Мой старенький дедушка

Не в удовольствиях теперь проводим дни,
Но лишь в надежде отдаления от часа,
Когда окажемся средь мук своих одни,
И станет слишком непомерной ноша наша.

И в эти дни в предчувствии своём,
Ещё гадая : может, Бог поможет,
В желаньи тщетном, но поистине земном,
Мы так наивны и понятны - всё же...



    Болезни отнимают много времени у жизни. За время, пока болеешь, мог бы сделать массу нужных и полезных вещей. А так - корчишься где-нибудь в муках от боли и только и думаешь об одном - когда уже эти муки закончатся. Пустая трата времени…

   Сколько часов, дней, месяцев жизни он так вот провел… И не сосчитать… А кому, в принципе, это надо ?
    Всю жизнь он страдал болями в желудке : то ли потому, что в детстве недоедал, то ли потому, что недоедал уже будучи взрослым, во время и после мировой войны.
Хотя, всё, возможно, началось именно в детстве, когда его, сироту, отдали в подмастерья к сапожнику, где он в меру намучался, но также и выучился всему…
    А уж парнем - ему, видимо, повезло : женился на дочке хороших и совсем не бедных людей, и зажил у них в достатке. Жена его оказалась девушкой болезненной, но доброй и благовоспитанной : вместе они родили детей и прожили немало счастливых лет.
Благодарен он ей за те годы. Вот только остался на сердце осадок от частых её хворей и, из-за них, - переживаний, нервных срывов и ссор. Но как же иначе : столько лет она жила, казалось, только от приезда до приезда кареты “скорой помощи”... Так и запомнилась всем : то на больничной койке, то дома с кислородной подушкой в руках.
Но вырастили ведь троих детей да еще и нянчили внуков.
    “Исколесили мы с ней страну, переезжая с места на место, - вспоминал он потом. - А ведь не случись война, жили бы спокойно в родном селе и горя не знали. А тут - эвакуация, гибель на фронте старшего Абраши… Все эти несчастья потом…”
    Война лишила их также родного дома, который оставили они второпях, спасаясь от немцев, а вернулись из эвакуации - немцев уже нет, но есть какие-то люди, да и люди-то, вообще… Только и рявкнули : “Наше теперь. Убирайтесь !”

     “Убрались” куда глядели глаза - в город, разрушенный войной и насыщенный переселенцами, ютились всей семьей по углам, пока через годы смогли, наконец, позволить себе где-то на городских задворках неприметный маленький домик. Дети к тому времени уже подросли и тоже завели семьи...

    “Задворки” те - назывались Забалкой, потому что, в самом деле, находились за огромной, заваленной мусором, балкой, окружавшей город в северной его части.
Этот район, состоящий из множества, построенных кое-как, развалюх мог бы называться "местными черемушками”, не будь он построен, как попало и кем попало, после окончания войны на месте удаленном и не привлекавшем поначалу ничье внимание.
Но со временем внимание этот район все же приобрел, став одним - “малиной”, а другим, а именно - властям, постоянной, на многие годы, головной болью. 
    Дедушка иногда шел через весь город к нам в гости, и бабушка одна оставалась дома на пару часов. Потом он спешил обратно, видимо за неё переживая и стараясь надолго не оставлять.
Вся его жизнь теперь вертелась вокруг нее, а она, все более изможденная своими недугами, ревновала его ко всему, что он мог себе позволить и что мог сделать сам.
Жалко было видеть её, опухшую и всегда усталую, с перевязанной влажной косынкой головой, слышать поминутно её мучительные “охи” и “ахи” и ловить тут же, направленные на ее мужа, укоризненные взгляды мученицы.
    Как-то, когда уже в школьные годы отправился сам я их навестить, пришлось столкнуться у калитки со спешащим домой дедушкой. Увидев меня, он поначалу как-то непонятно опешил, но потом, видимо, что-то решив, открыл входную дверь.

    - Опять у Розки был ! - тут же накинулась на него с упреками больная.

    Когда её не стало, на дворе были уже семидесятые. Прежняя жизнь изменилась, остались в прошлом заботы о еде и неустроенности, люди потянулись к удовольствиям, хотели по-новому, лучше, обустроить свою жизнь…

    - Я ещё не старик... - говорил дедушка. - Не хочу сидеть дома в одиночестве или попусту слоняться среди близких и родственников. Ещё есть время пожить...”

