Камень преткновения

 - Привет, любимая! – плотоядно осклабился Он и протянул ко мне свои хищные ручищи с жадно растопыренными пальцами. Однако, я знала это, нужна ему была не я, а то, что у меня в руках. Дрожа, я стояла перед Ним и прижимала к себе запелёнутый свёрток. Только бы не раскрылся раньше времени обман!
 - Что-то он сегодня тихий? – подозрительно произнёс Тот, что тянул к свёртку руки.
 - Пришлось его покормить. Иначе он не дал бы тебе поспать своим криком.
 - Ты всегда была заботливой матерью. И женой. Ну, давай же его сюда скорее!
Исполняю, как всегда, безропотно, пытаясь скрыть невольную дрожь во внезапно ослабевших руках. Он жадно вырывает у меня свёрток.
 - Ого, какой тяжёлый! Прежде легче были…
Почти не дышу от страха. Вот Он подносит свёрток к лицу, широко разевает пасть, из которой неистово вырывается всепожирающее пламя. Ещё мгновение – и свёрток ловким движением руки Всепожирающего отправляется в огненную бездну. Слышу клацанье Его зубов и облегчённо вздыхаю: всё обошлось. Однако раздавшийся вслед за тем жуткий вопль показал, как я ошибалась.
 - Что это?! – взвыл Он, изрыгая из пасти вместе со сломанными зубами и свёрток. Шмякнувшись оземь, пелёнки развернулись и, вместо пухлого розовощёкого младенца, явили взгляду бесформенный серый булыжник. Мой супруг не проглотил его сразу, как всех остальных наших детей, а захотел, видимо, сожрать. Поэтому обломал зубы, и мой обман был раскрыт.
 - Аххх ты-ы-ы! Да как ты посмела?!.. – изрыгал Он, точно огненные плевки, слова, полные ненависти и злобы. И вот уже не только из пасти, но и из глаз его вырывается бешеное пламя. Оно кипит в Нём огненной лавой. А сам Он, сгорая, становится чёрным, как пепел. Чёрные клубы дыма окутывают весь его грозный облик. Рядом с Ним невозможно дышать.
 - Пошла вон! – гремит Он на весь мир. – Вон! Туда, откуда явилась!
 И взмахом своей пепельной ручищи швырнул в меня огнём. Вскрикиваю от боли, чувствуя сильный ожог. Но самое ужасное  – я больше не я: огонь в мгновенье иссушил мою плоть, и я почувствовала, что испаряюсь, распадаясь на мелкие водяные частицы. Взлетаю вверх, всё выше и выше, в самые небеса. И вот я уже облако. Но Ему этого мало: своим мощным горячим дыханием Он сталкивает меня с другими облаками, и я дождём проливаюсь вниз, орошаю землю и прорастаю травой, цветами, деревьями. Или, сливаясь с речными потоками, просто плыву по течению.

                ***
   Потерпев в юности ряд неудач в любви, я убедила себя в том, что если и выйду когда-либо замуж, то уж точно не по сердечной склонности. Однако судьба распорядилась иначе.
   Нас с Тобой познакомили. Свели наши родители. Теперь, спустя двадцать лет, вспоминая нашу первую встречу, я, кажется, понимаю, как узнать, что человек, которого ты видишь впервые в жизни, - твоя судьба. Тогда я даже не знала, насколько серьёзно Ты меня зацепил. А сейчас понимаю, что это было. Странное в своей противоречивости чувство притяжения и отторжения одновременно. «Смазливая внешность, не более!» - пыталась я объяснить себе причины возникшего притяжения. И тут же, отчаянно сопротивляясь возрастающему желанию любоваться Тобой, мысленно решила: «Ничего не выйдет!». Но всё – вышло.
