Спрятанное счастье

Квадрат света двигался. Медленно, но двигался. Нина Петровна оторвала взгляд от пола и огляделась. Тревога усилилась. Она с трудом поднялась в кровати, села, спустила ноги. Стол стоял рядом. На нем грязные тарелки с остатками еды, недопитый сок, недоеденное яблоко, почерневший банан. Старческие глаза остановились на всем этом беспорядке. Здесь скрылась тревога, потому что никак не вспомнить, сегодняшние это остатки еды или вчерашние.
Хлопнула дверь. “Пришла”, – мелькнула злая мысль. – “Значит вчерашние”.
– Здравствуй, мама. Это я.
В комнату вошла дочь Нины Петровны Светлана.
– Вижу, что ты. Зачем пришла?
– Поесть тебе принесла. Посуду помыть. Мусор выкинуть.
– Не трогай ничего. Не ты все это зарабатывала, не тебе и выкидывать.
– Мам, я ничего не трогаю. Я выкину только остатки еды и мусор со стола. Ладно? Ты почему опять мало съела?
Выцветшие серые глаза с подозрительным напряжением следили за действиями дочери. Та собрала со стола грязную посуду и мусор, отнесла на кухню. Протерла кленку влажной тряпкой. Вылила из термоса в тарелку еще горячий суп. Из другого кашу с котлеткой. Налила компот.
– Ешь. Я пока посуду помою.
– Помою, – заворчала старуха, – нечего тебе там мыть. Я сама помою. Знаю я тебя, сейчас по ящикам лазить будешь. Не твое это, – крикнула она. – Уходи, давай.
Светлана вздохнула.
– Сейчас уйду. Ешь, – терпеливо уговаривала она. – Ты ешь, а я пойду.
Она неторопливо пошла к двери. Нина Петровна взяла ложку, зачерпнула суп, стала есть, не сводя с дочери недоверчивого взгляда.
Светлана вышла из комнаты, быстро прошла на кухню, включила воду, достала мешок для мусора и осторожно заглядывая в кухонные шкафы стала выгребать из них использованные упаковки из-под йогуртов, сметаны, творога, пакеты из-под молока, кефира, бумажные и пластиковые коробки и коробочки и всякий другой мусор, которым были заполнены шкафы. Собирала она не все. Немного раздвигала плотные ряды мусора, отодвигала от стенки ближе к краю, чтобы мать не заметила изменений. Работая, Света прислушивалась к звукам в комнате. Вот послышалась грузные шаркающие шаги. Ага, встала, идет проверять. Светлана сунула сверху пищевые отходы, задвинула пакет за кухонную дверь и стала мыть посуду.
В дверном проеме появилась мать.
– Ну что ты здесь делаешь? Сказала, иди домой, значит иди.
– Все, мама, уже домыла. Ухожу.
Света закрыла воду. Взяла пакет с документами, с которым пришла, спрятав за него пакет с мусором. Вышла в коридор.
– Все, побежала на работу. Завтра приду.
– И не приходи. Чего вздумала каждый день ходить. Сама я себе все приготовлю. Чай могу еще. Что у тебя там? – строго спросила Нина Петровна, поглядывая на пакет в руках дочери.
– Да это мои документы. Я пришла с ним.
Света показала содержимое пакета. В темной прихожей подслеповатые глаза матери не заметила черного мешка для мусора. Света выскользнула на площадку, прихватив сумку и пакеты. Вышла во двор, пошла к площадке с мусорными баками. Немного сегодня удалось мусора прихватить, но и то хорошо.

