Сказ Второй. Глава Седьмая

7.  ПОСЕЧА.

«Много народу отхлестали, а одному чернявому парню, - забыл его прозванье, -
            так ему с обеих сторон насыпали. Виноватее всех почто-то оказался.»
П.П. Бажов


Вот и август пришел с дождями затяжными, и дороги на Верхотурье раскисли совсем. Еще тепло было и, несмотря на затянувшееся ненастье, птицы весело летали с веселыми вскриками, да на прясло возле съезжей избы садились охотно шумными стайками. Вдруг разом взялись и слетели куда-то. А к съезжей избе подскакали два всадника. И от долгой гоньбы устало храпели кони под ними. А всадники спешились и, даже не привязав усталых коней, в избу поспешили, по пути в сторону легонько оттеснив выскочившего на крыльцо незнакомого посыльного.

Воевода Верхотурский, Раф Родионович Всеволожский, к счастью на месте был. Взглянув на вошедших, сразу понял: что-то плохое в слободке новой приключилась. Торопливо стянув мокрые шапки, да на образа перекрестившись, Гилёвы в пояс воеводе поклонились.

- Беда у нас, батюшка Раф Родионович, - сказал Афанасий.

- Тотары Сылвенские боем напали, - добавил Семен. – С розбойниками.

И они кратко поведали воеводе о случившихся событиях. Все, кто в приказной избе были, слушали их с живым вниманием. Подьячий Олексей Марков, тот вообще с открытым ртом слушал.

- … Так и уехали они, все забрали, - закончил Афанасий свой рассказ.

- А коней вам оставили? - сказал из-за его спины тот посыльный, что на крыльце попался. Тихо сказал, но все услышали.

- Мы с Семеном за тотарами пошли, - Афанасий, отвечая, как всегда смотрел только на воеводу. – За кострами ночными они свинки нашей объелись, да хмельного напились, что с собой возили. Брашкой да кумышкой обзывали. Долго похвалялись друг пред друшкой, но под утро и крепки самы уснули. Мы и увели двух коней у черемисы, да седлы с луками из обоза забрали.

- Рисковые вы, однако, - усмехнулся воевода.

- Крест с нами, - просто сказал Семен Гилёв.

- А могли ведь и следом кинуться, с подменными? – покачал воевода головой. – Сами сказывали, кони их резвые, не пашенные.

- Они с животами нашими остались, батюшка Раф Родионович, а кто ж добычу делить откажется, - ответил рассудительно Семен. – Да и луки мы прихватили.

- Все ясно мне, - сказал воевода и из-за стола поднялся. – Посыльный, Кузьма, зови сюда стрельца Ивана Лапина, да пушкаря Григорья Констянтинова тоже зови.

Может и не велик, как администратор Раф Родионович Всеволожский был, опыта-то в отличии от других, что на воеводстве полжизни провели в тревожных уездах, считай и никакого, однако, когда дело касалось боевых действий, тут уж его в число лучших отнести надо. А потому прибежавшим Лапину с Констянтиновым приказы отдавал четкие, продуманные, с правом стрелять по разбойникам не мешкая.

И больший бы отряд стрельцов направил воевода в слободку разореную, да тут вот какая досада случилась. Вспомним мы, что Тобольский воевода Василий Борисович Шереметев в это же время Красноборский острог ставил, а Верхотурский воевода помогал ему в том, по двадцать стрельцов на охранение посылал. И смена стрельцова уже на Исеть должна была прибыть, а отбывшие свой срок служилые люди еще не возвернулись. И мал совсем гарнизон у Рафа Родионовича в подчинении оставался. А потому велел он Ивану Лапину, старшим назначенному, в Арамашевскую слободку изначально заехать, да беломестных казаков с ясачными вогуличами в подмогу взять.

(Так называемые беломестные казаки тоже служилыми людьми были, но жалованье от государя совсем небольшое имели, а потому и землю пахали, и хлеб растили, только что с хлеба того подати в казну не платили. Почему воевода Верхотурский заставил Лапина в Арамашевской подмогу взять, то неведомо мне. Быть может, немалое число беломестных в Арамашевской слободе поселилось и вооружены надежно были? Нет, «Калашниковых» у них не было, и даже «трехлинейки» Мосинские в арсеналах других веков хранились, а на вооружении тогда состояли ружья кремневые, что со ствола заряжались. В старых фильмах видели, наверно: первая шеренга стреляет с колена, вторая следом за ней залпом, а потом в рукопашную «брататься» бегут; некогда в ствол порох сыпать да свинец загонять. Довелось и мне ружье такое в руках подержать, но со спилом, а так, говорят, метров до ста у него убойная сила. Ну и пики у казаков имелись, какой же казак конный да без пики граненой).

