За что бабам такая мука? продолжение

Ливневый дождь с грозой прошел чуть стороной. На удивленье за рекой пролил отвесно - рясно.  Смочил обильно землю, прибил слегка в остатке пыль… не здесь, где маялась Пятровна опершись на костыль, а в стороне. Замылив правый берег у реки, левады окропив, омыв кусты, он пеленой укрыл стожок у дома Нади,- Горемихи кумы.  Плеснул божественно не ересь с коромысла, а миллиарды крупных капель, в цвет слезы.
Гром сотрясал раскатами окрест, шуршал капелью сказочно в листве, танцуя на трубе, прекрасно пропитал всю землю вдоль реки, по правой стороне, где проживали скопом старики и Надя Фельдшер…  в меру от горы. А выше её дома   омут грозовой, в наклон могильные кресты, оградки и покой. При этом ливень удостоил чести жителей села, живших по ту сторону реки…где Сара к Мойше в род его вошла и   Симу родила. Хотя заслуги их не велики, им видимо брать черта за рога с руки.
 Маленькая речушка, приняла потоки в берега, наполнилась, на сажень отошла. Небесной жидкостью омыты и леса, размыта проторенная тропа, журчащие потоки все текли, неслись взбешенно с крутизны горы.  В оврагах вымывая глинозем и прочий хлам, размыла вербный холм.  Торчащий хвост противопехотной мины напоминал о страшной мощи…силы.  Деяние- ничтожность человека, не совестливых рода упырей. Осадок войн, «подарок» страшный призрачного века, с останками людей.   
Речушка, извиваясь скользнула в густую поросль плетневой лозы, исчезла, показалась средь зелени нескошенной травы, и в меланхолии омыв мои стопы, укрылась пеленой дождя.  В зарослях кружев, цветущих хмеля, ракит листвы и куманики – гжели, в миг успокоилась любя. Певчие птенцы и говорливые сороки, укрылись в зарослях, ракитной поволоки… ждали момент.    Когда туч сей эквивалент, с раскатом грома, молнии за горой, к дубовой чаще отойдет…найдет приют- покой. 
Три капли достались и Пятровне от дождя …на левой стороне реки грехов побольше чем огня.  Вот и лишил их радости всевышний, не удостоил греховодников поливом, а так, для приличий брызнул кое как…- мол помню все проделки -нечестивцы. Взирайте и терпите… «отче наш!».
Две капли от дождя …слезинкой прокатились по лицу Пятровны… это ли стезя. С раскатом грома куры в страх спасаясь, кудахча кувыркаясь, удивляясь…бросились в россыпь под навес. Утки напротив, крылья до небес, как бабы распушились, хлопали крылами, клювы приоткрыли…склонив головушку, щавелёк щипали и в нетерпенье ждали всемирного потопа от дальнего раската грома… гром выше, без дождя.
Пятровна голову задрав, губой слезу небесную поймав, отвесила не радостно поклон на несколько сторон. Накинула гримасу на лицо, с последней каплей время теребя…поправила у лифчика седло… радуясь, в остаток брызг дождя смакуя лож и дурь российского вождя. 
 Приторочив зад к плетёному плетню, о вечном размышляла на ходу… былом… жалея падших во грехе… попавших будто кур во щи, суетно в темноте.