Когда же с ней началось все это? Давно ведь, ох, давно, – вздохнула Света.
Маму ее все всегда считали бережливой и экономной. Но бережливость эта очень близко граничила с жадностью и скупостью, а экономия оборачивалась уныньем и скукой. Сколько себя Света помнила, у них в доме всегда всего было в достатке. У нее было много красивой и модной одежды, но одевать ее она могла только в особо торжественных случаях. Во всех остальных ходила в самой простой одежде из Детского мира. А дома вообще донашивала то, в чем уже нельзя было выйти во двор поиграть с подругами. Незаметно она вырастала из красивых вещей, так и не успев насладиться ими. И мать продавала их кому-нибудь, гораздо дороже той цены, за которую они достались ей. И вновь покупала, вернее доставала, потому что просто так купить модные вещи в те времена было невозможно, что-то очередное новое и стильное. И вновь Свете давалось это надеть зачастую два-три раза, потому что особо торжественные случаи в их жизни были крайне редки.
Они не ходили в театры и на концерты. Зачем тратить деньги, если все это можно спокойно посмотреть по телевизору, цветному. В гости их не особо часто приглашали, потому что не особо часто приглашали гостей они. Оставались юбилеи, или свадьбы, или поминки… Ну и все пожалуй…
Самое запоминающееся событие детства – поездка на море.
Светлана подошла к мусорным бакам и выкинула пакет. К ногам подкатился мяч. Дети играли здесь в футбол. Мяч был яркий. Синие, желтые, белые, зеленые, красные цвета неровными пятнами покрывали его круглую поверхность. Подбежал мальчишка, пнул его. Мяч взлетел невысоко, упал, покатился в противоположный угол площадки. Калейдоскопом завертелись перед глазами цветные пятна, унося Светлану в самую счастливую пору детства.

Нина Петровна стояла у окна и не сводила глаз с дороги, ведущей к автобусной остановки. Ну где же она? Что так долго? От напряжения глаза слезились, всё расплывалась. Вот она. Или не она? Нет, не она. А, вот она. Она? Да, точно. Торопится, бежит почти. Где же так долго ходила? Наверняка с соседками что-нибудь обсуждала. Сумка тяжелая. Видно, что тяжелая. Все-таки прихватила что-то. Только и смотри за ними, только и смотри. Привыкли жить на всем готовом. Ни заработать, ни сберечь не умеют.
Нина Петровна сердилась на дочь. Снова оттуда-то тошнотворной волной подкатывалась тревога. Торопливо шаркая, Нина Петровна медленно поплелась на кухню. Из плохо закрытого крана капала вода, редко-редко … кап… кап… кап… кап… Мизерными порциями утекала вода. Нина Петровна потуже прикрутила кран. Следить, за всем надо следить. Не доследишь, все растащат, растратят, раздадут, выкинут. Она оглядела кухню. Пустая мойка, пустые столы. А ведь утром вот здесь что-то стояло. Или не здесь? … на том столе?... А может это не сегодня было, а вчера? … или позавчера?
Нина Петровна пыталась вспомнить, заходила ли она сегодня утром на кухню. Но мысли путались, мешались воспоминания. Ее дни давно стали неотличимы друг от друга. А все она, Светка, виновата. Как только Нина Петровна приболела немного, повадилась каждый день ходить. Якобы обед приносит, на ужин и завтрак оставляет поесть, посуду моет. А на самом деле, Нина Петровна знает, она приходит и ее вещи понемногу ворует. Нина Петровна следит за ней, но она хитрая, обманывает ее, чует это Нина Петровна. Ну ничего, однажды она ее поймает на воровстве, не отвертится тогда.

Нина Петровна садится на краешек дивана. Только он свободен. Весь остальной диван завален пакетами и коробками. И вся комната завалена пакетами и коробками. Много у нее вещей, разных, нужных, ценных, но дешево ей доставшихся. Все по скидкам куплено. Полотенца, салфетки, скатерти, мыла упаковками, шампунь в коробках… Умеет она экономить. Гордится собой Нина Петровна. А там дальше, не пройти сейчас туда, но Нина Петровна помнит, там в серванте, шифоньере, шкафчике изящном посуда разная, хрусталь, фарфор, одежда всякая, нужные вещицы для кухни. Два миксера, Нина Петровна знает, там они в серванте внизу. Давно куплены, на случай если тот, что на кухне сломается. Он и правда сломался. Только не добраться пока к серванту, коробки и пакеты мешают. Да и не нужен он пока. Не готовит ничего Нина Петровна. Света все приносит. И будь на кухне работающий миксер, да еще и новый унесла бы давно. Так что пусть лежит в серванте. Целее будет.
Есть еще две комнаты. И там вещи. Много вещей. Тревожится Нина Петровна. Надо бы и там посмотреть. Но коридор завален. Не пройти. “Мусор”, – говорит Светлана. – “Давай выкину”.
Сердится Нина Петровна. Не мусор это. Ничего-то они не понимают. И коробки, и пакеты, и оберточная бумага – все может пригодиться однажды. Вот понадобятся однажды, хватишься, а их нет. Выкинули все. Поэтому Нина Петровна все собранное зорко оберегает. А раньше, когда силы были, все это собирала, аккуратно складывала и хранила. Она уже давно забыла зачем ей нужны были все эти использованные упаковочные коробки, поддержанные вещи, уцененная одежда. Возможно и не знала никогда. А может и знала. Что-то имела в виду. Что-то планировала. Нина Петровна всегда считала себя человеком здравомыслящим, реально и трезво смотрящим на жизнь и благодаря этому, умеющей с этой жизнью справляться.

