Рельсы в куда-нибудь

– А вы на что эти деньги потратите? – спрашивает Ярослав.
– В смысле – на что? – удивляется Вера.
– Ну, вот мы потратим на шторы, – говорит Ярослав. – Мама сказала, десять тысяч как раз на шторы хватит. И еще останется даже. За квартиру заплатить. А вы на что?
– Да мы ни на что вроде, – неуверенно отвечает Вера. – Просто с деньгами плохо, вот мама и подрабатывает. А я помогаю.
– Ну да, и я помогаю, – говорит Ярослав и вдруг пронзительно ойкает: лицо резко обжигает ледяной ветер.

Они идут из отстойника чуть позади своих мам. Отстойник – это такое место на вокзале, куда отгоняют пустые поезда. Пассажиры покидают свои поезда, идут на остановки, а кто-то садится в машины – и разъезжаются…
А одинокие, без пассажиров, поезда, грустят на вокзале, их заметает метель, и, наконец, будто не выдержав тяжких дум, поезда трогаются – и уезжают в отстойник.

Вера и Ярослав помогают своим мамам мыть вагоны. Это подработка такая. После работы мамы едут на вокзал и моют вагоны. А дети помогают. С детьми и веселее, и не так страшно возвращаться по рельсам из депо… ну, из отстойника этого. Возвращаться на вокзал и идти к почти ночной автобусной остановке.

– А что у тебя в пакете? – спрашивает Вера. – Тяжелое? Бутылки?
– Да не, бутылки у мамы, – Ярослав щурится, отворачиваясь от ветра. – Я прошлый раз пока нес, половину разбил, так что бутылки она мне больше не доверяет… А тут конфеты и кофе. Целый кулек конфет и почти целая банка кофе, представляешь? Пассажиры какие-то оставили. Богатые, наверное.
– Наверное, – вздыхает Вера. – Мы тоже с мамой находим в вагонах иногда конфеты, иногда колбасу даже. Сок… Ну, разное. Но мама не разрешает все это брать. Говорит, мало ли, еще заразу какую подцепим. Все-таки поезд… Грязное все…
– Не знаю, я вроде ни разу еще не отравился, – весело говорит Ярослав, и снова ойкает: ветер снова резко и больно сжимает ему лицо.
Вера не ойкает, просто, зажмурившись, идет и идет вперед, по рельсам, по темноте, мимо странных крошечных домиков без окон, вперед и вперед, но ветер не пускает, ветер кидается в лицо, забирается под воротник, и так больно кусает, что приходится останавливаться и пережидать его порывы.

– Дети, вы где там? – доносит ветер крик мамы Ярослава.
– Мы тут, тут! – кричит сквозь ветер Ярослав, и ветер подхватывает его крик – и несет к маме.
– Еще немножко, еще чуть-чуть! – кричит мама Веры.

Порыв ветра улегся, теперь снова можно идти вперед.
Мамы идут вперед по рельсам, несут пакеты с пустыми бутылками, и ветер доносит их звон.
– Пойду опять у мамы попрошу, может, даст мне немного бутылок понести, а то стыдно, ей же тяжело, – говорит Ярослав.
– Я тоже у своей попрошу, – говорит Вера.

Они бегут вперед, к мамам, снова бьет в лицо метель и обжигает диким холодом, заставляет сгибаться пополам, но они все-таки добегают.
– Мам, дай немного бутылок! Тебе тяжело же!
– Опять разобьешь! – огрызается мама Ярослава.
– Не разобью, честное слово, не разобью! Ну, мам!
– Ничего, тут уже недалеко до остановки… Вон уже паровоз, видите?

Паровоз – это памятник такой на вокзале. Когда-то он возил уголь в блокадный Ленинград, и за это стоит теперь памятником у здания вокзала…
– Возьми лучше у Веры сумку, – говорит мама Ярослава.
– Да у нее не тяжелая, – смущается мама Веры. – Там халат да перчатки…
– Пусть, пусть несет, – перекрикивает новый порыв ветра мама Ярослава. – Раз уж так что-нибудь нести хочет.

