Родословная рода Прутковых-Уваровичей

Поскольку выпала мне духовная обязанность быть распорядителем архива Владлена Тимофеевича Пруткова и представлять читателям то одни, то другие материалы из него, почитаю разумным дать небольшую биографическую справку о той ветви Прутковых, к которой почтенный архиводатель принадлежал, а именно о Прутковых-Уваровичах.


Уар Козьмич Прутков (1859-1937). Родоначальник ветви Прутковых-Уваровичей, грибник.

Младшим сыном Козьмы Петровича Пруткова (1803-1863), известного литератора середины XIX века, золотого века Российской империи, был Уар, родившийся 1 ноября 1859 года (по юлианскому стилю). При рождении младенец вместо «уа» отчетливо кричал «уар», почему назван был в честь мученика Уара. Любимый сын Козьмы, позднее дитя, Уар недолго был отрадою старости своего отца: в четыре года он осиротел. Воспитывался Уар в Прутках – имении Прутковых под Петербургом. В мальчике рано проявились пытливость ума, склонность к стихосложению и страсть к тихой охоте. Стихи он начал сочинять в шесть лет, после возращения из леса со своим старшим братом Антоном Прутковым с первой собственной корзинкой грибов. Вот его начальный, еще неловкий опыт:
По грибы я ходил
И корзинку носил.
Брал плохой и хороший,
Чтобы не достались Тоше.

Уже на склоне лет У.К. Прутков писал о своём раннем грибном впечатлении:
В детстве, встретив белый гриб,
Понял я: навек погиб.
Стал с тех пор я грибником
И на службу с кузовком
Приходил порою я:
Дух грибной со мной всегда…

Еще более укрепилось в нем поэтическое чувство после встречи с И.З. Суриковым, гостившим в 1865 году в имении Прутковых.

По окончании кадетского корпуса Уар добился от семьи возможности выехать на обучение в Европу, в Университет Эберхарда и Карла в земле Баден-Вюртемберг (г. Тюбинген), известный своим курсом микологии, читавшемся на открытом в 1863 году естественно-историческом факультете. В студенческие годы Уар встречался со многими грибниками Европы, и, в частности, с Фридрихом Ницше, который любезно разрешил молодому русскому студенту переписать свои высказывания о грибах.
По возвращении в Россию У.К. Прутков поступил на казенную службу, которой, впрочем, тяготился, выезжая при всякой возможности в имение ради грибной охоты. Кстати, будучи зимой 1881 года на рождественских каникулах в Прутках, он встречался с гостившим там великим князем Николаем Константиновичем, который ожидал разрешения государя Александра II вернуться в Петербург (этот великий князь находился  в оппозиции цесаревичу Александру Александровичу, был его окружением опорочен в глазах общества и перестал считаться опасным политическим противником). Великий князь и молодой студент нашли общий язык на поприще поэтическом и даже затеяли любопытное стихотворное состязание в виде домашней переписки, которую по вечерам читали в кругу домочадцев и гостей. На прощанье великий князь Николай Константинович подарил У.К. Пруткову сборник стихотворений, написанных им в ссылке, среди которых и любовная лирика, и изрядной остроты гражданско-политические вещи. Их переписка с перерывами длилась до революции. Из нее особенно любопытна неизвестная читателю редакция поэмы вел. кн. Николая Константиновича «Сладкая царевна», которую я при возможности опубликую.
У.К. Прутков предпринял немало поездок по Европе, всюду интересуясь грибным промыслом и получив известность искусного русского грибника. Их географию читатель может представить из комментариев к стихотворениям разных лет в первой части «Песен рода Прутковых о грибах».

