Исподняя сторона войны

Что ж! Восточная война была проиграна, и по законам жанра следовало срочно найти виновных. Тем более, вся ситуация к этому благоволила – новый царь, «новая метла», новые порядки.
Как говорил Воланд: «И свита эта требует места». Новая свита…
Спустя два года по окончании Восточной кампании, в «Военном сборнике» были напечатаны одна за другой, две резких статьи: «Изнанка Крымской войны» и «Изнанка Крымской войны, другая сторона», изображавшие безотрадное положение наших войск в Крыму, наглое расхищение казны и полное разорение края. Даже несведущему было понятно, что автор недвусмысленно тыкал пальцем в генерал-интенданта Южной и Крымской армий периода войны барона Ф.К. Затлера как на главного виновника поражения.
Сочинителем зубодробильных статей был молодой 27-летний профессор кафедры военной статистики Николаевской Академии Генерального Штаба капитан Н.Н. Обручев. Многие поначалу обиделись на дерзкого капитана, что и послужило в дальнейшем причиной отстранения его от журнала (хотя возможно, что эта статья была санкционирована свыше). Поэтому вместо дальнейшей научной работы, Обручева спровадили за границу, в командировку.
Не беспокойтесь: с Обручевым ничего не случилось – вскоре он станет помощником, а при Александре III – и Начальником Главного Штаба.

****

Что же такое написал смелый офицер?
Да просто перечислил все имеющие место быть недочеты. Подобный радикализм был свойственен только Герцену, да и тот высказывался лишь за границей.
Разбирать прошедшие кампании (и особенно причины их поражения) в России было не принято. Во-первых, победителей не судят. Во-вторых, не дай Бог, кого из живых боевых генералов можно обидеть – а они все ведь заслуженные и орденоносные ветераны! И как дальше жить?
Поэтому и решили зайти «с другой стороны», так сказать, с заднего хода, с изнанки. То есть, с хозяйственной (а не оперативно-тактической) точки зрения.
По сути, это был первый серьезный критический анализ крымского фиаско и катастрофического положения тыловых дел, без обиняков.
Начал Обручев, конечно, «за здравие», с защитников Севастополя, воздав им должное:
«…Перечитывая сотни раз реляции о страшным бомбардированиях, выдержанных Севастополем, о жарких схватках под его стенами за каждый шаг земли, Россия понимала, что он держался не крепостью своих земельных оград, ежедневно разрушаемых, не силой своей артиллерии, не всегда богатой зарядами, а геройством солдат и потоками пролитой ими крови…» .
Иными словами, показав, что обычному-то русскому солдату предъявить нечего – дело совсем в другом (точнее, в других).
Во-первых, война происходила совсем не там и не так. Сама военная кампания с Османской империей, как в предыдущие годы, так и в последующие, должна была происходить на двух основных театрах военных действий – Балканском и Кавказском. Всерьез рассматривать Крым как место боевых действий в 1853 году, никто и не собирался. Формально эпопея на полуострове началась почти через год после уничтожения Черноморским флотом турецкой эскадры при Синопе 18 ноября 1853 года: в феврале следующего года последовал резкий английский ультиматум, после чего дипломатические сношения были прерваны, и 11 апреля состоялся Высочайший манифест о войне с Англией и Францией. А 4 сентября близ Евпатории началась высадка союзной армии. Крым в качестве плацдарма для десанта был выбран не случайно – союзники рассчитывали поднять местное мусульманское население, явно враждебное центральной власти.
