I. Умная, свободная, самостоятельная, прекрасная

Историческое эссе




Триптих. Часть 1


В 1827 году в Риме, в знаменитом салоне княгини Зинаиды Волконской, графиня Юлия Самойлова познакомилась с молодым художником Карлом Брюлловым.

Казалось бы, и эпизод без каких-либо подвохов, и сказано о нём проще некуда. Во всяком случае именно так чаще всего пишут сегодня о первой встрече графини Самойловой и Карла Брюллова. Однако тут совсем не лишним будет прежде взглянуть на событие в контексте времени, чтобы понять: чем так уж знаменит салон Зинаиды Волконской, для которой обольстительная Италия на многие годы стала не просто пристанищем, а второй родиной? И таковы ли были в реальности детали эпизода, сыгравшего значительную роль в судьбах обоих фигурантов?

Как раз в тот год Александр Пушкин адресует княгине З.А. Волконской строки стихотворения («Среди рассеянной Москвы…»):

Царица муз и красоты,
Рукою нежной держишь ты
Волшебный скипетр вдохновений,
И над задумчивым челом,
Двойным увенчанным венком,
И вьётся и пылает гений.

Чем заслужила Зинаида Александровна это пушкинское послание, глубоко и лаконично определившее суть её личности? Отчего даже скупое перечисление некоторых фактов из её уникальнейшей биографии приводит в изумление: неужели всё это может вместить одна человеческая жизнь?! Красавица, обладавшая блестящим умом, она писала стихи и прозу, сочиняла музыку и ставила оперы, где исполняла ведущие партии, увлекалась живописью, историей древней Руси и Скандинавии, народными обрядами и песнями.

Но прежде уточним: существует версия, из которой следует, что первая встреча графини Юлии Самойловой с Брюлловым произошла в имении Гротта Феррара, которое принадлежало князю Григорию Ивановичу Гагарину, послу при тосканском дворе*. Там Брюллов скрывался от упрёков римского света, который с наслаждением обсуждал самоубийство Аделаиды Демюлен. И вот однажды…

* Напомню, Григорий Иванович Гагарин, за связь с М.А. Нарышкиной отправленный в «почётную ссылку» и до конца жизни пребывавший на дипломатической работе вдали от России, был сыном Марии Алексеевны Волконской (в замужестве Гагариной), то есть нетрудно угадать его родственные отношения с Зинаидой Александровной Волконской.

Вот так всегда бывает, касаешься одного факта, а он непременно тянет за собой другой. Получается своеобразная цепочка имён и событий с «эффектом матрёшки». Придётся для ясности сказать хоть несколько слов про самоубийство Аделаиды Демюлен: кто такая и отчего самоубийство? В иные времена кое-кто поспешил бы назвать её женщиной с низкой социальной ответственностью, но я торопиться не буду. Хотя бы потому, что даже среди пишущих о ней владеющих информацией наберётся немного. Если уж одни называют её Аделаидой, а другие — Анриенной, то что уж говорить о более содержательных деталях. Даже основываясь на предположениях и слухах, примем за данность: молодая миловидная француженка, служившая экономкой в одном богатом доме в Риме, по какой-то причине покидает своих хозяев и прибивается к колонии русских художников, которых в Италии пруд пруди. И каждый из них если не гений, то несомненный талант, по меньшей мере, пока не обработанный алмаз, но, как они полагают, дело за малым.

Девушка недурна собой, зарабатывать на хлеб необходимо, обнажённая натурщица — занятие вполне даже пристойное — всем художникам требуется. Однако особое предпочтение милашка отдаёт красавцу и великану Сильвестру Щедрину, прекрасные романтичные пейзажи которого располагали к мечтательности. Она становится его, изберём такое определение, «временной подругой жизни».

Сильвестр Феодосиевич Щедрин, чей портрет кисти Карла Брюллова можно увидеть в Русском музее Петербурга, а «Автопортрет» в Третьяковской галерее, — знаменитый в своё время художник, ушедший из жизни в 39 лет. О таланте пленэриста, мастера живописи на открытом воздухе, говорят в узких кругах специалистов, однако среди широкой публики его имя сегодня почти не известно. Ирония судьбы: многие легко вспомнят Архипа Ивановича Куинджи с его многочисленными полотнами: «Лов рыбы на Чёрном море», «Лунная ночь в Крыму», «Лунная ночь на море», «Ночь», «Ночное», «Ночное море» и самой знаменитой картиной «Ночь на Днепре» (имеющей огромное количество авторских копий, вариантов и повторений вариантов), но при этом они же зачастую не знакомы с работой Щедрина «Лунная ночь в Неаполе» (1828), написанной больше чем за полвека до работ Куинджи и восхитившей современников. Даже перекличка в названиях — с улыбкой можно задать вопрос: кто у кого «срисовывал» серебро лунной дорожки?

Говоря про талант Сильвестра Щедрина, опять хочется вспомнить о генетике, потому что был он художником не из рода, а в род. Его отец был известный не только в России скульптор, профессор и ректор Академии художеств. Его дядя был известный пейзажист в стиле классицизма и тоже профессор Академии. Брат Сильвестра, Аполлон Щедрин, стал архитектором и академиком. Творческая атмосфера, в которой взрастала эта семья, сделали своё дело. Можно сказать, что Академия художеств была для неё родным домом.

Большая золотая медаль, полученная Сильвестром Щедриным за успехи при окончании Академии, давала право на пенсион (содержание) для поездки за границу (в Италию), как считалось, для продолжения образования. Чем он и не преминул воспользоваться.

В 1825 году Щедрин перебирается из Рима в Неаполь, и Демюлен, можно сказать, остаётся у разбитого корыта. Что ей остаётся делать? Возникает новая человеческая композиция: скоро Аделаиду уже можно видеть в роли «временной подруги жизни» недавно появившегося в Риме Карла Брюллова. Кто из них в сложившейся ситуации сделал первый шаг — не известно, да и совсем не важно. Хотя ни красавцем, ни великаном Карл не был, своим вниманием женщины, надо признать, никогда его не обделяли.

Правда, приходится сказать, что их отношения не сложились. Страсть любвеобильной Аделаиды сопровождалась бурными приступами ревности и угрозами покончить с собой, тогда как чувства Брюллова к ней при всём при том оставались достаточно прохладными. Бесконечные упрёки взбалмошной француженки утомляли и раздражали художника. А её угрозы он не принимал всерьёз.

Финальной точкой стала разнёсшаяся в один из дней весть, что какая-то иностранка в предрассветный час бросилась в мутные воды Тибра. Когда утопленницу вытащили, в ней опознали Демюлен. Самоубийство натурщицы, смерти которой он никак не желал, повергло Брюллова в смятение: он долго был не в силах взяться за кисть. В этом потерянном состоянии молодой художник, расценивший, что вольно-невольно стал причиной смерти человека, и появился в салоне княгини Зинаиды Волконской. Так следует по логике вещей… если первая фраза повествования соответствует действительности.

Теперь настал черёд рассказа о женщине-загадке, каковой по праву можно назвать Зинаиду Александровну Волконскую (урожд. кн. Белосельская). Родилась она в Дрездене, там её отец пребывал в качестве российского посланника при Саксонском дворе. Казалось бы, девочке на роду написано черпать счастье большой ложкой. Но что-то в небесной канцелярии перепутали, и мать Зинаиды умерла, когда той всего-навсего 3 года. Так что князю Александру Михайловичу довелось быть отцом-одиночкой. Кроме Зинаиды у него ещё трое малых детей. В 1793 году семейство вернулось в Россию. Овдовевший отец вторично женился через 3 года, и в 6 лет у Зинаиды появилась мачеха, Анна Григорьевна Козицкая, которая на 21 год младше мужа, но всё же на 16 лет старше Зинаиды.

Жили безбедно. Как-никак сам Александр Михайлович происходил из рода князей Белосельских (Рюриковичи), который не только возвысился, но и обогатился от слияния с родом могущественного графа Григория Петровича Чернышёва и жены его, Авдотьи (урожд. Ржевская). А затем в результате второго брака Анна Григорьевна Козицкая принесла мужу существенную часть громадного состояния своего деда И.С. Мясникова*, включая подмосковную усадьбу Льялово**. По свидетельству графа Е.Ф. Комаровского***, после брака с богачкой Козицкой «князь Белосельский жил в Москве великолепно». На приданое Козицкой семья купила у потомков Разумовских Крестовский остров и приобрела дом (потом он стал называться Сергиевским дворцом) в Санкт-Петербурге на Невском проспекте в месте его пересечения с рекой Фонтанкой. Владельцы дома устраивали в нём приёмы и балы. Позже Александр III, которому этот дом очень нравился, выкупил его и подарил своему младшему сыну Сергею.

* Иван Семёнович Мясников — симбирский купец, владелец горных заводов на Урале. Один из богатейших людей Российской империи XVIII века.

** Бывшая усадьба Льялово , на территории которой сейчас находится пансионат ОАО Газпром, известный как «Морозовка», находится в 4 км от Зеленограда и в 9 км от железнодорожной станции Крюково. Существовавший там ранее усадебный дворянский особняк был уничтожен во время войны.

*** Именно Евграф Федотович Комаровский привёз из-за границы портрет баденской принцессы Луизы и передал его Екатерине II, которая одобрила кандидатуру невесты для любимого внука Александра. Будущего императора Александра I Комаровский знал с детства и милостями его затем неизменно пользовался. Был участником Итальянского и Швейцарского походов А.В. Суворова. Оставил свои любопытные воспоминания под названием «Записки графа Комаровского»

В то время князь Александр Михайлович — почётный член Петербургской академии наук и Академии художеств, Российской академии словесности, состоял членом иностранных научных обществ. Дорос до камергера. Каков собой? Князь вёл переписку с Кантом, стал автором философского трактата, за что теперь его именуют писателем, и был, по мненью многих («судей решительных и строгих»), блестящий эрудит. Любил играть комедии и написал скабрезную комическую оперу. Одним словом, был с чудинкой. Славился своей красотой, за что получил прозвище «московского Аполлона». Его почитали за просветителя, потому что был он владельцем крупной картинной галереи, после себя оставив одну из лучших коллекций в России. Занимался детьми от первого брака, во втором обзавёлся ещё тремя малышами.