  * * *
Света ехала в маршрутке и вспоминала то прекрасное и единственное лето, которое не смогла испортить строгая мамина экономия. Она тогда уже работала директором крупного городской столовой. Имела обширные связи и блат. О это сладкое слово “блат”. Все лучшее доставалось по блату. Но чтобы войти в когорту обеспечивающих друг друга дефицитом людей, надо было и самой иметь доступ к дефициту. Мать имела доступ к продуктам. В те времена то одно, то другое периодически оказывалось в дефиците. Особенно повышался спрос на них в предпраздничные дни, общенародные и личные. Благодаря этому у Светки были и джинсы, и модные джемпера, и стильные плащи и куртки, которые в основном висели в шкафу и изредка показывались самым близким подружкам, тайком приводимым в квартиру, когда матери не было дома.

Однажды мать открыла Светкин шкаф осмотрела плотный ряд вещей и сказала.
– Выбери в чем поедешь и что возьмешь летом на юг. В июле мы едем в Крым в дом отдыха.
Светка ошалела от счастья. Часами перебирала вещи, примеряла, комплектовала, крутилась перед зеркалом. По секрету сказала Маринке, ближайшей подруге. И они вместе стали добывать журналы мод и рассматривать новинки. Оказалось, что нужны сарафаны, майки, шорты, купальник. Светка стала осторожно теребить мать. Та была недовольна, но, перебрав Светин гардероб, продала, то из чего Светка уже выросла и купила новые обновки. Счастью Светкиному не было предела. Она понимала, что в этом всем она будет ходить круглые сутки все 24 дня путевки.
И вот оно море, солнце, пестрые толпы отдыхающих, яркие краски природы, красивые пансионаты, тенистые парки. И среди всего этого великолепия она, Светка, в легких светлых шортах, в яркой трикотажной блузке, с модной сумкой через плечо. Света с трудом уговорила мать купить ей эту сумку. И сейчас чувствовала себя очень взрослой и очень привлекательной. Ей тогда было, … сколько же мне тогда было? – вспоминала Светлана, - 13?... 14?... наверное, 13. Точно. Мне 13, а Витальке 14.

Первая неделя пролетела незаметно. Они осматривались, осваивались. Корпус дома отдыха, парк вокруг, за ним пляж. Завтраки, обеды, ужины по расписанию. Вечером прогулка по набережной, мороженое, бутылка воды. Они даже съездили на экскурсию в Никитский ботанический сад.
Но однажды после обеда Нина Петровна села за стол в их номере, собрала изо всех карманов и сумок деньги и пересчитала их. Она нахмурилась. Пересчитала еще раз, еще.
– Мороженное через день. Кино по понедельникам, там билеты в два раза дешевле. Фрукты и сладости только те, что дают в столовой. И больше никаких поездок. Уже и так слишком много на все денег потратили.
– Как никаких поездок? – испугалась Света. – А Ливадийский дворец? Я никогда не была во дворце. Давайте съездим, посмотрим. Ну мам.
– Нин, ну что ты и тут жмотишься. Ну ведь только раз живем. И сюда быть может больше не приедем. Давай хоть посмотрим все вокруг, – пытался уговорить ее отец.
Нина Петровна упрямилась, сердилась, называла всех транжирами и мотами, но немного сдалась и включила в свой список расходов экскурсию во дворец.

И все-таки каким-то чудом отцу удалось припрятать от жены заначку и он выдавал Свете и Витальке деньги на кино, мороженое, аттракционы и всякие разные приятные вкусности и милые безделушки. Сам он, то после обеда, когда Нина Петровна спала, то вечером, когда она обычно загорала на пляже, любил забежать в какую-нибудь кафешку, выпить пива или вина. И то, что все это приходилось делать тайно от матери, прятаться и прятать, разрабатывать маневры, прикрывающие друг друга, придавало отдыху особый азарт и особое очарование.
Света помнила, что именно тогда они с Виталиком очень сблизились с отцом. Понимали его и прощали и за пьянство, в которое года два спустя он стал сбегать все чаще и чаще, и за развод, на который он решился, когда дети выросли и стали самостоятельными. С отцом и его новой семьей и сейчас у нее с братом хорошие отношения. Но она всегда это тщательно скрывала от матери, иначе, та давно бы лишила ее своего доверия, как это случилось с Виталием.

