Перед рассветом - холодно. Глава 4 роман пишется с

Глава 4

– Что ж ты, Денисушка, соколик, не ешь ничего, – матушка приложила к моему лбу ладонь, как в детстве, проверить, нет ли у меня жара. – Уж, как ждала я тебя! Смотри, грибочки твои, любимые со сметаной. И капуста с брусникой…

Милая моя матушка! Мне уж тридцать лет, а она все со мной, как с малым детём. Как упоминал я раньше, был я пятым по рождению, и так уж вышло последним ребенком в семье. После меня были три брата и сестра, да умерли друг за другом еще в младенческом возрасте.
 
Отец, Андрей Валерьянович, нас - меня и четырех старших моих братьев - не жаловал. Вставали с петухами, и должны мы были строить башни из камней, дабы силу упражнять, работать на конюшне, а в любую погоду купаться в реке. Вслед за тем завтрак, а после, до самого обеда, занятия науками. За провинности отец без жалости нас наказывал. Уж сколько раз я был оставлен без сладкого и бит по субботам в бане розгами.

Случалось, от боли и обиды, уткнувшись в подушку носом, проливал я слезы. Мать, Наталья Петровна, прокрадывалась потихоньку в детскую - ибо за жалость к нам, могла она попасть в немилость к мужу - и целовала нас по очереди в лоб, молилась.
Несмотря на то, что к детям своим отец был строг, к жене он испытывал нежные и добрые чувства. Не иначе, как Натальюшка-душенька, он ее не называл и во всех вопросах семейных держал с ней совет.

Каждый из нас, братьев Ветровых, служил отечеству, всяк на своем поприще. Строгое отцовское воспитание не раз нам помогало справиться с самыми трудными, а подчас непреодолимыми обстоятельствами. К году 1723, когда вернулся я из Персидского похода, мои братья, женатые, обременённые большими семействами, жили своими домами, кто в Петербурге, кто в Москве. И только я, к великому смятению родителей, никак не мог найти себе пару. Почему я не поведал о своей пьяной женитьбе близким, как-то намеревался прежде, о том позже. История эта являлась причиной моего унылого состояния и отсутствия аппетита.

– Здоров я, маменька, – с улыбкой ответил я, – устал крайне. Выспаться бы мне. А то ведь скоро опять в Петербург, к государю.
Матушка всплеснула руками и ее глаза наполнились слезами:
– Неужто и седмицы  не пробудешь? Два года дома не был. – Она провела рукой по моему лицу. – Денисушка, жениться бы тебе. У братьев твоих уж и детки подросли, а ты все у нас не окрученным  ходишь. У соседей наших, Пешковых, дочери все как на подбор. За тебя любая пойдет, ты у меня красавец какой, не пьяница, да и недрачливый.

Перед тем, как отправиться к берегам Каспийского моря, я намеревался поведать родителям о своей жене Арине. Но, когда расстались мы с ней у переправы, в гневе сорвал я кольцо с пальца своего и сунул его в карман мундира. Перед походом ничего не сказал отцу и матери.
 
Война она, конечно, послабления не дает, все мысли и силы отбирает, но в редкие моменты отдыха думы об Арине навязчивостью своей становились нестерпимы.  Я был зол, отчаянно зол на нее! Но доставал кольцо, смотрел на него, крутя в пальцах, борясь с желанием вышвырнуть его за борт. В памяти лелеял я все же ее образ: острые карие глаза под насупленными бровями, уста большого рта ее… и ловил себя на мысли, что не испытывал бы я большего наслаждения, целуя их. Что со мной? Я, по сути, не знаю ее! Чем она меня зацепила?

В ноябре 1723 года мой фрегат подходил к Кронштадту и как же неожиданно для себя самого я почувствовал невольную радость оттого, что сейчас увижу Арину. Я решил: пусть взглянет неприветливо, пусть полоснет неласковым словом, пусть! Ведь любит же, сама призналась! Просто гордая и бессердечно мною обиженная! Думал, все выдержу, не рассержусь. Приручу дикарку. Понял же вдали от России, что Арина стала мне дорога!

Знаете, что есть разочарование и отчаяние, слитое воедино?

Спешился я у избы Плотниковых, видел, кто-то возится на причале. Крикнул, не сдержавшись:
– Арина!
На зов мой повернулся худой юноша в потертом, местами залатанном армяке  и сдернул шапку, согнувшись в поклоне. Я немного растерялся, сконфузился. Подойдя к нему, пробормотал:
– Илья Фомич в избе? – хотел и про Арину спросить, да уже  не стал. И так выдал себя с головой!
– Помер Илья Фомич, барин, –  произнес парень и вытер шапкой, навернувшиеся слезы, – в прошлом годе. Арина ушла с голландским торговым флотом тогда же. Приглянулась она их капитану, он ее вроде замуж позвал. Вот Арина собрала узелок да и …
Я даже назад поддался:
– Как замуж?? Она ведь…

Я был поражен и раздавлен. Как добрался я до родительского дома, не помню. Радостная встреча с милыми моему сердцу родными ненадолго отбросила мои печали. Отец, всегда сдержанный в проявление чувств к сыновьям, наклонил мою голову и поцеловал горячо в лоб, в его уставших, с дряблыми веками и с сеточкой красных прожилок глазах, мелькнули слезы. «Рад видеть тебя, Денис, а то уж…» Отец осекся и я, в порыве душевном, крепко обнял его. Мать повисла на мне, подвывая. Потом, схватив меня за голову, целовала неистово в лоб, в щеки, уста. «Денисушка, соколик мой! Сыночек!»

Как спать лег, вот тогда и навалилось. Лежал, ворочался! «Вот окаянная баба! Душу из меня вытрясла! Вот так взяла собрала узелок и ушла с первым встречным! А говорила, что любит!»
Встал я, в темноте на тумбе нащупал свою пипицу  и кисет. Раскурил трубку и подошел к окну. Зима, безмолвно ступая на цыпочках, начала завоевывать бескровно землю, послав своих маленьких белых воинов в великом количестве. Зрелище снегопада, как добрая песня, пришлось к моей тревоге очень кстати. Взобрался я на широкий подоконник, и с наслаждением втягивал в себя ароматный дым табака, пытаясь отогнать неотступные, больно кусающие мысли.

Через неделю в Петербург. А там в море. Задание у меня было скверное. Наперед говорил о том с государем приватно. «Если выгорит задумка наша, Денис Андреевич, богатства несметные будут служить на славу российскую!» Дело было добровольное, посему Петр Алексеевич дал мне время подумать. Команда моя, все без исключения, выслушав своего капитана и постигнув суть дела, как один, решили следовать со мной. 
Лев Кириллович, оглядев моряков «Апостола Петра», крякнув, произнес:
– Ничего, сынки, пойдем, помолясь! Потом в грехах каяться будем, когда царю-императору службу сослужим!

Продолжение следует

  Седмица (старослав.)- неделя
  Окрученный – повенчанный, женатый.
  Армяк - В старину у крестьян: кафтан из толстого сукна.
  Пипица – курительная трубка