   Признаюсь, сначала мне с Тобой было скучно. У Тебя был своеобразный  юмор, порой с таким глубоким подтекстом, который я, видимо, в силу своей ограниченности, не понимала. И это помогало мне сопротивляться. Я, наверное, не столько осознала, сколько почувствовала уже тогда, что мы с Тобой, что называется, «слеплены из разного теста». Что мы – не две половинки одного целого. Мне было досадно, конечно; но, в то же время, я всё больше укреплялась в своём намерении - выйти замуж без любви. Исполнить мой долг перед обществом без лишних противоречий и сложностей.
   Потом я стала замечать, как Ты смотришь на мать. Не знаю… Наверное, я позавидовала. Кажется, на меня никто так не смотрел… Никогда. Это было общение взглядами, разговор двух родственных душ. Мне же Ты снисходительно улыбался. Иногда. И один раз тихонько признался, всё так же снисходительно улыбаясь, что считаешь меня «глупенькой». Я и правда никогда не отличалась здравомыслием, а тогда и вовсе поглупела от любви. Хотя сейчас даже не знаю, можно ли то моё чувство к Тебе назвать любовью.
   От кого-то я слышала: «Русская женщина – не любит, она - жалеет». Была в Тебе какая-то внутренняя… надломленность, что ли… Во взгляде грустном и отрешённом, в часто опущенных уголках тонких, аристократических губ. Выражение твоего лица мне напомнило князя Болховского из фильма «Эскадрон гусар летучих». Холодного внешне красавца, блестяще сыгранного Николаем Ерёменко-младшим. Всё, казалось, было у Болховского для счастья и радости: влюблённая в него без ума красавица Катрин, карьера по службе, богатство, почести… А счастья – не было. Что-то такое внутри у него пылало, а выхода не находило, сдерживаемое аристократическими условностями. И чувствовалось, что ему тесно в его аристократизме, во всей той жизни, навязанной ему отчасти происхождением, отчасти воспитанием, а может чем-то ещё… Судьбой? Богом? Казалось, он сильно завидовал Денису Давыдову. Тот не зависел ни от каких условностей: ни от происхождения, ни от воспитания. Давыдов, конечно, что и говорить, - класс! Но, думаю, будь я на месте бедняжки Катрин, я бы тоже, наверное, выбрала Болховского. С его надломленностью. С его высокомерно-молчаливым бунтом, сдерживаемым ледяным смирением. Было что-то подвижническое в этом вынужденном принятии своей судьбы, как долга. Гюисманс сказал: «Никто не творит свою жизнь. Её претерпевают». Вот Болховской как раз и «претерпевал» свою жизнь. Не «творил». Думаю, и Ты «претерпевал» свою, лишённый воли творить её сам.
Да, да! Теперь я вспоминаю, как Ты сказал однажды, что плывёшь по течению, не сопротивляясь ему, потому что Тебя устраивает то, куда оно Тебя уносит… Помню, как называла Тебя «мой ледяной принц», а Ты меня – «моя Герда». Наверное, к жалости примешивалось и тщеславие. Как же! Растопить сердце ледяного принца! Была ли это любовь? Не знаю. Но мне очень хотелось зажечь твой холодный взгляд! И, надо сказать, удалось. Но… не мне. Другой.
   Она была моей подругой. Так я думала.  Мы сначала вместе учились, потом работали в одной организации. Она была – умная. Очень умная. Разговор с Ней доставлял сплошное удовольствие: и уму, и сердцу. Горящий, проникновенный взгляд; сочувственное покачивание головы; уместные возгласы и реплики.  Она превосходно умела сопереживать. Казалось, Она умеет считывать потаённые мысли и чувства. В перерывах, за чашкой чая или кофе, мы частенько болтали «за жизнь».
   Она отнюдь не была красива и даже не миловидна. Её обаяние было другого рода  –  обаяние «хорошо подвешенного языка» и широкого кругозора. Она-то сумела оценить твой особый юмор и своевременно смеялась над твоими шутками. И Ты это понял, почуял родственную душу. И глаза твои – ожили. Оттаяли и заблестели. Вы разговаривали не только словами, но и этим взаимным блеском ваших глаз. Не видя никого, кроме друг друга.
