Сигарета

     Утро. Накрапывавший с вечера дождик к полуночи прекратился. Солнце, пробиваясь сквозь плотные шторы, осветило комнаты. В спальне в колыбельке посапывает грудной ребёнок, ему всего месяц от роду. Рядом на кровати спит его мать. В другой небольшой комнате, находящейся напротив спальни, на кровати с панцирной сеткой и деревянными спинками лежит старик. Он тяжело болен, страдает бессонницей, в течение ночи, забываясь ненадолго, как бы проваливался в какую–то бездонную яму, затем снова просыпался, слышал детский плач, беспокойные шаги дочери и внучки, их раздражённые громкие разговоры, звал дочь, пил лекарство. Пытался заснуть, но сон не шёл, мысли и неукротимые боли не давали покоя.               
     Всю прошедшую ночь мальчик плохо спал, плакал, беспокойно ёрзал в своей колыбели. Молодая мать, которой едва исполнилось восемнадцать лет, не понимала, что происходит, что случилось с ребёнком всегда таким спокойным и тихим. Он подавал свой голос, только тогда, когда хотел кушать или был мокрым и требовал поменять пелёнки. Большую часть суток малыш спал, мирно посапывая в своей колыбельке, что говорило о его отличном здоровье и миролюбивом спокойном характере. Что же беспокоило его в эту ночь, то ли дождь и порывистый ветер повлияли на его поведение или что-то внезапно заболело, и он не мог спать и не давал покоя молодой матери и бабушке. Всю ночь ребёнок не спал; мать, и бабушка попеременно носили его на руках, качали в колыбели. Когда мать давала ему грудь, он на минутку успокаивался, жадно хватал сосок груди, но тут же выплёвывал и снова начинал плакать, жалобно всхлипывая, иногда его рыдания переходили в истошный крик.
- Мама, ну, что ему сегодня надо? Чего ты орёшь, гадёныш, ну что тебе надо? На, титьку, на-а. Не берет. Вот сволочь, сил уже нет, так бы и пристукнула.
- Не кричи на ребёнка, дай сюда.   
Пожилая женщина взяла на руки внука, прижала его к своей груди, поглаживая рукой ему животик, перешла в большую комнату и стала ходить по комнате с ребёнком на руках, покачивая его. Мальчик затих. Спокойствие бабушки передалось и ему. Шесть шагов вперёд, четыре направо и снова шесть шагов, и поворот и снова вперёд по квадрату – кругу и так около часа безостановочной ходьбы. Ребёнок молчал, мирно посапывая у груди бабушки. Она присела на краешек дивана, ноги гудели, боль пронзила поясницу. Малыш тут же завозился, обописался и заплакал.
- Людка. Спишь? Давай пелёнки.
- Что опять обоссался. Ни минуты покоя. Только задремала.
  Тут же на диване мать перепеленала его в сухое.  Взяла на руки, дала грудь. Он немного почмокал, выплюнул и опять заплакал.
- Животом мается, наверно. Надо пеленку прогладить утюгом, чтобы нагрелась, и приложить к животику, он успокоится. Говорила тебе, не ешь зелень, а ты опять чего-то нажралась, вот он и плачет теперь.
- Да ничего я не ела. Один огурчик только свеженький. Да он крохотный такой был, что я и не поняла, ела или нет.
- А ему хватило, вот теперь и орёт.
  Женщина достала утюг, прогладила фланелевую пелёнку, прогрела её. Свернула и передала дочери.
- На, приложи ему к животу.
- Мам, возьми его сама, а я хоть в туалет схожу.
     Бабушка вновь взяла внука, положила тёплую пелёнку к его животу, прижала плачущего малыша к себе и заходила по комнате.
     Хлопнула входная дверь. В зале появилась дочь.
- Где ты пропадаешь полчаса? Куришь опять?
- С чего ты взяла.
- А пахнет табаком от кого от Сашеньки что ли. Ребёнок и так страдает от твоей не воздержанности, а ты, мать называешься, понять никак не можешь, что это ему вредит. На дитя, возьми. Вроде опять успокоился.
- Давай, давай! Сама говорила, рожай, а теперь помочь не хочешь.
- А я разве не помогаю. Время уже за полночь, а я ещё не спала. А мне завтра на работу. Дождь то кончился?