   *  *  *
Это случилось очень давно. Уже был оформлен развод отца и матери, уже Света вышла замуж и переехал жить к мужу, уже Виталий год как работал в другом городе по распределению. Большая квартира опустела. Тогда она еще не была до такой степени завалена вещами, но приходя сюда, Света чувствовала, что раз от раза квартира словно холодела, покрывалась невидимой пока пылью, зарастала тенетами.
Нина Петровна бодрилась, старалась казаться довольной и уверенной, заявляла, что наконец-то она зажила так, как хотела. Была ли то бравада или мать действительно была довольна, Светлана не знала. Она привыкла, что лицо матери умело выражать только плохие эмоции: гнев, злость, раздражение. Все остальное скрывалось под маской отстранённого равнодушия.

И когда Виталий приехал в коротенький отпуск и они пришли к матери на день рождения, было непонятно, рада она их приходу или нет. Стол накрыли на кухне. Света принесла красивые тарелки из серванта. Мать сердито глянула на них.
– Унеси на место. Поедим из этих. Не шибко важные птицы.
“Да никаких важных птиц здесь отродясь не летало”, – обижено подумала Света, но ничего не сказала.
Все шло очень даже неплохо. До той поры, пока Виталий не передал матери поздравление от отца. В то же миг повисла и стала сгущаться тишина, пока не разорвалась гневным окриком.
– Не смей упоминать здесь его имя! Не смей с ним встречаться! Не смей с ним разговаривать.
Виталий медленно поставил рюмку на стол.
– Он мой отец. И я хочу и буду с ним видеться.
– Тогда больше не смей здесь появляться! Вон!
Виталий встал и вышел. Хлопнула дверь. Все произошло слишком быстро.
– Сейчас верну, – пробормотала Света, поднимаясь.
– Сядь. Надеюсь, ты с отцом не видишься, – взгляд матери сверлил Свету. Она промолчала. – Будешь с ним видеться, сюда больше не приходи.
“Не приходи”. Света обиделась. Но жалость к одинокой матери оказалась сильнее. При любой возможности Света навещала ее. Об отце она с ней никогда не говорила. Да и вообще с годами тем для разговоров с ней становилось все меньше и меньше. Мать признавала только свое мнение, не терпела, когда ей возражали, любила учить и наставлять. С возрастом становилась все более сварливой и несговорчивой. Светлане оставалось только молча слушать ее или поддакивать.

Уже лет десять назад она стала замечать все нарастающий хаос вещей. Она пыталась убрать, разобрать, выкинуть лишнее. Мать поначалу ей не препятствовала, но со временем всем ее инициативам начинала сопротивляться. Пока совсем не запретила ей что-либо менять в квартире.
Теперь Светлана приходила к ней, только когда она болела. Убиралась, как могла. Выкидывала мусор. Но к следующему ее появлению квартира захламлялась еще больше.
Месяца три назад мать почувствовала себя плохо. Вызванный участковый врач предложил госпитализацию. Мать отказалась. С тех пор медленно слабела и при этом маниакально следила за тем, чтобы Светлана ничего не выносила из квартиры. Светлана ей не перечила. Видела: любое изменение в квартире пугает и раздражает мать. А гнев и раздражение каждый раз уносят слишком много энергии из ее старческого тела.

   *   *   *
Нина Петровна доела остывший суп, съела котлетку. Снова пошла на кухню.
Подошла к окну. Стоит, вспоминает. Что-то надо вспомнить, но не помнит уже, что и зачем. Смотрит. Дождь стучит в окно. Капли стекают по стеклу. Размывают улицу, дома, машины, людей. Давно не видела Нина Петровна дождь. Давно не смотрела в окна. Потому что к окнам не подойти. Стоят вдоль них коробки с вещами. И здесь на кухне стояли, вспоминает она. Светка, проклятая, утащила. Вот я ей задам, когда придет, – грозит сухоньким кулачком старуха, возвращаясь в комнату.