«…Край, уже вполне подготовленный для продолжительных военных операций, нам пришлось бросить, чтобы перенести действия в страну, лишенную необходимых пособий для призрения больных, где, следовательно, все пришлось устраивать и создавать на-ново…» .
То есть, первую причину постигших армию неудач Обручев видел в неблагоприятной местности, где, во-первых, абсолютно негде было развернуться большим массам, а во-вторых, нельзя было применить излюбленную «скифскую тактику» заманивания противника, путем отступления в глубину:
«… 3,700 квадратных миль (в губерниях Херсонской, Таврической и Екатеринославской), при 2,400,000 населения, дают менее, чем по 650 человек на милю, что, относительно военных действий большими силами, никак не может считаться особенно выгодным. Война же с четырьмя державами заставила нас содержать там до 200 или 250 тысяч войска и около 40 или 50 тысяч больных. Такая масса людей была краю решительно не под силу. Ни помещение, ни продовольствие, ни снаряжение армии не могли быть удовлетворены местными средствами, о военных же припасах и говорить нечего…» .
Памятуя о наполеоновской агрессии, всю первую половину XIX века русская армия готовилась к угрозе с запада. Для отражения потенциальной вражеской атаки в Царстве Польском была создана мощнейшая группировка – почти полумиллионная Действующая армия в составе четырех армейских корпусов во главе с царским любимцем, фельдмаршалом Паскевичем. Правда, некогда грозный, но все еще всесильный фельдмаршал к 50-м годам состарился, а война в результате началась совсем не там, и совсем не так, как ее ожидали в С.-Петербурге.
Протекала же эта странная война и вовсе не по «классическому сценарию» наполеоновских кампаний – ни масштабных полевых сражений в духе Бородина или Лейпцига, ни захвата столиц, ни марш-маневров по Европе.
Хотя, о том, что край во многих отношениях неблагополучный, было известно за пять лет до начала Крымской кампании. Таврическую губернию в 1848 году описывал полковник Н.Б. Герсиванов – в то время дивизионный квартирмейстер 13-й пехотной дивизии, а затем генерал-майор, участник сражений при Балаклаве, Инкермане, на Черной речке и обороны Севастополя. Его резюме было безжалостным:
«… Крымский полуостров и теперь не производит еще почти ничего, что могло бы служить для продовольствия армии, исключая сена и дров; первое в степной части, а последние, … находятся в горах, откуда их трудно вывозить. Провиант, даже в мирное время, для малого числа войск, там квартировавших, заготовляется вдали и сплавляется большей частью из Ростова Азовским и Черным морями…» .
При этом Герсиванов указывал, что «значение губернии для военного министерства чрезвычайно важно»:
«…стратегическая важность губернии так велика, что в ней всегда стояли и должны стоять войска, и, судя по средствам края, в довольно значительно количестве…» .
Предупреждали ведь!

