Хроники прошлых воплощений

Средневековая Скандинавия
Я сижу на повозке с остальными воинами, такими же, как и я. Но среди большинства я самый молодой – мне только исполнилось двадцать лет. У меня светлые волосы по плечи и голубые глаза. В отличие от остальных я не отращиваю бороду, у меня лишь лёгкая щетина на лице. Я одет в грязно-коричневого цвета куртку, под которой белая рубаха. На ногах у меня болотного цвета штаны и кожаные сапоги. Я спрыгиваю с повозки и иду к остальным. Мы воздаём хвалу нашим богам, вознося к небу острие меча. Я улыбаюсь, мне весело. Я принимаю всё это за забаву, даже то, что мы сейчас идём сражаться с врагами. Битв у меня на счету было мало, но они были, и я всегда выходил сухим из воды. Мы свершали набеги, грабили чужие земли и убивали. Много убивали. Так что и в этот раз я был спокоен. Я снял с себя ножны и взял из груды оружия секиру - проверяя её на вес - и потрёпанный щит. Я держал оружие левой рукой, потому что так мне было удобнее сражаться. Я с детства был левшой, хоть меня и пытались переучить. Но кружку с элем всегда держал в правой – видимо затем, что успеть взять оружие если кто-то решит на меня напасть. Мы с братьями начали спускаться с холма в сторону реки, где находилась деревня. Там и должна была начаться битва. Но я даже не имею представления, за что мы должны сражаться: отвоёвывали мы что-то, или охраняли награбленное, я не знаю. Я просто иду беспечным шагом – как и всегда. Рядом со мной идёт мой друг, его зовут Сигурд. Он старше меня, его каштановые волосы заплетены в косу, на лице растёт борода. Я крикнул в ту сторону, где нас ожидали враги: «Встретим их с почестями!». Сигурд улыбается, но улыбка его неискренняя – он явно чем-то обеспокоен. Я не тревожу его расспросами и иду молча. Погода на удивление тёплая и солнечная для этих мест. Ничего не предвещает беды. С севера, куда мы направляемся, к нам навстречу плывут тучи. Становится душно – судя по всему, надвигается гроза. Мы пришли к реке, и там стояли они, чужие. Один из них сидел на камне впереди всех. Он был зол. Я подошёл к нему, и он, ни обмолвившись ни словом, встал и резко достал меч, чуть не разрубив меня пополам, но я отскочил, защищаясь щитом. После этого раздался крик, и началась битва. Я даже не знал, за что и почему мы воюем, но сражался я как никогда упорно. Во мне было столько силы и злости, что мне и не нужна была причина – я убивал ради убийства. Небо затянулось тучами, и всё вокруг окрасилось в серо-красные цвета от крови. Я увидел, что моего друга Сигурда окружили враги, не оставив шанса на спасение, и я побежал к нему, забыв про всё. Ослеплённый жаждой мщения, я не заметил, как с правой стороны выбежал чужой, и ударил меня по затылку топором, разрубив мой череп пополам. Я упал сначала на колени, а затем лицом в землю. Некоторое время я всё ещё слышал крики, но не мог двигаться, а потом наступила тьма. Когда я умер, моё тело и тела моих собратьев бросили в реку, течение которой вынесло нас в море, где мы и исчезли. Мы проиграли эту битву. Это было наказание богов – нужно знать, за что ты сражаешься, а не слепо убивать, как когда-то поступал я.