Нина Петровна вновь садится на диван. Из верхнего пакета выглядывает платье. Нина Петровна вытаскивает его. Придирчиво осматривает. Красивое платье, никаких изъянов. А ее уверяли, что она прожгла в нем дырку на рукаве и поставила жирное, не отстирывающееся пятно на подоле. Ну нет же ни пятен, ни дырок. Нина Петровна уже и не помнит, что платье это куплено давно, на распродаже, куплено именно потому, что было похоже на то первое, красивое, купленное втридорога и испорченное в первый же вечер. Она забыла, она давно забыла тот вечер, она очень хотела забыть и забыла. Но это забытое время от времени напоминало о себе незаметными желаниями, действиями, непонятными окружающим, ее бережливостью, переросшей со временем в скупость.

 *  *  *
Нина рано ушла из дома, уехала в большой город из родного поселка. Поступила в училище, пошла работать. Жила в общежитии. Соседки по комнате переглядывались и усмехались, разглядывая ее перешитые и перелицованные наряды. Не было у Нины никогда ничего нового. Все донашивала за старшей сестрой.
Получив первую зарплату, она пошла покупать себе платье. Кирпично-красное платье с кружевным воротничком и кружевными манжетами сразу покорило ее. Но стоило оно … дорого стоило. Таких денег у Нины не было. Походив в раздумье дня три, она заняла недостающую сумму и все-таки купила то платье. Купила и положила в дальний угол шкафа, никому не показывая.

Приближался Новый год. Девчонки страстно обсуждали, в чем встречать, где встречать. Нина отмалчивалась, на вопросы отвечала уклончиво. Не хотелось раньше времени раскрывать карты. Подруга Наташа, с которой они вместе учились в училище и работали в одной бригаде, достала два билета на заводской новогодний бал, который организовывался в заводском доме культуры. Платье было куплено еще осенью.
Нину разрывали два противоположных желания: рассказать все соседкам по комнате и не рассказывать, удивить их и своим платьем, и тем, что она идет на новогодний бал, в самый последний момент. Болтаясь между этими желаниями как теннисный мячик, Нина никак не могла ни в чем утвердиться. Слишком быстро он отскакивал от одной стороны к другой. Она стала рассеянной, невнимательной. Отвечала резко и грубо, когда ее заставали врасплох. То была поспешной и суетливой, то замирала и уходила в себя.

Наконец подошел долгожданный праздничный вечер. Как и остальные девчонки Нина тоже ходила в бумажных папильотках на голове, что-то делала, суетилась, отвечала невпопад. Выбрав момент, когда девочек не было в комнате, достала платье и надела его.
Первой в комнату ворвалась Соня и замерла.
– Нинка, – она осторожно обошла ее, – вот это да.
Вера и Катя с наглаженными блузками застыли в дверях. Их изумление и восхищение окрылило Нину. Она накинула пальто, взяла пуховой платок, шагнула к двери.
– С наступающим.
– Ты куда? – хором спросили девчонки.
– На новогодний бал, – Нина гордо выскользнула в коридор.

Бал был шумный, веселый, пьяный. Нину приглашали танцевать. Она отказывалась. Танцевать она не умела. Она сидела за столиком, пила шампанское, ела пирожные. Скованность, возникшая вначале, отступала. Она становилась смелее. Включалась в общий разговор, смеялась над шутками, шутила сама. Далеко за полночь какие-то молодые люди провожали их с Наташкой до общежития. Это она уже помнила смутно.
Ближе к полудню ее растолкала Наташа, она жила на другом этаже в этом же общежитии, и попросила показать и дать померить ее новогоднее платье. Вот тут-то Наташа и обнаружила и пятно, и дырку.
Девчонки заохали, засуетились, стали предлагать разные способы выведения пятна, а у Нины враз все внутри похолодело и замерло. Дорогое платье, за которое еще не выплачен долг, оказалось испорчено. Всю радость предыдущего вечера словно выдуло в огромную брешь, возникшую в душе.
Не надо было одевать, не надо. Зачем?... зачем я это сделала?... – причитала она про себя, пока девочки суетились над платьем. Надо было оставить в шкафу. Спрятать. Как ее, … как ту, куклу…

 *  *  *
Нина Петровна глянула на платье. Встрепенулась. Какое-то очень давнее смутное воспоминание мелькнуло в ее голове. Мелькнуло и пропало. Что-то еще она должна найти. Найти, непременно найти. Это важно. Очень важно.
Нина Петровна стала рыться в коробках, пакетах, ящиках, до которых доставала. Бродила по комнате, по коридору. Вытаскивала вещи, тупо смотрела, бросала. Очень быстро устала. Силы покидали ее. Прилегла на кровать. И сразу увидела ее, куклу, фарфоровую немецкую куклу, которую отец привез из Германии.

