Во что обуто детство

- Я их не сниму! Ни за какие коврижки! Ни за любовь, ни за деньги на мороженое!
- Откуда ж ты такого нахватался-то, а?
- Не скажу!
- Ну и не надо, я и так знаю, что ты опять у соседа в сарае околачивался. Сколько раз тебе говорить, чтобы ты туда не шастал?
- Всё равно буду! - Дую губы я и, поражаясь собственному нахальству, добавляю, - Всегда буду ходить!

   Мать, словно осматривая выщипанные рейсфедером брови, воздевает глаза к небу, и вздыхает, покачав головой:
- Ты весь в отцовскую породу. Как же я ненавижу это ваше фамильное упрямство...

   После её слов становится ясно, что дерзость моя останется без обыкновенного возмездия, и ремень задержится ещё ненадолго на своём месте промежду галстуков отца, опутанных бахромой разноцветных поясков матери. Не веря в то, что меня даже не заставят стоять в единственном свободном углу комнаты, с которого временами мне выпадало усердно сколупывать ногтем вкусную жёлтую побелку, я тихонько направился к выходу. 
  Мать строго поинтересовалась:
- Ну, и куда это мы опять? К соседу?
- Да! - Ответил я, глядя ей прямо в глаза.
- Надо же... - Протянула мать и добавила, - Только ты не надейся, что я позволю ходить тебе по улице неряхой. И завтра же избавлюсь от этих кошмарных сандалий... Сил моих больше нет, смотреть на это безобразие!
- Нет! - Запротестовал было я, но мать оказалось непреклонной, - Учти, - добавила она, - я выкину эти лапти в помойное ведро ночью, когда ты ляжешь!
И не иначе, как чтобы подчеркнуть причину моего ничтожества, она остановила взгляд на том, во что я был обут.

- Тогда... тогда я больше никогда не буду спать! - Мой возглас, горячий, как и щёки, застал мать врасплох, посему, воспользовавшись её замешательством, я пообещал, - Или нет, я лучше буду спать прямо в сандалиях!
- Ну-ну... - Угрожающе покачала головой мать и удалилась на кухню, оставив меня наедине с неказистой обувкой.

   Немного испуганный, я поглядел себе в ноги. Снову ярко-красные, сандалии давно сбросили личину и имели приятный цвет подтаявшего в руках шоколада. Их кожа и впрямь истёрлась, но никакой обуви до и никогда уж после не удавалось столь же бережно охватить каждый мой пальчик, не стесняя его. Толстая подошва из нескольких слоёв грубой кожи знавала каждую кочку во дворе, любую ямку по дороге в детсад и тот длинный водоотвод по пути к бабушке, о который я не раз спотыкался.  К тому же, верх сандалий был украшен прекрасными дырочками, похожими на цветочки, в которые засыпался тёплый песок и приятно затекала дождевая вода.

...За день я так набегался, что вечером совершенно позабыл о своей угрозе никогда больше не спать, а наутро не нашёл своих сандалий. Рядом с кроватью стояли чисто вымытые матерью их огрызки, - без пяток и застёжки.
- Я подумала, раз уж ты так привязан к ним... - Заходя в комнату, улыбнулась мать, но осеклась.

   Босой, я стоял у окошка и плакал вослед детству. Оно уходило от меня, обутое в те самые, протёртые до земли, сандалии. Уходило насовсем.

- Я же не знала... - Мать подошла ко мне сзади, положила руку на плечо, но я сбросил её и ответил довольно сурово:
- А надо было знать. - И упал лицом в подушку, чтобы больше никто и никогда не увидел моих слёз. Взрослым ведь не след плакать, - ни после, ни теперь.