Жизнь, похожая на мою. Детство. Няня

Мама работала учителем русского языка и литературы в школе- интернате неподалеку от нашего дома, рядом с военным городком танкового училища, потом оно стало артиллеристским, а чуть позже зенитно-ракетным. На этом месте испокон века ещё при царе батюшке были построены казармы из красного кирпича, а за училищем был танковый полигон, где во время войны испытывали танки, отремонтированные на саратовских заводах.
От Сенного рынка на полигон вела дорога, раньше она называлась частью Геофизической, частью Городской, а теперь Танковой.  Улица пересекала Глебучев овраг и дальше шла справа от него в гору.  Посередине улицы ходил трамвай. Слева от путей вниз к оврагу, по которому протекала речка, стояли бараки, преобразованные в многоквартирные дома. За бараками два порядка деревянных, частных домов, настоящая деревня с козами, коровами, утками и курами. Еще ближе к оврагу и выше по течению были домишки похуже и участки дворовые поменьше и это место называлось «Шанхай». Эта застройка была и ниже по течению до Сенного рынка. Официально вверху моста был 1-й Пугачевский поселок, внизу 2-й Пугачевский поселок.
Через овраг и речку от 1-го Пугачевского поселка начиналось Воскресенское кладбище.
Я помню эту речку еще до того, как ее перевели в коллектор.
Да, я помню, в верховье, до моста, в ней были кувшинки, плавали утки, и гуси, по берегам росли ветлы, а от поселка Шанхай до военного училища рос лес дубовый и подлесок: акация, сирень, клёны.
А в начале оврага несколько больших сосен на песчаных склонах. После леса по опушке шла песчаная дорога, а за ней граница военного городка.
Сейчас остатки этого леса ограждены, там опытная станция СГУ. Песчаная дорога теперь улица Академика Навашина.
Справа от дороги построили 5-ти этажные дома, которые закрыли песчаный склон с двумя порядками частных деревенских домов и тоже бараками, переделанными в многоквартирные дома. А выше этих домов стояли новые 3-этажные дома, построенные Горьковским методом, еще дальше новые 5-ти этажки до Аэропорта и завода Контакт.
Я описал это место, потому что жил там с четырёх лет и до окончания школы.
Мама нашла няню, тетю Наташу, женщину лет пятидесяти, приехавшую из деревни Романовки, это недалеко от города Балашов. Чистая и опрятная квартирка в середине барака, разделенного на восемь отдельных жилых помещений.
Вход, переделанный из окна. Холодные сени с окном, они же летняя кухня, с дверью в прихожую и с печью, налево темная комната, спальня, направо кухня с окном в сени и прямо вход в горницу, светлую комнату с окном в сад соседнего дома.
В горнице был диван, несколько стульев, этажерка, тумбочка, шкаф и стол. На стенах висели портреты и фотографии ее родственников, мандолина и боксерские перчатки ее сына дяди Миши.
Мише было лет тридцать, он работал на заводе грузчиком и занимался в секции боксом. Миша жил с мамой - тетей Наташей и был немного простоватый, но не пьющий и не курящий добродушный парень.
В свободное время он играл на мандолине и пел песни.
У няни были куры в сарайчике, и она собирала яички в ведерко, и раз в неделю мы ездили их продавать на Сенной рынок.
Во дворе дома спокойно жили куры и петухи, собаки и кошки и две козы, которых днем привязывали перед домом пастись на травяной откос.
Няня готовила яичницу и жаренную картошку на постном масле.
Мне этот запах был не знаком, но перемешанный с запахом керосина из керогаза создавал уют и ощущения деревенского дома.
Готовила она совсем простую еду, но вкусно.
Бабушка Елизавета Назаровна приехала из центра проверить лично, что за няню наняла моя мама. В целом она осталась довольна и няней, и чистотой, и едой, которой меня кормили.
На выходных я был у бабушки, и она в разговоре со своей подругой Зиной сказала: «Откуда они в деревне могли научиться готовить, кто их там мог научить, но женщина неплохая».