      Давняя их с женой, довоенная знакомая жила в соседней области - одна в собственном доме и давно звала в гости… Навестив её теперь и позволив себе новые чувства, решился старик на переезд, надеясь, что всем станет только лучше.
Ко всеобщему удовольствию всё случилось именно так : "молодые" зажили вместе, а довольные его дети теперь получали регулярно от него радостные письма. Домик же “на Забалке” благополучно был продан и выручка честно поделена между хозяином, его внуками и детьми.
Но вот умерла вскоре его “молодая” жена, и идиллия закончилась : новые “родственники” возвратили себе свое, а старичок вернулся восвояси.
     Младший, хорошо устроенный сын, к счастью, без лишних вопросов принял его в свою семью, и жизнь потекла по проторенному руслу : дом, элементарный быт, посещения родственников.
Но вот и в этом, его новом доме что-то тоже пошло не так, вернее, “не так” стало то, что всегда таким и было - его отношения с невесткой.
     Редко когда удается детям привести в родительский дом приемлемую, на взгляд родителей, пару. Счастье, когда эти “пары” совместимы с самими детьми и, уж если не вполне идентичны, то хотя бы приемлемы настолько, что не рушат устои принявшей их в свое лоно семьи. Как часто всё - как раз наоборот, и невестка или зять, как лис в курятнике, устои прежнего дома рушат и, в итоге, только и остается от прежней семьи, что прах - вместо былых чувств и прежних близких отношений.
    Вот и теперь этот, как оказалось, ненужный невестке старик стал причиной постоянных споров и ссор у него дома и в кругу его родственников, и, сам не зная как в этой ситуации поступить, начал он, этот новый “король Лир”, метаться между домами близких, и не очень, людей, ища поддержку и пристанище на остаток жизни.
Ещё хорошо, что было кому помочь. Хорошо, что сохранились вокруг родственные души, которые, сочувствуя и участвуя, как могли, давали ему приют. Но кто мог или хотел взваливать на себя эту “обузу” навечно...
Так и оказался в итоге старик приживалкой в домах таких же несчастных, как он, одиноких старух, уже не в поисках чьего-то понимания и сострадания, а всего лишь места, где на ночь мог преклонить свою голову, и так прошли ещё несколько лет его жизни.
     В возрасте за девяносто, когда боли в желудке ничем уже невозможно было унять, собрался он с последними силами и отправился один в больницу, надеясь на, возможно, исцеляющую операцию.
В тот день, вернувшись под Новый год из длительной командировки, узнал я от матери по телефону о дедушкином новогоднем "сюрпризе" - предстоящей на днях операции и, уже собираясь к кому-то идти праздновать, решил перед тем навестить старика в больнице. Там-то и узнал я страшную о нем, последнюю, новость.
    Шокированный произошедшим, один, метался я тогда по ночному городу в поисках родителей и брата, в надежде разделить с ними эту, постигшую нас, беду, но все они, как обычно, - праздновали где-то в гостях, а на мой звонок дяде отозвалась все та же “невестка”, которая “по-дружески” попросила не портить никому настроение в эту праздничную ночь.
   
    Перебирая недавно старые бумаги, наткнулся я на короткую свою запись, сделанную в ту ночь :      
“Дедушка умер в больнице 31 декабря в 16 часов 30 минут, перед самым Новым годом.
Думая об этом, я явственно представляю его встревоженное лицо, вижу его округленные впалые глаза и широко открытый, жадно глотающий воздух рот. Так он делал в последние месяцы, когда ему было особенно больно и он хотел рассказать об этом всем.
Мне тяжело от того, что он умер, что его больше нет. Оттого, что он умер среди чужих людей, что никто из нас, близких, не был рядом, когда он хотел пожаловаться, сказать, как ему тяжело.
Я представляю, как он ждал нас тогда, как желал он встречи.
Я чувствовал, что операцию он не выдержит и умрет. Я очень хотел быть рядом, но не был. Никого из нас, близких, с ним не было. Никто даже не знал о времени операции.
Не понимаю, не знаю - почему ?
Я всегда думал, что смогу поддержать его в последнюю минуту и что тогда он скажет мне что-то очень важное, то, что я запомню на всю жизнь. И я бы держал его за руку, как всегда раньше, и мы вдвоем, как и раньше, как-то сумели бы превозмочь его боль...”

    Теперь, когда прошло много лет и самых близких уже нет рядом, я все еще с любовью и тоской вспоминаю его, моего бедного старенького дедушку.  И, не забывая о случившихся прошлых делах и сознавая нашу общую, перед ним и Богом, вину - хочу, в который раз, попросить прощения...