Поступки. Глава 8

8

     – Короче говоря, три года назад я ещё не завязал с морем и имел некоторые иллюзии по его поводу. Это как курение – понимаешь, что привычка, зависимость, а бросить не получается. Каждый мнит себя полубогом, а как доходит до дела, хоть даже и простейшего, то куда только деваются все боги! Большая чушь, скажу я вам, это человеческое самомнение. Будьте с ним осторожны, зловредная штука.
     Кристчёрч – скучный городишко, не дай бог прожить там всю жизнь. Думаю, если бы не море и моя юношеская страсть к нему, которая так некстати затянулась, я бы давно дал оттуда дёру. Не подумайте, я люблю Новую Зеландию и рад, что родился и вырос там. Только Ландия – совсем не рай на земле, как у вас тут, в Европе, принято её представлять. По крайней мере, для меня жизнь там пряником ну никак не была. Мне сейчас тридцать пять, и я впервые выехал повидать свет, да и то хватило лишь на Францию и Париж. Тот ещё рай, одним словом. А уж профессия моя просто нищенская, чего греха таить.
     Я начинал матросом на рыболовецких шхунах, переплавал на самых разных судёнышках, некоторые из которых… были совершенно убогими. Шаг за шагом – впрочем, вряд ли вам интересна вся эта цепочка, – я поднимался выше по нашей морской иерархии, и в один недолгий момент был даже капитаном прогулочного катера. Однако я быстро смекнул, что быть капитаном – слишком большая ответственность для меня. Дурным характером обладаю, знаете ли, страсть как не люблю большую ответственность. Возможно, именно потому я и стал в итоге лоцманом. Забавная профессия, надо заметить. Вроде как и отвечаешь за безопасность маршрута, но спрашивают всё-таки с капитана, так что если не совершишь катастрофических ошибок, к стенке не прижмут. Заработок на первых порах был вообще мизерный, ну да для моего холостяцкого существования вполне хватало. Это сейчас я к деньгам стал относиться несколько по-иному, а тогда… тогда они были совсем побочным фактором. А холост я до сих пор, всё из-за дурного характера, со мной порой совершенно невозможно ужиться, настоящая язва, знаете ли. Так о женщинах обычно говорят, но в моём отношении это очень верно.
     Лоцманы разные бывают, и то обстоятельство, что я познакомился с капитаном МакКлифом, - чистая удача. То есть это я тогда считал, что чистая удача, потому что капитан МакКлиф плавал на фешенебельных туристических яхтах и репутация у него была безупречная, ни соринки, как у нас в Ландии говорят. В тот момент как раз была построена «Поднебесная» – возможно, вы слышали о такой, в газетах в своё время немало писали о катастрофе, с ней приключившейся. МакКлифа должны были назначить капитаном, и потому к нему выстроилась целая очередь из потенциальных матросов, помощников и лоцманов. Конечно, многое зависело и от представителей владельца яхты, однако с мнением капитана считались, и потому попасть к нему на карандаш стремились многие. Человеческая натура неизменна, о чём тут говорить.
     Я отлично помню свою первую встречу с МакКлифом, у него в кабинете в Окленде. То была моя первая вылазка из Кристчёрча, хотя, должен признаться, Окленд меня мало чем поразил. Деревня чуть побольше, если угодно. Может, я просто не впечатлительный человек, или не впечатляющийся, уж простите мне мой французский.