Вторая моя бабушка, Софья Марковна, тоже разделяла это мнение.
Вторая бабушка работала заведующей продовольственным магазином, наискосок от Сенного рынка.
Мы с няней после торговли яйцами на рынке всегда к ней заходили.
Во дворе магазина стояли лошади, запряжённые в телеги, пахло навозом, мокрыми опилками (в них привозили лёд для холодильников в кладовых), конфетами, карамелью, селедкой, постным маслом, хлебом и печеньем.
Бабушка сидела за столом и проверяла накладные и бухгалтерию по пять раз на день. На ней были очки, и выглядела она строго. Если первая бабушка была мягкая внешне, то вторая была внешне жесткой. Продавщицы и рабочие в магазине её уважали и, как мне казалось, побаивались.
Она до войны жила в Прибалтике. До сорока лет была домохозяйкой и не работала. Очень в молодости красивая женщина. Её фотографию в яхт-клубе с длинным мундштуком и сигаретой, в белом платье и белой гладкой шапочке, сидящей в плетенном кресле, я принимал за фотографию актрисы немого кино.
Начав работать в 1943 году в Саратове, продавщицей морса на разлив, она скоро стала заведующей магазином.
Она свободно говорила на немецком, французском и английском языках. Гимназическое образование и практика в жизни помогли, ну, и внешний товарный вид. Нам бабушка давала продукты, и мы ехали на трамвае домой.
У няни были железные зубы, и она говорила: «Смотри Сергей, будешь есть конфеты, то и тебе железные зубы вставят». Она напрочь отбила у меня желание есть конфеты.
Ещё она была большим специалистом по похоронам и поминкам, по обычаям и обрядам.
Мы с ней часто ходили на похороны, поминки и Воскресенское кладбище.
Итак, мы с няней всегда были при деле. Кормили кур. Собирали яйца. Ходили в гости к соседям. Она рассказывала мне сказки про бабая, который ходит и забирает непослушных мальчиков, которые озорничают и не слушаются, и про шайтана, который вообще всех заберёт, плохих людей вместе с хорошими. У неё тоже были иконы, но не похожие на бабушкины.
У бабушки была красивая женщина с ребенком в золотом окладе в глубоком ящичке под стеклом и с подвешенной всегда горящей лампадкой. Висела она в красном углу, между двух окон в большой комнате. И на кухне были две, тоже под стеклом, в глубоких рамах. Николай Угодник и в другой раме были четыре святых, в золотом шитье, каждая иконка кого-то защищала или где-то была и, по-моему, одна за мной числилась. И, хотя никто никогда не принуждал молиться, бабушка со мной заучила главную молитву - Отче наш.
Отвлекусь от темы. Одна из бабушкиных сестер Анна была замужем за священником, дьяконом собора на Митрофаньевской площади у рынка, теперь площадь Кирова и церковь там сейчас восстановили. Фамилия его, дьякона в миру, была Соловьев и звали его Сергей.
В конце 30-х церковь снесли, дьякон остался без места и денег. Он пошёл в Саратовский театр оперы и балета и устроился там служить оперным басом, певцом. Мой папа его хорошо знал, у них с его женой своих детей не было, и папа часто бывал у них дома. А дядя устраивал папу артистом массовых сцен в исторических операх. Мальчиком в толпе и т. д. Папиной высшей точкой в театре была роль, когда он выводил на сцену настоящего коня для царя Бориса Годунова.
Так мои бабушка с дедушкой и бывший дьякон с женой, тайком от всех, и в первую очередь от моих родителей, крестили меня по всем правилам, дома, подгадав этот момент к святцам, где упоминается моё имя. Это было большим сюрпризом для родителей, прогрессивно настроенных и устремленных в светлое будущее.
Но вернёмся в нянин дом. У неё висели иконы более простые и интересные, там были распятые на крестах люди, привязанные к столбу и пронзенные стрелами, и всё в этом роде. Был правда и благообразный Николай Угодник.