Любопытно, что имение Прутки еще со времен строительства Санкт-Петербурга было местом заготовления обильно росшей здесь ивовой лозы, почему и получило своё название. Фашины из ивовых прутков использовались при строительстве молодой столицы и особенно хороши были для временного укрепления берегов каналов. До сих пор под петербургскими гранитными набережными кое-где тлеют прутковские прутки. Что говорить, даже на Полтавскую баталию привозились фашины из Прутков! Позже плетение из лозы стало крестьянским промыслом, и прутковские корзины доезжали до Бреста на Атлантике, до Владивостока на Тихом океане. К 1880-м годам вследствие роста населения, осушения и распашки влажных неудобий лоза в окрестностях имения Прутковых повывелась, и старинный промысел ослабел. Великий князь Николай Константинович, глядя на это и отчасти под впечатлением своей тяжелой планиды, заметил хозяевам имения: «Ныне у вас не пруты и не прутки, а пустыня или, лучше сказать, пустынька». Это высказывание так впечатлило У.К. Пруткова, что, унаследовав имение в 1905 году, он переименовал его в Пустыньку. Такое название и поныне носит деревня, расположенная подле прежнего поместья. Правда в ХХ столетии деревня стала именоваться Пустынка, но также с ударением на первый слог. Сейчас она входит в состав Никольского городского поселения Санкт-Петербургской губернии.

Несмотря на обучение в университете с сильной католической школой богословия У.К. Прутков не изменил православию и всю жизнь хранил сыновье чувство к своей матери-церкви. Он много общался с членами Предсоборного присутствия в 1906 г. и весьма огорчался решением государя Николая II отложить созыв Поместного собора Российской Кафолической Православной Церкви для оживления приходской жизни и восстановления патриаршества. Он был истинным монархистом и почитал государя отцом народу до 1917 года, после Февральской революции – укоризной политическим интриганам, а после вести о расстреле – святыней верных. В 1917 году У.К. Прутков отказался войти в состав созывавшегося Поместного собора, заявив, что, Церковь, поддержав отрешение Царя от власти и провозгласив одной из первых то, что «Россия вступила на путь нового государственного строительства», совершила тухлое дело, а потому и деяния Собора будут пахнуть нехорошо и присутствие на нем Духа Святаго более чем сомнительно». Он говорил: «Немыслимое дело – отвергнуть царя ради обретения патриарха. Все равно что предпочесть пусть и вернейшего из апостолов Христу. Царь не святой, но икона святости, гарантия православной государственности. А вы (обращался к членам Собора – А. Семиреченский) собираетесь метать патриарший бисер перед безбожными революционными свиньями!» Тем не менее, по смирению своему, У.К. Прутков принял решения Поместного собора и только вздохнул о тяжелой доле новопоставленного патриарха Тихона.

Революцию 1917 года У.К. Прутков со своей семьей встретил в столице и вскоре, провидя грозное будущее, выхлопотал отставку от службы и уехал в имение переждать исторические турбулентности, глядя с высокого берега на тихие омуты Тосны. Но и на эту сельскую твердь, подобно холодному августовскому туману, напозла революция. Бывает выйдешь перед рассветом в этот густой туман, – свежо зябко, – и видишь, глядя на восток, как встающее солнце кровянит его клубы. Так и в тот злосчастный год было. Осенью 1917-го У.К. Прутков созвал крестьян, попрощался с ними и передал ключи от усадьбы, заповедав владеть ею сообща на началах нового социального строя. Это позволило ему вывезти наиболее ценное имущество на квартиру в Петербурге. К сожалению, вскоре поместье было разграблено, а усадьба, слава Богу, не сгорела, а растащена на крестьянские постройки и дрова. Вообще об экспроприации имений Уар Козьмич говорил так: «Поместья давались для службы царю. Коли в феврале дворяне царя предали, то от службы и имений должны быть отставлены». Это его замечание вызывало резкую критику среди  таких же «бывших», замечавших, что они лично государя не предавали, а Он сам с царства сошел. На это он им неизменно отвечал: «Вот именно, все мы и допустили ему с царства сойти. Так что всё одно. А добровольно ли – то поезжайте спросить у Рузского». Доходило и до злых курьезов. В начале августа 1917 года, будучи со знакомыми на квартире у егермейстра Николая Александровича Добровольского, У.К. Прутков в беседе с хозяином вновь подал совет, навестить с расспросами Н.В. Рузского. Но это Н.А. Добровольский заметил, что на Кавказе неспокойно. «Тем более надо спешить, пока он жив», – заметил У.К. Прутков. Неизвестно, предвидел ли он, что генерала, убрав с исторической сцены, вскоре удалят из жизни как участника заговора и нежелательного свидетеля отрешения государя от власти, или так пришлось к слову, но вскоре Н.А. Добровольский действительно уехал в Пятигорск. Остается только сожалеть, что история не донесла до нас сведений, удалось ли ему переговорить с бывшим командующим Северным фронтом и каковы были результаты беседы.