     Перед кабинетом МакКлифа собралась порядочная очередь из соискателей, препротивнейшие всё типы, так что я с трудом дождался своего приёма. Капитан сидел за столом, на нём был новёхонький, с иголочки китель, как будто только из прачечной, ему было лет пятьдесят, ни единого седого волоска (в тот момент я подумал, что он красится), и пронзительный (или пронзающий?) взгляд. Да, взгляд, о нём бы следовало сказать особо. Знаете, у людей при власти такой особый взгляд. Они либо из кожи вон лезут, чтобы показать, какие они простые ребята и совсем не задаются, и смотрят на тебя так, словно готовы горы ради твоих прихотей свернуть, – клоуны, настоящие клоуны. Либо же ты для них – просто пустое место, и глядят они сквозь тебя, равно как ты предмет, не замечают и не хотят замечать. Но капитан МакКлиф смотрел по-другому. Это был очень неприятный взгляд – крайне неприятный, я бы сказал. У него были серые, стального отлива глаза, и он пристально изучал меня, охватывал взором, щупал, но при этом в глубине, в той точке, где всё сходится, мерцал такой, знаете ли, металлический огонёк, и по нему было понятно, что на самом деле человек ему совсем не интересен, что на самом деле он знает об этом человеке всё ещё до того, как тот раскрыл рот или как-то себя показал, что на самом деле он уже проник в святая святых смысла всей нашей жизни…
     Тогда, в первый момент, мне это показалось, простите, выпендрёжем. Уж слишком много развелось в последнее время всезнаек, которые считают себя знатоками человеческой натуры. Однако со временем я понял, что в случае с МакКлифом речь о выпендрёже не шла, всё было гораздо глубже и серьёзнее. 
     Наш первый разговор длился не больше пяти минут. Капитан невнимательно, со скучающим видом пролистал моё резюме и спросил, играя красивой золочёной авторучкой:
     “Мне приходилось кое-что слышать о вас, Маултон. Вы действительно так хорошо знаете Южный остров?”
     “Лишь восточную его часть”, – спокойно отвечал я.
     “Что ж, что ж, – рассеянно протянул МакКлиф, – восточная часть может нам пригодиться. Достаточно, я полагаю”.
     Он небрежно повёл рукой, и я понял, что аудиенция закончилась. Мне даже в голову не приходило, что меня могут взять. Но хозяева яхты решили, что «Поднебесная» будет курсировать между Кристчёрчем и Инверкаргиллом – и то был мой счастливый билет. Это я тогда полагал его счастливым, сейчас, конечно, я бы имел что сказать по поводу, как говорят у нас в Ландии.
     Наше первое плавание пришлось на середину декабря. Начиналось лето, и богатенькие туристы с большим удовольствием ехали в Южное полушарие. На «Поднебесной» собрались избранные из избранных, самые настоящие сливки, и мне было любопытно, есть ли хоть что-нибудь, что отличало бы этих снобов от так называемых обычных людей. Ничуть, знаете ли, ну то есть совсем ни капли. Они, конечно, были страшные зазнайки, ходили по палубе с самым напыщенным видом, сорили деньгами направо и налево, но ничего такого, чего бы я не делал на их месте. Ничего оригинального, а я терпеть не могу неоригинальных людей – едва ли не больше, чем нарочно оригинальных.
     Впрочем, обращать внимание на пассажиров мне было особенно некогда. Маршрут был не из лёгких, много рифов и течений, и даже такая суперсовременная яхта, как «Поднебесная», без моей помощи могла бы налететь на неприятности. Не стану оценивать свою работу, но никаких серьёзных проблем не возникло. Восточное побережье я знал как свои пять пальцев, и вести судно вдоль него было чистым удовольствием. Я редко встречался с капитаном МакКлифом, мы обменивались лишь парой фраз, и ничто не указывало на возможность… как это говорится, нашего сближения. Но в предпоследнюю ночь, когда мы на всех парах возвращались в Кристчёрч, этот человек неожиданно раскрыл себя – и мне до сих пор не вполне понятно, почему он решил сделать это передо мной.
     Я принял вахту у рулевого, как обычно, в десять часов вечера. Предстояло пройти относительно простой участок в двадцать миль, но в ночное время вести судно выпадало мне. «Поднебесная» прекрасно слушалась руля, шла уверенно, без натуги, управлять ею было одно удовольствие. Я немного увлёкся, и, возможно, потому-то и не заметил, как вошёл капитан. МакКлиф вообще двигался бесшумно, и порою его появления невольно пугали. Здоровяк-невидимка, одним словом, та ещё радость.
     Когда его громкий, резковатый голос раздался у меня за спиной, я вздрогнул, не внешне, конечно, моя профессия приучила держать себя в руках, а внутренне. Не из-за неожиданности даже, а из-за того, как пуст, ненаполнен был этот голос, какой… отвлечённостью он был пропитан. Так, знаете, говорят чревовещатели, мне приходилось тут у вас видеть одного, вот точно такое же потустороннее утробное урчание, лучше и не скажешь.
