Портрет поэта

Как сейчас вижу: у Демидовского столпа в темном пальто, солидный такой, стоит поэт
 Марк Юдалевич и читает свое короткое стихотворение:
Ах, годы, годы, вы куда шагнули!
Острить осталось, горечь затая:
два старика сегодня в Барнауле -
извечный столп Демидовский да я.
Но, к сожаленью, я, отнюдь, не вечен,
и, очевидно, скоро смерть приму,
тогда, гранитные сутуля плечи,
стоять ему придется одному.
Увидел и услышал я это по телевидению, стихотворение сразу запомнилось и глубоко запало в душу:
«...извечный столп Демидовский да я».
Кто, кроме поэта, может так метко «выстрелить» - выразить свое неразделимое единство с городом, любовь к его истории? Наверное, любой из старожилов, любящих свой город, мог бы подписаться под этими строчками. Я был в восторге. В это время я уже знал поэта Марка Юдалевича, мы были близко знакомы, и даже больше - во время написания портрета поэта общение наше переросло в дружбу. Я позвонил Марку Иосифовичу, чтобы выразить свои чувства, свое восхищение. Он был очень рад моему звонку.
Марк Иосифович любил Барнаул, любил Алтайский край. Здесь прошли его детство, школьные годы, юность. Отсюда он уехал на учебу в Омск, сюда вернулся с фронта после Победы. Всю жизнь писал он о городе, о его людях, о войне, об Алтае. Все его творчество пронизано глубокой любовью к Барнаулу, к его истории: поэмы «Иван Ползунов», «Крутояры», повести «Пятый год», «Голубая Дама», пьеса «Так добывалась правда» о легендарном партизанском главкоме Ефиме Мамонтове, множество стихотворений. Писал искренне, талантливо, задушевно. Писал, не выдумывая, писал о том, что хорошо знал, что сам пережил:
Я не с чужих рассказываю слов:
я рыл окопы, грелся у костров,
спал на шинели крепче, чем в постели,
 и слушал пули, как они свистели.
Марк Иосифович был умным, талантливым, честным человеком, признанным и глубоко любимым поэтом. В этом я убедился, общаясь с ним. Мы много беседовали: он рассказывал о своих предках, о друзьях-однополчанах, о школьных друзьях, о поэтах, с которыми дружил. Как хорошо, без чувства зависти, которое порой бывает и у писателей, и у художников, отзывался он о поэтах: Леониде Мерзликине, Геннадии Панове, Борисе Капустине, Владимире Башунове. С теплотой отзывался он и о Сергее Сороке, не очень-то жалованном литературной братией.
В беседах с Марком Иосифовичем шла речь и о трагических днях в жизни Иосифа Бродского, Бориса Пастернака, Александра Исаевича Солженицына. И чувствовалось, вспоминая эти судьбы, он нисколько не кривил душой, говорил правду, не задумываясь о том, красит это его или нет. Сложным было время и для поэта Марка Юдалевича, когда он попал в опалу и был обвинен недалекими властителями в космополитизме. Я как-то спросил Марка Иосифовича: не думал ли он когда-нибудь уехать из страны? «Были у меня, Иван Моисеевич, приглашения. Но подумайте, что бы я делал вне России? Я еврей разве что только по крови, а по-настоящему я ведь воспитывался на «русской печке», всю жизнь впитывал русскую культуру, русскую историю. И о чем бы я мог там писать?» - очень искренне ответил писатель.
«Знаете, Иван Моисеевич, как я впервые пристрастился к истории края?» - И Марк Иосифович начал рассказывать: «В школе у нас был преподаватель Порфирий Алексеевич Казанский, умнейший и талантливейший человек. До революции дважды избирался депутатом Городской Думы. Он писал рассказы, пьесы, фельетоны, вел переписку с известнейшими людьми, был знаком с писателем Георгием Гребенщиковым. Впервые о Иване Ползунове я услышал от Порфирия Алексеевича».
