Его щёки от прыжков прыгали вверх-вниз и иногда немного вперёд. Все собаки улыбались.

Ехали однажды в автобусе шляпы.
– Парит сегодня, – сказала розовая.
– У нас редко бывает влажно, – ответила серая в крапинку. – А сегодня таки да.
С передних сидений к ним прислушивалась светло-соломенная шляпа и бирюзовый тюрбан.
– Я раньше в Цфате жила, – сказала розовая. – Там такие ливни бывали! Ух!
Она воскликнула это бодрым молодым голосом. Серая в крапинку тоже добавила темпераменту:
– А вот когда я в Карелии жила, к нам в окно залетела шаровая молния!
Они подпрыгивали, охали и ахали. Тюрбан и светло-соломенная шляпа тоже хотели бы подпрыгивать, но для этого им надо было бы пройти назад по салону, сесть рядом, познакомиться. Не каждая шляпа на такое пойдёт. Поэтому они подрагивали молча.
Слева от розовой сидела мужская светлая шляпа. Она слышала слова, только если ей говорить в ухо. Иначе бы, конечно, сразу вступила в разговор: «А вот у нас в Кирьят-Шмона...» До сотни ей оставалось несколько лет, и она сидела экономно.
Через пару остановок розовая шляпа встала, чтобы выходить. И сразу стало видно, что до сотни ей тоже не слишком далеко. Серая в крапинку повернулась кивнуть, оказавшись ровесницей.
В климате Эйлата шляпы живут очень долго, добираясь до глубокой осени.
Которой здесь почти не бывает.

О линиях
Линия гор, бывало, спорила с линией моря.
– Скучное ты, море. Ровное. А мы вот гляди как: немного туда, чуть-чуть сюда – красота, гармония с композицией.
– Это вам издалека не видно, – спокойно отвечало море. – У меня волны есть.
Правда, когда море спокойное, волн нет. Есть ровная линия, в том-то и дело.
Эта тёплая солёная линия помнила одного человека.
– Представляешь, ничего не боится, – говорило море. – Переворачивается на спину и лежит. Долго лежит, спокойно. Потому что доверяет!
Другой человек слушал это всё и думал: я ведь тоже стараюсь. Уж я ли морю не доверяю? Но лечь на него не получается. Выходит, недостаточно доверчив. Надо стараться.
Линия моря могла ждать сколько угодно. Пытайся, человек.
Человек пытался. Солёное море заливало уши и щёки. Человек вспоминал другого человека, так хорошо лежавшего на море. Ласку тёплой воды, нежность поверхности, вкус соли на губах.
Линия гор что-то продолжала бубнить, но никто её не слушал.
Горы, они далеко.
А линия моря и необходимый человек со всеми своими, так необходимыми линиями – близко.

О доме думать
Когда я еду велосипедом, Эйлат катится мне навстречу. Катится медленно, не торопясь открывать – что там, за поворотом. За поворотом обычно оказываются горы, цветы, деревья и другие обстоятельства места действия.
Мы качаемся с городом на качелях: влево-вправо, вверх-вниз. В Киеве тоже крутые улицы, они наверняка что-то знали, потому что подготовили меня к натужным подъёмам и свистящим спускам.
Когда я иду пешком, это уже не качели, а дешифровка клинописи. Причем двусторонняя: я узнаю Эйлат, он меня. Мы оба удивляемся видимой простоте и глубинным лабиринтам друг друга.
Ещё я размышляю о том, что к пальмам оказался не готов. В меня была вмонтирована программа городского пейзажа, настроенная на распознавание тополей, лип и каштанов. Долго мне казалось, что в Эйлате я не живу, а снимаюсь в массовке сериала, чье действие происходит в Майами или Палм-Бич. А когда отснимусь, вернусь от яркой регулировки монитора к энергосберегающей. Ведь лохматые шевелюры пальм, бирюза моря – это экзотика. И вот только сейчас, спустя полгода, привык. Теперь пальмы – привычная деталь городского пейзажа.
Просто город, просто такие растения. Мой очередной дом.

