Semper in motu вечно в движении

   Сева был душой компании. Он умел всё — договориться о сносной работе, достать самогон, объяснить старосте, что приписки бывают полезны, запудрить мозги участковому, который раз в неделю приезжал проверять их быт. Это по его просьбе   Настя, жена старосты, раз в неделю привозила из райцентра дополнение к их скудному рациону: сыр, халву, финики. Перед праздниками она по своему разумению добавляла деликатесы: хамон, ананасы, хумус.
— От тюрьмы да от сумы не зарекайся, — так она объясняла своё покровительство ссыльным. И для вящей убедительности сыпала поговорками: «Закон, что дышло, как повернуло, так и вышло», «От судьбы не уйдёшь», «Всякому свой крест».
— Да разве они душегубы или воры? Душегубов иначе наказывают. А эти — так, у кого язык длинный, а у кого ум короткий.
Сева был самым образованным, до ссылки работал инженером-металлургом. И теперь оригинально применял свои знания, перенося на людей то, что раньше относил к металлам.
— В людях, как и в металлах, со временем накапливаются усталость и напряжение. Как снимают напряжение в металлах? — спрашивал он товарищей и тут же отвечал: — Высокотемпературным отпуском. Главное — не ошибиться с температурой: перегрев и недогрев одинаково опасны. Так и мы должны снимать напряжение «градусом». Если просто вкалывал весь день — один «градус», а если под дождём — «градус» нужно повышать.
   Севе никто не перечил.
   После работы они собирались на кухне в доме, выделенном ссыльным, а в тёплую погоду — в беседке во дворе. Сева внимательно оглядывал двор, товарищей и, подняв палец для важности, изрекал:
— По совокупности факторов, с учётом нашего морального и материального состояния, заключаю, что сегодня следует испить живительной влаги из источника номер четыре.
   С этими словами он уходил за бутылкой в тот дом, который в его мысленном списке значился под номером четыре.
   И староста, и участковый ценили организаторские способности Севы.
— Он их всех, — хвастался староста участковому, — во как держит!
   И сжимал увесистый кулак, символизируя твёрдую руку Севы.
— Сам не напивается, и другим не даёт. Всё в меру. Вот что значит образованный человек.
   Староста вздыхал, вспоминая, что Сева здесь лишь до определённого приговором срока:
— Без него сложно будет.
   До конца четырёхлетней ссылки без права пользования интернетом Севе оставалось меньше года.
   Пока Сева ходил за бутылкой, накрывали на стол. Запекали в микроволновке картошку, нарезали сало, огурцы, лук. Чинно рассаживались — Сева приучил товарищей к церемонности — и заводили неторопливую беседу. Пока Димыч разливал по стаканам, Сева рассказывал.
— Во Франции для почётных гостей готовят закуску под названием «Тартифлет». Для этого обжаривают на сковороде лук и чеснок, потом добавляют нарезанный кубиками бекон. Главное — не жалеть масла, чтобы лук в нём плавал. Отдельно отваривают картошку и нарезают ломтиками…
   Степенно чокались и принимались за сало с картошкой. Сева продолжал с набитым ртом:
— Картошку высыпают на сковороду и заливают белым вином. Через минуту-другую добавляют нарезанный сыр. Лучше всего Бри или Реблошон. В крайнем случае, сойдёт Камамбер…
   Он рассказывал так вдохновенно, что всем начинало казаться, будто они и впрямь едят тартифлет, а не простую картошку с салом.
— Дорого этот тартифлет в парижских ресторанах стоит? — спрашивал Шура. Вопрос был чисто теоретическим: после ссылки им ещё много лет не разрешат выезд за границу, но на такие мелочи они внимания не обращали.
   Сева в Париже не бывал, но легко выкручивался.
— Если ты наскребёшь на поездку в Париж, то на тартифлет уж как-нибудь хватит.
И, на всякий случай, менял тему:
— Я сегодня занятное колечко нашёл. Сплав любопытный, возможно, на основе серебра.
   Он снимал с пальца простое колечко и пускал его по кругу.
— Железо, — фыркал скептик Колян. — Я тебе на мехдворе за час десяток таких сделаю. Хочешь?
— Простое, да не очень. Гляньте, какая надпись выгравирована.
   На внутренней стороне виднелись полустёртые буквы. Колян силился прочесть, но у него не получалось. Шура выхватывал кольцо:
— Дай, я на разных языках знаю. — Хватал колечко и вглядывался. В прошлой жизни он был ветеринарным фельдшером.