Марк Иосифович рассказывал о Гребенщикове, о Потанине, о Ядринцеве, о Семенове Тян-Шанском. Все они в разные годы посещали Алтай, писали о нем, хорошо отзывались. Рассказывал о Федоре Михайловиче Достоевском, который, проезжая через Барнаул к месту ссылки, останавливался у барнаульского купца и впервые читал здесь свои «Записки из Мертвого дома». Рассказывал о том, как Федор Шаляпин, прочитав роман Гребенщикова «Чураевы», воскликнул: «Горжусь, что я русский, и сожалею, что не сибиряк!» Эти слова Марк Иосифович произнес с радостной улыбкой: дескать, вот какие мы - сибиряки.
«Мое первое стихотворение, - рассказывал Марк Иосифович, - было напечатано, благодаря Порфирию Алексеевичу Казанскому. Я прочитал это стихотворение, ему понравилось, и он отослал его в газету «Красный Алтай». Я об этом не знал. Прихожу домой, а мама говорит: что же ты, отослал стихотворение в газету, а нам ничего не сказал? Показывает газету с моим стихотворением. Вот какие были отношения. Когда Порфирия Алексеевича арестовали, я был уже студентом, учился в Омском пединституте. Переписку Казанского забрали, рукописи - стихи, прозу - не взяли. И он наказал дочери, чтобы она все это передала мне. Зоя Порфирьевна после войны передала мне эти рукописи. Я все это перечитал, а потом передал в литературный музей школы № 27».
Марк Иосифович, вспоминая интересные моменты в жизни, много рассказывал о школе, институте, о войне. Рассказывал интересно, увлеченно, вспоминал важные события, вспоминал подробности.
Рассказывая, он называл имена, даты. Я с интересом слушал и думал: какую же надо иметь память, чтобы так вот все помнить и так увлекательно рассказывать!
Мне нравились наши беседы, и как-то я спросил Марка Иосифовича: а что, если я однажды приду с репортером, который снимет на кинокамеру и запишет наш разговор? Согласие писателя было получено, и запись такая состоялась. Сейчас можно признаться: думал я тогда о том, что никто на земле нашей не вечен. Пройдет какое-то время и Марка Иосифовича не будет с нами, а мне так хотелось оставить на память его приятный говор, его глаза, улыбку, вновь увидеть и вспомнить наши добрые отношения. Просматриваю я теперь эти драгоценные кадры, и вновь звучат его слова:
Но, к сожаленью, я, отнюдь, не вечен,
и, очевидно, скоро смерть приму,
тогда, гранитные сутуля плечи,
стоять ему придется одному.
Никто из нас не вечен. Марк Иосифович ушел и осиротел город, осиротели мы, оставшись без этого удивительно доброго и честного человека, поистине большого писателя. И стихотворение это теперь звучит в моем сознании, как слово прощания поэта со всем, что так любо и дорого ему было.
Сейчас, вспоминая то далекое время, когда я впервые увидел поэта Марка Юдалевича, думаю: судьба подарила мне большое счастье - быть рядом, дружить с этим удивительным человеком.
Было это в Доме культуры поселка Южный, где проходила встреча с писателями. Встречи такие часто устраивали на производстве в годы советской власти. Работал я тогда на заводе «Ротор». Не припомню, кто еще был из писателей, а вот Юдалевича запомнил. Среди других в президиуме сидел молодой мужчина с приятным, я бы даже сказал, красивым лицом; волнистые волосы, приятная улыбка, какая-то загадочная и притягательная. Время от времени он что-то записывал. И мне тогда почему-то подумалось: вот это и есть настоящий образ писателя. Это был поэт Марк Юдалевич. Писатели что-то говорили, читали стихи. Марк Иосифович тоже читал:
Живет в селе колдунья -грозная старуха.
- Если только дуну я -навсегда присуха,
если только плюну я -навсегда разлука.
Дам больному зелья, подниму с постели,
 скажу одно слово, занедужит снова...