Сегодня про Зинаиду Волконскую всенепременно пишут, что она получила прекрасное образование: знала 8 языков, в том числе древнегреческий и латынь, хорошо разбиралась в искусстве. Но надо понимать, что университетов она не кончала. Следовательно, имела домашнее образование. И воспитание, как отмечали все, в лучших европейских традициях было того же происхождения. И то, и другое, скорее всего, немалая заслуга отца. Он умер на исходе 1809 года, когда ему было 57, а Зинаиде — 20 лет. К этому времени с момента её приезда в Россию много воды утекло, и она давно уже перестала быть домашней девочкой и жила своей, самостоятельной, жизнью.

Каждый человек в то или иное время делает первые самостоятельные шаги — какими они были у Зинаиды Белосельской? Сюжет о взрослении княжны начинается с момента, когда в 1807 году её представили ко двору в качестве младшей фрейлины при вдовствующей императрице Марии Фёдоровне.

В декабре 1808 года любопытная перемена: она становится фрейлиной королевы Луизы Прусской (Луизы Августы Вильгельмины Амалии Мекленбургской). Это фрейлинство длилось недолго: 19 июля 1810 года Луиза Прусская умерла.

Следующая дата, имеющая существенное значение, — 3 февраля 1811 года. В тот день Зинаида Белосельская становится женой флигель-адъютанта императора Александра I князя Никиты Григорьевича Волконского.

Через 9 месяцев, 18 ноября 1811 года, в Петербурге у неё рождается сын, названный Александром.

Далее следует продолжительный период, когда княгиня, находясь в составе императорской свиты, вместе с супругом и сыном сопровождала Александра I во время его европейского вояжа в ходе заграничных походов русской армии 1813—1814 годов и участвовала в торжествах Венского и Веронского конгрессов 1814—1815 годов, где праздновалась победа над Наполеоном.

В ту пору Зинаида Александровна побывала в Дрездене, Праге, Париже, Лондоне, затем снова в Париже. В английской столице она усыновляет подобранного на улице мальчика-сироту, дав ему имя Владимир Палей.

Все эти события требуют комментариев хотя бы потому, что непрояснённого в них куда больше понятного, особенно для нынешнего читателя. Итак, начнём с того, как и почему 18-летняя княжна, дочь камергера становится приближенной императорскому двору. Потому и становится, по праву принадлежности к знатному роду и из сострадания, что лишилась матери. Отец, само собой весь в государственных делах-заботах, а за девушкой нужен пригляд, кто лучше императорской семьи позаботится о её будущем! Так что, можно предположить, отцу даже не пришлось на сей счёт особо хлопотать.

История не сохранила сведений, когда и где впервые пересеклись Александр I и Зинаида. Увидел ли император княжну на каком-нибудь из балов, или она предстала перед ним, когда происходило утверждение её фрейлиной — для нас это не имеет никакого значения. Увидел, не мог не обратить внимание на широко распахнутые глаза, заметил красивую высокую шею. Дальше всё пошло по накатанной. Установить, когда именно Александр I выделил княжну среди других в своём окружении, уже невозможно. Император умел пленять женщин, а главное, он понимал силу своего, императорского, воздействия на женщин. Как-никак наместник Бога на Земле. Сегодня спорят, какие из его связей были просто платоническими (многие современники отзывались о царе как о «Дон Жуане Платоническом»), какие — не очень глубокими и горячими (этакий серийный любовник, утешающий себя короткими романами).

Нынешние почитатели Александра I считают, что он был восхищён умом, благородством очаровательной Зинаиды Белосельской. Была какая-то притягательная сила, исходящая от прелестного создания. Александр Павлович не мог противиться обаянию её доверчивых глаз. Они, как сказал бы писатель, «молили, эти глаза, они доверялись, вопрошали, отдавались». Император и не стал противиться, тут же назвав новую фрейлину «прекраснейшим украшением» своего двора. Называть можно по-разному, но при этом оставаться внутренне равнодушным. Ничего серьёзного из их непродолжительных «любовных» отношений не могло и быть. Почему?

Семейный «компот», когда есть три сына: старший умный, средний сын и так и сяк, младший вовсе был дурак, хорош лишь в сказке. В царской семье, стоит присмотреться, младший, Николай I, не то чтобы основательно, а прямо-таки органически не переносил умных, так как таковым считал исключительно себя. Думаю, что и средний, Константин, оказался пропущенным в наследования власти совсем не потому, что был не по годам смышлён. Жизненные поступки лишь подтверждают резонность его отречения. Старшего, Александра I, даже если отстраниться от суровых слов Пушкина в его адрес, вряд ли есть смысл наделять стратегическим мышлением, позволившим разгромить Наполеона. И в отношении к женщинам он большого ума не проявил.

Ещё одна объединяющая их черта: Александр I, как и его братья, тоже (генетика — страшная сила) был человеком увлекающимся, однако увлечения длительностью не отличались. Тут нет ничего странного: увлечение — всего лишь сердечное расположение, не больше того. Так что к новой пассии он остыл очень быстро и стал уже подумывать, что с ней делать. Долго держать подле себя пусть привлекательную, но умную женщину, в его планы не входило.

Дело в том, что проблема, известная в современной культуре, когда женщина очень точно знает, что такое «горе от ума», возникла отнюдь не сегодня. Есть некая закономерность: ум раскрывает в женщине, подтвердит любой специалист-психолог, новые грани понимания личной красоты, свободы, сексуальности. И самое ужасное для мужчин — умная женщина не склонна делать нарочито простым то, что простым быть не может. В результате она всегда сразу сталкивается с противодействием довольно большой части мужчин. Как только мужчина понимает, что рядом с ним умная женщина, он начинает или игнорировать её, или «мстить» ей, наказывая за «глупость» умного поведения, а зачастую начинает её вытеснять из своего поля зрения.

И тут в ход событий вмешивается дипломатический протокол. Зимой 1808—1809 годов по приглашению российского императора в Санкт-Петербурге 8 недель гостила прусская королевская чета. Королева разрушенной войной Восточной Пруссии Луиза пыталась поднять себе настроение, наслаждаясь балами, ужинами и другими светскими публичными мероприятиями в резиденции российского императора, на которые тот был горазд. Но слишком велик был контраст, она не могла не видеть его, сравнивая со своей собственной ситуацией:

«От бриллиантов в глазах рябит… Всякого рода великолепие превосходит любые ожидания. Какие здесь вещи из серебра и бронзы, зеркала, хрусталь, картины и мраморные статуи, это грандиозно».

К тому же встречи с императором Александром I протекали как-то прохладно по сравнению с прежней непринуждённой атмосферой общения монархов.

Именно в те дни Александр I преподносит королеве Луизе Августе Вильгельмине Амалии Мекленбургской, будущей бабушке российского императора Александра II (по линии Александры Фёдоровны), своеобразный утешительный презент, как говорится, от нашего стола — вашему столу. С празднеств, данных в честь гостей из Пруссии, вместе с ними Санкт-Петербург покидает новая фрейлина прусской королевы — прекрасная, живая и талантливая Зинаида Белосельская. Нет, фрейлина, конечно, не крепостная, не дворовая девка, но в качестве царского подарка вполне может сподобиться.

Чай, не совсем в чужие руки отдана: между Луизой и Александром давно сложились отношения взаимной симпатии. Ещё в мае и июне 1802 года Фридрих Вильгельм III и королева Луиза побывали в Мемеле для встречи с царём Александром I. Этот саммит, как назвали бы его сегодня, особого политического значения не имел, но оставил яркий след в воспоминаниях Луизы. Молодой император произвёл тогда на королеву огромное впечатление. В её записях появилось:

«Император — один из тех редких людей, которые соединяют в себе все самые любезные качества со всеми настоящими достоинствами <…> Он великолепно сложён и имеет очень статный вид. Он выглядит как молодой Геркулес».

Александр в свою очередь тоже был очарован Луизой. Фридрих Вильгельм III это отметил, но в ответ выказал не ревность, а гордость. Она появлялась у него всегда, когда восхищались его супругой. Многие биографы по этому поводу задаются вопросом: могли ли Александра и Луизу связывать отношения, в просторечии называемые близкими? Ответ всегда даётся отрицательный с вероятностью, граничащей с уверенностью. Тем не менее вопрос с завидным постоянством возникает вновь и вновь. С чего бы это?

Можно лишь заметить, что после той, первой, встречи российский император и прусская королева встречались не единожды. С 25 октября по 4 ноября 1805 года император Александр гостил в Потсдаме, убеждая короля присоединиться к военному союзу, который заключили против Наполеона Австрия и Россия. 12 июля 1806 года в Париже был заключён договор об учреждении Рейнского союза. Пруссия расценила значительное расширение сферы влияния Наполеона на германских землях как провокацию, но король традиционно медлил с принятием решения. Потом под влиянием своей супруги, считавшей Наполеона «моральным чудовищем», он, конечно, определялся. Но каждый раз плохо управляемые, несогласованно воевавшие прусские части терпели унизительное поражение. В 1805 году русские и австрийцы были разбиты в битве под Аустерлицем. В 1806 году почти все укреплённые города Пруссии сдались без боя, и Наполеон с триумфом вступил в Берлин.

Но мы ведь не о политике.

После смерти Луизы Прусской летом 1810 года Зинаида Белосельская вернулась в Россию. Что предпринимает Александр I? Свой ответный ход он делает, как в быстрых шахматах, стремительно. Он выдаёт княжну-сироту (неожиданная, в 1809 году, смерть отца, который оставался для Зинаиды наставником и учителем, стала для неё тем ударом, что, по свидетельству сына, Александра Волконского, отразился на её дальнейшей жизни) замуж за своего флигель-адъютанта князя Никиту Григорьевича Волконского.