Ввосьмером в Арамашевскую поехали: Гилёвы наши, да стрелец Иван Лапин с товарыщи, да пушкарь Григорий Констянтинов с ручной пищалью. Все порывался он пищаль семизарядную, что «сорокой» в Русии прозывается, с собой прихватить, с трудом отговорили.

- Можно сказать, без защиты мы и остались, - вздохнул топтавшийся рядом с воеводой подьячий Олексей Марков, когда стрельцы уехали.

- Ничего! Случись, и сам к пушке стану! – Раф Родионович блеснул озорным взглядом. – Не впервой! Да Кузьма вон, поможет!

Хлипковатый посыльный аж грудь колесом выпятил.

- Вот что, Олексей, доставай бумаги прошлых лет и посмотри, не докучал ли тот Мамайко Турсунбаев кому-либо?

А и докучал! Нашел подьячий челобитную от Аяцкой волости сотника Игнашки Егитова с товарыщи, в которой жаловался тот на Мамайку. От лица многих ясашных людей жаловался, не одной Аяцкой волости: там и Уфимские и Верх-Чюсовские ясашные крестьяне поминались. Что де тот Мамайко с братом Тихонком, да с зятем Шадрыбайкой в вотчинах чужих ясачных промышляют, ловят бобров и соболей, и прочих зверей, и борты пчелиные на себя забирают. И лет с пятнадцать уже, как пускают Мамайко с Тихонком в эти вагульские вотчины Казанского уезду черемисов, человек по двадцать, а те куницу ловят, и с каждого черемисина по две куницы тотарам Сылвенским отдают. Ну и для государева внимания еще упоминают, что ясаку со всего этого промысла, с вотчин чужих, Торсунбаевы в казну не платят совсем.

И еще нашел подьячий челобитную от Уфимской и Верх-Чюсовской волостей ясачных людей Урузбайка Булатова да Кутлыбайка Апсаитова. Что и их вотчинами завладели Турсунбаевы, и рыбу ловят и зверя бьют. А Мамайко силой взял у Кутлыбайка племянницу девку Дыбку и у себя захолопил. А племянницу Апсаитов за тотарина Иренского уже просватал, и калыму за не получить должен был пятьдесят рублев!

- Да он разбойник настоящий! – воскликнул подьячий, передавая челобитные воеводе.

Тот прочитал, поморщился. Известное дело: воеводы на одном месте не сидят, переводят их с места на место, вот и откладывают некоторые дела муторные. Это ж надо было к пермским воеводам писать, чтобы изловили Мамайку с Тихонкой, да на суд в Верхотурье отправили, да ясашных изобиженных людей собирать, а и других неотложных государевых дел невпроворот. Вообщем, не дали Торсунбаевым укорот сразу, а они и совсем опасаться перестали.

- Коли не убьют его стрельцы наши, то и познакомимся с настоящим разбойником, Олексей, - сказал воевода. – В глаза ему глянем!

А Мамайко Турсунбаев в Чусовской слободке поселился, со всей черемисой разбойной. Уверен был, что Афанасий рано или поздно объявится. В первое-то утро, да с похмелья глубокого, стали было черемисы в лесных чащах коней своих пропавших искать, да пока разобрались с седлами, а потом и луков тугих в обозе не нашли, - все понял Мамайко. Но в погоню не кинулся, увел обоз до юрт своих, награбленное поделил. Делил честно и справедливо, ну как Попандопуло из фильма «Свадьба в Малиновке». Поворчали, конечно, татары Сылвенские, да делать нечего и, прихватив выделенное «щедрою рукою» Мамайки из награбленного, по юртам своим разъехались. Вот тогда Мамайко с черемисою воровскою и вернулись в Чусовскую слободку.

Удивился, конечно, Мамайко запустению в слободке, не такого приема он ждал, но не очень-то и расстроился. Это черемисины, что коней своих потеряли, все бегали туда-сюда, все следы коней резвых разглядеть пытались, да где их сыщешь. А Мамайко с Бекзянкой выбрали себе избу с надежной кровлей, да в ней и поселились.