     “Хорошо ведёте, Маултон”, – сказал голос МакКлифа.
     Я продолжал смотреть вперёд, борясь с искушением обернуться и встретить взгляд металлических глаз, и только слегка заметно кивнул:
     “Благодарю вас, капитан”.
     МакКлиф помолчал, я буквально чувствовал, как его взор вгрызается мне в спину промеж лопаток. Отмерив паузу, как муку, – чёртовы риторические штучки, известны мне такие субъекты, которые всё делают по науке, – он заговорил снова:
     “Мне всегда нравилось это слово – “вести”. В нём чувствуется сила, а сила в словах нынче стала очень редка, Маултон. Да, очень редка. Люди позабыли, какой неограниченной властью может обладать слово. С большой буквы – Слово. Теперь всё чаще пользуются словами, а не словом. Легковесные, как бумага, и такие же непрочные. Мы потеряли власть сами над собой, мы не можем управлять тем, что творит наш язык, мы бросаем слова, как шелуху. Это очень неправильно, Маултон, чрезвычайно неправильно”.
     Я молчал. Я сразу же решил про себя, что не следует никак реагировать на эскападу капитана. Нужно было дать ему выговориться. Возможно, я принял тогда неверное решение, и мне следовало сразу же прервать его, заставить уйти к себе в каюту, пусть и с риском остаться без работы. Но все мы крепки задним умом, а тогда мне казалось, что я поступаю исключительно мудро.
     “Человек находится в потёмках, – продолжал меж тем МакКлиф. – В ужасных потёмках неведения и словесной импотенции (словечки-то, словечки какие, сразу виден начитанный субъект, да только псевдоначитанность это всё). Он перестал понимать себя. Он думает не о том, о чём ему следовало бы думать, он распыляется на тысячи никому – и ему самому – ненужных вещей. Он никуда не идёт и никого не способен за собой вести. Только поистине сильная личность способна вести. Не водить, водить могут и слабаки, тут особого ума не надо, а именно вести – вести к цели, вести к свету.
     Раскрою вам секрет, Маултон, большой секрет. Вы кажетесь человеком, способным меня понять. Я уверен, что являюсь одним из призванных. Призванных вести, призванных раскрывать человечеству глаза на то, что оно упорно не хочет замечать. Я всегда мечтал стать капитаном такой яхты, такой роскошной, неимоверно дорогой яхты, как «Поднебесная». А знаете почему? Потому что люди, которые попадают на такие яхты, люди, совершающие подобные бессмысленные с точки зрения обычной логики вояжи, – это особенные люди, Маултон, посвящённые. Я знаю, вы улыбаетесь (я вовсе не улыбался), вы думаете, что же может быть особенного в этих миллионерах, набитых купюрами до самого верха. Банальнейшие люди, думаете вы (в тот момент я вообще не думал). О нет, Маултон, совсем нет. Они, возможно, попросту дураки, не видящие дальше кончика собственного носа, но мудрость, мудрость жизни, мудрость вселенной способна проявлять себя даже в таких ничтожных на первый взгляд существах.
     Так что такого уникального в этих созданиях – спросите вы? А я отвечу вам, Маултон: они живут для себя. Понимаете, только для себя. Чертовски правильное решение, скажу я вам, и единственно верное. Нынче распространилось отвратительное поверье: будто, помогая другим, можно помочь самим себе. Несусветная глупость! Мы должны быть альтруистичны, мы должны заботиться о ближнем, мы должны трудиться для общества и окружающих, и так далее в том же духе. Нет, и тысячу раз нет! Пагубная уверенность, что мы можем жить для кого-нибудь, кроме себя самих. Все мировые религии стоят на этом основании, на чудовищно ложном основании – и процветают. А если уж не ради других людей предлагают они существовать, то непременно ради некоего бога. Выдумка безумцев! Нет иного бога, кроме нас самих, каждый из нас – сам себе бог, мы творим и уничтожаем, мы производим и потребляем, мы сами в себе, вершина мысли, вершина желания и действия, – и своими собственными руками мы уничтожаем возможность действовать. Это ужасно, но так не может продолжаться”.