Если не о политике, значит, о чувствах?

Замуж её отдали за нелюбимого. Встречного чувства тоже не наблюдалось, и молодожёны сразу стали жить «семьёй врозь» — очень распространённая форма союза в те времена, когда многие браки заключались не на небесах, а по желанию родителей или царственной особы. Ослушаться ведь в обоих случаях было зачастую невозможно.

Если кто-то не поверит мне на слово, то можно вспомнить великого князя Константина Павловича, который в 1820-м решил официально развестись с великой княгиней Анной Фёдоровной. К тому времени их брак, юридически, длился 24 года (свадьба состоялась в 1796 году: жениху тогда 16 лет, а невесте не было 15-ти). Они разъехались практически сразу после свадьбы — пишут про них. Можно сказать и так, потому что уже в 1799 году великая княгиня покинула Россию и возвращаться не желала. Был ли этим опечален Константин? Никоим образом. Женщин у него и без законной жены хватало. Брат Александра и Николая, надо признать, в сфере интимной жизни всегда был решителен. Чего не скажешь про другие стороны его натуры. В нём странным образом уживались присущая ему любовь к власти и нелюбовь к решительным действиям.

Брак Зинаиды Белосельской с богатым князем Никитой Волконским, братом будущего декабриста Сергея Волконского, нельзя назвать несчастливым (такое можно услышать), он был вынужденным. Был ли он номинальным? Когда в 1811 году у княгини, теперь уже Волконской, родился сын (Александр I пожелал стать его крёстным отцом и присутствовал на церемонии крещения в часовне церкви Зимнего дворца), в свете шептались, что его настоящим отцом был император. И потом не смолкали разговоры, что Зинаида Александровна сохраняла брак с Никитой Григорьевичем только ради родившегося сына Александра.

Обстоятельства, в которых родилась эта семейная пара, конечно же, нельзя счесть простыми. Императорский флигель-адъютант, как никто другой, великолепно понимал, почему произошло назначение его в срочном порядке мужем пригожей умницы-княжны. Отказываться — себе дороже, да и не в его характере. Он и потом будет по возможности извлекать выгоду из своего непротивления воле государя. До него доходили слухи в свете о многочисленных любовных связях Зинаиды, в том числе и с самим императором Александром I. Но несмотря на это, адъютант Никита Волконский не порывал с ней, предпочитал растворяться в лучах славы собственной жены*, способной легко покорять сердца самых блестящих кавалеров.

* Он ведь и генерал-майором с зачислением в свиту императора стал лишь к концу жизни Александра I после неоднократных просьб княгини о продвижении по службе её мужа.

И раз уж мы о чувствах, то всем участникам «любовного треугольника» в них никак не откажешь. У каждого они были — свои. Зинаида, обладавшая невероятным обаянием, магнетизмом и множеством разнообразных талантов, долгие годы продолжала питать чувства к Александру I, вовсе не думая о том, что он император, и прекрасно зная о его похождениях. Интимная близость, или, используя словесный оборот устаревшей ныне речи, плотская любовь у них закончилась ещё в то время, когда княгиня совершала европейский вояж то ли в свите избранных лиц, сопровождавших государя, то ли следуя вместе с недавно появившимся на свет сыном Александром за супругом. Кто из них тогда был более надобен победителю французской армии, сказать трудно.

Кстати, уместен вопрос: выбор Зинаиды имени сына случайно или нет пал на «Александра»? Невольно вспоминается примечательный эпизод из пушкинской жизни. В мае 1835 года в семье поэта родился второй сын, Натали хотела назвать его… Николаем. На что Пушкин, до которого уже дошли слухи, появившиеся в обществе, о связи Натальи Николаевны с первым лицом государства, ответил жёстким отказом, оставив ей выбор между Гаврилой и Григорием — по именам своих предков, казнённых в Смутное время. Наталья Николаевна предпочла остановиться на имени Григорий. Впрочем, что там Наталья Пушкина, можно вспомнить, как племянница и любовница князя Потёмкина Варвара первого своего сына, рождённого в браке с князем Голицыным и не исключено, что от Григория Потёмкина, назвала Григорием. В обоих случаях показателен сам факт — желание назвать сына именем именно того мужчины, с кем молва связывала каждую из этих женщин.

Ах да, от кого у Зинаиды был сын? Если это единственное, что кого-то волнует, мне искренне их жаль. Судя по поведению Никиты Волконского, он не только признавал Сашу сыном, но считал его таковым. Поэтому как отец хотел видеть сына, участвовать в его воспитании, и Зинаида не препятствовала этому.

Наверное, по-своему прилично вёл себя и Александр I. Как сегодня принято говорить: он не отвечал Зинаиде Александровне столь же пылкими чувствами, но долгие годы их связывали платонические отношения, нежная переписка и взаимное восхищение. Хотя чаще используют смешную и лишённую какого-либо понимания реального положения вещей формулировку: возникшая между ними дружба сохранилась до конца жизни императора. Свидетельства этих отношений — письма, которые были опубликованы.

С чего берётся, что её чувства были пылкими? Какая логика диктует авторам подобных экзерсисов уверенность, будто их связывало взаимное восхищение? Как рождаются малейшие токи мысли о возникновении между ними дружбы?

В сердечном отношении княгини Волконской к Александру I как человеку и памяти о нём как о мужчине, с которым у неё были близкие отношения, можно уловить движение души, но никак не пылкость, восхищение и дружбу. Писать так — значит, выдавать княгиню за заурядную институтку, причём, куда более позднего времени.

Сложилась традиция выписывать этот роман в красках романтической и печальной истории. Словно она про уют и уверенность, а не про боль и драму. Будто нет в ней груза прошлого, лишних ожиданий и красивой лжи.

В начале 1812 года Зинаида родила сына, и у неё случилась тяжёлая затяжная послеродовая депрессии, которую её современники назвали «временным помешательством». Поправляться княгиня начала лишь к осени, но только-только пришла в себя, как государь, будучи непосредственным участником военной кампанию 1813 и 1814 годов, внезапно решил пригласить жён трёх своих генералов присоединиться к его свите в качестве «малого женского двора». Вызваны были и первыми прибыли княгиня Зинаида с маленьким сыном и её золовка* княгиня Софья Григорьевна Волконская. Кто оказался третьей дамой, по сию пору остаётся неизвестным, что надо признать показательным. Судя по всему, сама затея была предпринята ради появления подле государя именно княгини Зинаиды. Поэтому второй приглашённой женщиной становится её золовка, княгиня Софья Волконская, сестра будущего декабриста С.Г. Волконского и малороссийского наместника Н.Г. Волконского. Её муж, Пётр Михайлович Волконский**, и Александр I в то время были близкими людьми в самом узком кружке императорской четы.

* Золовка — сестра мужа.

** Он находился при государе в звании начальника главного штаба.

Необходимо заметить, что, в отличие от других многочисленных романов Александра I, его интимная связь с княгиней Волконской не была предметом живого интереса современников. Они лишь отмечали, причём, с особенной осмотрительностью, что «царь находил удовольствие в беседах с княгиней Волконской» и что он «любил отдыхать от своих военных и политических обязанностей в её обществе». Что касается личных бумаг Александра I в императорском архиве, то они были уничтожены. Отсутствие надёжных источников предопределило массу догадок и фантазий по поводу отношений Зинаиды Волконской с императором Александром I. Интерес к ним не иссякает уже два столетия.

Единственным источником сведений, который позволяет частично прояснить сложившуюся тогда ситуацию, являются несколько писем царя к княгине, волею судеб оказавшихся в библиотеке Гарвардского университета (США). Однако даже они позволяют воссоздать лишь приблизительный характер отношений между императором, которого устраивало изредка наслаждаться обществом удивительной женщины, вызывавшей внимание окружающих, и княгини, которая меньше всего была озабочена демонстрацией своего чувства романтической влюблённости.

Война войной, а женщины, как и царский обед, по расписанию. Александр I не забывал красиво, на показ, развлекать себя в заграничном походе 1813—1814 годов. В начале 1813-го русская армия мирно заняла Варшаву. В апреле император вместо умершего М.И. Кутузова назначил главнокомандующим П.X. Витгенштейна. С севера шведы и пруссаки двигались к Берлину. Осенью произошло сражение у Лейпцига, которое продолжалось три дня. Оно вошло в историю как «битва народов» и закончилось тяжёлым поражением наполеоновской армии. С боями она отступила на территорию Франции. 1 января 1814 года русская армия перешла Рейн. Зимняя кампания союзников нацеливалась на столицу Франции. Шаг за шагом русская армия шла к Парижу.

Российский император, который находился при действующей армии, уже подбирал триумфальные слова. Как никто другой, он прекрасно сознавал, что лучший экспромт тот, который подготовлен заранее. Его Александр I произнесёт после капитуляции Франции, подводя черту под десятилетием кровавых войн и жестоких испытаний, из которых Россия вышла с триумфом:

«Победа, сопровождая знамёна наши, водрузила их на стенах Парижа. При самых вратах его ударил гром наш. Побеждённый неприятель протягивает руку к примирению! Нет мщения! Нет вражды! Храбрые воины, вам, первым виновникам успеха, принадлежит слава мира!.. Вы снискали право на благодарность Отечества — именем Отечества её объявляю».

Всё это время жена князя Волконского следовала за армией. И Александр I посылал мужа Зинаиды (благо, он находился при Главной квартире) отвозить ей любовные письма и записки. Причём часто в письмах император не стеснялся насмешливо называть князя Никиту, выступающего в роли посыльного, «обычным курьером» («courrier ordinaire»), «курьером в лихорадке», «горячечным курьером» или «ваш мужчина».

Сочтёте, что передавать любовные послания царя собственной жене унизительно и противно? Да нет, всё проще; тогда подобное было в порядке вещей — такое вот время. И один из самых красивых и хорошо воспитанных мужчин, молодой монарх, путешествовавший вместе со своей армией по всей Европе и танцевавший на всех балах с первыми красавицами того времени, следовал привычному порядку.