Потом читал стихи о войне. Что читал, сейчас не вспомню, но было интересно и слушать, и наблюдать за этим симпатичным человеком. Я тогда и не думал, что когда-нибудь буду с ним близко знаком и дружен.
После работы я ходил на занятия в Народную изостудию к известному художнику и педагогу Алексею Васильевичу Иевлеву. Начинал первые шаги в оформлении книг, сотрудничая с Алтайским книжным издательством. Мне тогда доверили оформить небольшой поэтический сборник Марка Юдалевича. Назывался он «С улыбкой». До этого я несколько раз встречал Марка Иосифовича в издательстве, вот тогда и вспомнил встречу с писателями в ДК. Мое первое впечатление оправдалось: у писателя действительно была очень приятная улыбка. Я задумал поместить на второй страничке обложки фотографию улыбающегося автора, а по периметру фотографии - название сборника «С улыбкой». Задумку мою приняли, оставалось только найти нужную фотографию. И я обратился к писателю. Марк Иосифович любезно пригласил меня домой. Перебирая фотографии в альбоме, я видел взросление человека, превращение его из мальчишки в настоящего писателя. Я подобрал подходящую фотографию, и мы разговорились.
Говорили о художниках. Думаю, тема эта была затронута писателем неспроста: возможно, поэту захотелось узнать, что за птица этот начинающий художник, которому доверили оформление его книги. Марк Иосифович задавал вопросы и внимательно слушал. Вспоминаю, как умел он разговорить собеседника. Сказывался большой журналистский опыт. Я был молод и, как сейчас понимаю, наивен. Наверное, наговорил тогда много глупостей. Но, на мою радость, сборник стихов «С улыбкой» был издан в моем, как теперь оцениваю, весьма скромном оформлении.
С памятной встречи прошло много лет. Я окончил Дальневосточный институт по специальности «Живопись». Стал участвовать в выставках, которые проходили в Союзе художников нашей Алтайской организации. Писал портреты, в том числе, портреты писателей Петра Бородкина, Георгия Егорова, Василия Гришаева, подумывал и о портрете Юдалевича. Однажды, при встрече с Марком Иосифовичем, набрался смелости и предложил написать его портрет. Марк Иосифович любезно согласился. Это было в 1997 году.
Писать портрет писателя было для меня большой честью. Марка Юдалевича по праву называют патриархом алтайской литературы. Он долгие годы возглавлял краевую писательскую организацию, работал с начинающими молодыми поэтами, был главным редактором альманаха «Алтай», участвовал в создании и был главным редактором журнала «Барнаул». Работали мы в кабинете Марка Иосифовича, он позировал, сидя за письменным столом. Часто отвлекался на телефонные звонки. Звонили писатели, деловые люди, звонил он сам. Помню, очень вежливо спрашивал: «Иван Моисеевич, можно я на минутку-две отвлекусь? Позвонить надо. Администрация города перечислила деньги на журнал, а они, уже много времени прошло, до сих пор не поступили на счет». Звонил, выяснял, а после мы еще некоторое время обсуждали ситуацию. Это, конечно, отвлекало от работы, но не мешало. Все происходило очень естественно, кроме того, чувствовалось взаимное удовлетворение от общения друг с другом.
Сейчас я понимаю: все шло от писателя. Он, как никто другой, умел создать приятную атмосферу. Шутка, интересный рассказ - мы оба смеемся. Помню, заговорили о «Голубой Даме», он тут же вспомнил и рассказал случай, который произошел с Владимиром Николаевичем Бавариным, тогдашним мэром Барнаула. Тот однажды задержался на работе допоздна и, находясь в кабинете, вдруг услышал шелест платья, шелест доносился из коридора мэрии. А по Барнаулу, после второго издания повести Марка Иосифовича «Голубая Дама», ходила легенда о том, что дама ночами ходит по дому, в стену которого она якобы была заживо замурована ревнивцем мужем (именно в этом доме располагалась мэрия), по саду, иногда играет на рояле. По русскому поверью, говорил Марк Иосифович, человек, заживо погребенный без покаяния, ночами выходит из могилы... «Баварии, - рассказывал с улыбкой Марк Иосифович, - не из робкого десятка. Он тут же решил удостовериться: так ли это на самом деле? И обнаружил голубей в вентиляционном шкафу. Они свили там гнездо и время от времени шуршали крыльями».