     Я сдерживался изо всех сил, чтобы не рассмеяться. Нет, поймите меня правильно, это вовсе не было смешно, это в какой-то степени было даже страшно, одержимые люди – а я уже в тот момент нисколько не сомневался, что МакКлиф одержим, – могут быть очень и очень страшны, но уж слишком нелепо и напыщенно звучало всё это. Пожалуй, я не расхохотался лишь из любопытства, мне было очень интересно, к чему выведут подобные рассуждения. А капитан, будто уже не замечая моего присутствия, говорил просто с самим собой:
     “Так не может продолжаться, и я приложу все усилия, чтобы так не продолжалось. Людям нужно прозреть – и я помогу им в этом. Им нужно понять, что нет ничего чище и правильнее эгоизма, настоящего, природного эгоизма, изначально в нас заложенного. Им нужно осознать, что любой наш поступок – эгоистичен, что не бывает дел для других и добра, как и зла, для других, что мы всегда и всё делаем исключительно для себя. И когда люди поймут это – вот тогда, но не раньше, чем тогда, на земле наступит благоденствие. Настоящий рай, полный чистого, ничем не замутнённого эгоизма, без судорог так называемой помощи ближним, без самообмана, будто мы чем-то там жертвуем ради кого-то, рай самосуществования, настоящая нирвана самодостаточности.
     Я уверен, что смогу, я уверен, что у меня достанет сил и способностей донести до человечества эту мысль. Моя цель – объединить всех людей на этой планете, объединить их в едином очищающем порыве эгоизма. То, что не смог сделать Будда, то, что не смог сделать Христос, то, что не смог сделать Магомет. Все они шли не с того конца – и не к тому началу. Они все заблуждались, стремясь разглядеть бога на небесах и идеал в человеке. Нет в человеке идеала, в человеке есть только сам человек – и любовь к этому внутреннему человеку я и хочу зажечь. Пока я не готов – но это пока. Пройдёт совсем немного времени, и я смогу начать, и я начну говорить – и тогда уже никто и ничто не сможет меня остановить. Покойной ночи, Маултон”.
     И с этими словами он вышел из рубки. К счастью, ибо ещё чуть-чуть, и я бы не выдержал, рассмеялся бы ему прямо в лицо (ну, или моя спина бы рассмеялась). Мне подумалось, что капитан определённо находится на грани и может в любой момент окончательно свихнуться. Моё молчание МакКлиф мог истолковать по-разному, но я надеялся, что он уже выговорился и больше не станет мне досаждать. Напрасно, как оказалось, надеялся.
     Спустя неделю мы вышли во второй рейс, и теперь капитан стал приходить ко мне каждую ночь. Иногда он оставался всего на десять–пятнадцать минут, иногда задерживался на пару часов, а порою просиживал за моей спиной чуть ли не до самого утра. Я продолжал молчать, упорно отмалчиваться, но его, видимо, это нисколько не беспокоило, он, казалось, нашёл идеального слушателя, который ему ни в чём не возражал и которому можно было поверять самые сокровенные свои мысли. Он снова и снова возвращался всё к тому же: торжество эгоизма, всемирное объединение, его собственная роль ведущего и пастыря. Но с каждой новым разом планы МакКлифа становились всё грандиознее, с каждым новым разом он говорил всё увереннее и всё больше воодушевлялся собственными словами. Второе плавание продолжалось дольше первого, мы провели в море двадцать дней, и эти двадцать дней стали для меня форменной пыткой. Мне уже не хотелось смеяться, мне просто хотелось избавиться от этого дуралея, покончить с наполненными фантасмагориями ночами, и я серьёзно подумывал о том, чтобы отказаться от своего контракта и не выходить в следующий рейс, но страсть к морю взяла своё. Однако третий вояж оказался для «Поднебесной» последним…
     Этот день, день гибели самой дорогой яхты на нашей планете, я никогда не забуду. В ночь перед ним капитан достиг апогея своей невменяемости, превратился просто в какого-то вселенского клоуна. Он пришёл ко мне в крайне весёлом расположении духа, хлопнул по плечу, чего никогда раньше не делал, и бравурно, как обычно делают после пары-тройки рюмок, заявил:
     “Ну что ж, Маултон, время пришло. Завтра я, наконец, приступлю к осуществлению своего плана – о, что это будет за событие! О нём напишут во всех газетах, весть о нём облетит мир со скоростью света. Человечество проснётся – и пробуждение назначено на завтра на два часа пополудни”.
