Кризис патриархата Книга 3 Часть 3 главы 3-4-5

           Кризис патриархата. Книга 3. Часть 3.

          Глава 3.  Между жизнью и смертью

      Приближалось время «выхода долго ожидаемого чуда на свет Божий». Никто ничему не научил Любу, как надо правильно вести себя в родильной комнате. Говорили, что даже самые опытные акушеры не могут заранее предугадать все особенности хода этого природного процесса. Женщины старались уехать за месяц до решающего события, чтобы быть поближе  к своим:  маме и бабушке.   У Любы таковых не было… И облюбованная книга  «Наш ребёнок»  чешской писательницы ничем не могла помочь ей. Так рано лишённой  родившей её матери.  Она никогда не видела даже рождения котят, слышала, как громко и отчаянно кудахчут куры, мучительно долго страдают коровы… И  первый  же  её неудачный опыт  взрослой жизни  оставил в  памяти потоки крови по ногам,  кровавую лужу  на крыльце роддома,  адские боли схваток, да скребущий звук мучителей – железяк в руках врача, искусанные в кровь губы и желание умереть, уйти, никогда больше не видеть мужа, потерять сознание от боли, желание  улететь в неведомое…
    
    Отгоняя  печальные воспоминания, уходя  целиком  в работу, Люба спешила   с  необходимыми   последними    приготовлениями  к  спектаклю. Но вот все  трудности  репетиций были  уже позади.  Устроили  просмотр в выходной день. Пригласили всех друзей  и родственников, как в настоящем театре. Пришли даже некоторые  сотрудники  посмотреть на игру  детей. Просмотр показал, что уже можно делать афиши. Сделали пригласительные билеты  для  одноклассников юных актёров,  для их любимых учителей, пригласили 5-7 классы. Одним словом, аншлаг!
    Спектакль «Я хочу домой!»  удался! Учителя,  родители, классные руководители дали высокую оценку, написали отзывы в Книге  посетителей  Клуба железнодорожников  о  хорошей и полезной воспитательной работе театрального детского коллектива. Все были рады!  Показали спектакль ещё несколько раз в весенние каникулы, но вот гастролей в соседние населённые пункты, в школы, не стали организовывать.  Любе  было  уже  опасно ездить на автобусе  на  длительные  расстояния. Отложили до осени.  Всё  ближе  и  ближе подступало главное событие  в  её  новой жизни – рождение первого ребёнка.
   
    Как ни готовилась   Люба  морально  к этому дню, но роддом был единственным  в  их городке.  И её ребёнок должен  был появиться на эстонской земле  в двухэтажном  старом  доме  с  примитивными удобствами, а вернее сказать - вообще без них… Конечно, все вокруг  говорили: «Обойдётся! Наши бабушки в поле рожали и то ничего!» А вот побывать на месте этих бабушек не пробовал никто из её успокоителей.   Наконец наступили схватки… Люба уже знала, что это такое по первому, грустному, опыту. Как  уговаривались,  постучала в стенку к Тае.   Володи,  конечно, как  и  всегда,  не было дома.
    У Любы всё было приготовлено заранее. Тая поспешно одевала Любушку, укладывала её спать в коляске. И они втроём,  как  и  в первый  раз,  отправились пешком  в  дом  её печали,   часто останавливались во время очередной схватки. Малышка спокойно спала, а Люба прислонялась то к дереву, то хваталась за забор, сдерживая стоны и  крики от неожиданно сильной непереносимой боли.  Наконец-то,  они подошли к знакомому крыльцу. Взволнованная не меньше Любы  Тая принялась звонить,  потом начала стучать. Тая  обещала  ей  приходить,  наведываться   и сегодня же сообщить Володе...  Люба, скривившись от дикой схватки,  попросила её не тревожить  мужа  раньше времени.
- Хорошо, если дежурит акушерка, говорящая по-русски. Эх, надо было выучить заранее несколько   эстонских слов! Поспрашивать в магазинах, на рынке, записать в блокноте  для  памяти… Словарик  сделать  мы с тобой  не догадались.  Только и знаем, что «Тере, тере!» (Здравствуйте, здравствуйте!),   да ещё «Ятайга!» (До свидания!)
     Открылась  дверь, Тая обняла Любу, прослезилась.
- Ещё не скоро, - сказала  Тая санитарке. - Перерывы между схватками длинные.  Первые роды всегда через сутки наступают, завтра, дай Бог, к полудню родишь. Терпи,  милая… Слушайся…
    Любу ввели в полутёмную, холодную, нетопленную и какую-то грязноватую  комнату  с  кушеткой, закрытой  жёлтой, холодной клеёнкой.  Батареи были так же холодными.
- Душа у нас нет! – сообщила санитарка.-  И, конечно,  уже не топят. Середина мая…
- Я утром дома вымылась. У нас, правда, тоже все удобства во дворе…  Но плита была нагретая. Стоять в корыте приходится, из ведра  и  тазика  поливаем. Но от плиты тепло идёт… Вы не беспокойтесь, я всё сама сделаю, я к работе приучена с детства.
    Облегчённо вздохнув, санитарка удалилась, положив полотенца, ночную рубашку и косынку, халат и пелёнки, поставив вёдра и тряпки,  повесив для неё кружку Эсмарха с холодной водой.
   Всю ночь, не смыкая глаз, Люба корчилась от неизбежной боли и холода,  еле  прикрытая больничным халатом.  Одеяла не было… Утром пришла  долгожданная  акушерка, русская,  средних лет,  Евдокия Ивановна.
- Воды отошли? – спросила она у санитарки.