Нельзя сказать, что он любил женщин. Однако, имея в своём распоряжении на протяжении не только дня, но даже и ночи, женщин, которые отвечали ему полной взаимностью, Александр Павлович, точно балуясь, артистически преподносил окружению свои разнообразные даже по форме романы. В пересечении множества взглядов и суждений они выглядели демонстрацией вечных устоев империи. Свита обоих полов по-прежнему находила наместника Бога обаятельным, тогда как венценосец уже сутулился, пользовался лорнетом, начал плешиветь и стало заметно, что он несколько глуховат.

Поддержание имиджа правителя, в чьих руках «судьба всего мира», заставляло его выстраивать причудливые логические цепочки поведения. Он присутствовал на линии боевых действий, желал участвовать в разработке военной и дипломатической стратегии и неделями мог не отвечать на самые срочные депеши своего канцлера ;.П. Румянцева. Он жаловался:

«Я могу сказать, что поистине не имел в своём распоряжении не только дня, но даже и ночи. Добавьте к этому, что только однажды я провёл два дня подряд на одном месте, и теперь мы постоянно в движении».

И обременённый походными заботами тем не менее умудрялся писать длинные письма княгине Волконской и навещать её при первой возможности. Бывало, в письмах он давал детальное описание сражений, приводя точные цифры приобретений и потерь сражающихся армий. Такие это были образцы любовной переписки. Порой царь по-рыцарски посвящал победы русского оружия княгине и тут же радовался тому, что они дают возможность после этого увидеться и провести с ней ночь.

Тут, не знаю, как кого, а меня не покидает ощущение, что само желание заняться чтением чужих писем, можно посчитать дурным тоном. Честно говоря, возникают сомнения. Во-первых, сам жанр повествования о судьбе человека, когда автор берётся перелистывать страницы чужой жизни, чем отличается от попытки заглянуть в замочную скважину и подсмотреть, что делается за закрытой дверью? Во-вторых, насколько допустимо предлагать читать чужие письма? Ведь ни одна, ни другая сторона переписки никого из нас лезть в эту интимную сторону их жизни не приглашала. В-третьих, один мой приятель рассказывал, как он спрашивал свою учительницу литературы: если чужие письма читать нельзя, то почему мы изучаем любовные письма Пушкина? Ответа не было. Вот и у меня ответа нет, но письма Александра I, адресованные им княгине Волконской, ворошить я без какого-либо умиления затеваю.

Чего в этих царских словах больше: горечи, вдохновения, лукавого изящества, игры, чувства, изысканной любезности, мысли, пусть каждый решает сам. Я помещу здесь лишь малую толику из написанного им, небольшие выдержки из нескольких посланий.

Йевер, 14 мая 1813 г.
«Если благие намерения и вознаграждаются когда-либо, то Ваше очаровательное письмо и стало той наградой, что могла доставить мне вдали от Вас, княгиня, наибольшую радость. <…> Желая успеха нашей армии, я столь же искренне желаю, чтобы он дал мне возможность как можно скорее увидеться с Вами. А пока сохраните для меня местечко в Ваших воспоминаниях, что очень дорого для меня, <…> Примите уверения в моей почтительной и столь же искренней привязанности.
А<лександр>.»

Петерсвальдау, 28 мая 1813 г.
«...Вы не можете не знать, что с того самого момента, как я познакомился с Вами, я всегда очень высоко ценил всё, что исходит от Вас. И всё это стало для меня ещё более ценно, когда я стал Вам ближе. Я надеялся только на некоторую благосклонность с Вашей стороны, и Ваше восхитительное письмо исполнило все мои желания.

Я боялся, что чувство, в котором я признался Вам, встревожит Вас, но, хотя меня самого и успокаивала твёрдая уверенность в его чистоте, я очень хотел, чтобы и Вы были покойны. Ваше письмо развеяло мои тревоги и доставило мне тем самым много радости. Ваша приветливость — вот всё, на что я считаю себя вправе рассчитывать. Вы говорите, что моё письмо было адресовано Вашему сердцу и что оно им было получено. Позвольте же и это письмо, которое мне столь дорого, отправить в тот же адрес. Оно продиктовано моим сердцем, которое, признаваясь в живом интересе и искренней привязанности к Вам, не таит ничего, в чём оно могло бы себя упрекнуть: более того, я громко признаюсь в своих чувствах не только перед всей вселенной, но и перед Вашим мужем. Это письмо привезёт Вам Ваш супруг (sic), и я не боюсь, что он может его прочесть. Простите мне этот невольный порыв. Мне необходимо было показать Вам, как я чувствую. Я не вижу в этом ничего недостойного, что я должен был бы от Вас скрывать. <…> А пока не забывайте меня совсем и знайте, что сердце моё и душа принадлежат Вам навеки.
А<лександр>.»

Лейпциг, 10 октября 1813 г.
«<…> Вернёмся к Вашему милому письму. — Оно было бы абсолютно восхитительным, если бы не заканчивалось богохульством: «Не забыли ли Вы меня?» — пишете Вы! — Одна только мысль об этом с Вашей стороны уже большая несправедливость ко мне, от которой я, как мне кажется, должен был бы быть защищён?

Примите мою благодарность за всё, что получило оценку в виде Ордена Подвязки и что Вы так любезно цените во мне. Не думая, что вполне его достоин, я полностью разделяю Ваши взгляды на рыцарство, и всегда предпочитал эти принципы; чувствовать с таким пылом всё, что исходит от прекрасной и любимой женщины, — и есть основание для получения этого ордена, и я осмеливаюсь претендовать только на это. Больше чем когда-либо благоволите верить, что я на всю жизнь Ваш сердцем и душой, и я сказал бы также: Позор тому, кто дурно об этом подумает, Ноni soit qui mal y pense.
А<лександр>.»

Спустя неделю после этого письма после некоторой разлуки произошла их новая встреча, которой царь остался вполне удовлетворён, и это позволило ему высказаться без всяких метафор: «Эти моменты никогда не сотрутся из моей памяти».

Конечно, читая письма Александра I княгине Волконской, нельзя забывать про существовавшие тогда каноны «науки страсти нежной». Равно как и следует сознавать, что характерной для того времени любовной дружбе (amiti; amoureuse), которая проявлялась в аффектированном стиле, полном намёков и преувеличений, не всегда сопутствовали реальные любовные отношения. Тем не менее письма Александра I, даже если отвлечься от частых визитов государя к княгине, и своим содержание и ситуационно свидетельствуют о взаимоотношениях мужчины и женщины, явно выходящих за границы обычного придворного флирта.

И есть ещё одна корректирующая деталь, которую я попробую выразить языком и стилем, присущими той эпохе: «Рассуждает он весьма умно и к славе России; но одному Государю Императору известно, согласно ли это с мыслями Его Величества, и при том, будет ли угодно Его Величеству, чтобы эти задушевные мысли Его были высказываемы печатно?»

Осенью 1813-го даёт о себе знать ранее не сказывающаяся ревность царя к мужу княгини. Впрочем, это трудно даже назвать ревностью. Александр I не может сдержать своего неудовольствия в адрес Никиты Волконского. Ещё бы. Государь изыскивает время в своём загруженном деловом графике, чтобы навестить княгиню, а там в это время пребывает её муж. Но завидя явившегося царя, он почему-то не соизволит куда-нибудь испариться, будто его и не было. То ли дело её золовка, княгиня Софья Волконская, женщина светская и очень деликатная, всегда мгновенно исчезала в таких случаях.

Не на шутку рассерженный в очередном письме Александр I объясняет своё отсутствие нежеланием видеть князя во время своих коротких визитов к княгине. Тема настолько «болезненная» для монарха, что он обращается к ней несколько раз. То саркастически обронит между строк, что князь Никита «держится за её юбки». То с пафосом заявит, что готов, не колеблясь, признаться в своих чувствах к Волконской «перед всем миром, включая Вашего мужа».

Конец войны застал Волконскую в Париже. Русская армия вступила в него в начале весны. Пришло время для экспромта по случаю капитуляции Франции. Утром 19 (31) марта Александр I во главе свиты более чем в тысячу офицеров и генералов многих национальностей, одетых в парадные мундиры, при всех орденах, двинулся к столице Франции. Прошли годы — детали победы 1814 года и вступления войск союзников в Париж стали исчезать из исторической памяти. Тогда как некоторые из них очень даже показательны.

Нужно сказать, в обывательском мнении сложилось и культивируется до сих пор весьма превратное мнение, например, по поводу порядка, в каком войска союзников вступали в Париж. Многие полагают, что раз Россия сумела фактически уничтожить Великую армию и Париж капитулировал главным образом русским корпусам, а условия капитуляции диктовал сам Александр I, то и въезжал в поверженную столицу первым российский император. Но первыми, как ни удивительно, в город вступили не русские воины. Колонну победителей возглавляла австрийская гренадёрская бригада, за которой следовала русская лёгкая гвардейская кавалерийская дивизия, за нею — прусская гвардейская кавалерия, а затем шли остальные русские войска: гренадёрский корпус, дивизия гвардейской пехоты, три дивизии кирасир с артиллерией. Командовал колонной генерал от кавалерии Николай Раевский, а среди русских военачальников ехал и сам Александр I. Таким образом он вполне потрафил желанию своих союзников «быть первыми».

В различных источниках встречаются противоречивые версии о том, на какой лошади Александр I въехал в Париж. Обычно следуют красивой легенде — верхом на жеребце по кличке Эклипс, который был подарен ему Наполеоном после подписания не слишком почётного для России Тильзитского мира в 1807 году. Кто-то готов поступиться деталями и утверждает — он въехал в Париж на серой кобыле по кличке Эклипс, которую ему 6 лет назад подарил корсиканский тиран. По другой версии, белого жеребца подарил посол Франции Коленкур в 1808 году.