   Я почувствовала себя лишней. И очень испугалась. Я не могла Тебя потерять!  Мы с Тобой уже были женаты, а Ты всё настойчивее просил звать Её в гости при любом удобном случае. Ты уже не мог без Неё…
   Помню мой день рождения – 25 июня. Мы втроём за столом: Ты, я и Она. Вцепившись в Тебя своим горящим взглядом, Она ласковой змейкой вползает в твою душу и обвивается вокруг сердца. «Но Ты – мой! Мой и только мой! Не отдам!» - кричу я мысленно. Моя любовь – любовь собственницы. И пусть глаза твои блестят при взгляде не на меня, останешься Ты со мной! В собственническом порыве я вскидываю руки и, придвинувшись к Тебе, обнимаю Тебя за шею, прижавшись своей щекой к твоей. Густая волна моих длинных, как у русалки, волос смывает с твоего поля зрения Её горящий взгляд. Но моё объятие Тебя совсем не радует: Ты недовольно опускаешь глаза и остаёшься отрешённым, словно я Тебе посторонняя. Она отводит свои, полные досады, в сторону.
   После этого дня рождения я под разными предлогами больше не звала Её к нам. Ты всё понимал и злился. Потом Она, кажется, уехала в другой город или ещё куда, и связь окончательно оборвалась. К моему великому облегчению! Которое, впрочем, длилось недолго. Как ни старалась я жить для Тебя все последующие годы, наивно веря, что смогу заслужить твою любовь, твой взгляд оставался таким же холодным, как до встречи с Ней.

                ***
   Лёшка… Вот кто смотрел на меня так же, как смотрел Ты на свою мать. В мечтах мне почему-то всегда виделся сын, а не дочь. Теперь я понимаю, что это были мечты о Тебе.
   Наш сын был особенным. С детства он тонко чувствовал нюансы отношений между людьми. Как-то, малышом, он с грустью во взгляде спросил меня:
  - Мама, а ты кого больше любишь: меня или папу?
  А уже подростком, когда дети, обсуждая друг с другом взрослых, узнают то, что им знать ещё нельзя, он поделился со мной:
  - Мама, мне кажется, папа тебе изменяет…
Фраза эта привела меня в смятение даже не потому, что её высказал ребёнок, а потому, что расшевелила мучившие меня годами подозрения. И Лёшка это видел: твою нелюбовь ко мне и мои тщетные попытки преобразовать её хоть в какое-то подобие любви.
   Сейчас, двадцать лет спустя, я спрашиваю себя: зачем мне это было нужно? В ту пору пыталась себя убедить, что ради сына. Но Лёшку это сделало нервным и вспыльчивым, обидчивым и тревожным. Ему остаётся два года до совершеннолетия, и он непрестанно твердит при всяком удобном случае:
  - Вот в институт поступлю – и съеду от вас! В общежитие! Достали вы меня оба! И папа, и мама!..
  Достали… Чего греха таить, мы и друг друга достали!
Устав от твоего равнодушия, я махнула рукой не только на Тебя, но и на себя. Немолодая женщина с простенькой стрижкой неуложенных волос; с потухшим взглядом, обрамлённым синими кругами; с иссиня-бледными потрескавшимися губами, давно забывшими о губной помаде и поцелуях, - вот какова я теперь. От той длинноволосой стройной девушки с задорным взглядом сияющих глаз не осталось и следа! Всё погасила твоя холодность. Не вышло из меня Герды. И Тебя не согрела, и сама замёрзла.
 Видимо, так же холодно было и Лёшке все эти годы с нами. У него все задатки «ледяного принца»: он редко улыбается; у него такой же, как у Тебя, отрешённый взгляд с затаённой грустинкой. Он не находит общего языка с Тобой и, кажется, презирает меня. За мой выбор, за мою слабость. В нём, как и в Тебе, есть своя надломленность. И причина всего этого – я. Мой эгоизм, проявленный двадцать лет назад. Почему, почему я не позволила Ей увести Тебя? Наверное, с Ней бы Ты был счастлив? И ваш с Ней ребёнок… Надо, надо было Тебя отпустить.