Другой случай показался мне столь примечательным, что приведу его развернуто, как записал со слов В.Т. Пруткова, не раз слышавшего его от своего дяди Николая.

– Вот что, Саша, я Вам расскажу. В конце 1918 года У.К. Пруткова навестил генерал-майор Владимир Николаевич фон Дрейер, проживавший в то время в Москве, – начал пересказ Владлен Тимофеевич.

– Он сообщил, что ему порекомендовал Уара Козьмича великий князь Николай Константинович как человека надежного и вполне монархических взглядов. В.Н. фон Дрейер предлагал вступить в монархическую организацию по спасению России, якобы пользующуюся поддержкой из заграницы. При этом о великом князе отозвался не вполне лицеприятно, что было странно услышать после рекомендации. Говорил о рушащемся порядке, о поругании славы империи и святого права частной собственности, намекая на экспроприацию имений. И вновь разговор подошел к известной точке. И вновь на совет У.К. Пруткова навестить Н.В. Рузского Владимир Николаевич неподдельно изумился:

– Но ведь его расстреляли большевики! Его, так сказать, в нашем мире нет (в действительности Н.В. Рузский был заколот кинжалом 1 ноября 1918 года в Пятигорске – А. Семиреченский).

– Ну, что ж, и в том мире получить от Рузского ответ можно.

Фон Дрейер тяжело вдохнул и сверкнул глазами, собираясь резко ответить, но Уар Козьмич, быстро продолжил:

– Вы, сударь, из лифляндских дворян. Остзейское баронство! Кем вы были  до революции? Высшим классом, белой немецкой костью в имперском организме. Порядок-с держали. И сами на высоте держались монархией. Как же вы могли отступиться от царя? А что сейчас Вы мне сказали? Я знаю, Николай Константинович поучаствовал в Вашей судьбе, даже само имя поучаствовало (намек на то, что В.Н. фон Дрейер приходился двоюродным племянником морганатической супруге великого князя Надежде Александровне Искандер, урожденной фон Дрейер – А. Семиреченский). Теперь Вы мне пересказываете грязные слухи о нём. Вы раньше отступились от великого князя, потом от государя, а теперь хотите порядка?!

– Ложь! – побагровев, вскрикнул генерал-майор, – ложь!

Но хозяин не дал ему оправдаться и перебил:

– Кто вы теперь? Не Вы сами, а русские немцы? Вы ищете порядка в хаосе, который сами допустили, отступив от царя. Вы хотите порядка на германских плечах? На британских обмотках? Неважно, кто победит теперь в России. Уже победили западные штабы! Теперь вы и в России, и в эмиграции станете второсортными восточными немцами!

Несколько секунд фон Дрейер молчал, подняв к груди кулаки и разведя локти, пока в комнату не заглянула супруга хозяина, привлеченная громким разговором, а затем то ли с хрипом, то ли с рыком опуская непослушные руки, развернулся и громким шагом покинул квартиру.

– С тех пор общение между ними прекратилось, – завершил пересказ В.Т. Прутков. – и, по-видимому, этот разговор был одной из последних капель, которые переполнили чашу политического терпения В.Н. фон Дрейера, побудили его бросить тыловые интриги и пробиваться с супругой и годовалым ребенком на юг к Добровольческой армии.

– Неужели все было так резко, это какая-то прямо дуэльная ситуация? - заметил я рассказчику.

– Ах, Саша, время перемен всегда резкое, даже если длится долго. Люди становятся нервными, раздражительными. И грубость чувствуют тупо. А то что это правда, так, думаю, в семье Владимира Николаевича многое хранится, что в его мемуары не вошло. Об этом можете спросить при случае у его внука барона Фомы Викторович Барбера фон Дрейера. Он как раз недавно российский паспорт получил, - с лукавой улыбкой закончил Владлен Тимофеевич.