- Вроде отошли…
- Рожать «в сухую» придётся.  Это – плохо!- «Успокоила» акушерка. -  Первородка!  Долго ещё ей  мучится придётся…
     Они обе скрылись за дверью. Было тихо.  Любу то бил озноб, то мучила очередная схватка. Закусив зубами вафельное полотенце, скорчившись на холодной клеёнке, она искала удобное положение, чтобы избежать боли,  но не находила его.
- Печку я тебе затопила,  в  тепле  рожать будешь, хоть ты у нас и одна, - сказала вошедшая санитарка.-  В  родилке  всегда тепло для ребёночка делаем… И в  детской топим, чтобы не застудить…
- Вы бы поучили меня, а то я никогда не видела даже, как котятки родятся… Не знаю, как себя вести надо…
- Узнаешь! – пообещала санитарка. – Все мы через это проходим…
    И  она  опять вышла.  Промучившись ещё несколько часов, Люба вышла в поисках туалета.  Оказалось,  что  её  поджидала  обычная примитивная вонючая выгребная яма… Сплошная антисанитария…
- Чего  встала? Тебе лежать надо! Воды отошли, а ты ходить вздумала… Ложись!
- Мне в туалет надо было выйти…
- Тебе  горшок  вон  поставили.
- С таким животом? На детский горшок? Издеваетесь? Я же с него не встану…
- Все обходятся!  И ты – не барыня!
- Оно и видно:  уже  второй  раз  попала  в  «просвещённую Европу"!
    Прошло  уже больше суток с начала её первой схватки.
- Скоро? – спросила вконец измученная непереносимыми болями
Люба. –  Он  от холода  даже не шевелится.
- Ещё не кричишь, значит, не скоро… Вот закричишь, тогда будет  в самый  раз…
- Я терплю… Как  в  фашистском  застенке… Замёрзла! Уж лучше бы я  в  русской баньке-землянке родила с ласковой бабулей… Эх, надо было соглашаться на гастроли. Глядишь, растрясли бы, да где-нибудь к бабке пристроили… А Володя только о своей  карьере думает,  меня  нисколечко  не  жалеет.  Явный патриархат… Использовали,  а дальше забейтесь в нору, куда-нибудь в уголок и умирайте… Ну, зачем жить, раз для женщин припасена природой – боль, а мужчинами - незаслуженные обиды и оскорбления… И рада бы умереть, да рёбёночка жалко…
    Её  повела  в  «родилку»  всё  та же санитарка, придерживая  за  ночную рубашку на всякий случай.
- Залезай и ложись на спину!
- Опять на холодную клеёнку? Меня и так всю ночь трясло.
- Здесь натопили… Ложись. Жарко будет. Скоро родишь!
    Вошла одетая во всё белое акушерка с марлевым тюрбаном на голове, с желтым клеёнчатым фартуком, как у мясника на колхозном рынке.
-  Ну?! Рожать будем? А это – что?  Сказали, что воды отошли, а пузырь целёхонький. Не лопнул…
    Она сделала какое-то движение рукой, что-то разрезала, хлынули воды…
-  Ну, хоть  не  «на сухую» рожать придётся… Всё-таки полегче, - подумала про себя Люба.- По старому – в рубашке родится…
-  Давай, давай, давай! – Закричала акушерка. - Тужься, тебе говорю?! Ну, вот!  Ребёнка задушила… Тужься!
    Люба вдохнула побольше воздуха и что есть силы постаралась  вытолкнуть  из  себя  ребёнка. Она поворачивала голову то направо, то налево, перемогая адскую боль, но спасения от неё нигде не было.
- Давай, давай, давай!- криком  кричала акушерка. – Пуповина горло душит. Совсем погубила ребёнка! Какая ты – мать!
    Перепуганная Люба выдохнула, что было сил, напряглась всем телом  и…окровавленный  ребёнок закричал в воздухе над её коленями. Окровавленная от лица и по фартуку вниз акушерка ошалело смотрела на Любу.
- Ой, не надо!!! – запоздало закричала она, ребёнок заливался плачем … Подбежала детская сестра, обрезала пуповину, понесла взвешивать и пеленать ребёнка.
- Девочка! Три килограмма 200 грамм, 49 сантиметров, - сообщила она радостно. – Здоровенькая, с волосиками, хоть бантик завязывай!
- Девочка…Значит, ей тоже, как  мне, когда-то придётся мучиться ни за что, ни про что, без всякой вины…  А Володя  опять будет хмуриться… Опять  будет  недоволен…Господи, ну, почему же не мальчик? - обдумывала Люба своё новое положение.-  Странно… Ребёнок весь в крови, а у меня ничего не болит… Ребёнок жив и никакой пуповины на шее не было!  Врала акушерка, зачем напугала меня? До сих пор все поджилки трясутся… -думала Люба и не находила ответа.
- А почему она замолчала? Что-то не так? Почему она не кричит? – забеспокоилась Люба и стала приподниматься, чтобы взглянуть на ребёнка.- Опять? Уже второй раз уморили…
- Не двигайся, тебе нельзя! –предупредила санитарка. – Не плачет? Намучалась, протискиваясь столько времени… Устала, вот и не плачет. Всё у неё хорошо, все пальчики на месте. Залюбуешься! - Санитарка обтирала влажной марлей ей лицо, шею, всё тело, меняя мокрую от пота и крови рубашку. - Девочку ты родила. Такую красавицу! Теперь отдыхай! Теперь тебе можно и отдохнуть, намучилась ведь, целые сутки прошли, не спала ни минуточки.
    Люба увидела вдруг, как переодетая  во  всё чистое акушерка готовит аппарат для переливания крови.