     “И что же вы собираетесь делать, капитан?”
     Пожалуй, впервые за эти долгие ночные часы я нарушил обет молчания.
     Капитан улыбнулся, моя спина почти физически ощутила искренность его улыбки.
     “Завтра я поверну яхту в открытый океан, – безмятежно ответил он. – И когда мы окажемся очень далеко от берега, я обращусь к пассажирам с речью. Именно они – лучший материал для начала, именно им будет легче всего понять и принять то, что мне нужно до них донести. Они уже почти знают то, что я скажу, их надо лишь легонько подтолкнуть”.
     “Но послушайте, капитан, вы уверены, что…”
     “Разумеется, я уверен, Маултон, не вам сомневаться в моей уверенности и моих силах. Новый мир начнётся здесь, на борту «Поднебесной», он начнётся завтра”.
     С этими словами он отчалил – ну что твой старенький бот. Вот уж правду говорят: бес в ребро, точнее некуда. Сначала я подумал, не сообщить ли помощнику капитана и всей команде о безумстве МакКлифа и его “революционных” планах, однако затем решил, что обезвредить этого одержимого мы всегда успеем, а посмотреть на то, как он будет проповедовать новую истину, представлялось уж слишком соблазнительным. На рассвете я завёл будильник на половину второго и лёг спать с приятным предвкушением чего-то скандального.
     Когда без десяти минут два я вошёл в рубку, капитан уже стоял у штурвала. Он отпустил рулевого Смитса и приказал заглушить двигатель, но хотя яхта и легла в дрейф, МакКлиф продолжал оставаться на посту номер один. Глаза его сияли, он приветствовал меня восторженным восклицанием, словно только моего появления ему и не доставало.
     “Вы здесь, Маултон, очень кстати. Вы будете первым свидетелем коренного изменения мира. Ещё восемь минут – и человечество сделает первый шаг к долгожданному просветлению”.
     Я принуждённо улыбнулся и посмотрел вперёд, на горизонт, совершенно чистый и лазурно-голубой. День был необычайно жарким и безветренным, и потому тёмная точка, внезапно появившаяся вдалеке, сразу привлекла моё внимание. Знаете, у меня даже не возникло сомнений по её поводу, уже в тот момент, когда я увидел эту тучу, мне совершенно ясно представилось, что случится дальше. Она налетела на нас мгновенно, как коршун, окутала всё небо, и вскоре никто ничего уже не понимал, нас просто несло с немыслимой скоростью, всё перемешалось, начался настоящий ад. Но перед тем, как выскочить из рубки, чтобы получить хоть какой-то шанс, я встретился глазами с капитаном МакКлифом. Животную, дикую ярость увидел я в его взгляде, но вместе с тем – беспомощность. Да, он был растерян, этот властелин мира, и то было последнее, что довелось мне рассмотреть в нём. Согласно официальной версии, он погиб, по крайней мере, тело его не было найдено…
     Спустя минуту я уже бултыхался посреди огромных волн, и никогда раньше не доводилось мне попадать в такую передрягу. Сами понимаете, сколько лет провёл я в этих водах, но подобной бури не припомню. Меня спасло умение задерживать дыхание, иначе бы мы с вами здесь не сидели. А ещё – то, как быстро закончился этот странный шторм. Как будто кто-то выключил рубильник. Не успел я и глазом моргнуть, как волны стали меньше, всё меньше и меньше, пока окончательно не успокоились, и вот моё ноющее тело уже спокойно покачивалось на поверхности, и мне оставалось только чуть подрабатывать ногами. Хотя, думается, я мог бы и не продержаться до прибытия спасателей, если бы, по счастливой случайности, рядом не оказалось перевёрнутой шлюпки с «Поднебесной».
