По эту сторону молчания. 64. Вася

-К чему здесь, к Христу последняя «деталь»? Он ведь не голый.

-А вот к чему, - и Оконников показал взглядом на стол и на паску на нем.

-Ах, вон оно что. Что ж, может быть. Но… - он не закончил и, казалось, уронив голову на грудь, вновь задремал.

И здесь можно было бы сказать все, что, обозначив, не развил, для чего нужны примеры, но опять же – это значит повторяться и обязательно, увлекшись деталями, пожертвовать целым, он и так уклонился от главной линии, он и так, чтоб удивить, только так можно объяснить его философствования, сделал ход конем. Главное: что у них и у нас нет ничего общего.
 
-Как раз они, не мы, могут принять храм без Христа, его и до 62-года в нем было мало, почти ничего, а теперь и вовсе крикни, ответит эхо, оставалась этика, но и она уже размыта, да, что там размыта – вместо нее другое, а именно, толерантность, которая уже подготовила людей к иррациональному восприятию действительности. А дальше? А дальше приведут к власти антихриста, который будет управлять определенными методами, но его главная миссия будет состоять в магическом управлении (отсюда все эти колдуны из «Гарри Поттера»).

-О чем разговор? – спросил Вася, который тут появился, просто так, как бы в пустоту, только не для того же, чтоб ему ответило  эхо, а еще и главным образом потому, что он слышал, как Оконников, все больше распаляясь, перешел на крик, что для него характерно, и, наверное, мешал, и вопрос был задан не любопытства ради, нет – для того, чтобы отметить факт, мол, очень громко, и не один же он в квартире.

-Да так, ни о чем, - ответил Оконников, склонившись над тарелкой.

-Лонские приглашают в лес на шашлыки. Я сказал, что мы будем, - как бы мимоходом и между тем весь в лучах солнца заметил Вася, повернув голову к Варе.

-Какие шашлыки?! Холодно! Ты хочешь, чтоб Толик простудился. Я не разрешаю, - взвилась тут Тамара Андреевна.

-Тамара Андреевна, я не спрашиваю вашего разрешения.

-Ты ничьего разрешения не спрашиваешь, - резанула Тамара Андреевна. И здесь следовало ожидать, что будет шумно. Одним словом, история.

Галина Яковлевна и Александр Филиппович молчали. Они боялись, с одной стороны, вызвать недовольство у Васи, а, с другой, их вмешательство еще больше раззадорило бы Тамару Андреевну.

-Завтра обещают двенадцать градусов, - вмешался, как ударил по столу кулаком, Оконников.

Вася тут же досадно пресекся.

Он (Оконников) тянул время и еще не поставил жирной точки после последнего предложения своих томительных рассуждений. Тут бы ему все и сказать, чтоб сразу и чтоб была ясность. Но зачем?

Вася казался ему совершенным идиотом, из-за примитивных размышлений, которые ему случалось выдавить из него, хотя, казалось, имея большое пристрастие к конфетам, таким образом ублажив мозг сахаром, мог бы что-то вменяемое произнести, поделится этакой заковыристой идеей. Так нет и, если б вдруг Оконников, уже повторяясь, попробовал изложить свою мысль специально для него, то тот обязательно не понял его и, понятно, с ним не согласился бы. «Так он, так это мальчик двенадцати лет!И поэтому сладости! – восклицал он. – Для него авторитет – ничто». Ну, авторитет – это не про Оконникова. Он не претендовал на первое место. А, что касается Васи, так тот находился, именно в этом возрасте. Именно это в нем и раздражало Оконникова и Тамару Андреевну: разве он может быть мужем их дочери. Он такого же роста, не выше, что и Варя, в свадебном костюме, который продолжал одевать по праздникам, но теперь без пиджака в белой рубашке с галстуком, что выдавало в нем подростка с намеком на то, что немного времени и будет еще один Александр Филиппович, еще такой же беременный живот. Сейчас еще есть какое ни какое пьяное озорство в глазах, но его быстро сменит сонливое настроение, вялость полностью завладеет и движениями, и мимикой, будет та же лень в мыслях, уже сейчас их мало, уже сейчас мозг предпочитает экономию энергии работе, уже сейчас говорить с ним не о чем. У него и голова сдавлена в том месте, где мозг, как у Александра Филипповича, но не так чтоб совсем, не уродливо, и все же такое впечатление, что что-то не так, не как у Оконникова, по-другому, но это не страшно и есть некое благообразие в лице. А от Галины Яковлевны он унаследовал большую нижнюю губу, которая висит над подбородком, если ее не поджимать, и тут же появлялась та же властность, что и у нее, но комичная, потому что какой из него властитель. Он – мальчишка, не без того, чтоб покомандовать и, в некотором роде, самодур. «И трудно же, видно, живется с ним Варе»,- вздыхал, глядя на Васю, Оконников. Случалось, что он и Тамара Андреевна наседали на Варю, мол, согласись, он – плохой, сволочь. Она молчала, уставившись взглядом в воображаемую вещь ли, существо перед собой, но нередко вставала на его защиту: «Вася - хороший». Ну, что ж, хороший, так хороший.

В той сказке, которую сочинил для себя Оконников, ему не было места: он ни Иван-царевич, ни Змей-горыныч и не царь Далмат. «Какой-то он бесполезный», - решил о нем Оконников.

На кухне в электрический кофейник издавал звуки, похожие на удары молота. Начали убирать тарелки со стола.

-Ешь. У тебя полная тарелка, - сказала Васе Галина Яковлевна.

Высунувшись в дверь, Тамара Андреевна позвала Оконникова: «Петя, можно тебя?» - и таким образом развела их по разным углам, Оконникова и Васю.

На кухне были он, Тамара Андреевна, сюда с горой грязных тарелок заходила Галина Яковлевна.

-Порежь торт, - сказала она ему.

-Где нож?

-Вот тебе нож, вытерев мокрые руки о полотенце, она подала ему нож.- Только никого не зарежь. Ты сегодня злой.

Он считал, что и до этого учение Христа было извращено. Отсюда неслучайная «Легенда о Великом инквизиторе» Ф.Достоевского и вполне объяснимое недоумение Л.Толстого: «Почему христианские народы вообще и в особенности русский находятся теперь в бедственном положении».

Он говорил, что в христианстве больше Савла, а теперь еще Бергольо, чем самого Иисуса Христа. Там вместо любви – страх, мечты – организация, подавляющая ее, конфликта с церковью – подчинение ей. И поэтому обращался к славянским богам, что то же, что и  предки людей.  Иногда неосознанно, когда говорил: «Чур, меня», - где чур – отец, предок, в то же время, как бы следуя дониконовской формуле «отрок божий» (а не  «раб божий»),  предпочитая быть больше суеверным, чем христианином, даже – православным, хотя крестился и, случалось, становился на колени перед образами. Не видел ли (не чувствовал ли) он подсознательно в иконе идола, которому поклонялись язычники, что было то же, что воспоминание о предке?