- Придет Офанасей, некуда ему детса, - всякий новый день говорил Мамайко. – Ночью придет. Ты только Бекзянка сторожей на ночь выставляй, а то и наших коней скрадет.

Но Афанасий с Семеном пришли днем. И привели с собою и стрельцов, и казаков с вогуличами. На подъезде к слободке остановили конный отряд, а сами с Иваном Лапиным пробрались на опушку лесную. С нее-то и разглядели костры горящие и черемису воровскую.

- И всего-то их людев двадцать наберется, - с каким-то даже сожалением в голосе произнес стрелец.

- Тотар Сылвенских не видно, - сказал Афанасий. – Одна черемиса.

- Где зачинщики у них? – спросил Лапин и, получив пояснения, предостерег. – Знаю, Офонасий и Семен, много гнева накопили вы на розбойников сих. И ружья я вам дал не баловства ради. Но в бою впред стрелцов и козаков не лезте, не ваше это дело. То моя служба зачинаетса.

Толково Иван Лапин отряд свой поставил, и выехали из лесу по-трое в ряд, совсем не грозно, ну а когда уже в цепь растянулись, тогда поздно было Бекзянке черемису в бой поднимать. Иные, правда, самые отчаянные, до лошадей своих расседланных, добежать успели и сналету на них вскочили, но на том и закончилось их геройство: стрельцы дали залп, и пали кони, увлекая за собой и всадников. А трое-четверо черемисов за луки схватились, но только одному из них крепко не повезло, ну тому, что волосы как солома. Григорий Констянтинов разрядил в него пищаль свою: не в голову целился – по ногам бил, не захотел лишний раз пушкарь грех на душу брать. Впрочем, если бы сразил насмерть, меньшего бы результата достиг, потому как заорал раненый черемиса с такой страшной силой, что остальные лучники вмиг оружие свое побросали, да на землю осели, лица руками закрывая.

И из этой кутерьмы вдруг вылетел на коне резвом Мамайко Турсунбаев. А конь его под седлом оказался почему-то: все-таки звериным чутьем обладал Мамайко, многим на зависть. Припав к лошадиной шее, он попытался проскочить между крайними казаками в надежде, что те не станут стрелять, стоя друг против друга. Но казак, он ведь чем хорош: пика в его руках главное оружие; и пусть Арамашевские беломестные казаки не в регулярном войске служили, но и они пикой граненой владели мастерски. Ушел было Мамайко от правого казака, от его оружия страшного, да тут второй казак, что напротив, быстро в левую руку пику перехватил, и оказалось так, что татарин сам на жало наскочил. Успел Мамайко за шею коня своего спрятаться, а вот быстроногому скакуну не повезло. Умело пику направил казак, в артерию попал, кровь так и брызнула. Конь еще скакал, еще уносил хозяина своего от беды, но уже не было резвости в его беге, и земля уже не стелилась под копытами в упоительном полете, как ранее, а надвигалась с неумолимою силою. И пал конь под Мамайкой, а сам он, как птица, широко раскинув руки, полетел вперед, но не расшибся о землю, а через пару кувырков уже бежал к близкому речному перешейку. А там и спасительный лес рядом. Нет, не добежал Турсунбаев, не успел. Раздался за спиной быстрый лошадиный топот, и Мамайко на бегу обернулся, привычно зубы скаля. И это был последний оскал Мамайки, потому как настигший его всадник, а это был Афанасий, на полном скаку приложился прикладом в ненавистное разбойничье лицо.

Когда бесчувственного Мамайку, закинув поперек седла, казаки привезли к кострищам, черемису уже всю повязали. Ясашные вогуличи вязали легко и ловко, как зверей в лесу, и казалось, совсем нехитрым узлом вязали, а поди шевельнись. Подвывающему раненому просто заткнули рот пучком травы, и он только дико глаза закатывал.

- Эк ты его крепко приветил, Офанасий, - покачал головой Иван Лапин, разглядывая враз вспухшее лицо Турсунбаева. – Уж не убил ли часом? С кого тогда спрашивать будешь?