Слушая нянины сказки и рассматривая страшные иконы, я прижался к её полной руке, и вдруг мне захотелось её укусить, как раньше я укусил собаку за ухо. Я взял и укусил её изо всей силы за полную руку пятидесятилетней женщины. Она от неожиданности вскрикнула. На её руке появился синяк с кровоподтеком и следы всех моих зубов, верхних и нижних. «Озорник, сейчас я тебе булавкой губы наколю». Она вскочила искать булавку, а я спрятался за шкаф и под кровать в темную комнату, достать меня оттуда не смогла или уже не захотела. Скоро пришла мама, и няня жаловалась на меня, показывая руку.
Мама извинилась сказала, что скажет папе, и тот меня уже потом ремнем по попе отходит. Но кончилось всё для меня благополучно, не считая того, что пока шли домой, она пару раз меня шлепнула, хотела ещё, да я вырвал руку и увернулся.
Мама считала, что с няней мне очень повезло, что это практически Арина Родионовна, как няня Пушкина. Мама была идеалистка.
При её муже, моем отце, крепком мужчине, который ее любил все 67 лет их семейной жизни, её конечно никто не смел обидеть. Поэтому она до сих пор идеалистка. Когда мы приходим ее навестить, и целуем её, она нас ощупывает и говорит, как я могла вас таких здоровых уродить.
Раз в неделю мы ходили на похороны или поминки каких-то няниных родственников или знакомых. Тогда хоронили с оркестром, в открытой машине стоял открытый гроб.
Вдовы рыдали, их держали под руки родственники, и вся процессия шла пешком на кладбище, один покойник ехал на машине с опущенными бортами в гробу на красном кумаче. Потом все шли пешком по кладбищу, потом у могилы говорили речи, потом заколачивали гвоздями гроб. Все подходили кинуть три пригоршни земли.
Шли пешком домой, садились за поминальный стол. Няня хотела, чтобы я тоже поел и в первую очередь кутью, рисовую кашу с изюмом, но я есть не хотел и кутью никогда не ел.
Няня теперь на платье накалывала булавку и показывала мне на случай, если у меня возникнет желание её еще раз укусить.
Я больше её не кусал, но не потому, что боялся булавки, нет, я хотел получить ощущение происходящего, и я его получил.
Но беда пришла откуда никто не ждал. Однажды собираясь на рынок торговать яйцами, она вынесла за ворота дома ведерко с яйцами и оставила меня караулить, а сама вернулась в дом. Две привязанных на косогоре козы отвлеклись от травы и с интересом смотрели на меня. Я на вершине травяного склона, чуть ниже справа и слева козы, а внизу дорога, которую давным - давно выложили булыжником. По этой дороге никто никогда не ездил. Метров на 50 ниже за порядком жилых домов была основная широкая дорога. Я подумал, а если скатить вниз яички они красиво покатятся по зеленой траве, и на это мне сверху будет интересно посмотреть.
Итак, я стоял на зеленом холме, козы смотрели на меня с пониманием, и я подумал, когда ещё случится в моей жизни такой момент: няни нет, ведёрко с яйцами есть, и я всё себе представил, как они, белые, будут красиво катиться по зеленой траве и остановятся у дороги, мощенной булыжником, в канавке для отвода воды.
И яйца покатились, одно за другим. Я не был мерзавцем или стервецом, как меня под горячую руку иногда называли. Во мне было желание испытывать новые ощущения и видеть, как представленное в моей голове событие воплощается на практике.
Как-то в середине 80-х я работал начальником службы высоковольтных линий Правого берега.
Электротягу переводили с постоянного на переменный ток. Надо было переустроить переходы электрических сетей от Трофимовского моста в Саратове до Балашова одновременно, за четыре часа девять переходов.
Генеральный директор вызвал меня и моего директора и разрешил, а вернее дал задание сделать эту работу, не совсем по профилю.
До энергосистемы я работал прорабом в мехколонне и мог организовывать такие работы, но в малом масштабе.
Подрядчиком был стройпоезд из Одессы. Начальник предложил за работу такую сумму, которую со своей зарплатой я не смог бы заработать за десять лет.