- Вы мнЕ готовитесь кровь переливать? – спросила Люба акушерку.
- Лежи и помалкивай! Твоё дело сделано. Отдыхай!
- Нет, я не разрешаю! Скажите, какая группа крови в аппарате?  Документы мне покажите!
- Ты – медик? Нет? Лежи и не суйся не в своё дело! Тебя не спрашивают!
- Зря… Я – уникальный донор, но мне нельзя переливать ничего, кроме точно такой же, как  у  меня,  крови. Покажите мне документы!
- Лежи спокойно. Ты – не медик! Вторая группа, мы её всем вливаем! Поняла?
- А у меня – первая! Первая, понимаете? Ищите точно такую же! Иначе не разрешу переливать абы что! Мне другие группы категорически запрещены, можете вы это понять?
- Как первая? – растерялась акушерка и стала просматривать документы. – Да, первая. Резус положительный… Не может быть!  У нас такой нет…
    Акушерка выронила какую-то стекляшку на пол. Она вдребезги разбилась…
- Как же быть? Крови много потеряно… У  мужа  вашего какая группа?
- Не знаю, и он не знает. Я у него спрашивала. У офицеров почему-то не исследуют кровь на группу. На всём наши верхи  экономят!  Даже на анализах, которые могут спасти бесценную для каждого человека жизнь…
    Остолбеневшие акушерка, детская сестра и санитарка переглядывались, акушерка вышла, к Любе подошла санитарка.
- Ну, как ты?
- Уже ничего не болит!  А как девочка?
- Унесли в детскую комнату. Намаялась. Спит. Им, детям, тоже тяжело приходится:  на них всё давит, толкает, мучает. Страшно им.  Но всё обошлось. Теперь отдыхай. Ой, и много сил тебе понадобится! Отдыхай пока! – она сочувственно покачала головой и вышла.
    Люба опять осталась одна.
- Даже ребёнка не показали.  Как же  я  её узнаю? Она вся в крови была!  Хотя  в  таком  роддоме  у  них  сегодня   я  вообще одна. Не перепутают… С группой крови меня чуть-чуть не убили.  Хорошо, что я в полном сознании, хорошо, что все студенческие годы донором была. Хорошо, что приходилось из вены в вену давать.    Себе на капроновые чулки, да на кое-какое бельишко зарабатывала… А  ведь, как говорится, «угробила» бы акушерка меня в одну секунду…!  Да… Но что же они не ведут меня в палату?  Всё же окончилось благополучно?  Уже ничего не болит, даже слабости не ощущаю. В тепле отогреваюсь. Только  кровь  не унимается… 
    В дверь опять заглянула санитарка.
- Чего ждём? – спросила Люба. – У меня  что-то  опять  не  в порядке?  Мне кажется, что прошло так много времени. Пора бы и отдохнуть, не спала ни минуточки…
- Лежи, не двигайся, не приподнимайся. Ждём врача. Без неё нельзя в палату. А у неё сегодня – выходной. За ней поехали, скоро  привезут. Звонили…
- А кровь моей группы нашли? Я пока  в сознании, ни за что не  позволю  чужую группу вливать. Меня в восемнадцать лет предупредили.  И открытки всё время присылали, чтоб ехала людей спасать. С  лекций, с семинаров  бежала  на поезд, а зимой – через Волгу, по льду, так было ближе. Зато ваша грубиянка, Евдокия Ивановна, за сутки даже мои документы не просмотрела. Специалистка!  Ну и ну!  Порядочки тут у вас, в «Европе»! Хорошо,  что я в сознании, а  то натворили бы вы дел!  Морозили меня больше суток… А потом бы уморили…  Да лучше бы я  где-нибудь в первой же русской деревне  с  поезда сошла, да в баньку попросилась. У нас баньки-землянки  с  раскалённой каменкой. Никаких микробов не остаётся. Тепло  и  чисто. Все полки, и пол, и лавки выскоблены, да мочалкой со щёлоком надраены. А бабки  в  деревне - говорливые, внимательные. Я на практике в глухой деревне была. Такие приветливые, да ласковые все… Вот у таких бы простых  старушек родить… Они-то  знают  своё  дело! Кровь,нашёпывая, останавливают. Мне страшную зубную боль за несколько минут заговорили. Вежливые, да ласковые… А меня тут  так  морозили, да кричали, а я ни разу даже не пикнула, все сутки перетерпела…Эх, вы…
- Ты всё же поспи! – сказала  санитарка  и  ушла.
     Люба стала думать о дочери. Она чувствовала, как стекает кровь в подставленную посудину. Но сама «зашептать» при надобности она не умела. 
-  Ничего, это у меня уже было. – Успокаивала сама себя Люба. -  Свёртываемость всегда хорошая была. Выдержу! Какая она, дочка? На кого походит?  Кем она будет, когда вырастет?
   Люба даже улыбнулась, когда вспомнила, как зимой в какой-то газете прочитала  статью о Галине Улановой, балерине. Тогда ещё подумала, что её дочка могла бы стать балериной или художницей. А что? Володя в детстве очень хорошо рисовал.  И папа, и мама рисовали…  А Люба от  одноклассников  отличалась  своим красивым,  особым каллиграфическим почерком… Но лучше всех  в  их большой семье  рисовал дядя Шура. 
     Чтобы как-то занять мысли и не сосредотачиваться на отсутствии её группы крови, она стала вспоминать, какие картины маслом рисовал дядя Шура, как  дарил их, ничего не брал взамен, хоть и жил он после плена очень скудно. Она вспомнила  одну из его картин, где в глухом лесу, среди снежных заносов на узенькой колее стояла лошадка, запряжённая в сани, а старичок-возница, намотав вожжи и крепко зажав кнут в левой руке, в правой приготовил топор, потому что вокруг готовились к нападению  волки…
    Люба часто рассматривала все подробности этой картины, потому что однажды они с мамой были почти в такой же ситуации. 