И всё же традиционно пишут, что царь въезжал в Париж именно на Эклипсе, подаренном Наполеоном. Вроде как находят в этом некий символ. Однако традиционное далеко не всегда верное. Как родилась легенда — не ведаю. Однако за долгие годы байка эта приобрела как критиков, так и сторонников, постепенно обрастая, как дерево, годичными кольцами, всё новыми трактовками и подробностями.

А было так: «Ровно в восемь часов утра к царскому крыльцу подвели лошадь по имени Марс; государь сел на неё и во главе своего войска поехал в Париж».

Марс — любимый императором мекленбургский белый боевой конь — жеребец. И как вспоминали очевидцы, восседающий на нём тогда Александр I был в форме кавалергарда: зелёная куртка, золотые эполеты, серые штаны, шляпа с перьями. Ему 37 лет, он близорук и немного полноват. Но по сию пору пишущие об императоре, особенно женщины, видят в нём красавца, находя его божественно привлекательным.

Примечательный штрих, характеризующий российского монарха, освободителя Европы, въезжающего в Париж. Оборотившись к ехавшему рядом с ним генералу Ермолову, Александр I говорит: «Ну, что, Алексей Петрович, теперь скажут в Петербурге? Ведь, право, было время, когда у нас, величая Наполеона, меня считали за простачка». Как видим, критерий: «что станет говорить княгиня Марья Алексевна», весом даже среди императоров.

Княгиня Волконская — непременная участница бесконечных торжеств по случаю победы над Наполеоном. Она желанная гостья многих салонов. Муж её тоже находился в Париже, но меж супругами особой теплоты не наблюдалось. А что сказать про императора, который начал обретать славу «спасителя Европы»? Сегодня немало желающих объявить, что к концу 1813 года отношения с Волконской могли стать уже обременительными для Александра I. Мол оттого у него и эпистолярный запал пропал. Но в апреле они оба в Париже и писать письма не было необходимости. Больше того, интимные встречи с княгиней вносили дополнительную краску в ощущение эйфории от победы над Наполеоном.

Всё изменилось к концу весны, когда накануне отъезда Александра I вместе с прусским королем Фридрихом-Вильгельмом из Парижа в Лондон Зинаида Александровна сказала императору о своей беременности и намерении рожать. Ничего удивительного, что с той минуты княгиня для него сразу отходит даже не на второй, а на третий план.

1 июня 1814 года княгиня отправилась в Лондон, чтобы присоединиться к императорской свите. Сам император покинет покорённый Париж на следующий день. Во время праздничной встречи «трёх королей» русский император был в прекрасной форме: много танцевал и флиртовал с красивыми женщинами. Волконская видела царя на многочисленных светских раутах, но, можно сказать так, не встретила в нём прежнего интереса.

Была ли она готова к такому развороту событий? Сказать невозможно, а писем меж ними в то время не случилось. Так что, отношениям царя Александра и княгини Зинаиды Волконской наступил конец? В декабре 1814 года, в разгар празднеств, сопровождавших Венский конгресс, Зинаида Александровна родила сына, умершего вскоре после рождения. Когда об этой потере узнал государь опять же не ведомо. Вероятно, отнюдь не курьерской почтой. Но спустя год переписка возобновилась.

Петербург, 12/14 мая 1816 г.
«<...> Моя искренняя привязанность к Вам заставляла меня сожалеть о том времени, которое Вы теряете, занимаясь делами, столь мало достойными Вас, как мне кажется. Вот честное изложение моих претензий.
Ещё раз говорю Вам, что только глубокая привязанность, которую я к Вам питаю, даёт мне право выражать моё неудовольствие, и наступит время, когда Вы поймёте, что, любя Вас так, как я люблю, я был, быть может, не так уж и не прав, жалея, что Вы отняли столько времени у своего собственного счастья.
А<лександр>.»

Вечером в понедельник 8 октября 1817 г.
«Я пользуюсь первой свободной минутой, княгиня, чтобы засвидетельствовать получение Вашего письма. Я бы пришёл к Вам тотчас же, если бы дела меня не задержали.

Сегодня вечером я свободен, но боюсь, что, поскольку я не смог предупредить Вас заранее, у Вас другие планы и Вы не сможете меня принять. Но если Вам ничто не мешает, я готов прийти к Вам сразу же по получении Вашего ответа. Примите уверения в моём глубочайшем почтении.
А<лександр>.»

Лайбах, 3 февраля 1821 г.
«<...> Как Вы говорите, мы недалеко друг от друга, однако безо всякой надежды увидеться. Если бы это зависело только от меня, то Лайбахская конференция была бы перенесена в Рим; но в этом мире столько всего, что никак невозможно устроить так, как нам того бы хотелось. <...>
Александр.»

Санкт-Петербург, между июлем и 16 августа 1824 г.
«Я у ваших ног, княгиня, получив только что столь любезную записку. Счастье видеть Вас слишком велико, чтобы любое другое чувство могло иметь значение, и я умоляю разрешить мне в течение вечера быть у Вас. Заранее радуюсь этому. Относительно остального в вашей записке храню молчание, и не потому, что вы меня убедили, это ясно, но чтобы закончить сюжет, которому вы положили начало — ваше более чем благосклонное отношение ко мне. <...> Фрукты, которые я получил от вас, свидетельствуют о вашей неоценимой доброте, и я принимаю их с самой живой благодарностью. Прошу вас принять уверения в моём совершенном почтении.»
[без подписи]

Царское Село, 2 апреля 1825 г.
«<...> Для того чтобы обращаться со мной так, как это делаете Вы, требуется та неистощимая снисходительность, которую Вы всегда проявляли, поскольку Вы имели полное право считать меня и неблагодарным, и бесчувственным; а между тем я не являюсь ни тем, ни другим. Таким я кажусь из-за огромной ответственности, которая давит на меня и занимает всё моё время. Но я должен прежде всего сказать Вам, что радость моя от одного сознания того, что Вы рядом, в нескольких часах от меня, исключительно велика. Я буду у Вас между четырьмя и пятью часами и с нетерпением жду возможности сказать, как я тронут той дружбой, которую Вы мне дарите, несмотря на все мои грехи. <...> примите уверения в моей искренней и почтительной привязанности к Вам навеки.
А<лександр>.»

Завершился этот роман в письмах в 1826 году. Свидетелем тому стал юный камер-юнкер и поэт М.А. Дмитриев. Он видел, как в один из февральских дней в Архангельский собор московского Кремля, где стоял гроб с телом императора, вошла дама в чёрном платье и под чёрной вуалью, низко поклонилась и положила на гроб венок незабудок. Племянник баснописца И.И. Дмитриева узнал в ней княгиню Зинаиду Волконскую*.

* Безвременную смерть человека, преданность которому несмотря на превратности их взаимоотношений Волконской никогда не была поколеблена, спустя некоторое время княгиня оплакала в своём первом русском стихотворении «Александру I» («Где Царь, где сын, супруг?..») Позже на римской вилле княгини появится поминальный памятник: белый бюст Александра I на четырёхугольном постаменте красного гранита, из которого сделана знаменитая Александрийская колонна в Санкт-Петербурге, увенчанная ангелом.

В послевоенное время Зинаида Александровна иногда наезжала в Россию, но чаще по разрешению царя находилась за границей. Там её времяпрепровождение было не самым распространённым для того времени. Княгиня играла на сценах частных театров и пела в салонах европейской знати, поражая всех чудным голосом — «трудно было найти равный ей контральто». Так что её музыкальное дарование пользовалось успехом.

В конце 1817 года жила в Одессе. Там на западный манер она стала собирать у себя друзей, причастных к культуре. В этом «занятии» была своя логика. Не зря умение держать салон называли «искусством». Правда, одни эту мысль приписывают Гавриилу Державину, другие — Петру Вяземскому. Но что совершенно точно принадлежит князю Вяземскому, так это слова, занесённые им в «Записную книжку», о главной особенности салона.

Вяземский был в высшей степени светским человеком: балы, рауты, приёмы, салоны были ему знакомы не понаслышке. В гостиных и литературных салонах звучали остроумные каламбуры князя, а порой и серьёзные споры на разные темы с Пушкиным, с Жуковским, с Александром Тургеневым. Так что Пётр Андреевич имел полное право утверждать, что держать салон — исключительно привилегия женщин:

«…Женский ум не поддаётся положительной оценке. Ум женщины иногда тем и ограничивается, но тем и обольщает и господствует, что он отменно чуток на чужой ум. Женский ум часто гостеприимен; он охотно зазывает и приветствует умных гостей, заботливо и ловко устраивая их у себя: так, проницательная и опытная хозяйка дома не выдвигается вперёд перед гостями, но не перечит им, не спешит перебить им дорогу, а, напротив, как будто прячется, чтобы только им было просторно и вольно. Женщина, одарённая этим свойством, едва ли не перетягивает на свою сторону владычество женщины, наделённой способностями более резкими и властолюбивыми. Эта пассивность женского ума есть нередко увлекательная прелесть и сила».

К слову, надо заметить, что держать салон — очень специфическое искусство, в нём нельзя стать популярным, если ты не личность. Зинаида Александровна была именно такой хозяйкой салона. Очень быстро её дом стал центром культурной жизни города. Здесь бывали поэт Константин Батюшков, основатель Ришельевского лицея аббат Ш.Э. Николь. Начиная с этого времени, судьбу княгини Зинаиды Александровны Волконской можно считать связанной с таким явлением культурной и общественной жизни как салон.

По сути, возникновение салонов стало своеобразной формой преобразования российского общества в начале XIX века. Нужна оговорка: преобразования её женской части. По большому счёту, жизнь подавляющего большинства женщин тогда в России протекала тихо и в рамках строгих правил. В тени своих отцов, братьев и мужей слабому полу надлежало заниматься воспитанием детей и ведением домашнего хозяйства. В мире, которым управляли исключительно мужчины, практически любая общественно значимая деятельность даже среди женщин дворянского сословия ограничивалась светскими мероприятиями. По этой причине женские биографии прошлого так скупы на подробности и детали их повседневной жизни. Социальная активность дворянок в большинстве случаев проявлялась в их внутрисемейном влиянии на своих знатных мужей, сыновей и само собой любовников. В этом отношении про Зинаиду Волконскую можно сказать, что она выглядела белой вороной среди своих современниц.