 Прикинув к носу хрен, шагнула в стремена… и в полной темноте маразма, к истине пришла: - вернулась и обратно, к выводу, что ушко малое иглы … и вследствие чего, нить жизни рвется ненароком от дали старины. Не каждому дано в то ушко проскользнуть…Судьба хиреет, мы стареем… нас можно гнуть, чтоб сладость умыкнуть. Присовокупив мысль к височной левой части мозга, сделала прогноз и вывод: - Все это мелочь, щелочь глаз не ест … и радуясь, что это не конец.  Как хочется бабенке согрешить…кого-то страстно полюбить. Искорку любви от света отщипнуть… аж сердце защемило, вот беда, а ветер все скворчит, те годы теребя. Посыл без тумака от мужика. От милого кривого, косого - хромого… но от мужика… который тебя любит без ума. Ведь яблочко на блюдечке судьба не поднесёт. А поднесет… красивое на блюдечке без обихода, быстро усыхает, вянет наперед. Особенно в те будни… без конца. Любовь, как та гроза, пришла, или прошла... осадок лишь остался. От боли за грехи, за тяжкие грехи… с совестью мужик расстался… а любовь? Тяжесть, непомерная стезя… с ней тяжело, а без неё тошной, осадок горче. Хоть в петлю лезь. Вздохнув домыслила: - От сладости и жизнь горька. От горечи не долго до греха. Как много сладости в эфире и вод в кефире…, как в фоновом сортире…- тяжело дышать. А как при этом бабеночке рожать? Сам черт не разберет, и боже не поймет…- зачем козлу седло и хвороста беремя.
А кто это раненько по пыли скачет и тело под одеждой мокрой прячет. Подслеповата стала. Ворота надо открывать… а то дурная без прыща, как камень из праща, сама в уме умчится от меня, мимо с гонором проскочит и новость унесет в небесные края. Курочка торопится как кочет…  хочет ясность донести, чтоб вовремя яйцо снести и мусор подгрести.
Горемиха явилась своим ходом, «приплыла», с Мойшей пароходом. Шаркая подковами сапог, у стареньких ворот Пятровны, сделала блаженно реверанс,- крутнула задом в полу- вальс…попятилась назад. На время замерла, как Швейк, солдат на земляном плацу, в открытую калитку топая вошла, печатая свой бабий шаг. Приставила ладонь к виску, кобылою заржала.
Пятровна радостно пропела -Ты чай того? ... с катушек видимо слетела, иль села на него. От блажи сорвалась и полетела…- вот чудеса. Зачем приперлась, в такую рань   с громом за одно? Сапоги   немного давят, небось в мозолях жмут? и ржавый старый гвоздь пяту твою буравит?
Горемиха лихо вытащила из сапога костлявую ногу, пятки показала «богу». Дав понять: - сапоги для нее, что Хведора огромные колоши… в одном вдвоем можно стоять.
Бронясь не злобно, поминая мать, Пятровна выразилась кратко: - «Больных людей нам не понять!»
- Сегодня, уж десять лет, как Гриши нет. Сколько слез моих пролилось. Уж хотела однажды руку на себя наложить…да вовремя одумалась.  Решила не горевать … а чаще его вспоминать. Давай Гришу помянем… я принесла закусь от добра и магарыч. Давай устроим кич. Давай подруга вздрогнем, да Гришу вспомним. И мне надобно с тобой потолковать о наболевшем. Юность вспомнить. Тогда было все иначе. Солнце светило ярче, и мы… кровь с молоком…с пылу жару, любили до упаду. А нынче? Что деется, скотину опасно выпускать пастись. Того и гляди телочку попортят.
Пятровна дивилась, как эта мандавошка про все уже прознала. Я не гу-гу. Из наших? - нет болтливых на язык, никто не проболтался. Да и зачем семью срамить? Теща Мамона баба резвая… без нужды свое не выдаст, помет не съест…
  Горемиха наклонилась и зашептала Пятровне на ушко: - Хфельшер Надя, кума моя, мне на ушко шепнула. Квит со свиньей дело имел. Явился к ней среди ночи, как боров страдающий ревет. Мол помоги, на вилы случайно ночью напоролся. Она трусы у него приспустила…рану посмотреть. А у него все хозяйство в свинячьем …как помягче сказать…- в кале. То бишь в гумне.
- Как она смотрела сзади и увидела его перед?
-Да она с боку к проблеме подошла. Оценила и хозяйство… мало ли что. Говорит: вонь такая, маска не спасет. Свининой на версту несет. Она сразу смекнула: - соитие, скотоложство. А виду не подала. Раны промыла, пластырем залепила. поставила укол… он и убёг.