Кто-то из казаков опрокинул на Мамайку ведро воды, и тот очнулся, затуманенным взором вокруг повел. Затем Афанасия приметил, сфокусировал на нем взгляд свой и отплевываться стал, зубами повыбитыми да сгустками кровавыми.

- Этот скажет, - кивнул Афанасий на Бекзянку и сделал шаг в его сторону, прикладом грозя.

Уж что-что, а соображал вожак черемисы воровской быстро.

- В юрте зверином животы ваши, - сказал он, пытаясь отползти от страшного в гневе Афанасия. – В Мамайкином юрте. Много ближе Тихонкова, переход только конной. Там Тихонка да Шадрыбайка на хозяйстве остались.

И, найдя глазами самого молодого из повязанных черемисов, а может и сына своего, и оберегая от будущей расправы, кивнул на него:

- Этот вас сведет. Дорогу знает и речью руской владеет.

- Свезло молодому, - хмыкнул Григорий Констянтинов.

А Иван Лапин объявил обед. Известное дело: война-войной… Черемису повязанную, знамо дело, не кормили: иное угощение их ждало.

Афанасий отвел Семена в сторону.

- В юрт Мамайкин я один поеду. А ты, братко, вертай родичей наших. Да подожди ты, - остепенил он дернувшегося было Семена. – Мяса возьми с собой, да поболе, заголодали небось там родичи.

На поход в юрт зверовой Иван Лапин взял всех стрельцов, да двух вогуличей ясашных. Ну и Афанасий с веденцом поехали. За старшего пушкарь остался.

- Лично проследи Григорей, чтобы плетей всякому черемисину перепало, - напутствовал Констянтинова Лапин и, кивнув на раненного, добавил: - А с крестником своим сам решай, вдоволь ли получил.

И били плетьми черемисов, всех по очереди, и на следующий день еще на раз прошлись. Ор стоял страшный: звери и те в дальние леса ушли. Особо старались вогуличи. И не за обиженных крестьян Гилёвых били, а за себя, досаду на вороватых вымещали: время на земле людям добрым работать, урожай убирать, а тут с черемисой наглой возиться!

Впрочем, когда Семен привел в слободку родичей, все разбойники уже получили сполна: казаки побросали их в недостроенную избу, да кадь воды поставили; и сквозь прорубы оконные только стоны да шипение доносились.

А через два дня и стрельцы с подводами возвратились, а вогуличи коров подгоняли. Хотели они Тихонка с зятем Шадрыбайкой на это дело определить, да хлипковаты те под плетьми оказались: в лежку их возле юрта зверового стрельцы и оставили. С привезенными животами Гилёвы разобрались быстро: каждая семья свое взяла, и недостаток обговорила. Афанасий все подробно записал, затем Мамайку в круг вытащил.

- Где остальные животы? – спросил он татарина спокойным голосом.

Глаз у Мамайки на распухшем лице почти не было видно. И говорил он с трудом, язык все проваливался сквозь пустые десны. Но гонор держал:

- В юртах татар Шылвенских сыши, Офанашей. Побегай са ними.

Афанасий без замаха ударил сбоку, и Мамайка упал плашмя. Видел ранее этот удар Семен Васильевич, после него желающих наскочить на Афанасия никогда не находилось. Но то было в юности, сейчас же бил взрослый муж. Мамайка лежал без движения, и нос его как-то странно изогнулся в сторону.

(Говорят, дантистов в ту пору на Верхотурье маловато было, а хирургов, что операции пластические творили, и совсем завезти забыли, так что Мамайке красоваться на обложках модных журналов в будущем не светило).

- Эк ты его! – воскликнул Иван Лапин. – Ну будет, Офанасий, будет! Охолонись! А то и до воеводы тотарина сего не довезем.

Битую черемису на изгон Арамашевским казакам да вогуличам поручили.

- Гоните их дале! – приказал Иван Лапин. – Пусть попарно в седла садятся, да спины друг другу греют. А за учебу плетьми двух коней у них возьмите, какие глянутся. Нам только Бекзянку оставите, воевода на него глянуть хотел.

Очухавшемуся Мамайке и Бекзянке связали руки и на коней подсадили, спиной вперед.

- Почто так? – уныло спросил черемисин.

- А это чтоб удобно тебе было, - пояснил Григорий Констянтинов. – Ежели коня своего дернешь в побег, дак чтоб увидал, как пуля из пищали в твою дурну голово полетит.