Существуют ли гены непоседливости и многогранной талантливости — сказать не берусь. Но черты эти были присущи княгине, как сегодня сказали бы, по умолчанию. После Одессы она объявляется в Москве, где в 1819 году выходит её книга «Quatre nouvelles» (Четыре повести). В 1820—1822 годы, живя в Риме, она участвовала в постановке музыкальной драмы о Жанне д'Арк, написанной ею на итальянском языке. Именно тогда она начинает собирать в своём доме молодых русских «пенсионеров» музыкантов, писателей, скульпторов и художников, которых тогда по программе стажировок за границей российских мастеров кисти было в Риме немало. В каком месте Рима Волконская собирала свой «русский кружок» до сих пор точно не установлено. Но заслуги княгини в сфере поощрения искусств были оценены тогда в Италии её приёмом в члены знаменитой Академии Аркадии, куда входил ранее и её отец. Причём Зинаида была принята в Академию под псевдонимом Каритеи Чидонии.

А далее нечто совершенно невероятное. Начинается новая полоса её увлечений. Она всерьёз берётся за глубокое изучение русского. языка, отечественной истории и археологии, пишет историческую повесть о древнем славянском язычестве «Tableau Slave du Vme si;cle» (Славянская картина 5-го века) и публикует её в 1824 году. За эту работу её избирают почётным членом Общества истории и древностей российских при Московском университете. Между прочим, стала первой женщиной среди членов Общества.

В первопрестольной княгиня задержится на пять лет, с 1824 по 1829 год. Занималась воспитанием сына (Где в это время её муж? Князь Волконский жил в Петербурге.) и продолжала изыскания в области истории и русского фольклора. Её стихи, отрывки из путевых заметок, статьи печатались тогда в «Московском Телеграфе», «Московском Вестнике», «Литературной газете», в альманахе «Северные цветы». Так что была она вовсе не чужой среди писательской братии.

Надо ли удивляться, что трёхэтажный дом княгини Зинаиды Волконской на углу Тверской улицы и Козицкого переулка (то здание, в котором позже появится знаменитый «Елисеевский магазин»*) стал интеллектуальным центром московского общества: возник литературно-художественный салон, застолья в котором — праздники не столько для желудка, сколько для души. Частыми гостями салона стали Е. Баратынский, П. Вяземский, Д. Веневитинов, А. Дельвиг, В. Одоевский, А. Мицкевич, И. Киреевский, В. Жуковский, П. Чаадаев, А. Хомяков, А. Муравьёв. В 1826 году порог её салона переступил вызванный Николаем I из Михайловского Пушкин. Поэт, чьё имя было на устах всех москвичей, остановился тогда у Соболевского, с которым находился в приятельских отношениях. Именно тот ввёл ещё недавно опального Пушкина в дом Волконской, которая очаровала поэта своей красотой, умом и любезностью и в тот же день пригласила его к себе на вечер.

* Некогда этот дом достался князю А.М. Белосельскому-Белозерскому в приданое за женой и после его смерти в 1809 году перешёл к его дочери.

Пётр Вяземский так вспоминал ту первую, сентябрьскую, встречу Пушкина с Волконской:

«Помнится и слышится ещё, как она в присутствии Пушкина и в первый день знакомства с ним пропела элегию его, положенную на музыку Геништою:

Погасло дневное светило,
На море синее вечерний пал туман.

Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного кокетства…»

Как бы в ответ в мае 1827 года Пушкин подарил «царице муз и красоты» вышедшую в свет поэму «Цыганы», сопроводив её восторженным стихотворным посвящением («Среди рассеянной Москвы…»).

Тонкая ценительница и покровительница искусств, княгиня привечала не только литераторов. На музыкальных вечерах там же часто выступали лучшие музыканты и певцы итальянской оперы. Можно согласиться с имеющим хождение мнением, что Волконская, пропитанная западной культурой, была поглощена идеей привить русскому обществу черты европейской образованности. В великолепных залах её дома «оперы, живые картины, маскарады часто сменяли друг друга».

В одном из писем приятелю А.И. Тургеневу Пётр Вяземский не без изящества выскажет суждение о Волконской и её салоне, назвав его «волшебным замком музыкальной феи», где «мысли, чувства, разговор, движения — всё было пение». Безусловно, контральто феи было великолепно, но я упомянул бы ещё золотые волосы и глаза «цвета цейлонского сапфира» Зинаиды Волконской. Именно такие определения переходят из текста в текст у современных авторов, берущихся писать сочинения «про любовь» в XIX столетии. Хотя у самого поэта эти характеристики всё же выглядят несколько иначе. Несколько позже нам придётся вспомнить поэта Ивана Козлова, в стихах которого они родились. Спустя много лет он невольно станет своеобразным экспертом при атрибуции одного известного портрета Зинаиды Волконской. Поэтому желательно их сохранить в памяти:

Огнём
Сияли очи голубые,
Как на челе её младом
Вилися кудри золотые!
(Княгине 3.А. Волконской. 1825)

Пленительны взоры сапфирных очей
И кудри её золотые…
(Байрон. А.С. Пушкину. 1824)

Но вообще-то заслуживало внимания не только пение и облик прекрасной княгини. Хозяйка дома поместила в нём коллекцию отца, где были «оригиналы и копии знаменитейших произведений живописи и ваяния», стены комнат были украшены «фресками в стиле различных эпох».

В российской истории сохранился один знаковый эпизод, связанный с московским салоном Зинаиды Волконской. Им стал музыкальный вечер с участием лучших итальянских певцов, бывших в те дни в Москве, который княгиня устроила 26 декабря 1826 года. Чем дальше от наших дней отступает тот вечер, тем красочней и колоритней он предстаёт в воображении потомков. Самое обычное сегодня слышать, что это были проводы в Сибирь жён декабристов — Екатерины Трубецкой и Марии Волконской, решивших последовать вслед за своими осуждёнными мужьями в Сибирь.

Тогда как в реальности Трубецкая (урожд. гр. Лаваль) первой из жён декабристов выехала в Сибирь пятью месяцами ранее, 24 июля, на следующий же день после отправки мужа на каторгу. Родители поддержали её решение, снарядили в дорогу, снабдили деньгами, а отец выделил в сопровождающие своего секретаря Карла Воше. Нисколько не афишируя свой отъезд, без какого-либо публичного шума отправившись в неизвестность в суровый каторжный край, своих родителей она больше не увидит*.

* Княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая умерла от чахотки 14 октября 1854 года. Ей было от роду 54 года. Её похоронили в ограде Знаменского женского монастыря в Иркутске.

Между тем отъезд Марии Волконской был обставлен совсем иначе, Мария Николаевна долго ездила по родным, а ещё больше по разным салонам, где её принимали как героиню. Тут есть о чём задуматься. Да, все Раевские были против поездки Марии в Сибирь. Но Екатерина Орлова*, сама жена декабриста генерала Михаила Орлова, которая разделяла семейную позицию, надо признать, осуждала не только и даже не столько «экзальтацию» сестры, но и хитрости, соединённые с тысячами нескромных речей, весь ажиотаж вокруг отъезжающих в добровольное изгнание женщин:

«Все петербургские кумушки, мужчины и женщины, ловят каждое слово этих женщин. Их обсуждают, преувеличивают, разрывают, превозносят до небес. На них ходят смотреть, как на диковинных животных».

* Екатерина Орлова — родная сестра Марии, старшая дочь героя Отечественной войны 1812 года генерала Николая Раевского от брака с Софьей Алексеевной Константиновой, внучкой Ломоносова.

В одном из писем отцу, Н.Н. Раевскому, Екатерина Орлова сообщает любопытные подробности отъезда Марии:

«Мой дорогой батюшка, Вы пишете мне, что ожидаете подробностей, касающихся Марии. Из тех денег, которые Вы ей дали, Мария потратила три тысячи на покупку для своего мужа различных припасов и необходимых вещей различного рода, для себя же она, купила только туфли, шубу и тёплые сапожки. Мне пришлось силой задержать её в Москве, чтобы немного обеспечить вещами. Я сочла необходимым дать ей мою лисью накидку, поэтому она говорит, что я её разорила. Вы ничего не должны мне за Марию, я не дала ей ни копейки денег. Я также не потратила ни одной копейки моего мужа; я продала одно украшение и смогла купить ей некоторые предметы первой необходимости н некоторые для развлечения, как, например, книги, шерсть и т. д. (Вы прекрасно понимаете, что я не могла бы использовать свои деньги более приятным для меня способом и что о возвращении их речи быть не может)».

Видимо, желая успокоить отца, Екатерина делится с ним слухами:

«За Уралом можно найти самое большое гостеприимство по отношению, как там говорят, к нещастным».

Впрочем, слухи не единственное, о чём она пишет. Ведь Екатерина прекрасно знает свою сестру:

«Нам нечего бояться её путешествия; её самообладание, спокойствие, весёлость, которые не оставляли её, если только не представлялось какое-либо препятствие, очаровали меня, в то время как я с тревогой и разрывавшимся сердцем готовилась к встрече с ней. Но по размышлении я переменила своё мнение: покинуть без сожаления своего ребёнка, семью, вообще всё, — может быть для человека с сердцем лишь большой степенью экзальтации и неопытности».

Растянувшийся почти на полгода прощальный тур Марии завершился посещением ею салона Зинаиды Волконской. Разговоры об этом событии не стихают по сей день.