- Да, кончился твой дождь. Тепло и звёзды такие огромные, прямо над головой висят.
- Звёзды. Вот теперь твоя звезда, о нём надо думать, а не о звёздах. Молчит. Идите к себе в комнату, а я может, засну хоть чуть-чуть. Утром вставать рано на работу, да ещё деда поднимать, кормить, да на двор его сводить. Ему ведь лежать опять весь день. Ты то к нему не подходишь.
- Мне со своим бы управиться.
     Людка с малышом на руках ушла в свою комнату. Накормила его. Он с жадностью высосал всё молоко из груди. Снова обмочил пелёнки. Мать перепеленала его в очередной раз, укачала на руках, прохаживаясь по маленькой спаленке, и положила на правый бочок в колыбельку. Сама легла на кровать и крепко уснула.

     Утром она проснулась оттого, что мать гремела посудой на кухне, шумел закипающий чайник. Встала, вышла на кухню.
- Чего ты тут шумишь?
- Посуду мою. Ты ж вчера не помыла. Да вот чайник вскипел, хочу старика хоть чаем напоить. Сашенька спит?
- Да.
Людка вышла во двор, к ней подбежала собака, завертелась, ластясь под ногами.
- Пошла вон! Дай пройти.
Прошла в огород, закрыла за собой калитку. Села в беседке на лавку, достала из тайника пачку сигарет, закурила. Затянувшись, опускала руку с сигаретой вниз, поглядывала на дверь дома, не выходит ли мать. Прямо у беседки стояла вся в белом цвету вишня, чуть поодаль набирая цвет, кое-где, распустив белёсые цветочки, стояли яблоньки. Небо глубокое и голубое – голубое, как и зелень молодого лета озарялись светом солнечной звезды. Людка докурила сигарету, затушила и зарыла её под вишней. Встала, потянулась.
- Ох, хорошо!
     Вышла мать, неся перед собой горшок старика.
- Иди. Сашенька плачет.
   Людка пошла в дом. Малыш был мокрым, пора было кормить. Она поменяла пелёнки, дала ему грудь. Ребёнок покушал и успокоился, снова уснул. Она положила его на кровать, и сама прилегла рядом. Мать крикнула из кухни: «Я ушла, приглядывай за дедом».            
   Старик не спал. Он приподнялся на кровати, сел, обхватил голову руками и замер, прислушиваясь к тишине. Во дворе залаяла собака, старик приподнялся на дрожащих ногах, попытался выглянуть в окно, выходящее во двор, но, потянувшись, чтобы отодвинуть штору медленно осел на кровать. Шум затих, и он вновь положил седую голову на подушку, закинул не послушные ноги на кровать и закрыл глаза, пытаясь вспомнить, что ему говорила дочь, уходя на работу. Она просила, чтобы он не забыл выпить после обеда таблетки, которые оставила тут же на тумбочке. Но только после того, как Людка покормит его. А он и не сказал Маше, что уже два дня не обедает, смолчал, чтобы не накликать на себя ещё больший гнев внучки. Силы покидали его, не проходящая головная и загрудинная боль, не давали покоя, аппетита не было и посему наказание, которое наложила на него внучка, не тяготило его. Ему хватало завтрака и ужина, между которыми, он находился в полузабытьи и, если бы дочь не кормила его, он бы, наверное, и не вспомнил о еде, так как малоподвижная жизнь почти не требовала восполнения затраченной на жалкое существование энергии.