Рядом с автобусной остановкой притормозил автомобиль. Я ещё подумал, что у него что-то сломалось: место неудобное. Дверца открылась, из салона вышел немолодой мужчина с усами, похожими на бакенбарды. Он приблизился к скамейке под навесом, взял две стеклянные бутылки, вылил из них остатки жидкости и деловито заглянул в урну. Не обнаружив там больше ничего, он вернулся к машине, положил бутылки в багажник, сел и уехал.

Это случилось 17 сентября без чего-то девять утра, в городе Эйлате, на улице Эйн Нетафим. Сзади раздался крик, и пока я оборачивался посмотреть, кого убивают, крик перешёл в душераздирающий вопль. Он доносился сверху.
Я поднял голову, отмахиваясь от листвы, сбитой звуковой волной. На балконе четвёртого этажа стоял молодой человек и орал в телефон. Голос, если можно его так назвать, повышался и понижался, но потом повышался ещё больше.
Пролетающие птицы рванули врассыпную, дворовые коты оглохли и замерли, разинув пасти, иорданские горы спрятались за линию горизонта, а поверхность моря пошла рябью. Однако люди на автобусной остановке не шелохнулись, даже не посмотрели вверх, из чего можно было догадаться, что для израильтян это обычное явление.
В вопле несколько раз проскочило слово «Бабокер», видимо, парень ждал кого-то утром, а тот не пришёл. Почему же он вышел скандалить на балкон? – спросите вы. И я отвечу: наверное, из тактичности, не хотел потревожить спящих в квартире близких.

Отсутствием мороза и снегопадов отличаются эйлатские дни. Это означает полную разбериху в расписании движения автобусов, урядицы в своевременном прибытии на работу и понятки в выборе одежды из шкафа. Долгими зимними вечерами пить водку можно не. Вот почему в Эйлате так много долгожителей.
В этом городе всегда солнце. Не то солнце, которое обожжёт за неделю и потом облезет вместе с загаром после отпуска. И не то северное, что выглянет на минутку, посмотрит на вот это всё безобразие, расстроится и зароет голову в облака. Нет, эйлатское солнце простреливает навылет улицы и дома, добросовестно пропекает людей насквозь, высушивает всё тревожное, болезненное, лишнее. Солнце настигает людей повсюду, они прищуриваются и поэтому кажется, что улыбаются. А они таки да, потому что как можно не улыбаться, когда такое солнце. Оно рябит на морской поверхности, сгущается в чашке кофе, отсвечивает на коричневой корке выпечки. Когда такое солнце, коты не сидят по домам, а выходят бесшумно и заполняют собой тенистые места. А вечером растекаются на нагретых крышах автомобилей. В этом городе солнце проникает в кожу, остаётся в глазах и ладонях, почти уже светится и требует выхода. И каждая солнечная батарея знает, кого ей согреть. – Чем больше человек болеет, тем здоровее он становится! На остановке автобуса сидели пожилые женщины. Эту фразу громко произнесла одна из них, по виду за восемьдесят, значит около девяноста. Бодрая, коренастая, самоуверенная, в недешёвых солнцезащитных очках и кокетливой панамке. – Тот, кто не чувствовал боли, тот считай не жил! – продолжала она. Её соседки, аккуратные женщины почти такого же возраста, кивали, но переглядывались с улыбкой. – Надо болеть! И делаться от этого крепче! Рассуждая так и эдак в русле заявленной мысли, она вытащила из торбы мороженое и смачно в минуту его съела. В этом городе всюду царит линия гор. Куда ни повернёшься – она тут как тут. Ни одного миллиметра горизонта без неё. – Я тут главная, понял? – Понял, понял. В Киеве взгляд мой упирался в стены домов. В Яготине – в небо. А здесь... – Хватит вспоминать! Привыкай ко мне, – требует линия. Не знаю, как привыкнуть к красоте. По-моему, к ней не привыкнешь. А вот к заработать-оплатить, закупить-приготовить, убрать-постирать – легко. Только эти привычные заботы и производят чувство дома. – Наконец-то, – ворчит линия гор. – Давно пора. – Ну, это как сказать, – ворчу я. – Всего лишь семь месяцев. Кстати, ровно сегодня.