  Как обычно, прохожу в кухню, где коротаю свои одинокие вечера, через нашу комнату. Ты сидишь за компьютером. Моё появление ничего не меняет ни в твоей застывшей позе, ни в твоём взгляде, словно приклеенном к экрану.
  В кухне включаю телевизор и принимаюсь за гору посуды. Время новостей. Я, погружённая в свои невесёлые мысли, улавливаю лишь обрывки. Где-то террористы захватили самолёт… где-то разразился уличный конфликт… участников задержали…  в Москве запускают новый космический корабль…  в Новороссийске, в физико-математическом институте, учёные, наконец, собрали экспериментальный образец машины времени…  ищут добровольцев для первых испытаний… Господи, чего только не придумают!.. Неужто найдут дураков?... Сборная России по футболу…

                ***
  Глубокая ночь. Ты давно уже спишь, Тебе завтра рано вставать. Я, лёжа рядом, тоже закрываю глаза и проваливаюсь в сон. Внезапно из сна меня выдёргивает твоя рука. Очнувшись, смотрю на Тебя с недоумением и тут же всё понимаю: оказывается, во сне я нечаянно откинула руку в твою сторону, и моя ладонь коснулась твоего лица, разбудив Тебя. Ты взял меня за запястье двумя пальцами – большим и указательным, словно боялся испачкаться, и отодвинул от себя мою руку. Выражение брезгливости и отвращения на твоём лице до сих пор стоит у меня перед глазами: оно прочно врезалось в память.
  Утром, готовя Тебе яичницу, вдруг неожиданно для себя заявляю:
  - Знаешь, а меня посылают в командировку.
  - Ммм… - мычишь Ты, изображая удивление и дожёвывая бутерброд. – Куда?
  - В Новороссийск.
  - Ммм… - мычишь Ты уже в знак согласия и, считая ритуал утренней беседы выполненным, с аппетитом жуёшь дальше.

                ***
  - …мы наивно полагали, будто научились управлять временем, разработав кучу… ммм… методов, так сказать, оптимизации временных затрат… - тут бородач  многозначительно помолчал и, едко усмехнувшись, продолжил: - На самом же деле это время управляет нами, понуждая нас изобретать эти методы, подстраиваться под графики, соблюдать режимы, составлять планы… Оно управляет нами, а мы – лишь рабы, неспособные вырваться из своих графиков, как из клеток! Но теперь, - он торжествующе поднялся и победно вскинул руки, - теперь способ найден! Теперь – время на службе у нас! И вы, как наш первый доброволец-испытуемый, сможете сегодня убедиться в этом. Итак, значит, желаете отправиться в прошлое?
  Я кивнула. Он, задумчиво почесав свою козлиную бородку (назвать его бородачом, с моей стороны, было, конечно, преувеличением!) и поправив очки на близоруких глазах, насмешливо хмыкнул:
  -  Впрочем, это понятно. Наверное, что-то там напортачили и теперь хотите исправить? Уж простите за нескромность!
  - Нет. Как раз наоборот, чтобы ничего не исправлять.
  Он как-то странно захихикал, точно козлик заблеял. Было, всё-таки, в этом… как там его?... руководителе разработчиков опытного образца машины времени что-то козье: треугольная бородка, круглые выпуклые глазки, торчащие вихры. И какой-то блеющий смех.
  Отсмеявшись, он внезапно посерьёзнел:
  - Должен вам ещё раз напомнить, что испытание на человеке мы проводим впервые, и никто – слышите? – никто не скажет вам точно, что именно с вами случится, когда вы переступите порог экспериментального образца! Вам ясно? Это пока еще образец. Возможны всякие огрехи. Вы к этому готовы?
  Чувствую, как в душе шевельнулись сомнения и страх. Но, вспомнив выражение отвращения на твоём лице той ночью, когда моя ладонь случайно коснулась твоего лица, согласно киваю. Пусть лучше меня развеет на атомы, чем снова видеть этот твой брезгливый взгляд!