— Семпер ин моту, — читал он по слогам. — Не по-нашему.
   Сева возвращал кольцо на безымянный палец и торжественно объявлял:
— Эх вы! Semper in motu — «Вечно в движении»! Девиз древнеримских путешественников. Никогда не останавливаться! Вот как в те времена жили! Срок выйдет — попутешествую!

С дорогой нельзя расставаться,
Дорога мне стала судьбой.
Я вынужден с другом прощаться
В надежде остаться собой.

— Эх, Сева! Хоть ты и поэт в душе, но без намордника далеко не уйдёшь…
   От этих обидных, но правдивых слов на душе становилось тяжело и сумрачно. Сева закрыл глаза, чтобы не видеть опостылевшей действительности. Хорошо бы после ссылки уехать куда-нибудь далеко-далеко, где нет несправедливости и унижений.
— Ты чего глаза закрыл? — услышал он вроде бы знакомый, но не принадлежавший никому из товарищей голос. Сева открыл глаза.
   К изумлению, он обнаружил себя сидящим на стуле в небольшом кабинете, заваленном бумагами. Напротив сидел Сим Палыч, главный редактор.
   Сева напрягся. Как он оказался здесь? Откуда знает, что сидящего напротив зовут Сим Палычем, и что он — главный редактор еженедельника «Народное обозрение»? Откуда ему известно, что это редакция?
   Словно две личности уживались в нём под одной оболочкой. Одна — с детства знакомый Всеволод Левашенко, инженер-технолог, романтик и неудачник. Другая — непонятный поэт.
— Ты меня слышишь? — тормошил его редактор. — Спустись с небес на землю. Срочно нужна ода — поздравление нашему дорогому и уважаемому Гермесу Флориановичу по случаю вступления в должность управляющего инспекторами четвёртого уровня. Понимаешь — срочно! Если бы не срочно, разве бы я к тебе обратился? Напрягись, я знаю, что ты умеешь! Понял? Если понял — пшёл вон, работай и без оды не появляйся!
   Сева механически встал и поплёлся к двери, пытаясь сообразить, как он сюда попал.
   Минуту назад он культурно отдыхал с товарищами после работы в далёкой сибирской деревушке. Простая фраза про намордник, сказанная Шуркой без зла, расстроила его. Прав ведь парнишка: за ними и после освобождения следить будут. Закрыл глаза на секунду — и вот тебе сюрприз!
   Сева двинулся вперёд почти на автомате.
   Кабинет редактора выходил в тускло освещённый коридор, пропахший квашеной капустой. У соседней двери стояла пара грубых мужских туфель, словно кто-то разулся перед тем, как войти. На стенах висели портреты мужчин, властно и сердито взиравших на прохожих. Под их недружелюбными взглядами Сева ускорил шаг и распахнул дверь в конце коридора.
   К своему удивлению, он оказался на тесной лестничной площадке обычного жилого дома. Стены были разукрашены граффити. Редакция размещалась в обычной квартире.
Среди множества надписей на стене бросилось в глаза корявое «Пшёл вон» — то самое, что он услышал от редактора минуту назад. Надпись загадочно напугала Севу, и он бросился бежать.
   Он бежал по грязной улице с разбитым асфальтом, лавируя между хмурых пешеходов и вздрагивая от скрипа тормозов.
   Ноги сами принесли его к старому трёхэтажному дому с одним подъездом. Сева стремительно взбежал на верхний этаж и открыл дверь квартиры номер семь.
   Это была его квартира. Он знал это, хотя под пыткой не смог бы объяснить — откуда.
   На столе светился экран старенького компьютера. Сева плюхнулся на стул перед ним.
   Главное — понять, где он находится? Зайти в интернет. Раз он не на месте ссылки, значит, запрет не действует. Он схватился за клавиатуру и глянул на экран. В верхнем левом углу горела надпись:
«34 дрябадря 46 14:22»
«Посылайте команду»
   Сева какое-то время тупо смотрел на дату. Дрябадря — это что, месяц такой? Может, ошибка, хотели написать «декабря»? Но с каких это пор в месяце 34 дня? 46-й год — это что имеется в виду? 2046-й? Или 46-й год какой-нибудь новой эры? Он нажал на «Ввод» в надежде, что ерунда исправится. Надпись «Посылайте команду» повторилась, больше ничего не изменилось. Тогда он набрал: «Где я?»