     Я сразу заметил его – Алекса Райда, одного из наших матросов. Пренеприятнейший малый, надо заметить, угрюмый такой хрыч, и меня, конечно, не прельщала возможность провести с ним на этой посудине чёрт знает сколько времени, однако выбора особенно не было. Он просто держался за край шлюпки, даже не догадался забраться повыше. Я бесшумно подплыл к этой спасительной деревяшке и бодро вскарабкался до самого киля. Райд, кажется, был шокирован, когда увидел меня, и в первый момент мы просто уставились друг на друга, ну как европеец на сумчатого опоссума. Вид у него был до крайности глупый, и я не смог сдержать улыбку.
     “Райд!”
     “Маултон”, – промямлил он, всё ещё, кажется, поражённый моим появлением.
     Я выдержал паузу и спросил:
     “Ты видел это, Райд? Эту тучу? Проклятая малышка попалась!”
     Во взгляде Алекса не отразилось никакой мысли, и я подумал, уж не сбрендил ли он от потрясения. Я подтянулся ещё немного и начал осматривать горизонт. Ни следа прошедшей бури.
     “Чисто, – оповестил я Райда. – Валяй сюда, матрос, что ты там солишься”.
     Эти англичанишки – редкостные снобы, и Алекс смотрел на меня так, что становилось понятно: для него я лишь жалкий ландец, недостойный быть со ним рядом. Тем не менее, здравый смысл возобладал, и он, вкарабкавшись наверх, примостился поблизости.
     “Дело швах, – заметил я. – Думается, радист подал мэйдэй, и нас начнут искать, но кто его знает когда и где”. 
     Райд смотрел на меня как на таракана, с таким же выражением, честное слово.
     “Не щурь глаза, Райд, – засмеялся я. – Мы в одной лодке – ну или на одной – и нам придётся скооперироваться”.
     Кажется, он не знал такого слова.
     “Мне плевать, – грубо проворчал он. – Говори, что хочешь”.
     Я одарил его проникновенно-недружеским взглядом.
     “Ты, кажется, не сечёшь, Райд. Мы можем проторчать на этом обломке мечты чёрт знает сколько времени. Еды нет, воды нет. Можно и сбрендить потихоньку”.
     “Ну и что же ты предлагаешь, песни петь?”
     Я пока ещё не знал, что предлагаю, потому закинул ногу на ногу и принял независимый вид.
     “Вовсе нет. Есть куча других способов скоротать время, а тогда и жажда незаметней будет. Ты хороший рассказчик, Райд?”
     “Это с чего это ты взял?” – ощерился он.
     Милейший человек, как видите.
     “Не скромничай, Райд, я собственными ушами слышал, как ты травил анекдоты вечерами. Анекдоты – пустота, на них долго не протянешь, но ты наверняка знаешь немало интересных историй. Вид у тебя бывалый, так что ты просто подарок в такой хреновой ситуации”.
     Вид у Райда, надо заметить, был довольно придурковатый, особенно сейчас. Он, кажется, так ещё ничего и не понял.
     “Это ты к чему?” – подозрительно спросил он.
     “Не прикидывайся, Райд, неужели ты ещё не дотумкал? Будем сидеть тут молча – просто съедем с катушек. Нельзя думать, надо говорить. Ты историю, я историю, так, глядишь, и протянем до прибытия помощи”.
     На лице Алекса отразилось какое-то подобие мысли. Он что есть сил боролся с отвращением ко мне, это было видно.  Но, кажется, мои доводы наконец-то проникли в его сознание.
     “Будь по-твоему, Маултон, – мрачно проворчал он. – Только изволь честно, чтобы по очереди”.
     “Ну ты и юморист, Райд, сам посуди, мне нет резона тебя обманывать, ты сильнее меня раза в полтора, а отсюда убежать будет затруднительно. Только, чур, ты начинаешь. Моя идея – твоя история”.
     Он было запротестовал, но потом одумался. В конце концов, вряд ли можно было придумать что-то лучшее. Поэтому, собравшись с мыслями, Алекс Райд сказал:
     “Слушай внимательно, Маултон, я не люблю, когда отвлекаются. Эта история случилась уже много лет назад…”

      КОНЕЦ