Рассказывать Марк Иосифович умел и любил, вспоминал интересные случаи из своей жизни. Заговорили о романе «Адмиральский час», и Марк Иосифович рассказал о встрече с Анной Васильевной Тимиревой - гражданской женой Александра Васильевича Колчака. Рассказывал подробно о том, как она вначале неохотно его приняла, но, прочитав добытое писателем в Омском архиве письмо, написанное Колчаком и не дошедшее до нее, с благодарностью стала отвечать на многочисленные вопросы.
М. И. Юдалевич хорошо позировал. Я увлеченно работал, то и дело, вглядываясь в писателя: умный взгляд с хитринкой, добродушная улыбка; время от времени Марк Иосифович брал ручку и что-то записывал. Вот и хорошо, думал я, и он не теряет времени даром, тоже работает. В перерывах гостеприимная Галина Юрьевна угощала нас чаем. Помню, как-то Марк Иосифович заметил, что любит огурцы. «Какие, - спросил я, - маринованные?» - «Любые», -ответил Марк Иосифович. На следующий день принес ему маринованные огурчики. «Вот, Марк Иосифович, это гостинец от моей Светланы». Марк Иосифович с благодарностью принял гостинец, тут же стал аппетитно хрустеть огурцом и благодарить меня и Светлану. Мне, признаюсь, было очень приятно.
За окном стояла летняя жара, в кабинете тоже было очень жарко, и я попросил у Марка Иосифовича разрешения снять рубашку. Так я оказался до пояса обнаженным. Кабинет не большой, и работал я, сидя на стуле, отходить было некуда: сзади - окно, передо мной - угол стола, за которым сидел Марк Иосифович, поэтому приходилось то и дело подниматься со стула, откидываться назад, чтобы видеть работу чуть издали, иногда радоваться, если мазок-другой получались удачными, иногда огорчаться. Это обычное состояние художника во время работы, а вот для пытливого взгляда писателя, наверное, выглядело все это довольно забавно. Марк Иосифович продолжал хитровато улыбаться, иногда лицо его становилось серьезным, и он время от времени что-то записывал. Меня такая ситуация устраивала, я не спешил, работал долго. Когда модель интересная и хорошо позирует, хочется сделать больше. Правда, надо признаться, не всегда это получается, но что делать, так уж устроен художник -вечная неудовлетворенность, а желаниям нет предела. Марк Иосифович все это видел и не только - он читал мое душевное состояние, словно с листа. Читал и, как я теперь знаю, писал мой портрет. Портрет писателя еще не был закончен, а Марк Иосифович уже читал посвященное мне, только что написанное стихотворение «Художник»:
Он - то тоскует, то -рискует,
то - на земле, то - в небесах,
и я, покуда он рисует,
его стараюсь написать.
 С усами и седой бородкой,
чуть лысый и слегка лохматый,
порою злой, порою кроткий,
как будто в чем-то виноватый.
И улыбается - доволен,
сжимает радостно кулак,
и вдруг кривится, как от боли:
не так, не так, совсем не так.
Вот отбегает от холстины
и подбегает без конца,
из точек, клякс, коротких линий
он лепит пластику лица.
Все для него работа застит:
в ней быт его и бытие,
на то - он, видимо, и мастер,
чтоб душу вкладывать в нее.
Но далеко до главной точки,
мучений много впереди.
И крест на тоненькой цепочке
по голой мечется груди.
- Браво! Браво! - воскликнул я.