-  Наверное, я в пятом классе училась, - припоминала она. Маме нужно было в  район ехать по каким-то её депутатским делам. А меня она взяла с  собой  показать детскому врачу, потому что в нашем зверосовхозе его не было.  Мы быстро сделали всё намеченное,  накупили целую сумку гостинцев, до поезда осталась уйма времени. Мама предложила идти домой пешком, лесом, ближайшими путями, всего каких-то восемь километров.
-  Зато успеем подоить корову во время, сделаем  вкусный ужин.  Папа будет доволен! - объяснила ей мама. - Раньше  ляжем спать!  Завтра – рабочий день.
    Они пошли по солнышку, но за окраиной  посёлка  с названием  «Высокая Гора»  небо стало хмуриться, потом пошёл снег, завыла вьюга, закрутился буран. Дорогу быстро занесло, не видно было не зги.  И прошли они  немало,  уже большую часть пути,  возвращаться назад и ждать поезд  было бессмысленно. Отворачиваясь от сильного ветра, дошли до железнодорожной насыпи, от  которой  начиналось  шоссе, ведущее прямо к их барачному дому. Напряжённо вглядывались вдаль, где шоссе «ныряло»  в их лес, где они знали чуть ли не каждое дерево. Но дорогу так замело, что  проваливались в глубокий снег чуть ли не  по шейку. Мама поставила Любу к заметному раскидистому кусту и наказала строго-настрого никуда не отходить с  этого заметного места, ждать терпеливо, ни в коем случае не садиться, постоянно двигаться, приплясывая, притоптывая,  прихлопывая руками,  чтобы не замёрзнуть…
    А сама мама, проваливаясь, пошла искать дорогу.
-  А если волки?! – крикнула Люба ей вслед.
-  Во время  сильной  вьюги, они в норы прячутся! Ветер крутит, им понять трудно, где  найдётся  для них жертва. Не бойся, я скоро, тут совсем близко шоссе. Надо выйти на твёрдую дорогу.
    Нащупывая  палкой, она скрылась в сплошной снежной завесе. Люба, подпрыгивая, утрамбовывала тропинку от  куста  к  железной дороге  и  обратно, приговаривая:
- А дома печка ждёт, меня к себе зовёт, теплом подарит, картошку варит. Мы везём  колбасу, хоть льдинки тают на  носу. Мы везём в подарок сыр  и  устроим целый пир! Мы везём конфеты, помолчим об этом… Чтобы волки не узнали и сюда бы не примчали!
    Но вот, наконец, показалась мама и радостно помахала ей рукой:
- Пойдём, совсем  близко, тут, рядом, твёрдая наезженная дорога. Пойдём очень быстро, даже побежим, согреемся.
    Буран  ослабел, показался лес, и они со всех ног пустились к нему бежать,  к их спасительному бору. На лесной дороге они пошли тише, даже остановились, чтобы мама отдышалась немного. И она рассказала, что в Сибири, куда её направили после университета учительствовать, однажды  встретилась с целой стаей волков.  На  счастье,  у возницы было заряженное ружьё, он выстрелил, подранил одного или двух. Волки взвыли, бросились бежать. Тогда светила Луна, природа словно притихла и только волчий вой был слышен, пока мама с возни цей добирались до деревенской школы.  С тех пор Люба всегда вспоминала их с мамой  путь, пешком, в буранной мгле, как только взгляд её падал на картину,  нарисованную  ещё  в юности  дядей Шурой.
- Не спишь? – спросила вошедшая санитарка. - Держись,  Люба, наша врач-хирург приехала, переодевается. Она очень опытная, знающая. Настоящий талант! Только тебе потерпеть надо будет немножко. Но ничего, ты вот целые сутки промучилась, даже не пискнула. Другие русские кричат. Эстонки более терпеливы.  Ты выдержишь! Очень больно?
- Нет, сейчас уже ничего не болит, только кровь льётся всё время. Я чувствую…
- Остановить её надо. Твою группу так и не нашли…- она причесала Любу и снова помогла ей сменить распашонку.
    Вошла врач. Это была знакомая уже Любе красавица-эстонка, с которой невольно пришлось встретится год тому назад.
-  Ну, что ж… Потерпеть вам придётся, как в партизанском отряде. Наркоз роженицам вводить нельзя, можете не проснуться, а кровь остановить надо. Начнём! Мы вам будем помогать, говорить с вами, подсказывать, как дышать. Когда надо будет, придётся задержать дыхание. Дёргаться нельзя, как бы не было больно. Нельзя разговаривать, кричать, плакать, даже шевелиться. Слушаться, терпеть...
-  Я всё время терпела…
-  Ну,  вот,  и ещё немного придётся выдержать. Сердце у вас здоровое, давление и температура нормальные. Организм молодой, чистый, выдержит… Ну, начнём!
    Люба даже не могла предположить, что может быть боль ещё хуже, чем самые жестокие схватки… Мучили её долго. Два или даже три часа… В конце концов она не выдержала и простонала:
- Оставьте всё, как есть… Не трогайте, умоляю. Я хочу теперь умереть. Зачем жить? Ради такой вот боли? За что? Кому я сделала плохое? Хватит! Не надо мне больше ничего! Не трогайте меня… Хочу умереть, умереть, дайте умереть спокойно. Не мучайте, умоляю… Я больше не могу и не хочу… Только умереть…
-  Нельзя! – сказала  врач  строго.- Потом сама побежишь в суд жалобу на нас подавать! Отдохни немного… Вздохни, соберись с силами. Ещё чуть-чуть. Потерпи, сейчас будет ещё больнее. Крепись!