Я объехал все профильные организации, договорился с руководством и бригадирами по цене и материалам. И сказал всем: сделаете в срок, получите в тот же день от меня деньги наличными, сделаете за три часа, 30 минут плачу в полтора раза больше.
Мы сделали эту работу, и я заплатил своими деньгами, которые откладывал на машину несколько лет. Все были счастливы.
А вечером мне привезли сумку денег, и я покрыл все свои расходы, и там ещё было на две машины ВАЗ-2109.
Я отложил часть, остальное высыпал на жену с сыном, играющих на ковре. Я стал богат за четыре часа и месяц подготовки. И мне стало скучно. Потому что намеченное и представленное свершилось.
Вернемся к яйцам. Няне мама деньги отдала. Няня стала меня называть назолой. Я получил ремешком. Но не плакал и ни о чём не жалел.
Няня повела меня в соседний двор, поиграть с девочками-сестрами. Галя на два года старше меня, а Люся - на четыре.
Они показали мне двор и дом. И рассказали про тайну и показали.
Их кошка ловила птичек, голову съедала, а остальное закапывала про запас. Закапывала искусно, лапками вверх. Нагребала сверху холмик, а лапки торчали вверх как обелиск. Таких холмиков в палисаднике было много.
 «Хочешь раскопаем, сам посмотришь». Я не хотел, но они раскопали. Посмотрели и обратно закопали, чтобы кошку не обижать.
Потом пошли на задний двор, там стояла телега на колесах для перевозки вещей. Мы стали играть в похороны. Один из нас ложился и изображал покойника, а двое других украшали его цветами. И провожали в последний путь, с причитаниями и цветами.
Потом нам это надоело, и мы пошли на другую улицу, играть с ребятами постарше в «чижика».
Я взрослел и всё больше хотел общаться с ребятами с улицы.
Походы на Сенной становились реже. В базарный день няня оставляла меня у соседки тети Шуры, мамы моих подружек, Гали и Люси.
Дом у них был образцовым по всем пунктам. Этот дом можно было показывать на выставке достижений народного хозяйства.
Я не говорю сейчас о чистоте, тетя Шура - безупречная хозяйка, а говорю о самом доме.
Дом был первым в порядке домов и стоял в начале неизвестной мне улицы, мощенной булыжником и идущей параллельно большой ул. Городской и Первого высокого проезда. Дом и сейчас там стоит. Стоял по крайней мере в 2001 году.
Приехали тогда мы с родителями на похороны няни. Больше сорока лет прошло с тех пор, когда я познавал здесь правила общения с людьми. Разными людьми, за пределами самого близкого круга моей семьи.
Ничего не изменилось, хотя во дворе уже не было живности, только кошка сидела на скамье у сарайчиков в верхней далекой части двора.
Оставил денег няниной внучке, да, у неё появилась внучка, приятная русая молодая женщина, музыкальный работник, лет на 10 - 15 моложе меня, с мужем и двумя детьми. Был и её сын дядя Миша, он поздно женился на молодой женщине, она родила ему дочь и лет через шесть уехала на Кавказ в поисках лучшей жизни, оставив мужу и свекрови дочь на воспитание.
До выноса тела было еще часа полтора и я, посидев у гроба, вышел на улицу. Потихоньку собирался народ.
«Подожди, Сергей», - следом вышел Миша. «Мать тут все игрушки твои сохранила, идем я тебе покажу, если хочешь забери, тут твои и Володины».
Володя - это мой старший сын.
Жизнь сложным образом ведет нас, и часто судьбы людей, отдаляясь, вновь пересекаются.
Когда я пошел в школу, няня осталась без приработка к своей небольшой пенсии и устроилась работать в школу, где я учился, уборщицей.
Она никогда не снимала с себя миссию моего воспитателя и наставника и зачастую, с младших классов до конца средних, заходила на переменах в класс, где я учился, с ведром, шваброй и тряпкой, и говорила, к общей радости моих одноклассников: «Сергей, как у тебя дела? Ты не балуй, не озорничай, не бегай шибко, а то я матери всё расскажу».