     Старик забылся. Ему снился сон. Ребёнок, маленький мальчик, тонет в каком-то водоёме. У него крупная голова взрослого человека и маленькие крохотные ручки и ножки. Он бултыхается то в бочке, то в каком-то пруду. Выныривая и вновь скрываясь под водой, он кричит, плачет, зовёт на помощь, но крика не слышно. И тут старик видит себя. Он ходит по берегу, пытаясь помочь, пытаясь вытащить этого ребёнка из водоёма. Поскальзывается, падает, вновь поднимается, снова падает, ползёт к воде, протягивает руку, тянется к ребёнку, достаёт мальчика и вдруг видит, что руки его в крови и что кровью наполнен весь водоём. А мальчика уже нет, не видно, только слышен его истошный плач. В ужасе старик пробудился и услышал детский плач. Плачет ребёнок. Откуда здесь ребёнок. Где он? Чей? Что с ним? Это детское: «У – а – у – а – у – а» не кончалось, не замолкало. Старик сел на кровати, понял, что это плачет сын внучки в соседней комнате, позвал: «Людка, Людка! Да где ж ты, непутёвая?». Он попытался подняться, но не смог, ноги не слушались. Упёрся рукой в тумбочку, выпрямил ноги и встал, постоял немного, сделал шаг, дотянулся до двери, ухватился за неё и шагнул дальше. Снова позвал внучку, но ничего кроме детского плача не услышал. Ребёнок плакал надрывисто, громко всхлипывая, заходясь в крике. Старик двинулся дальше через коридор в маленькую спальню и увидел в детской коляске плачущего ребёнка. Держась одной рукой за притолоку двери, другой рукой старик покачал коляску, но ребёнок продолжал плакать. Его крик раздражал старика.
- Ну, что ты. Чего кричишь. Что случилось. Где же твоя мамка-то.
Ребёнок не обращал на его еле слышный говорок никакого внимания. Старик подошёл ближе, потрогал ребёнка, попытался взять его на руки.
- Да ты мокрый. Где твоя мать то, язви её. Ну не ори, не ори, щас возьму. Щас.
Старик наклонился над коляской, чуть-чуть приподнял малыша, взяв его одной рукой за голову, а другой за ноги. Малыш затих, жалобно всхлипывая и с надеждой поглядывая на старика.
- О – о – о, какой же ты тяжёлый. Как бы мне тебя взять то. И куда все девались, чёрт возьми. Людка, Людка, – позвал он опять.
Мальчик снова заплакал, призывая загулявшую мать, заёрзался в руках старика, одна ручка его вылезла из-под пеленки у самого личика, и, старик, с ужасом вспомнив недавний сон, опустил ребёнка обратно в коляску.
- У-а-а-а-у-а-а-а, – рыдал он, не останавливаясь ни на минуту.
Старик взял ребёнка, поднял его и прижал к груди. Покачиваясь, он развернулся к дверям, и не твёрдой походкой выйдя в коридор, двинулся на кухню.
- Ну, всё, всё, не плачь. Ты же мужик. Щас найдём твою мамку.
- Так здесь её нет. Давай-ка выйдем в веранду, она услышит, как ты плачешь, и сразу прибежит.
Старик открыл двери и переступил через порог. Выйдя на веранду, глянул в окно и увидел в беседке Людку с сигаретой в руках. Он оторопел в первую минуту. Затем его затрясло от негодования.
- Вот оно, что, курит. Дитя бросила и курит. Кормящая мать, курит? Светопреставление, какое-то. Свят, свят. Людка, – закричал он, но воздуха не хватило, он закашлялся, закачался, навалился на входную дверь, которая со скрипом стала открываться.
Людка услышала, плачь ребёнка, вскочила, бросила сигарету.
Старик, пытаясь задержаться, одной рукой схватился за притолоку двери, ребёнок в другой руке судорожно дёрнулся, выпал на крыльцо, ударился головой о ступеньки и скатился на землю. Он вскрикнул в последний раз и замолчал. Этот крик на секунду остановил, подбежавшую Людку. Она смотрела то на ребёнка, то на выпавшего следом на крыльцо и плачущего деда. Струйка крови медленно стекала по разбитой головке ребёнка.
- Ты убил его! Ты убил его, гад! – завопила она. Схватила на руки малыша.
- Он не дышит. Сашенька, Сашенька! Сынок! – трясла она мальчика, но он молчал.
Она заскочила на крыльцо и стала пинать лежащего старика.
- Урод, ты зачем его взял. Сволочь, я убью тебя. Убью! На, на, получи за всё, за всё. Паскуда…Ненавижу тебя, чтоб ты сдох, скотина.
Она пробежала в дом, положила ребёнка на кровать, распеленала его, чистой пелёнкой вытерла кровь. Села рядом, растирая слёзы по щекам.
- Саша, Сашенька, милый мой! – приговаривала она.
Ребёнок не реагировал на слова матери. Он неподвижно, тихо лежал, ручки его холодели. Сашенька умер.