«Неправильный ввод. Посылайте команду»
   Тот, другой, которого Сева чувствовал в себе, молчал. Вместо того чтобы подсказать, как пользоваться компьютером, он назойливо твердил: «Срочно пиши оду. Не то худо будет». И ещё тот, другой, подумал, что эпитафию этому Гермесу Флориановичу он бы писал с большим удовольствием, чем оду.
   Сева стихов отродясь не писал. Но тот, другой, заставил его взять карандаш и начать.
   Он вымучил с десяток строк, когда зазвонил телефон. Сева осторожно взял трубку и услышал сердитый голос Сим Палыча:
— Как дела? Читай, что написал.
   Сева почувствовал себя так, как чуствует себя приговорённый к смерти при появлении палача. Дрожащей рукой он взял листок и стал читать:

Инспекторов рать ведя за собою,
Вступаешь в решительный бой с судьбою
Тех, кто мешает дороге прямой,
Кидаешь ты в сторону твёрдой рукой.
И не за деньги, и не для вида,
Не потому, что терзает обида,
Просто ты умный, быстрый и ловкий,
Просто ты полон задора, сноровки,
Мчащей тебя без остановки,
Подобно трубе, что в бой зовёт…

   Сева сделал паузу, чтобы набрать воздуха в лёгкие, но продолжить не успел. Из трубки донеслось:
— Охренел или издеваешться?! Что за белиберду несёшь?! Хочешь, чтобы тебя к стенке поставили?!
   На том конце бросили трубку. Сева уставился на листок, пытаясь понять — что же так разозлило редактора?
   Он тупо смотрел на экран, словно ждал от него объяснения случившемуся.
   Из ступора его вывела стрельба на улице. Сева бросил листок и подскочил к окну. В ту же секунду рядом просвистела пуля. Она пробила стекло и впилась в потолок, выбив кусок штукатурки.
   Сева отскочил.
— Дом окружён, — проорал громкоговоритель с улицы. — Выходить с поднятыми руками.
Вспыхнула надежда, что это не за ним. В доме есть и другие квартиры. Пусть выходит тот, кого ищут, он-то здесь при чём! А вдруг это редактор обиделся за плохие стихи и прислал солдат?
   Если бы в этот момент Сева взглянул в зеркало, то увидел бы, что он белее потолочной штукатурки. От ужаса он закрыл глаза и опустился на стул.
   Воцарилась тишина. Сева ждал криков, новых выстрелов, топота сапог, ударов в дверь. Но ничего не происходило, и ему пришлось открыть глаза.
   Он стоял перед большим зеркалом. На нём была новенькая военная форма тёмно-синего цвета: голубая рубашка с галстуком, китель с погонами и аксельбантом, брюки с лампасами. На голове — фуражка с незнакомым гербом. Тот, другой, в зеркале, оказался военным.
   В комнате появился офицер, и Сева чётко, по-уставному, повернулся к нему.
— Покажись. Пуговицы начищены? Ботинки блестят?
   Офицер строго осмотрел Севу, выискивая, к чему бы придраться.
— Помни: на лице не должно быть эмоций. Ни радости, ни сожаления. Ни презрения, ни сострадания. Если нужно сдвинуться — никаких шажков: повернулся — раз-два, сделал шаг, опять повернулся — раз-два. На телекамеру не смотреть, будто её нет, запомнил? С момента выхода на площадку — только строевым.
   И вдруг смягчился:
— Не бойся, я буду рядом.
   Офицер сделал знак — «за мной» — и Сева двинулся по длинному коридору, пытаясь осознать, куда его занесло.
   Рядом возник ещё один солдат и встал между офицером и Севой. У одной из дверей офицер остановился и резко распахнул её.
— Взять оружие!
   В этой комнате Сева был впервые, но тот, другой, подсказал, какой карабин из длинной шеренги на стеллаже — его.
— Оружие начищено? Блестит? Проверить, нет ли патрона в патроннике. Убедиться, что магазин полный. Карабин держать по форме номер один. Если будет команда «вольно» — поставить у левой ноги, как учили!
   Офицер продолжал наставлять, судя по отработанному тексту и интонациям, он делал это не в первый раз.