Я всегда с ней здоровался, заходя в школу, и говорил до свидания, уходя.
Сначала мне было не ловко за её речи, а потом я подумал, ну что тут сделаешь, пожилой человек, почти родня, и перестал стесняться и обращать внимание.
Когда я закончил школу, родители получили квартиру побольше у Детского парок, рядом с домом, где теперь жила бабушка с теткой.
Тетка имела свою отдельную квартиру, неподалеку, но проводила там выходные дни, живя по привычке с бабушкой большую часть недели.
Я учился в институте, мой младший брат в 13-ой школе и рос не по дням, а по часам.
Однажды летом он вернулся из геологической экспедиции, с Урала, куда ездил с теткой, здоровый как бык и с меня ростом. Я по-братски хлопнул его по плечу, но он даже не шелохнулся. У меня был рост 182 см. Он же вырос до 190 см., но это было чуть позже.
Я подумал, что теперь надо с ним шутить поделикатнее.
Еще у нас в доме жила собака боксёр, я купил его на свои заработанные деньги после 8-го класса. Я назвал его Барсом в честь бабушкиного шпица. Родители не смогли мне отказать в его проживании в нашей квартире.
Барса тоже отправляли с теткой в экспедицию. Он отличался экстравагантным характером.
С геологами он не ходил, а предпочитал оставаться с поваром при кухне.
Лагерь не был обнесен забором, и только колышки определяли его периметр. Барс обычно в отсутствии людей за периметр не выходил, но внимательно следил за всеми, кто из неразумных пытался его нарушить, вольно или невольно. Без шума и лая он бросался и немедленно кусал постороннего. Будь это овца, пастух или собака пастуха. А однажды загнал рыбака в Урал и часа три не выпускал его на берег из воды. Привязать его, взяв за ошейник, могла тетка или брат, а их как на зло не было.
Ещё одна интересная подробность: летали тогда из Саратова в Оренбург самолеты, и брату брали детский билет, а собаке билет по весу, как багаж, и билет на собаку был дороже, чем на брата.
Жизнь рядом с родителями мне изрядно надоела, моя чадолюбивая мама настаивала, чтобы я не гулял допоздна, а если задерживаюсь, то звонил. Странные люди, откуда можно было позвонить в 12 ночи в Саратове? Телефоны-автоматы по обыкновению были сломаны, а в домах с телефонами так поздно задерживаться было не принято. Отец был возмущен, потому, что я постоянно расстраиваю маму, а она не только обо мне постоянно заботится, но и кормит мою собаку, а я с ней постоянно гуляю, говорил отец. Собака вас любит больше чем меня, обычно отвечал я, собираясь на учебу.
В конце третьего курса я познакомился с красивой девушкой с химфака университета, она разделяла мои взгляды на жизнь и музыку, занималась художественной гимнастикой, имела хорошую фигурку и крепкие ножки и вообще была приятной во всех отношениях. Летом, после четвёртого курса, мы поженились, и мама настоятельно попросила, чтобы я пригласил на свадьбу и свою няню.
Няня была на свадьбе и сказала тост: кратко обрисовав мой жизненный путь, упомянув, что я её укусил, и что яички спустил с горки, и что я шалун, баловник, но в целом не плохой человек, и посоветовала моей жене покрепче держать меня в руках и никакого спуска не давать.
Лучше её сказал только маленький кореец дядя Коля. Он и его крупная жена татарка, раза в два его выше и шире, друзья родителей жены еще по Ташкенту. Дядя Коля был великий огородник, а его большая жена Марина сдувала с него пылинки и слушалась его беспрекословно. Дядя Коля сказал: «Хочу, чтобы ваша жизнь была легкая и светлая, как пен морской (да, именно пен, а не пена)».
Мы снимали квартиру, начали работать. У нас родился сын – Владимир, в честь моего отца.
Как молодому специалисту мне дали квартиру в доме, который построил наш трест и тоже на СХИ, неподалеку от моего старого дома и от дома няни.
Через некоторое время ему понадобилась няня.