    Когда всё кончилось,  её снова обтёрли каким-то раствором. Одели во всё чистое, прокипячённое, тут же пропаренное утюгом.
- Как мы её положим на каталку? – спросила расстроенная  санитарка. - Давайте возьмём её втроём. И перенесём прямо в палату. Она невысокая, худенькая, весит немного. Я пойду, приготовлю койку.
  Скоро она вернулась:
- Взяли и осторожненько пошли…
    В палате боковая койка была отодвинута от стены. Там уже стояла детская сестра, готовясь подхватить Любу. Когда её положили осторожненько на койку, укрыли двумя одеялами, она повернула лицо к стене, стиснув зубы. По щекам текли неудержимые слёзы…
-  Потерпи, девочка, - осторожно  погладила её врач.- Я не уйду, рядом буду, мне ещё бумаги заполнить надо. Я зайду к тебе перед уходом, ладно? А ты постарайся поспать, хоть немного… Пожалуйста…
-  Ничего я не хочу. Только умереть… - Её губы шевелились. На большее сил уже не было. - Только дайте умереть. Не трогайте меня больше… Я  ничего  не хочу…Лучше умереть…
    Больно было дышать, невозможно двинуть  ни  рукой, ни ногой:
-  Не хочу жить… инвалидом! Нет! Только умереть, тогда не будет больно.  Когда  совсем не больно, какое же это счастье…
    Прошло ещё часа два. В палату принесли еду. Любе тоже поставили тарелку на тумбочку и стакан с компотом, но она по-прежнему  смотрела в стенку, стараясь не дышать, не шевелиться, не кашлянуть…
    Вошла новая детская  сестра, принявшая смену.
-  Давай я тебя покормлю. Всего три ложечки…  Иначе молока не будет для девочки.  Чем  её  кормить будешь?
-  Вы ей ребёночка показывали? – спросила старшая из рожениц.  У неё было уже три дочки, но она решилась на четвёртого и родила, наконец-то, сына.
 – Она, наверное, ещё  дочку  не  рассмотрела. Говорьят, красивенькая, здоровенькая и спокойная… Покажите, это помогает…
- Я её сейчас принесу. Девочка спит, а скоро плакать начнёт без мамы…
- Не хочу…- сказала Люба хрипло. – Глотать тоже больно.  Я умереть хочу, больше мне ничего не надо…
-  Нельзя так говорьить! Надо кушать. Три ложечки. Это – молочный рисовый суп. Только три ложечки. Ну, попробуем? Я осторожненько…
    Она ласково повернула голову Любы в левую сторону и поднесла к её губам десертную ложечку:
-  Глотаем… Вот так. Теперь вторую.
-  Даже глотать больно. Отдаёт…
-  Ещё одну, - настаивала детская сестра. – Так, вторая… Осталась ещё одна. Третья. Осторожненько, вот и умница! На сегодня всё! Малышке этого вполне хватит…Сейчас я тебе дочку покажу. Это тебе будет премия!
    Она вышла. К Любе подошла старшая роженица.
-  Завтра будет полегче. – Она села на стул, наклонилась и тихо сказала:
-  Я вот три раза страдала и ещё пришла в четвёртый раз. Оказалось, что за сыном. Муж так рад, так доволен, весь, как русские говорьят, сияет… Светится. И тебе полегче станет, взглянешь на дочку, и снова жить захочешь! Уж я-то знаю! Мне поверь! 
-  Ещё как захочется, - подхватила  детская сестра с ребёнком на руках. – Взгляни, Люба, какая у тебя дочка-красавица. Умница,  спокойная, не плачет. Мы её ещё ничем не кормили, а не кричит.
    Она положила ребёнка на край, подложив одеяло и придерживая на всякий случай.
- Взгляни на это чудо природы! – подхватила и акушерка. – Взгляни, взгляни!
   Люба с трудом повернула голову, отвела взгляд от «стены плача» и увидела крошечное личико куколки, чистенькое, беленькое  среди розовых пелёнок и чепчика.
-  Ой, какая же она маленькая… Как же я с ней буду управляться? Вся израненная? – думала  с ужасом  Люба и слёзы полились из её глаз.- Я  не могу двинуть ни рукой, ни ногой…А только пелёнок чуть ли не сотня каждый день… И помочь мне некому...
-  Она у тебя с тёмными волосами,  глазки серые.  Бантик скоро повязывать ей будем! Не плачь, заживёт, как на кошке. Всем рожать больно, а рожают и рожают… Только мне вот Бог не даёт детей. И рада бы на любые муки пойти, а детей нет. Муж недоволен. Боюсь, что уйдёт. Всё время грозит разводом! - это приговаривала акушерка.
-  Ну-ка прекрати слёзы, ребёнка мне расстроишь. Она же всё чувствует, плакать тоже начнёт, всех ребятишек мне перебудит и покоя ночью не даст…- нашёптывала детская сестра. - Давай-ка лучше я тебя чуть  поверну,  вот, покорми её, лёжа.
    Она осторожно и умело повернула  плечи чуть на бочок, высвободила  грудь  и  прикоснула малышку губками к розовому соску. Та мгновенно схватила сосок и начала чмокать, стала даже чего-то глотать.
- Гляди-ка, - воскликнула акушерка, - уже понимает, жить хочет. Молозиво пошло!