Восторгам моим не было предела: это было и образно, и правдиво. Поэт, со свойственной ему хитринкой, улыбался. «Да, - подумал я, - на то он, видимо, и мастер, что написал мой портрет раньше, чем я его». Мне было приятно, подумалось: я обязан написать его не хуже. Тем временем моя работа тоже продвигалась, а когда портрет был закончен, поэт поблагодарил меня. Он был доволен. Стоит заметить, он и раньше высказывал свое удовлетворение моей работой. Утром, когда я приходил и мы готовились к очередному сеансу, он весело сообщал: заходил такой-то, смотрел неоконченный портрет, хвалил. Однажды сообщил, заходил писатель Иван Кудинов, сказал: хорошо, видно, что портрет мастер пишет. «Ну, - отвечал я с радостью, - если Кудинов так сказал, стоит поверить, он знает толк в живописи, о самом Шишкине книгу написал». Так от сеанса к сеансу, в беседах и встречах открывались мне и характеры алтайских писателей, и страницы истории нашего края, уж, что-что, а историю родного края Марк Иосифович знал, как говорится, от и до.
С детства Марк Иосифович был очень дружен со ставшим впоследствии известным писателем-краеведом Петром Антоновичем Бородкиным, они даже в одном классе учились. Когда я писал портрет Петра Антоновича, он говорил мне: «Марк Иосифович - большой талант, знаток истории. Он одно время часто захаживал ко мне в архив, Ползуновым интересовался. Потом написал поэму о Ползунове».
Говорить с Марком Иосифовичем, слушать его - было истинным удовольствием. Рассказчик он был удивительный, память - уникальная: даты, имена, события - все знал наизусть.
Портрет Марка Иосифовича был представлен на краевой выставке. Теперь он хранится в Государственном художественном музее Алтайского края. А у меня после того, как я узнал этого интересного человека более глубоко, появилась новая задумка: написать его портрет в ином композиционном решении. И мы условились через некоторое время встретиться у меня в мастерской.
Встреча такая состоялась, правда, не так скоро. Занятость поэта не позволяла приступить к работе, что называется, по горячим следам. Приходилось то и дело встречу откладывать. Я уже стал терять надежду. Марк Иосифович не отказывался, но... как всегда мешали нашей встрече его неотложные дела. Я понял, если не предпринять решительных действий, ничего не получится.
И вот мы - в мастерской. Здесь я - хозяин: нет отвлекающих телефонных звонков, нет бесконечных посетителей к главному редактору журнала «Барнаул». Но я был ограничен временем: у меня был всего один сеанс. Задача сложная. Пришлось «мучить» писателя весь день. «Мучить», наверное, слишком сильно сказано, потому что Марк Иосифович оставался все таким же добродушным и веселым. Выходит, я устроил ему своеобразный выходной. Позировать художнику - дело трудное. И я очень признателен писателю за понимание, за честь, оказанную мне. «Тот портрет хорош, а этот - лучше», - так отозвался Марк Иосифович об этюде. Я экспонировал его на краевой выставке, посвященной двухсотлетнему юбилею
А. С. Пушкина, а потом подарил портрет Марку Иосифовичу.
Дружба с писателем продолжалась: мы перезванивались, иногда я заезжал к нему. «Заходите, Иван Моисеевич, всегда рад с вами поговорить», - часто слышал я от него. Библиотека моя пополнялась его новыми книгами с дарственными надписями. В знак благодарности и дружбы я написал и подарил ему портрет его внучки, порадовал писателя и его близких. Очень хорошо отзывался о портрете сын Марка Иосифовича Борис.