  Единственным условием своего согласия ставлю бородачу полную тайну личности испытуемого, то есть меня. Не разглашать в новостях ни по радио, ни по телевидению, ни в интернете ни моего имени, ни кто я, ни откуда. Подписываю договор о том, что всю ответственность за возможные последствия эксперимента я беру на себя и никаких претензий ни к кому иметь не буду.
  - В какой конкретно период вашего прошлого желаете попасть?
  - Если можно, конкретный день: двадцать пятое июня двухтысячный год.
Двадцать лет назад. В первый год нашей с Тобой супружеской жизни, в мой день рождения. В день твоей с Ней встречи…

                ***
  И вот я стою перед белыми раздвижными дверцами опытного образца, к которому меня подвёл бородач. Дверцы раздвинулись. Изнутри машины на меня повеяло… хаосом. Со страхом всматриваюсь в чёрную бездну, внутри которой смутно чудится какое-то грозное шевеление и ожидание. Несомненно, бездна была живой. Она с нетерпением поджидала свою жертву, чтобы безвозвратно поглотить её. Она ждала меня…
  Я невольно попятилась от входа в машину и затрясла головой.
  - Я… я… я п-п-передумала! – лепечу, умоляюще глядя на бородача. Но тот хватает меня за руку и, подталкивая снова к машине, произносит тоном, не терпящим возражений:
  - Поздно! Машина – запущена. Назад! Теперь – только назад!
  Изо всех сил пытаюсь вырваться и убежать, но у него железная хватка. Ему удаётся, наконец, подтащить меня к машине и, впихнув внутрь, закрыть нажатием кнопки дверцы.
   Я – в ловушке. Вокруг меня – сплошная тьма. Как в могиле. Кажется, ещё мгновенье – и я задохнусь! Или исчезну навсегда. Потому что отправиться в прошлое – это значит отправиться в никуда, в небытие, в пустоту! Ведь прошлое – это то, что прошло, значит то, чего больше нет. Это же так просто! Сейчас меня не станет! Нет, нет! Хочу обратно! К Тебе, к Лёшке! Родные мои! Любимые! Как, как я могла променять вас на эту чёрную пустоту? На это ничто? Родные мои! Любимые! Спасите меня! Заберите отсюда! Я вас так люблю! Я всё-всё стерплю: и твою холодность, и брезгливый взгляд, и Лёшкину ершистость… Я даже не знала, что была с вами так счастлива! Жизнь – вот единственное, доступное человеку счастье! Жить и любить вас – Тебя и Лёшку – вот всё, что мне было нужно!.. Выпустите меня! Выпустите отсюда! Я не хочу в эту черноту, в эту могилу!
  Но могила вдруг оживает, и я чувствую её горячее дыхание на своём лице.
  - Привет! – хрипло выдыхает кто-то совсем рядом. Порывисто обернувшись, я вижу… Его. Плотоядно осклабившись, Он протянул ко мне свои хищные ручищи с жадно растопыренными пальцами. С ужасом узнаю Кроноса – всепожирающее Время. Время, которое они, эти псевдоучёные, по глупой самонадеянности своей, заключили в плен этой экспериментальной машины. Наивно веря, что оно станет служить им! Глупцы! Даже пленённое, Время останется таким же неуправляемым. А то и вовсе ожесточится! И тогда наступит первозданный хаос.
  - Не трогай меня! Не хочу! – бессильно шепчу, снова пытаясь бежать.
  - Нужна ты мне! – издевательски хрипит Он в ответ.
«Так чего же тебе… », - не успеваю додумать я, чувствуя его пышущую жаром руку у своего живота. Живот, обвисший когда-то после родов, вдруг стал обретать прежнюю, девичью упругость, а в руке Кроноса что-то зашевелилось. Приглядевшись, я увидела запелёнутый свёрток, из которого высовывались пухлые ручонки младенца. Живого! Свёрток пищал.