Фашистская Германия
Меня зовут Альберт, я унтер-офицер в нацистской Германии. Мне тридцать девять лет, я женат. К моему несчастью моя жена является еврейкой по национальности. Нам обоим приходится это скрывать, и благодаря моему статусу это получается. Мы живём в одном из кварталов города Лейпциг. Смотря в зеркало, я вижу рано поседевшего мужчину в очках, с острыми чертами лица и озлобленным взглядом. В последнее время я часто был таким – злым и нервным. По большей части это была вина моей жены. Наша с ней тайна довела меня до нервного срыва, и я часто кричал на неё и бил. Она всё терпела и прощала меня, потому что безумно любила. Безумно, потому что только сумасшедший может любить такого монстра, как я. За всю жизнь я так никого и не полюбил. Но у меня был идол – Адольф Гитлер, мой фюрер. Я, как и весь наш народ, шёл за ним, почитая его, как Бога. Увы, у меня не было возможности стать рангом выше и приблизиться к моему кумиру, и это вновь была вина моей жены, как я тогда полагал. За это я ненавидел её всё больше, и в мыслях мечтал убить её так же, как и всех прочих евреев. Наша арийская раса – самая сильная и могущественная в мире, и мы это ещё докажем. Грядёт великий переворот, и наша великая страна станет Третьей Империей. Я чувствую себя всё хуже. Мне кажется, что скоро я сдамся, и убью её или себя. Но убив её, я раскрою секрет, и тогда правительство поймёт, что я прикрывал еврейку. А убив себя, я не смогу участвовать в великом перевороте. Как же я её ненавижу! Меня спасает только морфий. Под его воздействием я успокаиваюсь, и продолжаю жить в прежнем русле, ожидая часа, когда на земле останутся только арийцы под предводительством нашего господина. Кажется, я сдался. Меня не спасают даже наркотики. Меня трясет каждый раз, когда я возвращаюсь домой и вижу её мерзкое лицо. Как можно жить с человеком, которого так сильно ненавидишь? Я никогда её не любил, меня даже не интересуют женщины. А она смотрит на меня с такой любовью, словно преданная собачонка. Всё что я могу дать ей взамен на её верность – это побои. Признаться, мне доставляет некое удовольствие её избивать. Она рыдает всю ночь, уткнувшись в подушку, и я выгоняю её из комнаты. Я должен высыпаться. Всё, с меня хватит, я не могу больше её видеть. У меня в кармане пистолет, и я иду домой – она должна быть там. Она не выходит на улицу, продукты я приношу сам. Я чувствую небывалую решимость, но одновременно и панический страх. Мне известно, чем это грозит, но так больше не может продолжаться. Я захожу в дом, и она идёт встречать меня. Я сразу стреляю ей в голову два раза подряд. Потом ещё раз. Мне становится легче. Я выдыхаю и кладу пистолет обратно. Её бездыханное тело остаётся распластанным на полу, а чёрные кудри ореолом лежат вокруг простреленной головы. Я сажусь в кресло возле её окровавленного трупа и принимаю наркотик. Через некоторое время под приличной дозой морфия я решаюсь на самоубийство. Беру верёвку, цепляю её за крюк, и встаю на стул. Не сразу решаюсь оттолкнуть его, мысленно желая продолжить жизнь без тяжкого бремени тайны, но понимаю, что исход может быть хуже, чем тот, что ожидает меня сейчас. Поэтому я пинаю стул и повисаю на верёвке. Инстинкт самосохранения заставляет меня попытаться выбраться из этого положения, но верёвка очень плотно затянулась вокруг моего горла. Я не знал, что наиболее эффективный способ умереть, это чтобы верёвка сломала шею – так было бы быстрее. Но я заставил себя по глупости промучиться в предсмертной агонии пару минут, и лишь потом перестал дышать. Я увидел, как в комнату вошли солдаты. Видимо кто-то сообщил им о выстрелах, доносящихся из нашего дома. Они нашли меня и сразу же сняли с верёвки, но было уже поздно. Проверив мои документы и документы жены, они, как я и боялся при жизни, поняли, что я был предателем. Жену они бросили в общую яму с остальными евреями и сожгли, а меня, к моему удивлению, похоронили на кладбище, и даже поставили крест – при жизни я был лютеранином. Я прожил недолгую и весьма нерадостную жизнь, так и не научившись любить и прощать.