    А малышка искала потерянный было сосок, и хватала, и тянула, и глотала. Люба, стиснув зубы, терпела  боль  адову, но в её животе вдруг что-то дрогнуло и ей почему-то стало немного легче…
-  Ну, - сказала акушерка. -  Начинаешь выздоравливать! Организм   молодой, справился!  Матка стала сокращаться! Счастливо тебе!
    Люба  посмотрела  на ребёнка  уже совсем другими глазами.  Дочурка,  пососав  ещё  немного, заснула. А молодая мать смотрела на неё и думала:
-  Я без матери, спасшей меня от голодной смерти и болезней, среди холода и похоронок, до сих пор страдаю без неё.  Всегда помню, что я – сирота  и  не забываю,  как мне плохо и одиноко… А она такая… крошка. Маленькая, совсем  беспомощная… Если со мной что-нибудь случится нехорошее, как она жить будет?  Ей  же меня  будет не хватать!  Ей же никто меня не сможет заменить…  Никто на свете!  Придётся всё вытерпеть ради этой малютки! Но, Боже мой, как мне больно,  как  я  несчастна, как я  совсем-совсем одинока… Стоп! Разве я одинока? У меня же теперь есть дочка, есть ради чего стоит жить и переносить всё, закусив губы до крови,  вот  такие боли  и даже  издевательства.  Нас теперь двое!  И я уже не совсем одинока!  Я - мать. Теперь-то  я понимаю, почему матери  бывают веселы. В муках  точно рождается  истина  жизни. В муках и в крови… Нас двое!!!

                Глава 4. Спасти человека?

    Унесли ребёнка... Снова вспыхнула непереносимая боль. Её  соседки  по палате похрапывали во сне. А вот Люба уже третью  ночь  подряд  не могла даже сомкнуть глаз. Она не могла пошевелиться, не могла написать записку, не могла чихнуть  или  почесать нос.  Где-то наверху плакал то один, то другой детёныш.  Любе всё время казалось, что это не спит её дочка… Несколько раз  за  ночь  кто-нибудь входил в палату, тихонько приближался к её кровати, осторожно нащупывал пульс, прикладывал ко лбу прохладную ладонь, внимательно слушал дыхание.
- Спи! Тебе надо набирать силы.
- Придётся жить ради крошечной девочки, но, Боже мой, как же мне больно…- Сил хватало только на то, чтобы закрыть и открыть глаза...
- Дочка твоя спит спокойно. Парень кричит, видно, молока ещё у матери мало. Мы его немножко подкормили. Некоторые мамочки сцеживают на ночь… Успокоился! Дочка у тебя – прелесть! Мы её все полюбили. Утром принесём, разглядишь получше. У тебя все показатели хорошие. Постарайся только уснуть. Все говорят, что ты - молодец!
    Но вот поспать  было  невозможно: стоило только пошевелиться или вздохнуть, как сразу же сон отлетал, вспыхивала невыносимая мука. Всё начиналось сначала и ещё острее. Перед глазами проплывала «родилка»: Окровавленные руки врача, акушерки, санитарки, окровавленное дитя в «воздухе»… Звякали   металлические инструменты, брошенные в поднос, и тихие переговоры: «А это – что? А это куда? Ой! Здесь не трогай!»… Немного легче становилось, когда приходили измерять температуру, давление, выслушивали сердце и лёгкие. Потом умывали, причёсывали, обтирали раствором, переодевали. Потом приносили дочку… Она скоро стала высасывать всё, даже сцеживать не приходилось.
    Однажды Люба обратила внимание, как мамочка, только родившая накануне  вечером, приподнялась, надела халатик, что-то сказав по-эстонски, вышла. А к ней  тут же подсела «старшая»,  как про себя её обозначила Люба.
- Знаешь, почему она всё молчит?  Она просила меня  перевести  тебе, что она бы с радостью поменялась с тобой судьбами, вот прямо сейчас! Если бы это было возможно… Видишь ли, она легко и быстро родила, живого, но урода. Говорю, а плакать хочется. Ей теперь предлагают отказаться от него, отдать его в специальный  Дом  малютки. Мужу показали ребёнка, он сказал, что согласен подписать все бумаги, если их подпишет жена. Вот с чем им пришлось столкнуться! Не дай Бог никому! И теперь её все уговаривают отдать  ребёнка государству. Говорят, что такие долго не живут… А она пока не подписывает… Вот почему она сказала: «Пусть эта русская перетерпит. Мучается… Зато у неё – здоровая девочка. Это – главное, пусть бережёт её!»  И она вышла плакать в  коридор. Заметила, что когда мы кормим, она всегда выходит в коридор. Её несчастье безгранично! 
- А можно попросить переставить мою кровать к окну, там освободилась койка? Мне здесь воздуха не хватает и света…
  Любину постель переставили к окну,  чтобы  она могла подышать свежим воздухом,  чтобы поворачивала голову,  когда к ней кто-то приходил. В окно заглядывали все посетители, им показывали детей.  Принесли показать малышку  Володе, Тае с Любушкой, Лиле – новой соседке  Валерия и Таи, недавно  подселённой в маленькую комнатку.  Лиля сразу же купила утром на рынке, наверное, очень дорогой букет нарциссов, а Тая принесла красивую хрустальную вазу, написав в записке, что при выписке из роддома  Люба может подарить её  врачу-хирургу, которая сломя  голову примчалась с дачи спасать Любу от верной смерти в свой выходной день.