И потому, что всем присутствующим запомнилась атмосфера того вечера, на котором Зинаида много пела и музицировала, как бы стараясь наполнить душу родственницы «звуками италианскими». Потом, приехав в Сибирь, Мария обнаружила, что в большом ящике, притороченном сзади к кибитке, оказались не тёплые вещи, как она полагала, а… клавикорды, которые Зинаида презентовала отъезжающей Марии.

И потому, что в числе провожавших Марию Волконскую были Пушкин с М.А. Веневитиновым*. Много позже в своих мемуарах («Записки княгини Марии Николаевны Волконской» («M;moires de La Princesse Marie Wolkonsky»), написанных на французском языке и адресованных детям и внукам, княгиня Волконская напишет:

«…он хотел передать мне своё «Послание к узникам» («Во глубине сибирских руд...») для вручения им, но я уехала в ту же ночь, и он передал его Александрине Муравьевой».

Эти строки — единственный источник, на основании которого бытует мнение, будто знаменитое стихотворение каким-то образом «связано» с Марией Николаевной. Однако никаких подтверждений тому нет. Зная за ней грех приписывать себе несколько большее, чем было в реальности, факт желания Пушкина, который, по словам Марии Николаевны, был «полон искреннего восторга» и восхищения ею, передать стихотворение в Сибирь именно с ней (мол, хотел передать, но не успел), вызывает сомнение**.

* Михаил Алексеевич Веневитинов — археолог, историк, поэт, писатель из рода Веневитиновых. Племянник поэта Д.В. Веневитинова, сын сенатора Алексея Владимировича Веневитинова и Аполлинарии Михайловны — дочери графа М.Ю. Виельгорского.

** Известно, что Александра Григорьевна Муравьёва по пути в Сибирь к мужу-декабристу останавливалась на квартире своих родителей, живших в доме В.П. Тургеневой, матери Ивана Сергеевича Тургенева, на углу Садовой-Самотечной улицы и Большого Спасского переулка (ныне Бол. Каретного пер., ранее, в 1956—1993 гг., — ул. Ермоловой, д. 24, до наших дней он не сохранился). Считается, что в начале января 1827 года Пушкин навестил её там и передал ей только что написанное стихотворение «Во глубине сибирских руд...», обращённое к сосланным декабристам. Однако декабрист Н.И. Лорер свидетельствовал, что стихотворение «Во глубине сибирских руд...» Пушкин переслал А.Г. Муравьевой в Сибирь в том же 1827 году с другой оказией.

Но вернёмся к Зинаиде Волконской. Точнее, к ещё одной громкой истории, связанной в умах многих с отъездом княгини из России в 1829 году. История эта замечательна тем, что все события, из которых она сложена, славно укутаны весьма романтичным и живописным туманом, который позволяет выстроить любой сюжет. На выбор: хотите о том, как в конце 1826 года в салоне Волконской появляется супружеская пара: молодой красавец итальянец граф Миниато Риччи — замечательный тенор любитель, и русская, Екатерина Лунина (кузина декабриста), тоже замечательная певица. Правда, красивой её назвать было трудно, да и молодость её была уже в прошлом. Зато дуэтом они пели отменно.

Отрицать, что меломан граф Миньято Риччи мог влюбиться в красавицу Зинаиду Волконскую, не стану. Стал ли последовавший за этим его развод с женой тому причиной — уже вопрос. Утверждать, что княгиня последовала в Италию вслед за уехавшим туда после развода графом — можно только, стряпая сюжет для серии низкопробных любовных романов.

Насмотревшись телесериалов про то, что богатые тоже плачут, легко сочинять, мол, «когда княгиня Зинаида начала охоту за графом Риччи, никто и не думал, что для неё это обернётся любовью на всю жизнь, сменой отечества и странным, невиданным в то время браком, когда Миньято станет любимым и уважаемым членом княжеской семьи и его полюбят и законный муж, и сын княгини...»

При большом желании позволительно живописать с убеждённостью, что иначе и быть не могло, как «Зинаида и Миниато боролись с внезапно вспыхнувшим взаимным чувством, щадя Екатерину (жену графа Риччи — А. Р.). Но… победила любовь! Лунина осталась без мужа, а Волконская вышла за Риччи».

Кому-то такая Love Story придётся по нраву, однако в реальной жизни Волконская не разводилась со своим супругом, который, выйдя в отставку в возрасте 58 лет, приехал к ней в Рим и поселился во дворце Поли. Так уж получилось, судьба на склоне лет свела два одиночества с нелегкой судьбой. Семейной любви жизнь под одной крышей не прибавила, но и вражды меж ними, тем более на глазах множества гостей, не наблюдалось.

В Риме Миньято Риччи отношения с княгиней поддерживал. Чисто приятельские. Как большинство из тех, кто бывал в её гостеприимном доме. Что же касается отъезда в Италию, то причины для него у княгини были. Даже две. Первая — для того времени банальная. Княгиня оказалась под надзором полиции. Нет, революционеркой она не слыла, но инакомыслием отличалась. Тем более, что большой симпатии к взошедшему на царский трон Николаю I после смерти Александра I не испытывала. Ещё в августе 1826 года, то есть задолго до вечера с проводами Марии Волконской только что назначенный управляющим III отделением Максим Яковлевич фон Фок докладывал шефу жандармов:

«Между дамами две самые непримиримые и всегда готовые разорвать на части правительство — княгиня Волконская и генеральша Коновницына. Их частные кружки служат средоточием всех недовольных; и нет брани злее той, которую они извергают на правительство и его слуг».

Вторая причина — очень даже узнаваемая сегодняшними читателями. Подошла пора решать, где учиться единственному её сыну Александру. Ему исполнилось 17 лет. Выбор пал, естественно, на Московский университет, с которым княгиню Волконскую связывали тесные отношения через Общество истории и древностей российских, почётным членом которого она являлась. Но хотелось ещё и показать взрослеющему сыну иной мир, чтобы он своими глазами увидел, как живут люди за рубежом, оценил их культуру. И она предложила Степану Петровичу Шевырёву, впоследствии профессору Московского университета, ехать с ними в качестве воспитателя сына, чтобы подготовить его к вступительному экзамену в Московском университете.

Предложение стать домашним учителем, в данном случае сегодня мы сказали бы «репетитором», Шевырёв воспринял без воодушевления. Может, счёл, что предложение княгини ему, не какому-нибудь бедному студенту из разночинцев, а потомственному дворянину, чей отец много лет находился в должности саратовского губернского предводителя дворянства, сродни желанию микроскопом забивать гвозди. Может, подумывал, что ничего хорошего от наверняка взбалмошной княгини, о которой каких только слухов не ходило, ждать не приходится.

Но к его удивлению, многочисленные друзья посчитали эту поездку очень для него полезной. Позже Михаил Петрович Погодин, тогда уже профессор Московского университета всеобщей истории, напишет:

«Мы все обрадовались этому счастливому случаю и убедили Шевырева оставить архивную службу и принять предложение княгини. Жизнь в Италии, в таком доме, который был средоточием всего лучшего и блистательного по части наук и искусств, казалось нам счастьем для Шевырёва, который там мог кончить своё собственное образование».

Шевырёв прислушался к советам друзей и весной 1829-го он уже за границей и приступил к своим новым обязанностям. В Лейпциге к ним присоединяется Н.М. Рожалин, московский друг умершего Дмитрия Веневитинова. Тут у княгини Волконской рождается идея внести в маршрут некоторое изменение. Она предлагает заехать в Веймар, чтобы познакомить Рожалина и Шевырёва с Гёте. Почему вдруг возникает такая мысль? Рожалин — переводчик «Вертера», у Шевырёва тоже профессиональный интерес к европейской классике: по возвращении он защитит диссертацию «Данте и его век». Она позволит ему получить место адъюнкта словесности в Московском университете и читать там курс по истории всеобщей словесности.

В Веймаре, дойдя до квартиры знаменитого старца, Рожалин настолько разнервничался, что стал просить оставить его в передней. Зинаида Александровна буквально силой потащила его. Но Гёте, похоже, тоже был смущён неожиданным посещением. Но «если Гёте нас робел, — сообщит Шевырёв в письме от 29 мая 1829 года, — как же мы-то должны были его бояться. Мы все молчали и смотрели; княгиня своею любезностью загладила нашу скромность; с большим участием слушал он, как княгиня говорила ему о том, как ценят его в России».

Последовала череда разных городов Италии: Неаполь, Болонья, Венеция, Милан, Генуя, Парма, Турин… Совсем не чужая для княгини земля, памятная с детства. Но обосновалась Зинаида Александровна в Риме. С её именем там связаны старинное здание палаццо Поли, к резному фасаду которого примыкает знаменитый фонтан «Треви»*, и выстроенная ею вилла с парком на Эсквилинском холме**.

* Многие полагают, что Зинаида Волконская владела палаццо Поли и будто ещё в 1820—1822 годы она жила в нём. Увы, ни то, ни другое не соответствует истине. Потому что до 1830 года здание было закрыто из-за аварийного состояния, и позже дворцом Поли княгиня не владела: она снимала второй этаж палаццо. Сейчас в бывшем дворце расположен Национальный музей графики и дизайна.

** Архитектор Джованни Аззури выстроил по её заказу прекрасную виллу (ныне — резиденция посла Великобритании в Италии). Здесь Волконская жила летом, на зиму переезжая в палаццо Поли в центре Рима.

В одном из писем, адресованном члену Российской академии И.А. Гульянову, Волконская писала:

«Читала я письмо твоё, любезный Гульянов, и где же? В доме отца моего, под кровлею родной в сём давнем прибежище всего изящного, где я росла под сению искусства греческого, египетского, итальянского, где юные взоры мои приучились к формам идеальным. Картины, древние бронзы, мраморы – всё мне так мило, все они мне как братья, как друзья, всё составляло со мной семью моего родителя».

Здесь Шевырёв действительно очутился в самых благоприятных условиях. Богатая русская библиотека княгини дала ему возможность продолжать свою научную работу. Здесь познакомился он с языком русских летописей, русскими песнями в сборнике Кирши Данилова и перечитал несколько раз «Историю» Карамзина в занятиях с сыном княгини. Он изучал итальянский язык, читал Шекспира под руководством англичанина и выучился испанскому языку.