Теперь обе руки у Ярослава заняты. Ветер хватает и выкручивает лицо со всей дури, и не закрыться рукой… Приходится разворачиваться и идти задом наперед, чтобы ветер был в спину.
Вера тогда тоже разворачивается и идет к ветру спиной, чтобы удобней было разговаривать. Только иногда разворачивается: проверяет, правильно ли идут, и близко ли паровоз-памятник…
– Моя прабабушка грузила уголь для Ленинграда для этого паровоза, прикинь? – говорит Ярослав.
– Ничего себе! Она же женщина была, ей же тяжело было!
– Ну да… – вздыхает Ярослав. – Мама вон бутылок сколько несет, а тоже женщина… Что ж поделать. Тогда вообще в основном женщины уголь грузили.
– Почему?
– Мужчины сидели. Прадедушка мой тоже ведь тут сидел, у нас город-то какой, сюда если кто и попадал, так только в тюрьму. В те годы. 
– А… прадедушка за что сидел? – осторожно спрашивает Вера.
– Он воевал, а потом в немецкий плен попал. А кто был в немецком плену и там выжил, тех сажали. Вот его сюда и сослали.
Вера ничего не понимает, но уточнять стесняется.

– А вы где бутылки сдаете? – спрашивает Ярослав.
– Мама рядом с домом нашла место. Там можно за еду сдавать… Ну, продавцы считают, сколько бутылки стоят, и на эти деньги можно взять еды. Много не возьмешь, конечно, но хоть что-то. Консервы какие-нибудь.
– Мы тоже за еду, но иногда и за деньги удается, – говорит Ярослав, кряхтя. Сумки вроде и не тяжелые, но на таком ветре и морозе устаешь даже просто идти, не то что еще и нести что-то. Как там мама-то с бутылками?
Ярослав поворачивается. Мамы вдалеке тоже остановились, поставили свои сумки. Тоже отдыхают, наверное.

– Самое фиговое – это этикетки отмывать от бутылок, скажи? – усмехается Ярослав.
– Ага… А как ты отмываешь? – интересуется Вера.
– Ну, я полную ванну горячей воды набираю – и бутылки туда кладу. И надо дать им полежать часик. Этикетки намокнут, и потихоньку можно отдирать. Но все равно часто плохо отдирается, все пальцы себе сотрешь… А с этикетками ведь не принимают!
– Это да, – вздыхает Вера.
– Нас с мамой полиция как-то даже остановила с этими бутылками, – снова усмехается Ярослав.
– Зачем? – пугается Вера.
– Ну, мы идем с мамой рано утром, с огромнейшей сумкой… Они ж не знали, что там. Думали, может, мы воры, и квартиру обчистили какую-нибудь, – Ярослав смеется. – Пришлось сумку открывать, показывать, что там только пустые бутылки…
  – Все-таки хорошо, что пассажиры их столько оставляют, – говорит Вера.
– Это да, – соглашается Ярослав. – И конфеты оставляют, и кофе, и много чего… Только, блин, как же грязно! И как противно мыть эти вагоны!
– Ага, – кривится Вера. – Особенно туалеты.
– Туалеты вообще –  бе! – горячо соглашается Ярослав.
– Ну я не сильно мою, если честно, – признается Вера. – Больше так, хожу по вагону и бутылки собираю… Ну, окна еще тряпочкой… Но у меня не очень получается. Мама говорит, только размазываю. Проводница такое не принимает, маме все равно приходится перемывать…
– Да я тоже, – признается Ярослав. – Из меня такой мытщик…
– Кто-кто? – удивляется Вера.
– Ну, мытщик, – озадаченно повторяет Ярослав. – Это который моет… Или как он называется?
Вера секунду молча смотрит на Ярослава и вдруг начинает хохотать.
– Ты чего? – озадачен Ярослав. Он снова опускает пакеты и удивленно смотрит на Веру.
– Мы…мыт…мытщик! – хохочет Вера. – Еще таким голосом сказал смешным, ха-ха-ха!
– Ну да, мытщик, – смеется Ярослав. – Ну, а как еще?

Дети смеются, потом вспоминают про мам, быстро оборачиваются – а мам не видно. Они где-то впереди, конечно, но из-за метели не видать ни мам, ни дороги, даже рельсов, по которым все они идут на станцию, к паровозу-памятнику… И самого паровоза-памятника не видать. Метель к ночи, видимо, все усиливается…
– Пойдем скорей вперед, – озабоченно говорит Ярослав. – А то сейчас и рельсы заметет, заблудимся еще нафиг в этом отстойнике…
– Я боюсь, – тихо говорит Вера.
Они бегут вперед. Бегут как только могут быстро, но метель ревет и рвет лица теперь уже почти безостановочно, и звать мам бесполезно: не услышат они через такую метель.
Ярослав и Вера идут вперед, Ярослав почти не может разлепить глаз из-за жгучего ветра, а рядом перепуганная Вера все повторяет: «Я боюсь…»
Тогда Ярослав, не очень соображая, что делает, бросает на рельсах пакет с конфетами и кофе, несет только пакет Веры с халатом и перчатками, и свободной рукой берет ее за локоть, и, насколько может твердо, говорит:
– Мамы нас потеряли, значит, сейчас идут к нам. Не бойся. Рельсы видишь?
– Нее-т, я от ветра ничего уже не вижу… – глухо говорит Вера.
– А я вижу, – врет Ярослав. – Я тебя держу, не отставай. Идем.