    Люба с наслаждением нюхала нарциссы;  ландыши, привезённые Володей из леса;   оранжерейные розы, где-то найденные Таей.  И  ей  казалось,  что от этих  пока ещё осторожных вдохов цветочных ароматов ей становится немножко легче.  Но после вечернего кормления все мамаши  в палате быстро засыпали, а вот Люба по-прежнему не могла заснуть ни на минуточку. В палату всё время кто-то входил, наклонялся, слушал дыхание  и осторожно спрашивал:
- Ты не спишь?
    Люба чуть покачивала головой, но глаз не открывала, чтобы не заплакать…
- А вот дочка твоя – умница, спит спокойно. Постарайся и ты, мамочка, уснуть…Бери пример с дочки. Во сне организм быстрее восстанавливается. А малыши подрастают.
    Но уснуть было невозможно, стоило только вдохнуть поглубже, как в голову била жесточайшая непереносимая боль, сон отлетал, всё начиналось сызнова…Так продолжалось долго, целых семь дней.  Люба искусала все губы, чтобы не разбудить счастливо  спящих рожениц. Она ломала себе пальцы во время приступа, рвала вафельное полотенце, но ничего не помогало.
    Однажды вошла врач, села рядом и сказала:
- У меня к вам серьёзная просьба. Я должна заполнить документы  для врачебной комиссии о ваших исключительно трудных родах. Нужна ваша подпись. Нужно ваше  согласие  с  формулировками. Мы подаём документы на эстонском языке.  Я буду вас спрашивать, потом заносить в документ. Я буду переводить для вас все формулировки на русский язык.
    Она стала задавать вопросы, описывая в бумагах жизнь чуть ли не с первых  минут: кто мама, кто папа, чем они болели до её рождения. Курят,не курят,какой характер, употребляют ли алкоголь. Встречались ли среди её родственников женщины с очень трудными родами. Любе пришлось припомнить все болезни, которые она с братом и с сестрой перенесла во время войны и после войны…
- Зачем это всё нужно?  Я давно уже ничем не болела, каталась на лыжах, на коньках, занималась спортивной гимнастикой, хорошо прыгала в высоту и в длину, быстро бегала на короткие дистанции, легко сдавала все нормы ГТО, гоняла на велосипеде по лесным тропинкам, даже готовилась прыгать с парашютом...
- Но первая беременность у вас внезапно прервалась, вы потеряли сознание, ударились головой и спиной… Должна же быть какая-то причина?
- Причина в том, что все вокруг меня не хотели моего ребёнка, муж не хотел и настроил всех своих родных. А я сильно переживала, не хотела убивать… Есть не хотелось, я буквально  голодала. Да тут ещё, в очереди за продуктами пришлось долго стоять.  В,доль дребезжащего холодильника продвигалась мелкими шажочками… Я не знала, мне никто не сказал, что беременные не переносят вибрацию! И вообще здесь, в Эстонии, не было никакой подготовки к родам. Вот и вся причина!
-  Тяжести приходилось поднимать?
-  С детства! – усмехнулась Люба. - С первых классов я на коромысле  перенесла  воды  для  хозяйства, для скота, для бани, для стирки столько, что хватило  бы  на  целый  состав с цистернами, может быть, даже не на один. У вас тут дождь заливает каждый день, только  вёдра успевай  подставлять и наполнять бочки, а у нас – засухи, вся вода в песок уходит, растения вянут, поливать ведь надо  и утром,  и вечером.  Вместо каникул – вода, сбор шишек на топливо, полоскание белья в речке, в холодной воде, да две тяжёлых корзины с мокрым бельём километра  полтора домой тащить  надо,  развешивать,  да гладить тяжёлым утюгом.  Обыкновенная  сельская  послевоенная  жизнь детей войны…
-  А мать, а отец?
-  Мать в 30-е, голодные годы,  желтухой заразилась, всю жизнь страдала её печень, утром вставала  с жёлтыми глазами и умерла рано;  а отец – четыре раза ранен, сильно контужен, осколки в ногах всё время мучили… Помогать им надо было,  а я – старшая из девочек…  И  пилить  дрова, и колоть, правда, получалось у меня плохо, а топить-то надо… Вы уж прямо говорите, без экивок, что вам от меня требуется, я подпишу…
-  Дело очень серьёзное! – наклонилась  к её  уху врач. – За неправильное  ведение родов и далёкие последствия этого вашу акушерку Евдокию Ивановну могут судить. Поймите, мы сделали всё, что только возможно, чтобы сохранить вам здоровье. Только, если ещё раз вы захотите родить мужу ребёнка, вам придётся делать кесарево сечение. Многие женщины идут на это!  Но я об акушерке. У неё трудная жизнь:  у неё  нет  детей,  муж очень хочет ребёнка, назревает развод. Если её деквалифицировать, она потеряет работу. Устроиться у нас русским, сами знаете, очень трудно.  А уж ей – тем более.
-  Из-за русского языка?
-  Не только… Знаете, она всё время плачет: её кто-то подставил или она взяла  чужую  вину на  себя, только она отбывала наказание на зоне  несколько лет. За хорошее поведение вышла по УДО.  Срок сократили, она на свободе, а её никуда не берут.  Никто не хочет разбираться, в чём была её вина. Мы её взяли потому, что у нас работать некому. Вы теперь  сами увидели и прочувствовали наши условия труда: мы всегда имеем дело с кровью, криками, воплями, страданием, грязью. Иногда даже со смертельным исходом... Зарплата маленькая, никто не идёт…  У неё же выхода другого нет, как и другой специальности. Опыта у неё, конечно, мало, но мы взяли её с испытательным сроком. Я сейчас должна уйти. Вы подумайте, у вас ещё есть время. Я к вам ещё зайду. Скоро многие будут выписываться и ваши соседки тоже, палата освободится. Мы с вами ещё раз  всё обсудим. Только с вами, вдвоём. До свидания. Держитесь, Люба. С каждым днём вам будет всё легче. Не озлобляйтесь на нас и не держите зла на вашу акушерку. Вы, к нашему счастью, избежали самого страшного. Теперь всё идёт к поправке здоровья.