А он пьяный, тебя все поминал, и о чертях в твоем дворе. Сегодня идет к Нади на перевязку, зад отвесил, носом шмыгает, о палочку опирается, народ дивит. А народ с вопросом. Чьи ненароком вилы Квита зад нашли?
-А народ причем?
-А как же, Надя шепнула… сегодня Квит на осмотр приходил. После осмотра пригрозил…чтоб о том, ни «гу – гу» …а то снасильничает. А Надя не против. Но сама понимаешь, у Квита… никакой гигиены. Его в бане с кислотной щелочью надо мыть, чтоб на человека стал похож. А она не против. Вот только догадка мешает. Неужто правда?
-Врет твоя Надя.
-Да и свинья сильно в ту ночь визжала. Чья? – вот вопрос. Надежде Кузьминичне с той стороны реки видней. Ей показалось… или у тебя, или у Мамона. А я смекнула: у Мамона боров, а у тебя… свинью теперь под нож…
-Чего только не наговорят… напраслину. Разувайся и что есть в печи на стол мечи. Хорошо летом, стол во дворе, табуретки на месте. Лук, редис рядом. Чего человеку для счастья надо.
Горемиха покачала головой -У бога под боком, такое твориться, такое… а твоя свинка вдруг от Квита понесла, к зиме опоросится… Вот чудо будет. Горемиха от своих слов пришла в восторг, и так расхохоталась, что переполошила весь Мамона двор. Смеялась так, как никогда прежде не смеялась… со слюной, в захлеб, на время позабыв зачем сюда пришла. Радость вскружила бабе голову. Она не переставала повторять: - Опоросится двенадцатью свинушками- квитами. Лицом в него, а тело поросячье. Вот комедия будет…

Мамон вышел на крыльцо, закурил. Череду выпущенных из рта колец ветерок нанизывал на смех Горемихи и Пятровны. Бабы о чем-то брехали и веселились, хохотали до слез. Даже кот Мамона насторожился, удивился, впервые услышал настоящий бабий смех.
А тут… даже одноглазый петух «Жига» / Пятровна называла его «пират» / от радостного смеха возбудился. Между смехом и ку-ка-ре-ку пытался пристроится к молоденькой утке. Получив ударом клюва в шею, стал обихаживать селезня. Их идиллии помешал породистый индюк. Булькая, свесив на четверть отросток, распушился и с умыслом клюнул петуха в зад. Напоминая, что у каждой птицы свой интерес.
Пятровны свинка почувствовала знакомый «аромат» … взвизгнула, давая понять Мамону, что она его помнит.
Страх неожиданно охватил Мамона. Совесть с каплей пота возвращалась. В душе и голове образовавшийся затор стал рушиться, мусор понесло…лед стал таять. И соленые слезы сами полились по загорелым, небритым щекам. Как так? ... ведь мы с Колей горбатым не склонны к чертовщине. А тут такое. Горемиха не зря, ни свет, не заря причалила худой баркас к Пятровне…- все не спроста. Приблизившись к забору, в дырочку осмотрел Пятровны двор, оценил… что? где? когда? Понял, бабы за столом под вишней… пьют и зубоскалят, мех мнут. Наверное, обсуждают и меня. Приложив ухо к дыре забора, услышал такое, что от изумления его лохматые брови оказались на затылке.  Неведомый ночной черт…-это Квит!   Вот дела. Надобно с ним встретиться, обсудить каверзный, интимный процесс. А зачем? Дельце щекотливое. Пока все дороги ведут к нему. Нам с Колей спокойно. С чего все началось? Вот вопрос. Когда и почему у меня начались глюки? И почему разом нас странно куда-то понесло. Схожу к Калмычки.  Посмотрел на топор, топорище. Стыд какой…  топорище сломано. За одно спрошу, у неё видел бревешко березовое … может одолжит на ручку.
