Шкала НЕэлектромагнитных волн

Шкала НЕэлектромагнитных волн.

А КАКИХ???

Все мы в школе разглядывали эту самую «шкалу электромагнитных волн».
С самых длинных в шесть тысяч километров (переменный ток с частотой в 50 герц)  и дальше по степени укорачивания (и нарастания энергии) до жёсткого и  «жёстчайшего» Гамма-излучения.
 
Если попробовать создать такого рода шкалу для писателей, точнее, их лучших произведений, то выглядеть В МОЁМ ПРЕДСТАВЛЕНИИ, СУГУБО СУБЪЕКТИВНОМ, она будет так:
 
У начала шкалы «Нуль и поблизости» – столпотворение графоманов всех видов и толков, включая Джоан Роулинг с её полумиллиардным тиражом изданной макулатурой.
Дальше слабенькие (длинноволновый диапазон) писатели, независимо от количества написанного.
Средневолновые писатели.
Коротковолновые. 
Метровые писатели.
Дециметровые.
Сантиметровые (на электромагнитной шкале – это микроволновые печи, работающие на длине волны радаров 12.5 сантиметров) писатели.
Затем Миллиметровые.
Микронные -- инфракрасные писатели.
Видимые невооружённым глазом писатели. (ОЧЕНЬ коротенький диапазон от, примерно,  8000 Ангстрем до 4000 Ангстрем.)
Ультрафиолетовые (А.В.С)
Рентгеновские и Гамма —писатели.

В этой области Гамма-писателей я помещаю Ильфа и Петрова и Набокова.
Чуть ближе к началу шкалы в области рентгеновских писателей – Леонида Соловьёва и Ивлина Во.
На грани ренгеновских и жёсткого ультрафиолета – Солженицын.
А дальше – постепенное сползание к началу – все остальные писатели.
Каждый, прочитавший эти строки, может разместить на этой шкале писателей согласно собственному разумению и симпатиям.
Почему в Гамма диапазон я поместил Ильфа и Петрова и Набокова?
Это – писатели наивысшего ранга по выразительности языка. Не путать «выразительность описания» с «выразительностью языка»! Ни у Толстого, ни у Достоевского, ни у Шекспира, ни у Пушкина, ни у любых других писателей с «мировым именем» нет и в помине такой выразительности ЯЗЫКА! Описаний – сколько угодно, ярких, эмоциональных, музыкально звучащих, да, что пожелаете.
Но это НЕ ЯЗЫК! Такой яркости словесных образов, как у Ильфа и Петрова и Набокова нет ни у одного писателя. У них образы языка одновременно совершенно неожиданные и в то же самое время точные и адекватные.

(Не путать со словотворчеством - словокорчеством многих писателей типа Солженицына, придумывавшего часто нелепые, эдакие «от сохи» пресмыкающиеся словеса. Псевдодеревенский бабье-мужицкий примитивный говор.)
«До ИСЧЕРПА жизни», «До РАСТВОРА рук» и прочие якобы народно-языковые придумки Солженицына, протаскивающего в русскую литературу свои «нововведения» с расчётом на своё  авторское бессмертие путём жульнического, с помощью «дярёвенской» отмычки,  включения их а литературный русский язык нынешнего века и веков грядущих...
ДАЛЁКО грядущих!

«Но те, которым в дружной встрече
Я строфы первые читал...
Иных уже нет, а те – ДАЛЕЧЕ.
Как Саади некогда сказал...»
На это «ДАЛЕЧЕ» и рассчитывал Солженицын, хотя к его словесным вывертам больше подойдёт первая часть строки – «иных уж нет...»
Но всё же иногда и ему удавались яркие словесные образы.

«Ты скажешь: Ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
ГРОМОКИПЯЩИЙ кубок с неба,
Смеясь на землю пролила»
Ф.И. Тютчев
ДЕШЁВКА, всё то же словокорчество!
Недаром, много лет спустя Игорь Северянин (И.В.Лотарев), тоже тужащийся-пыжущийся пролезть в бесконечность «эонов вечной темноты» русской литературы, назвал свой сборник стишков словоблудных  «Громокипящим кубком».

Такова НЕэлектромагнитная шкала в представлении Эспри де чего-то там...
Faciant meliora potentes.
Пусть сделает лучше, кто может.