К нам приходили устраиваться молодые девушки модельной внешности, мне они нравились, а моей жене - нет.
В конце концов я навестил свою няню, и оказалось, что она ушла из школы и согласилась посидеть с моим сыном. И посидела года два, пока мы не переехали в центр.
Миша открыл дверь сарая. В углу стояли большие машины, самосвалы, краны, экскаваторы, паровозы и вагоны -эти красивые игрушки покупали мои родители своему внуку, Володе, своему старшему любимому внуку, которого они считали своим младшим сыном, им было всего по 50 лет, когда он родился, еще совсем молодые люди.
И вдруг, среди этого запыленного, но ещё поблескивающего великолепия, я увидел маленькую чёрную машину из текстолита на резиновых колесах.
Это была моя игрушка, любимая.
У меня было не много игрушек: эта чёрная, как я считал, военная машина, десять солдатиков из олова и пластиковая пальма с обезьянкой. Потом появились и другие, но это уже были общие с братом игрушки.
Я закрыл дверь и сказал: «Пускай остаются, у тебя внуки, Миша, пригодятся, или отдай кому захочешь».
Я повернулся лицом к соседнему дому, который мне нравился и который я хорошо помнил.
Образцовый дом дяди Мити и тети Шуры Плаксиных и их дочерей Гали и Люси.
В дом вела широкая деревянная лестница.  Крыльцо просторное, под крышей дома.
С крыльца попадаешь в холодные сени. Налево тяжелая дверь в дом, прямо ларь для муки, рядом лаз в подпол и дальше в погреб.  И дальше еще одна дверь на хоз двор уже на уровне земли.
Длинная сторона сеней стеклянная и смотрит в сад.
В доме прихожая упирается в настоящую русскую печь направо кухня с окном во двор, из кухни вход в комнату Гали и Люси, там вкусно пахнет конфетами. У девочек большая коллекция оберток и фантиков от шоколада и конфет.
На лево из прихожей дверь в главную комнату и оттуда в спальню родителей.
Всё обогревается одной русской печью. На нее можно залазить. Печь топили чурками и лузгой, редко углем.
Рядом ухваты, прихватки, деревянная плоская лопата. В печи стояли чугунки, а в них щи и томленная картошка с бараниной.
В сенях висели коромысла, на них на плече носили воду из колонки. Ведра были цилиндрические из оцинковки. В доме был керогаз, для быстрого приготовления.
Люся была обыкновенная девочка, как я мальчик, а Галя выдающиеся, она в 5-6 лет читала газеты вслух, всем на удивление. Летом читала, сидя на ступеньках крыльца, люди из ближних домов приходили посмотреть на это чудо. Мы с няней тоже подходили и слушали.
Няня говорила: «Смотри Сергей, учись, а то только озоруешь».
Я смотрел на прекрасную девочку Галю и понимал, что никогда не стану таким пригожим и умным, и никогда не смогу с интересом читать газету Правда. Так и случилось.
- Миша, а кто тут сейчас живет, - спросил я.
- Никто.
- Почему?
- Люся сразу после школы вышла замуж за военного и уехала, стала прапорщиком. Галя закончила медицинский институт, вышла замуж, и мы ее не видим. Шура пошла на завод пенсию зарабатывать во вредный цех, в гальванический. Пенсию по вредности заработала, да в тот же год и умерла. А Митя пожил то с одной, то с другой, а потом остался один и вот 4-й год, как взял, да и повесился в доме.
Вышел за калитку, прошел по улице, где в былые годы ходил тысячи раз. И лучше бы мои глаза не глядели на эту разруху, где сады цвели.
Вернулся, гроб уже выносили. Поехали на кладбище. Когда всё закончилось, попрощался с родителями, они поехали на поминки, сказал: «Дома выпью за помин». Ко мне подошла нянина внучка и поблагодарила за деньги. Дал ей номер своего телефона и сказал: «Что надо будет, звони, не стесняйся. Чем могу, помогу».
Вот, пожалуй, и все про няню. Царство ей небесного и память вечная.