****

Причина вторая. Прямо будто в воду смотрели!
Как оказалось, союзники выбрали правильное место для нанесения коварного удара, прямо «под дых»:
«… не имея предвидения, чтоб южный край сделался так скоро театром огромных военных операций, мы в нем довольствовались только естественными путями, водными и сухопутными. При том же страшная дороговизна, с какой пролагались на счет государства искусственные пути в других частях империи, была, вероятно, не последней причиной, почему в эпоху войны мы не имели здесь еще ни одного шоссе…» .
Иными словами, не ожидали, а потому и не готовились. К тому же – подготовка стоила крайне дорого.
Обручев недоумевал – прошло 70 лет с момента присоединения Крыма, а никакой подходящей инфраструктуры так и не было сделано; попасть огромной армии из Центральной России на юг было просто физически невозможно, особенно в сезон распутицы.
«… А между тем, без шоссе или железной дороги, с самой важной частью юга, именно с Крымом, не возможно было никакое правильное и прочное сообщение. Водяные пути, с прибытием союзных флотов в Черное море, были нам пресечены полностью или частью. Естественные же сухопутные дороги от каждого дождя приходили в такую негодность, что движение по ним делалось иногда почти невозможным…».
Как итог, война была проиграна, прежде всего, в финансовом плане:
«… Перевозка к войскам всего необходимого составляла едва ли не большую половину всех наших издержек». Она удесятеряла стоимость каждого продукта, и хорошо еще, когда он поспевал вовремя; большею же частью время его прибытия нельзя было подчинить никакому расчету…» .
Резюме: край был неблагоприятен для ведения боевых действий; об этом было известно, но за 70 лет ничего не подготовлено:
«…В числе губерний Русской империи, Таврическая, есть одна из тех, которые представляют наименее удобств для расположения войск; край малолюден; селения вообще маленькие; а если большие, как в северных уездах губернии, то в значительном отдалении один от другого; большинство жителей состоит из магометан, у которых нельзя ставить войск; ибо образ постройки домов, религиозные предрассудки, нравы, обычаи, пища и проч. совершенно противны всем привычкам и духу Русского солдата; самые богатые селения Немецких колонистов изъяты от постоя…».
Причина третья. Скопление огромных масс на крохотном клочке земли, неудачный ход войны, сопровождавшийся беспрерывным приливом в госпитали многочисленных раненых (до 2 тысяч человек в сутки), требующих особого ухода, отсутствие элементарных перевязочных средств и квалифицированного медицинского персонала, содействовали увеличению наших потерь в Крыму.
Причина четвертая. Недобросовестность отдельных лиц. Обручев не назвал конкретных имен, но было ясно, что огонь критики направлен в интендантское ведомство:
«… Если бы все, что отпускало армии государство и что жертвовалось ей народом, доходило по назначению, наверное, тысячи из умерших больных были бы сбережены отечеству…» .
Сложившаяся неблагоприятная ситуация, требовала принятия незамедлительных мер, поэтому скорость формирований лазаретов, госпиталей и этапных пунктов сводила к невозможности ежеминутный и строгий их контроль.
Причина пятая. Неподготовленность тыла к активным боевым действиям.
Огромное число раненых (до 200,000 человек) обусловливалось массированными бомбардировками Севастополя, на которые просто нечем было ответить:
«… Число раненых преимущественно зависело от действий неприятельской артиллерии; ослабить это действие можно было бы только большей деятельностью наших собственных орудий, чтобы они чаще сбивали батареи осаждавших и заставляли их молчать; но недостаток сообщений, затруднявший подвоз снарядов, не давал нашей артиллерии должной силы, и, следовательно, жертвы наши людьми были неизбежны…» .
Причиной массовой гибели раненых была неподготовленность тыловой медицинской службы – отсутствие госпиталей, и вообще растянутость коммуникаций на сотни верст:
«… Повозки, переполненные больными, двигались иногда на сотни верст, ранее, чем находили в каком-либо госпитале свободное место для их принятия. Зачастую, в голой степи непогода захватывала эти караваны несчастных; лошади или волы, измученные дурной дорогой, останавливались как вкопанные, а вблизи ни жилья, где б можно укрыть больных, ни дров, чтоб их обогреть, ни пищи, чтоб подкрепить их силы. До этапа далеко. Медику же с несколькими склянками микстуры и хирургическим ножом спасать больных было невозможно. Они неминуемо должны были гибнуть и пропадать без вести, не попадая ни в один из госпитальных отчетов; в одном госпитале они были исключены выбывшими, в другой они не могли быть занесены прибывшими, и цифра их исчезала из медицинской статистики…».
В общем, армия оказалась абсолютно не готова к возросшей поражающей силе оружия и, как следствие, огромного количества раненых, которых следовало моментально лечить, а не таскать за сотни верст. Странно, что опыт турецкой кампании 1829 года, где от чумы и тифа армия потеряла 60 тысяч человек, совсем не учитывался. 
Боден в своей статье «О французских госпиталях, Крымском тифе и других болезнях французской армии во время последней войны» отзывался о состоянии лазаретов в Крыму так:
«… Я осматривал русский лазарет на Бельбеке. Он был хорошо помещен и снабжен нужными принадлежностями. Кровати были двухместные, с отдельными для каждого человека матрасом, простыней и одеялом. Таким образом выигрывалось пространство, но конечно не без вреда для больных. Уже полвека, как во Франции отказались от подобного парного распределения больных…» .