   Сева старался сохранять спокойствие, но сердце тревожно билось. Что ему предстоит? Участие в параде? В почётном карауле? Сейчас его выведут, и он будет хватать воздух, как рыба на берегу, не зная, что делать. Сказать, что заболела голова? Или в туалет! Срочно в туалет!
   Но едва он повернулся к офицеру, как тот нахмурился и скомандовал:
— Жди!
   В коридоре уже было полно солдат.
— Конвойная команда — строиться по двое!
   Конвойная команда? Конвойные охраняют осуждённых. Разве на парад берут осуждённых?
— Конвойная команда — строевым шагом, вперёд!
   Двойные двери распахнулись, и солнечный свет на мгновение ослепил Севу. Он ждал, что и его группа получит команду, но офицер медлил. Сева хотел сказать, что у него болит желудок, но офицер так свирепо взглянул на него, что тот осёкся.   Спустя несколько минут прогремел зычный голос:
— Расстрельная команда — строиться!
   Словно что-то хрустнуло в душе Севы. Но он занял место в строю, успев сосчитать, что команда состоит всего из шести человек, и только двое — включая его — были с оружием.
   Чётким строевым шагом они вышли на асфальтовую площадку. Та оканчивалась невысоким ограждением, за которым был песок. Справа — трёхметровый забор, в сотне метров впереди — красное кирпичное здание, чьё назначение угадывалось мгновенно: тюрьма.
   Их построили на краю асфальта. Конвойная команда заняла место слева, расстрельная — справа, вдоль нарисованных линий.
   Перед конвойными, на песке, понуро опустив головы, стояли восемь человек в оранжевых балахонах и колпаках. Шесть мужчин и две женщины. На груди у каждого красовалась табличка «Враг народа». На колпаках были нарисованы цифры. Все были босиком. Поодаль расположились два телеоператора.
— Начальство задерживается, — тихо сказал офицер за спиной Севы. — Надеюсь, ненадолго. Не расслабляться.
   Чем дольше Сева смотрел на приговорённых, тем страшнее ему становилось. Ещё минуту назад он тешил себя надеждой, что офицер пошутил, что «расстрельная команда» — это что-то иное. Теперь иллюзии растаяли. С оружием только двое, значит, ему предстоит убить четырёх человек.
— Перед казнью с них снимут колпаки и поставят на колени, — вполголоса напоминал офицер. — Вам нужно стрелять так, чтобы пуля, пройдя сквозь голову, ушла в песок.  Не бойтесь поднять приклад повыше. Сопровождающие следят, чтобы приговорённый не обернулся и вовремя опустил голову. Первую пару кончили — чётко поворачиваетесь, делаете три шага влево до свободного места, чтобы вторая пара легла рядом. И так далее. Все восемь тел должны лежать аккуратно, один возле другого.
   Офицер прошёлся взад-вперёд.
— Помните — с первого выстрела! Если кого-то придётся добивать — я вам такое устрою — мало не покажется!
   Сева стал всматриваться в лица приговорённых. Одно лицо показалось знакомым. Догадка заставила его содрогнуться — неужели это тот самый поэт, которому поручили писать оду?
   Душа Севы изошлась в немом крике. Он не хотел убивать! Он не нанимался в палачи! Он здесь по ошибке!
  Ему стало не хватать воздуха. Тот, другой, сидевший в его теле, ослабил хватку, и Сева потерял сознание.
   Очнулся он от того, что кто-то тряс его за плечо.
— Сев, ты чего?
   До боли знакомый голос. Сева открыл глаза. Рядом стояли Колян и Димыч, последний со стаканом воды в руке, будто хотел плеснуть ему в лицо. Оба были испуганы.
— Ты вдруг закатил глаза и… того. Мы так испугались…
   Сева попытался улыбнуться, но не смог. Руки предательски дрожали.
— Перегрелся, наверное, — попытался отшутиться Сева. — Или недопитие виновато.
— Если недопитие, так это мы исправим. Хочешь кваску?
Откуда-то появилась бутылка с квасом, и Сева сделал несколько спасительных глотков.
— Не обращайте внимания, — успокоил он друзей. — Сейчас пройдёт.
   Он бессовестно врал. Понимал, что пережитое во время этих невероятных перемещений останется с ним навсегда. Грёзы, оказавшиеся сильнее яви.
   С какой нежностью он теперь смотрел на беседку, накрытый стол, на своих друзей! Чтобы по-настоящему почувствовать вкус жизни, нужно побывать на той грани, что отделяет её от смерти.