«Княгиню, — писал он А. Веневитинову, брату поэта, — чем ближе видишь, тем больше любишь и уважаешь. Её стихия — Рим. В ней врождённая любовь к искусству. О, если бы она в молодости писала по-русски! У нас бы поняли, в чём состоит деликатность и эстетизм стиля. Она создала бы у нас Шатобрианову прозу. Да у нас и не понимают тонкости ея выражений!.. Я сам не понимал её прежде, ибо жил в другой сфере…»

Впрочем, живя в Италии, Зинаида Волконская не прерывала связи с Россией. Она печаталась в русской периодике: в «Северных цветах» в 1832 году, который Пушкин издал в пользу вдовы поэта Дельвига и его братьев, были напечатаны два стихотворения Волконской («Моей звезде» и «Надгробная песнь славянского гусляра» из её исторической поэмы «Ольга»).

Вскоре она, как и в Москве, устроила литературный и музыкальный салон, в котором на вечера, знаменитые «четверги», собирались и принимали участие, можно сказать, все известные артисты, приезжавшие в Рим. В числе наиболее частых посетителей этих вечеров и частыми гостями на вилле были скульпторы Б. Торвальдсен и С. Гальберг, писатели Стендаль, Вальтер Скотт, Ф. Купер, живописец В. Камуччини и, конечно, русские художники, композиторы, литераторы: Жуковский, Вяземский, А. Тургенев, К. и А. Брюлловы, А. Иванов, К. Тон, О. Кипренский, С. Щедрин, Ф. Бруни (влюблённый в хозяйку живописец изобразил её на своей картине «Милосердие»), Гоголь (у него со стороны сада в древней стене на вилле был любимый тенистый грот, в котором в жаркие часы он любил сидеть).

В октябре 1830 года во время своего путешествия по Италии с княгиней Волконской познакомился М.И. Глинка «В то время жила там княгиня Зинаида Волконская, — можно прочитать в «Записках» Михаила Ивановича, — в качестве наставника при сыне* её был Шевырёв, известный теперь профессор Московского университета, с которым я познакомился в 1828 году в Москве. <…> Он, в продолжение моего пребывания в Риме, был моим cicerone* и показал мне все достопримечательности с объяснениями».

* Александр Никитич Волконский — сын Зинаиды Александровны, стал известным дипломатом, коллекционером и писателем, издал исторический труд «Рим и Италия средних и новейших времён», а также сочинения своей матери на русском и французском языках. От брака с баронессой Луизой Леопольдовной фон Лилиен имел дочь, названную в честь матери Зинаидой (тем самым ставшую её полной тёзкой, Зинаидой Александровной Волконской). Затем супруги Волконские удочерили дочь дальнего родственника Волконских, управителя их имения Урусово Василия Васильевича Ильина Надежду, которая была утверждена в правах состояния. Впоследствии вышла замуж за итальянца маркиза В.Ф. Кампанари. (Порой ошибочно пишется, будто удочерила её сама З.А. Волконская, мать Александра Никитича.)

** Cicerone (итал.) — проводник.

На своей вилле Волконская создала «Аллею воспоминаний», где поставила памятники своим друзьям. М. Погодин, посетивший Рим, записал в «Дорожном дневнике»:

«Всего более меня умилил её садик, посвящённый воспоминаниям. Там под сению кипариса стоит урна в память о нашем незабвенном Дмитрии Веневитином <…> Есть древний обломок, посвящённый Карамзину, другой Пушкину».

Изначально Зинаида Александровна не рассматривала переселение в Италию как окончательное. У неё были большие планы, как сегодня сказали бы, несколько российских проектов. Ещё в 1831 году княгиня задумывает создать Эстетический музей при Московском университете. В том же году в московском журнале «Телескоп» был опубликован проект создания музея. Составленный по инициативе княгини С.П. Шевырёвым и М.П. Погодиным, он был подписан З.А. Волконской, которая намеревалась на свои средства заказать слепки античных скульптур в Италии, где она жила. Но проект не был принят*.

* Музей, задуманный Волконской, был создан в Москве только в 1912 году под руководством профессора И.В. Цветаева — отца Марины Цветаевой, и носит ныне название Государственного музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина.

А несколько ранее, в последние годы жизни в Москве, она вела интенсивную переписку с европейскими учёными по поводу задуманного ею общества «Патриотическая беседа». Главную цель общества княгиня видела в том, чтобы «знакомить Западную Европу с достопримечательностями нашего Отечества, собирать сведения о русских древностях всякого рода и доставлять пособия к сочинению и напечатанию достойных уважения творений касательно русской истории, археологии, древней географии, филологии славянских и других племён…» Однако и этот проект был отвергнут.

Но она всё-таки ещё трижды ездила на родину — в 1836, 1838 и 1840 годах. О последнем её приезде известно из дневника племянника княгини П.Д. Дурново: «Её терзают теперь, в связи с переменой религии, и Синод хочет заключить её в монастырь».

После этого она уже не смогла вернуться в Россию. Тут и ответ на вопрос: почему благие во всех смыслах начинания княгини Волконской отвергались, что называется, с порога? Разговоры о симпатиях Зинаиды Александровны к католической церкви начались давно. Гуляли слухи, что она ещё до Москвы, живя некоторое время в столице, стала прихожанкой базилики св. Екатерины Александрийской — римско-католической церкви на Невском проспекте. Ожидать, что в этой ситуации власти каким-то образом пойдут навстречу предложениям княгини, не приходилось. Потому что отступничество от православия воспринималось Николаем I как измена родине, и он довольно жёстко относился к неофитам*.

* Неофит — новый приверженец (новообращённый) какой-нибудь религии.

Куда удачнее московских была судьба её римских проектов. Портрет «русской римлянки» и ревностной католички Зинаиды Волконской будет не полон, если не сказать, что, прожив в Риме до 72-х лет, она открыла там несколько школ. В основу обучения и воспитания в них было положено моральное совершенствование, смирение, послушание и приобретение профессиональных знаний. Систему обучения разрабатывала сама княгиня.

И всё же наибольшее доверие вызывает версия, что католичество княгиня приняла в Италии в 1833 году после тяжёлой болезни, давшей о себе знать годом ранее. Переход в католичество, думается, был обусловлен не только психологическим своеобразием личности, но и особенностями биографии Волконской. Всё же родилась она в Турине.

В 1834 году, завершив службу и выйдя в отставку, тайный советник князь Никита Григорьевич Волконский приехал в Италию и там остался, через некоторое время тоже приняв католичество. Согласно действовавшему в России указу Николая I, всё имущество неофитов-католиков подлежало конфискации, поэтому Волконской, чтобы не потерять единственный источник существования, пришлось переписать свои владения на имя сына. Остался князь Александр Никитич православным по убеждениям или по материальным соображениям, никто не знает.

Вместе с Зинаидой Волконской в Риме жили и княгиня Софья Григорьевна Волконская со своей дочерью. После ссылки её брата в Сибирь она тоже эмигрировала из России. Усыновлённый Зинаидой подобранный ею в 1815 году на улице в Лондоне мальчик-сирота Владимир Павей (фамилия от французского pav;, т.е. мостовая) все годы рос и воспитывался в доме княгини, был товарищем её сыну, получил основательное образование. Он обладал практической смёткой и выполнял у Зинаиды Александровны роль своего рода управляющего делами. В начале 30-х годов руководил работами по перестройке её виллы. Несколько раз ездил в Россию, инспектируя имения княгини, переписанные на имя сына. Позднее, известно, приёмный сын Волконской — кавалер Павей — служил в папской гвардии.

В 1844 году умер Никита Григорьевич Волконский, Зинаида Александровна пережила его на 18 лет. Болезнь всё же подкосила её настолько, что слухи, сопровождавшие княгиню всю жизнь, буквально до последнего дня, стали поистине фантастическими. Судачили, что одна из самых блестящих женщин пушкинской эпохи, некогда красавица, светская львица, Зинаида Волконская дала обет нищеты. Одни видели в ней эксцентричную ханжу, другие — истинную католичку и называли святой. Хотя, конечно, для неё последние годы оказались не лучшим периодом жизни, которая, так сложилось, была у неё одновременно и прекрасной, и трагичной. Один знакомый, учёный, поэт Степен Джунковский, посетивший её в Риме, писал:

«Незадолго до смерти я видел её в Риме. Несмотря на своё истинно христианское смирение, она жаловалась... на обманы. Прелаты и монахи её разорили в пух. Викариат Рима обобрал её образа за мнимые чудеса, приписываемые им её прислугою; её дом, всё её собственное имущество, даже склеп, где лежало тело её мужа, проданы за долги».

Князь Сергей Волконский написал в своих воспоминаниях:

«...Она делала много добра; беднота римская её боготворила. Она умерла от простуды, после того как под воротами в холодное зимнее утро сняла тёплую юбку, чтобы отдать бедной женщине. Последние её годы были отданы делам веры и благотворительности... В Риме не запомнят такого стечения бедноты, как на её похоронах*».

* Похоронена Волконская была в церкви Santi Vincenzo e Anastasio a Trevi, в первой капелле справа. Церковь расположена на той же площади, что и фонтан «Треви». Часовня в церкви: справа виднеется надгробная плита с именами княгини Зинаиды Волконской, её сестры Марии Александровны Власовой (она умерла в 1857 г.) и её мужа — князя Никиты Григорьевича Волконского, брата декабриста. Однако туристам, бывающим в Риме, следует знать, что праха Волконских и Власовой в церкви сейчас нет. В середине XX века по поручению Департамента Министерства внутренних дел из санитарных соображений все останки более или менее знаменитых личностей были перенесены из церквей исторического центра на римское кладбище Кампо Верано и погребены в общей могиле. Но надгробные плиты в церквях остались.