Ветер, ветер. Рельсы, рельсы. Ночь, ночь. Все вперед и вперед.
И, наконец, голос мам:
– Господи, да что ж вы? Да куда же вы пропали?
Вера с рыданиями бросается к маме. Ярослав молчит, опустив голову.

Наконец, все четверо добираются до паровоза-памятника. Вот и станция. Все позади, теперь – к остановке, главное, чтобы автобусы еще ходили. В метель автобусы часто отменяют.

– А где пакет с продуктами? – вдруг спрашивает мама Ярослава.
Они стоят на пустой остановке. Вера все еще всхлипывает. Ее мама стоит с ней рядом и смотрит вдаль – ждет автобус.
– Какой пакет? – спрашивает, похолодев, Ярослав.
– «Какой-какой!» – злится мама. – Продукты там, сегодня столько в вагоне было: и конфеты, и кофе, и консервы, чего там только не было! Где этот пакет, ты ведь нес?
– Я… мы… – мнется Ярослав. – Я его на рельсах забыл…
– Как?! – кричит мама.
– Ну… мы испугались… Вера плакала, и… Ну, и… как-то так…
– Вера, значит, виновата? – кричит мама, и крик ее разносится по всей пустой привокзальной улице, перекрывая даже метель. – У тебя всегда кто угодно виноват, только не ты! Один в один папаша твой!
– Ну, мам…
– Уйди с глаз моих! Нам бы этих продуктов на три дня хватило! То бутылки разобьет, то продукты потеряет… Толку с тебя – ноль!
Ярослав привык к маминой ругани. Стоит и молчит. А Вера перестала плакать и испуганно переводит взгляд с Ярослава на его маму… А мама Веры все смотрит вдаль, все ждет автобус…

Метель свистит в темноте, воет, мечутся по привокзальной площади снежные вихри…
Автобуса все нет. Мамы уходят под козырек станции, стоят там, о чем-то говорят. Мама Ярослава громко и раздраженно, позвякивая пустыми бутылками в сумке, мама Веры – тихо и утешающе…

Ярослав прячет руки в карманы, и в правом натыкается на что-то мягкое. Вздрагивает и вспоминает: кукла. Маленькая кукла, девчонка со смешными голубыми бантиками, в красном платье. Нашел, когда нижнюю полку в купе протирал. Забыла какая-нибудь девочка, видно. Родители ее торопили, чтоб собиралась, вот она и забыла. А, может, и не забыла, а просто эта кукла ей надоела, вот она ее и оставила. Кто знает. Что уж теперь.
Вера все стоит грустная, дрожит, то ли от холода, то ли от недавно пережитого испуга, то ли еще от чего… А автобус все не едет. А мамы все разговаривают под козырьком станции…
А метель все воет, и вихри все мечутся, и ночь, черная ночь и белая метель. Черно-белый мир… И цветная, смешная кукла в этом мире. С голубыми бантиками и в красном платье.
Ярослав протягивает Вере куклу:
– Держи! Дарю.
Вера испуганно мотает головой:
– Ты в поезде нашел? Там нельзя ничего брать, там инфекции!
– Да ничего! – Ярослав все протягивает ей куклу. – Продукты же берем. Ты ее дома помой, в горячей воде, ну, как бутылки, можно еще порошка стирального насыпать в ванну… Ну, и никакой инфекции!
Вера нерешительно протягивает руку, берет куклу, разглядывает ее, щурясь в темноте и от ветра.
– Спасибо, – тихо говорит Вера, быстро вскидывает глаза на Ярослава и снова опускает. – А вы завтра же приедете?
 – Ну да, – говорит Ярослав. – Мы еще неделю. Потом дадут маме эти десять тысяч, и будут у нас шторы.
– Шторы – хорошо… Вы приезжайте. Я тебе тоже что-нибудь подарю.
– Окей, – улыбается Ярослав.

Ночь.
Метель.
Вихри.
Девочка с куклой.
Мальчик рядом.
Мамы под козырьком.
Автобус все не едет.