   Товарищи, напуганные его припадком, ели медленно, словно чувствуя себя виноватыми.
— А где Шура?
— Какой Шура? — удивился Димыч.
   Сева хотел рассмеяться, но взгляд его упал на стол, где стояли три стакана, три миски, недопитая бутылка и еда: картошка, сало, огурцы, пирожки, солёные грибы в банке.
   Откуда взялись пирожки и грибы?
   Скрипнула дверь, и Сева увидел, как из дома выходит полная негритянка в цветастом платье и кофте.
— Вы долго ещё жрать будете? Оленей бы распрягли, бездельники!
— Настя, нам скоро ехать! Пока распряжём, снова запрягать надо! Ты бы за Севу побеспокоилась, он не в себе.
— Севе никуда ехать не надо.
   И тут же сменила повелительный тон на ласковый:
— Сева, иди в дом. Полежишь, легче станет. Я тебе чай с малиной заварю.
   Сдвинуться с места оказалось не под силу. Настя расценила это по-своему: подошла, нежно взяла Севу под руку и повела в дом.
   Сева шёл, словно его вели на казнь. Туда, где он побывал совсем недавно.
Ни одной негритянки, тем более свободно говорящей по-русски, в деревне не было.
И оленей в деревне не водилось.
   На крыльце он остановился — увидел тех самых оленей, запряжённых в добротную телегу с колёсами на резиновом ходу, словно от машины или мотоцикла.
   Настя уложила его на диван и пошла за чаем.
   Пусть это и не его дом, но всё же лучше, чем в расстрельной команде.
   Сева уставился в потолок. Нужно было понять, что стало причиной перемещений. Единственное, что он мог припомнить, — кольцо с девизом «Semper in motu». «Вечно в движении». Вот и додвигался. Кольцо плюс сильные переживания. Первый раз — когда Шура сказал про намордник. Второй — когда началась стрельба и он испугался за свою жизнь. Третий — когда осознал, что лучше умереть, чем стать палачом.
   Ему хотелось домой. Мало ли какие сюрпризы ждут его в этом мире, где вместо Шуры — темнокожая Настя.
   Сева вспомнил книжку про старика Хоттабыча и решил потереть кольцо, как Волька тёр волшебный кувшин. Думать при этом нужно было о доме.
   Он тёр, пока не вернулась Настя со стаканом горячего чая и малиновым вареньем на подносе.
— Малина от всех хворей помогает, — сказала она со знанием дела.
— Спасибо, — отозвался Сева. И тут его осенило: а что, если сильные положительные эмоции вернут его домой?
— Спасибо, Настенька! Ты готовишь лучше столичных поваров!
— Ладно тебе болтать. Захочешь ещё — принесу.
   Было видно, что комплимент пришёлся ей по душе. На сердце у Севы стало светло, словно все злоключения остались где-то далеко в прошлом.
   И в эту секунду мрак поглотил его.
   Сева стоял посреди большой комнаты. Слева и справа — ряды аккуратно застеленных кроватей. Около каждой — тумбочка. Рядом стоял куратор в длинном, почти до пят, плаще.
— Условия, как видишь, хорошие. Чисто, аккуратно, уютно. Расписание: подъём в шесть, полчаса на умывание и приведение себя в порядок, в половине седьмого — молитва, потом завтрак. Работаем с восьми утра до шести, пять дней в неделю. В субботу — короткий день, до трёх. Воскресенье — выходной. Вечерняя молитва — в семь, потом ужин. Отбой — в десять. Горячая вода — по выходным, прачечная — в первом корпусе. Телевизор по расписанию, интернет — тоже. Не курорт, но жить можно. Колечко давай.
   Сева нехотя снял с пальца кольцо и протянул куратору. Тот спрятал его в бархатный мешочек.
— Впредь наука: не подбирай, что попало. Нашёл — проверь, может, кто потерял? А ты сразу надел и вперёд. Легко отделался. Кончится срок — отправим, куда пожелаешь. Насчёт кольца — решим.
   Сева почувствовал, будто гора с плеч свалилась. На куратора он смотрел почти с нежностью. Тот понизил голос, словно боялся, что их подслушают:
— Ты не торопись. Пообщайся с народом, может, тебе другой мир приглянется, где житьё поинтереснее. Туда и отправишься. На месте никто не остаётся, все в движении.