Сейчас, когда нет уже Марка Иосифовича, я особенно остро осознаю, как мне повезло. Я благодарен судьбе за то, что довелось мне быть близко знакомым с этим мудрым, скромным и душевно щедрым человеком. Благодарен ему за доброе и по-отцовски теплое отношение ко мне. Вот написал, «по-отцовски», и задумался: неспроста ведь написал. В одной из бесед с Марком Иосифовичем мы заговорили о родителях. Узнав, что мои родители одного возраста с ним, Марк Иосифович улыбнулся и как-то мягко и доверительно сказал: «У меня, Иван Моисеевич, сын Борис вашего возраста». Чуть призадумался, продолжая смотреть на меня каким-то особенным, даже чуточку смущенным, взглядом, и добавил: «Я бы хотел, Иван Моисеевич, иметь такого сына, как вы». «Господи, - подумал я, - чувства наши никаким формулировкам не поддаются». Где найти слова, чтобы выразить хотя бы долю тех чувств, какие обуревают нас в такие вот минуты. Подумал: «Какая тонкая и добрая натура, этот писатель Юдалевич». Видимо, иначе и быть не может. Не будь поэт столь тонкой и чувствительной натурой, не будет и поэзии, душевной и проникновенной. Видимо, и существуют музы для того, чтобы бередить нашу душу, затрагивать самые тонкие ее струны, радовать и волновать. Именно это мастерски умел делать Марк Юдалевич.    
      После сказанного Марком Иосифовичем мне подумалось: а может, есть какие-то тайные силы природы, которые нам постоянно что-то подсказывают. Может, не зря я вспомнил послевоенное детство, когда бабушка моя, очень верующий человек, решила меня окрестить. Она со снохой повела меня в Покровский собор. Мой дядя Вася был в это время на работе, и они попросили встретившегося им молодого мужчину быть моим крестным отцом. Фамилии его они не записали, о чем потом сожалели. «Господи, - подумал я после слов Марка Иосифовича, «я бы хотел иметь такого сына, как вы...», - не крестный ли отец мне Марк Иосифович?»
Фантазия? Да, скорее всего. Но мир тесен, Господь Бог есть. Такое могло быть...
Марк Иосифович - поэт от Бога. Это чувствуется в стихотворении, посвященном памяти жены поэта Людмилы Ивановой:
Небосвод голубоок и ясен,
лишь по краю облака бегут.
Крепкий дуб и длинноногий ясень
твой приют последний берегут.
Разрослись за эти годы ветки
и прохладную бросают тень.
Не сердись, что я бываю редко.
Помнишь, раньше ездил каждый день?
Все казалось - небывалым светом
засверкает, вспыхнет окоем,
все мечталось, ты сойдешь с портрета
и отсюда мы уйдем вдвоем.
Чудеса бывают разве в сказке,
чудаков-мечтателей маня,
только мир вокруг давно неласков,
блекнет и черствеет для меня.
Впрочем, всякий на земле - прохожий.
Упадет с небес моя звезда,
и однажды, летним днем погожим,
я к тебе приеду навсегда.
И небеса с падающими звездами, и земля, на которой мы обитаем, вообще, вся Вселенная - загадка. Что движет всем этим? Что движет нами? Какие неведомые силы существуют? Стихотворение это, как музыка, оно - не только скорбь и печаль поэта, оно - и исповедь, и предсказание. Слушая музыку, мы не задумываемся: о чем она? Она завораживает нас, радует, уводит в неведомые миры. Так и здесь: волшебство, мелодичность покоряют нас, мы не задумываемся о словах, мы их почти не слышим, мы чувствуем состояние автора - его печаль.
«Стихов у меня, Иван Моисеевич, как у дурака махорки», -как-то с юмором произнес Марк Иосифович и рассмеялся.
«Да, - сказал я, - много чего наработаешь за жизнь, но если среди такой «махорки» есть хотя бы доля настоящего, ради этого стоит жить и работать». А уж настоящего, большого, талантливого у Марка Иосифовича достаточно. Я вновь и вновь вспоминаю полюбившиеся
мне строчки:

             
                Ахгоды,годы,выкудашагнули!
                Остритьосталосьгоречьзатая:
                двастарикасегоднявБарнауле -
                извечный столп Демидовский да я. 
Теперь у меня уже нет сомнений: многие стихотворения Марка Юдалевича - своего рода гимн большого поэта любимому городу. Городу-легенде, с его извечным Демидовским столпом и Демидовской площадью - главным памятником богатейшего исторического прошлого. Городу, который так искренне и так глубоко любил поэт. И поэзия его - завет нам: любить город так, как любил его он.