1 VII 2021

P.S. Несколько примеров неповторимого языка Ильфа и Петрова и Набокова.

Очередь, серая, каменная, была несокрушима, как греческая фаланга. Каждый знал своё место и готов был умереть за свои маленькие права.

За ночь великий комбинатор вдохнул в себя весь кислород, содержащийся в комнате, и оставшиеся в ней химические элементы  можно было назвать азотом только из вежливости.

Лёжа в тёплой до вонючести дворницкой, Остап Бендер отшлифовывал в мыслях два варианта своей карьеры...

Базарные керосиновые лампы, и самые одеяла с пугающей надписью «НОГИ»

Над пианино висела репродукция с картины Бёклина «Остров мёртвых» в раме фантази тёмно-зелёного полированного дуба, под стеклом.  Один угол стекла давно вылетел, и обнажённая часть картины была так отделана мухами, что совершенно сливалась с рамой. Что творилось в этой части острова мёртвых – узнать было уже невозможно.

В дворницкой стоял запах гниющего навоза, распространяемый новыми валенками Тихона. Старые валенки стояли в углу и воздуха тоже не озонировали.

Ипполит Матвеевич не любил своей тёщи. Клавдия Ивановна была глупа и её преклонный возраст не позволял надеяться на то, что она когда-нибудь поумнеет.

Как здоровье тёщенки, разрешите узнать?
Мр-мр-мр, – неопределённо ответил Ипполит Матвеевич и, пожав прямыми плечами, проследовал дальше.
Ну, дай Бог здоровьичка, – с горечью сказал Безенчук, – одних убытков сколько несём, туды его в качель!

Мадмуазель Собак слыла культурной девушкой: В её словаре было около ста восьмидесяти слов. При этом ей было известно одно такое слово, которое Эллочке даже не могло присниться.
Это было богатое слово гомосексуализм!

Он видел все манёвры концессионеров. Они бегали под скалой и, судя по жестам, мерзко сквернословили.

Оставался самый томительный участок пути —последний час перед Москвой.
Из реденьких лесочков и рощ подскакивали к насыпи весёленькие дачки. Были среди них деревянные дворцы, блещущие стеклом веранд и свежевыкрашенными железными крышами.
Это – Ильф и Петров  роман «Двенадцать стульев» Впервые опубликован в журнале «Тридцать дней» в 1928 г.

Березы вдруг  рассеялись,  полдюжины  домишек  посыпали  с холма,  едва  второпях  не  попав  под  поезд, затем прошагала, блистая стеклами, огромная  багровая  фабрика,  чей-то  шоколад  окликнул   нас  с пятисаженного  объявления...
Это – Владимир Набоков, «Пассажир». Впервые опубликован в сборнике рассказов «Возвращение Чорба» в 1930 г.
Сходство двух описаний очевидное.
Вопрос: Кто у кого позаимствовал?
Если учесть, что в СССР Набоков никогда не печатался и само имя его было под запретом, в то время как роман Ильфа и Петрова сразу приобрёл огромную популярность и был даже издан в Риге «контрафактным» (то есть незаконным, нарушающим авторские права) образом в 1928 году, опередив первое московское издание романа, то вполне возможно, что Набоков, живя в Берлине, мог прочитать «Двенадцать стульев». И вольно или невольно позаимствовал кусочек...
Будучи сам великим талантом слова, он недаром хвалил именно Ильфа и Петрова. Почувствовав в них талант, весьма схожий с ним!

«Отслужившая своё швейная машина занимала проход в ванную, где по обыкновению короткая ванна, созданная для карликов племенем великанов, наполнялась так же медленно, как бассейны и резервуары в русских задачниках» 
В.Набоков «Пнин»

А теперь пусть специалисты по творчеству Льва Толстого и Фёдора Достоевского скажут, почему ни один из них не описал такими вот, вышеприведёнными словами, дворницких, спёртого воздуха номеров, старых дур, вида из окна вагона, картин, засиженных мухами, очередей, чувств прогорающего гробовых дел мастера, культурных девушек, знающих БОГАТОЕ слово, брани, не цитируя её при этом, и всего прочего?
Ведь «гиганты» русской словесности, так, почему ИХ язык столь туповат, зауряден и уныло обыденен по сравнению с языком этих трёх талантов двадцатого века?
Ильи Ильфа, Евгения Петрова, Владимира Набокова!