  «Лёшка!» - пронзило меня, точно молнией.
  - Отдай! – кидаюсь с воплем к Кроносу. В ответ слышу раскаты злобного хохота и насмешливо хриплое:
  - Поздно!
Свёрток  исчезает в огненной пасти Кроноса. Бросаюсь в пылающую бездну вслед за младенцем, но бездна вдруг отдаляется от меня. Не принимает.
  Глаза Кроноса так же пылают огнём, как и его пасть. Но вот они уменьшаются, и постепенно я различаю только три огненных круга. Круги неожиданно вытягиваются в овалы и становятся в один ряд. Затем внезапно гаснут, покрываясь чёрным пеплом и рассыпаясь на глазах. В отчаянии пытаюсь схватить рассыпающийся пепел и стремительно падаю в чёрную пустоту, кажется, растворяясь в ней навсегда. Но успеваю заорать напоследок…

                ***
  Вскакивая, просыпаюсь и ловлю ртом воздух. И снова чуть не вскрикиваю от страха: прямо передо мной неподвижно повисли три чёрных овала – глаза и пасть Кроноса… Не сразу соображаю, что нахожусь в своей кровати, в своей комнате, а передо мной, на шкафу, висит отрывной календарь. Чёрные овалы – это нули, напечатанные жирным шрифтом и составляющие цифру – 2000. Тупо таращусь на дату: 25 июня 2000 год. Ну, точно! Сегодня же мой День Рождения… А снятся кошмары какие-то! Господи, приснится же! Кронос, будущее… Поменьше телик смотреть надо. Облегчённо выдыхаю и встаю.
  Иду в ванную. Мимоходом бросаю взгляд в висевшее в прихожей большое зеркало, отразившее мою стройную, ещё не познавшую родовые муки фигуру. Густые тёмно-русые волосы пышными волнами покрывают плечи и грудь. В голубых с зеленоватым отливом глазах искрятся лукаво-озорная усмешка молодости и радость ожидания. На щеках играет нежный румянец. Губы невольно растекаются в счастливой улыбке, приветствуя зарождающийся день. Весело встряхиваю головой и лёгким движением плеч отбрасываю пышные волны волос назад. Приснится же!.. Конечно, ничего этого не было! Ни Кроноса, ни машины времени, ни… Лёшки. Пока не было. Есть только настоящее. Здесь и сейчас. Ты и я.
  Вытряхнув остатки сна из головы, радостно хлопочу на кухне. Мой фирменный торт готов ещё с вечера. Весело крошу салаты, приплясывая в такт льющейся из радиоприёмника мелодии. Весело тикают настенные часы, подгоняя меня и отсчитывая минуты до твоего возвращения с работы.
  Ты приходишь с букетом роз. Пока Ты ещё даришь мне цветы. В торжественно-шутливой манере поздравляешь. Лёгкий поцелуй в щёку, и мы вместе накрываем на стол.
  А вот и Она. Во всеоружии. Со своей притягательно сияющей улыбкой. Ты смотришь на Неё, и в твоих глазах вспыхивает ответное сияние. А я понимаю, что Ты – не мой, что мы с Тобой – из разных миров. Ты тоже это почувствовал и теперь спешил навстречу человеку своего мира, совершенно забыв обо мне.
  Мы втроём за столом: Ты, я и Она. Вы общаетесь сияниями ваших глаз, не видя никого, кроме друг друга. Вы – слеплены из одного теста. Наверное, ваши души соединил Всевышний. А то, что соединил Бог, человек не разъединит вовек.
Мне до боли хочется обнять Тебя за шею и, прижавшись щекой к твоей щеке, смыть с твоих глаз её горящий взгляд. Волной моих длинных, как у русалки, волос. Но я почему-то не двигаюсь с места и, мучаясь ревностью, наблюдаю, как твоё сердце сжирает огонь страсти. Ты – живой человек, а не моя собственность. И волен сам выбирать! Я не хочу больше, чтобы Ты «претерпевал» свою жизнь! Хочу, чтобы Ты - её «творил»! Сам! Будь счастлив, любимый! С той, кого любишь. Будь счастлив!