Калмычка, как будто ждала его. Бросилась в ноги. - Мамон не губи. Не бери грех на душу. Виновата, перепутала все по дурости и недогляду… вот вам одна с дурью бутылочка и досталась.
У Мамона нервно задергалась рука, затрясся и топор. -У тебя кто кроме нас брал самогон?
-  Квит. Налетел как петух…не здравствуй, не прощай. Повалил на пол и того… от счастья, радости или обиды… когда надо, его не докличешься. А тут снасильничал… с лету и в аллюр. С дурью и ему одну подсунула.
-Так-так, все ясно. Еще кому?
- Горемиха приходила, на поминки две взяла. Она с придурью, ей с дурью и дала. Мамон и забыл по какому случаю в его руке топор. Вспомнил… Ах, да! У тебя березы, ольхи иль дубового полена не найдется для ручки топора.
Калмычка, встав с колен… Бери, что во дворе найдешь,- все твое.  Тебе может чарку мировую налить? Мамон поморщился, но согласился. Хозяйка налила с полстакана самогона. Чистый спирт, еще не разбавляла. Подала огурец и ломоть хлеба. Пей и не серчай, мы же соседи. Мамон выпил, крякнул отщипнул кусочек хлеба зажевал. Калмычка засуетилась… - может ещё?
-Только ради мира. Мамон выпил и хотел уходить. Но хитро - мудрая Калмычка как змея около него, грудью трется и шепчет в ухо. -Скажи Мамон: Не уж-то свинка лучше бабы? Мамон от вопроса змеюки, ошпаренным выскочил из дома, оставив топор и мужскую честь. Его морозило, как в стужу.
 А бабы под солнцем, пошли в разнос, разбушевались. Метали стрелы молний в проходящих прохожих. Сквернословили, как некогда по пьяни Квит. Пятровна пыталась мелом нарисовать ромашку на заборе. Горемиха вырвала из рук её мел нарисовала огромный фаллос. Обе изумились размерам.  Горемиха была недовольна. Подрисовала два кольца и рядом, как Остап Бендер обрисовывая свою тень, нарисовала мужика на свинье. Отдалилась любуясь произведением… и вдруг встав на колени расплакалась. Гриша, где ты родной. Слышишь ли ты меня. Тут такое происходит… ****ство от верха до низов. Я сама превратилась в кляксу, судьбы чужой,- иной…
Пятровна забрала у неё мел и живо нарисовала козла на заборе. Отойдя метров на пять, став на четвереньки ...  бросилась с рисованным козлом бодаться.
Мамон взъерошенный явился в свой двор. Вот сука, все знает. Как быть? Его мысли перебил необычный стук, от которого его забор задрожал и накренился. Опять глюки. Вот сволочь, и здесь обманула. Надо проверить. Приставил стремянку к забору, пошатываясь встал на третью ступеньку и посмотрел, что там деется?
По ту сторону забора …две бабы –дуры на карачках бились головами в забор. Слава богу Калмычка не наврала…- это не глюки. А две старухи пошли в разнос.

К северо-востоку от села, средь   молний блеска в горизонте… в раскатах грома не спокойно прозябал   грешно- венценосный, антикварный Квит. Несносный на язык, искал причину и врага… отсчитывал, наматывал срез ночи грешной на рога, а время на себя. Прокручивая каждую минутку… что помнил, нити рваные вязал в клубок…пытаясь заглянуть, и оценить тот миг в ночи. Глазищи выпучив взирал в астральный немощный глазок. Отматывал клубок не скоро, поминутно…  пытался вспомнить. Помнил очень смутно … соитие, мираж в ночи, он на свинье…как будто бы во сне и вилы в жопе. Кто мог ужалить вилами меня? Не уж-то сатана? Прошедшему в глазок пытался пьяным оком посмотреть и оценить… по недосмотру шило в жопе, в итоге молний свыше, сечет его   распаренная плеть. Раскаты грома в горизонте, а он не чувствует земную твердь.


               
                продолжение