    Люба согласно кивнула и чуть не закричала от пронзившей  её всю  боли. И только тут заметила, что палата была пуста.  Значит, никто не слышал содержания их разговора. Это уже хорошо. Она старалась больше ни о чём не думать, но тут двери раскрылись и вошли мамочки с авоськами и полными  пакетами в руках.  Они стали махать косынками в окна своим уходящим мужьям, родителям, детям и другим родственникам.
- Скоро принесём малышей кормить. Девочки, готовьтесь! Всем мыть руки, сменить повязки. Говорят, в городе ходит грипп. Будьте осторожны! - распоряжалась подготовкой к встрече с новорожденными опытная детская сестра.
-  Ну, как вы, Любушка, себя чувствуете? Молоко есть? Покажите грудь. О! Прилив! Теперь после кормления надо будет сцеживать излишек, я вам покажу, как это правильно делать. Ваша дочка стала набирать вес. Как назовёте малышку? Алёнка? Значит, Елена Прекрасная. Ну, девочки, все готовы?
    Через день всех  соседок уже выписали домой. Люба осталась одна. Вошла врач, поздоровалась, достала  из портфеля бумаги.
-  Продолжим наш разговор. Неприятный, но необходимый. Чтобы спасти Евдокию Ивановну, есть только один-единственный способ. Надо написать, что вы давно переболели одной неприятной болезнью, даже позорной. От этого у вас образовались слишком мягкие ткани.
-  Да вы, что?! – возмутилась Люба.- Да у меня всё всегда было в порядке. С пятого класса ни разу ничем не болела, хоть и голодала…Тем более тем, на что вы намекаете. Студенткой донором была, ни разу не пропускала сроки. А там, знаете, какие анализы каждый раз делают?! В городе Горьком, можете проверить. Наверное, все документы в архиве ещё есть. Мне как-то новое приглашение переслали даже сюда, в Эстонию, на заключение договора. Замуж я  девственницей вышла, и муж мальчиком был. Я у него – первая, никаких случайных связей не было. Как можно даже подумать такое? Мы оба - чистые! Непорочные, как в старину было. Он меня, когда осмелился поцеловать, а  для меня это было впервые, я с удивлением почувствовала, что он какой-то чистый, искренний, даже родной! Губы тёплые, мягкие, приятные, нежные.  А я думала, что будет противно! Но противно мне стало только сейчас от вашего предложения!
-  Вот, видите, вы уже горячитесь, даже почти кричите на меня. Значит, вам  стало полегче. Я рада. Организм молодой, чистый, и природа вам помогает справиться.
-  Издеваетесь? Совсем не сплю  тут у вас, которую уже ночь… Знаете почему? Боль адская и без того, а вы ещё и морально боли добавили. За что? Что я не так сделала? Креплюсь, кричать и стонать боюсь… А то женщин-рожениц разбудить можно… Боюсь этого! Вот так и мучаюсь! Вставать нельзя. Выйти нельзя. Поплакать нельзя.  Вы мне всё запретили! Теперь я ещё и оклеветать себя должна... Ну уж нет!
-  Вы молодцом держитесь, я знаю, мне каждый день докладывают. Но продолжим. Теперь от вас зависит вся жизнь человека, пострадавшей женщины. Очень несчастной женщины, с трудной судьбой… А если она не выдержит? Как у вас говорится, «наложит на себя руки»? Не справится со своим горем? С новым судебным процессом?! Вам, что, не будет её жаль?  Может быть, мы с вами спасём её будущее? Все документы будут в архиве, написаны только на эстонском языке. Никто их не увидит, я их сдам лично, под расписку. Нужна только ваша подпись, ваше согласие. Пройдёт её испытательный срок, она будет учиться на курсах, я побеспокоюсь об этом.  Может быть, и отношения с мужем у Евдокии Ивановны наладятся? Не его ли она спасала от большого срока наказания?
-  Я так ждала русскую акушерку, боялась, что попаду в дежурство эстонки, и я не смогу понять её… А оказалось, что попала в руки грубиянки-тюремщицы. Как она мне грубила, как врала, что я ребёнка задушила… Вот я все силы собрала, набрала в грудь воздуха и …окровавленный ребёнок мгновенно закричал. Как только она сумела подхватить, удивляюсь!

-  Значит, всё-таки Ангел-хранитель был рядом с вами… Спас ребёнка. Успел. А ваш случай исключительный. Вы уже поняли, какую опасность для жизни вам удалось миновать? Может быть, спасём ещё одну женщину? Это – в вашей власти, только от вас зависит сейчас  её  дальнейшая судьба. Только от вас одной! Надо-надо найти вам  силы не озлобляться на неё. Она – неплохая,  все наши сотрудники говорят… Муж, наверно, наговорил  ей  гадостей с самого утра. А у нас работа – мы всё время рядом со смертью ходим.  Вот вам правда о нашей профессии! Каждый день перед нами опасность ошибиться… Знаете, я вам не говорила: никто не знает, что я пишу в документах, какие я найду причины, но все, абсолютно все, просят вас поставить подпись и спасти Евдокию Ивановну. Сделайте этот шаг и Бог вам в помощь на всю долгую жизнь!


                Глава 5. Нас двое! (Продолжение следует.)


Рецензии