  Что это? Кто кричит? Ребёнок… Ребёнок? Откуда? Тру виски, мучительно пытаясь вспомнить… Ах да!..
  - Лёшка! – выкрикиваю вслух, вспомнив.
Ваши взгляды, нехотя отрываясь друг от друга, устремляются на меня.
  - Кто? – переспрашиваешь Ты.
  - Сын наш… - шепчу, с трудом осознавая нелепость своего ответа. Ведь никакого сына у нас с Тобой нет. И неизвестно, будет ли. Сон – всего лишь переживание настоящего, ну, и, может быть, ещё мечты о будущем, но не заглядывание в него.
  Вы с Ней недоумённо переглядываетесь. Твоё недоумение тут же растекается в снисходительной улыбке:
  - Всё! Сатурну больше не наливать!
Я сконфуженно улыбаюсь в ответ. Конечно, это плачет соседский ребёнок за стеной. Просто у нас повышенная звукопроницаемость. Или... это, все-таки, кричало будущее? Наше с Тобой. Твое и мое. Просилось в нашу с Тобой жизнь? Умоляло не приносить его в жертву Ревности и Гордыне? Хотело быть...
  Проводив гостью, мы собираем посуду. Твои руки случайно задевают лежавший на столе блокнот. Довольно красивый, со вкусом оформленный. Её подарок. Мне. Ты, движимый любопытством, пролистываешь ежедневник. На последних страницах – телефонная книга. Дойдя до последних букв алфавита, Ты вдруг в удивлении застываешь, рассматривая неожиданную запись, сделанную красивым каллиграфическим почерком. Я тоже её вижу. Это фамилия, имя и контакты одной нашей сотрудницы. Девушка эта дружила с Ней. Со мной же общалась мало и всегда только по делу. Тем сильнее было моё изумление при виде её контактов в подаренном мне блокноте. Вслед за изумлением мелькнула неприятная догадка.
  - Это тебе на работе подарили? – интересуешься Ты. А в голосе – гордость. За меня гордость, что мне подарили, что о моём дне рождения помнят на работе, а значит – уважают и ценят. Тёплая волна твоего голоса окутывает меня изнутри. Я очень хочу улыбнуться Тебе в ответ и солгать. Потому что жаль Тебя разочаровывать. Но я это сделаю. Только так можно рассеять чары Её горящего в твоём сердце взгляда. А камень преткновения для Её чар – в Тебе самом. Этим камнем станут воспитанные в Тебе матерью принципы нравственности: понятия о чести и порядочности, о том, что – хорошо, а что – плохо. Только так Ты сам – слышишь? сам! – перестанешь звать Её к нам!
  - Нет, не на работе, - отвечаю я. – Это мне… - я называю Её фамилию, - подарила. А уж ей, видимо, на работе.
  Твоё лицо медленно вытягивается в недоумении, тут же сменившемся горькой усмешкой:
  - Спалилась… М-да-а… Я был о ней лучшего мнения! Шаромыжница… Нате вам, Боже, что нам не гоже…
  Моя победа меня почему-то не радует. Чувствуя снова укол ревности, язвительно замечаю:
  - Да, вот такая она! Твоя любовь…
И тут же мысленно ругаю себя. За язвительность. Но, в конце концов, сколько можно себя прятать!..
 Ты подходишь ко мне, склоняясь берёшь в ладони моё лицо и с тихой нежностью произносишь:
  - Моя любовь – это ты!
  Раздавшийся вдруг неизвестно откуда жуткий вопль заставил меня вздрогнуть. Послышались громкие рыгания. Ты подходишь к окну.
  - Петрович, - вздыхаешь Ты, глядя во двор. – С бодуна. Опять концерты закатывает!..
  Петрович – это наш пьющий сосед. Но мне снова слышится вопль Кроноса, поперхнувшегося очередным камнем.