*  *  *
После окончания войны отец еще почти год оставался в Германии с частями советской армии. Потом вернулся. Из подарков Нину больше всего поразила красивая кукла с голубыми глазами и золотыми волосами, которую отец привез старшей дочери Маше. А ей, Нине, потертого, потрепанного плюшевого слоника. Ей не хотелось слоника, ей хотелось куклу. Но Маша куклу ей не давала. А когда обнаруживала ее, играющую с куклой, отнимала, ругала и убирала подальше, чтобы Нина не смогла достать.
Нина плакала. Но и от родителей она не получала утешения. Мать хмурилась, а отец ругал и наказывал ее.

Нина быстро обнаружила, что он ее как-то совсем не любит, что добр и ласков только с Машей, а на нее смотрит хмуро и разговаривает с ней строго. Много позже узнает Нина, что не считал ее отец своей дочерью. Что появилась она слишком поздно от того дня, когда он ушел на фронт. Может и не слишком, но позже, чем положено. Вот и сомневался отец и холоден был к ней всегда.
Но это все было гораздо позже. А тогда ей очень хотелось красивую куклу с голубыми глазами и золотистыми волосами. И Нина добралась до нее, сняла с буфета и спрятала за поленницей дров.

Был большой скандал. Ее долго ругали, наказывали, ставили в угол, оставляли без ужина, но Нина упорно твердила, что куклу не брала и не знает, где она.
Пока страсти по поводу пропажи куклы не утихли, Нина не ходила к поленнице и даже не смотрела в ту сторону. Но и когда всё успокоилось, играть открыто она с ней боялась. Лишь когда никого не было дома, Нина осторожно пробиралась за поленницу и смотрела на спрятанную между дров красавицу, тихо пересказывая кукле новости своей жизни. В этом и заключалась вся ее игра.

Приближалась зима и Нина перепрятала куклу в дальний угол сарая, где складывали разный ненужный хлам. Она завернула ее в свою кофту и прикрыла дырявой корзиной.
Зимой в сарай Нина не ходила, чтобы не выдать себя. Холодными зимними вечерами, свернувшись под одеялом, Нина вспоминала про свою куклу, как лежит она, свернувшись калачиком в Нининой кофте, и Нина ей рассказывает свои нехитрые новости. А по весне оказалось, что тот самый угол, где была спрятана кукла, завален досками и Нине самой туда не пробраться. Так и осталась кукла в своем укрытии на долгие годы. Иногда Нина о ней вспоминала, пыталась достать. На каждый раз оказывалось, что одна она не справится, что нужна помощь взрослых или старшей сестры. А это было невозможно, ведь тогда у нее снова отнимут ее счастье.
А потом Нина уехала.

*  *  *
Нина Петровна смотрела на куклу, сидящую на столе. Она вспомнила, что больше всего в детстве ей хотелось сидеть на лавке около печки и держать куклу на руках, чувствовать ее тяжесть, шелковистые волосы, гладкую плотность ее платья. Испытывать тихое счастливое удовольствие от этих прикосновений. Тогда, в детстве, ей удалось подержать куклу несколько раз, но всегда торопясь, испытывая страх, что обнаружат, отнимут. И вот теперь никто не отнимет. Некому. Кукла ее.

Она тянет к ней руки, но кукла отодвигается. Тянуться неудобно, мешают тарелки, чашки. И стол оказывается очень длинным. Еще немножко, но кукла опять чуть дальше, … еще … еще… Что-то тянет ее назад, мешает, трудно дышать… Она тянется из всех сил… еще немного,… надо сделать еще маленькое  усилие…
Что-то лопнуло… стало легко и свободно… Нина Петровна огляделась. Комната погрузилась в серый сумрак. Вечер уже – решила Нина Петровна. Кукла оказалась достаточно далеко. В том месте, где сумрак был чуть светлее. Ну ничего. Теперь она могла идти. Нина Петровна встала и пошла, туда, вдаль, за своим спрятанным счастьем.