Несмотря на то, что У.К. Прутков фаталистически принял потерю имения, большевистские методы руководства он не одобрял, критиковал национализацию остальной частной собственности и, опасаясь репрессий, тайно распродал значительную часть имущества, квартиру и переехал на съемное жильё в Москве. В 1918 году у него скончался от испанки младший сын Алексей, названный в честь родившегося в один с ним год цесаревича Алексея Николаевича. Пронзительной силы стихи посвятил У.К. Прутков умершему сыну, находя утешение в параллели между короткими жизненными путями обоих Алексеев. Любопытный случай произошел на поминках. Один из гостей, Иван Петрович Полубитов, думая утешить семью Прутковых неуклюже скаламбурил: «Пусть Россия и вы потеряли двух Алексеев, на зато умер и предатель Государя Алексеев». На это У.К. Прутков, рассвирепев, вонзил вилку тому в руку, пригвоздив ее к столу, и сквозь зубы прошипел: «А эта шутка тебе хороша, Полубитов? Одна рука бита, друга цела. Не марай смертью клятвопреступника гибели невинных детей!». Однако тут же смягчился, попросил прощения, и лично перебинтовал рану, наложив обеззараживающую мазь, приготовленную по семейному рецепту из мухоморов и трав. Поминальная трапеза продолжилась, но не раз потом знакомые припоминали с улыбкой незадачливому гостю его полубитую руку.

Вскоре У.К. Прутков бежал из Москвы от комиссаров людоедского военного коммунизма в Калугу, прикупив на домик в тихой западной части города неподалеку от р. Яченки. В Калуге У.К. Прутков зажил тихо, часто ходил по грибы в лес за речкой, выходя то к деревне Анненкам, то к Крутицам. Грибы оно порой продавал на базарчике, по внешности ведя жизнь старенького мещанина, а часто отдавал монахам, если выходил из лесу к монастырю Святого Лаврентия или своему любимому Свято-Сергиевскому скиту за деревней Мстихино. Нередко до позднего вечера засиживался и оставался ночевать он в скиту, беседуя с монахами и о делах духовных и о смятениях народных века XVII, которые вихрями кружились вокруг местной обители, и о неурядицах новейшего времени.

В лесу за сбором грибов У.К. Прутков (со слов В.Т. Пруткова, это было в 1924 или 1925 году) однажды неожиданно познакомился с К.Э. Циолковским, самородным ученым, философом-космистом, основоположником космонавтики и заядлым грибником, с которым сдружился и вел нередкие беседы, встречаясь, впрочем, чаще в лесу, чтобы не привлекать к себе внимания в политизированном окружении К.Э. Циолковского.
В 1934 году У.К. Прутков почувствовал в себе упадок жизненных сил и переехал доживать к старшему сыну Тимофею в село Воейково. В 1936 году он все же нашел в себе сил приехать на открытие памятника своему покойному другу К.Э. Циолковскому в Калуге. Скончался У.К. прутков осенью 1937 года, не дожив трех дней до своего 78-летия. Последними его словами было: «Как хорошо, сынок, что меня поминать будете в день ангела.. Не забудь закусить моими грибками».

Женат был единожды на Аграфене Порфирьевне фон Бек, с которой познакомился в имении дальних родственников Красовских под Варшавой еще в 1879 году и обвенчался на святки 1894 года.

Детей у них было пятеро:
1. Тимофей (1894-1968).
2. Зинаида (1897-1937).
3. Пульхерия (1899-1970).
4. Николай (1902-1989).
5. Алексей (1904-1918).


Тимофей Уварович Прутков (1894-1968). Грибник.

Родился 26 мая 1894 года в Санкт-Петербурге. Грибник. Член Всероссийской коммунистической партии с 1927 года. Скрытый монархист и оттого явный сталинист. В 1926 году поступил на работу счетоводом коммуны «Красное знамя» при селе Воейково Ранненбургского уезда Рязанской губернии (ныне - Милославский район Рязанской области). В 1932 году стал предстедателем коммуны, после трагической гибели предшественника, с которым был дружен. Репрессирован в 1951, на 10 лет лагерей, реабилитирован в 1957 году. Причина политического преследования была отчасти курьезной с длинной предысторией. В упомянутом селе проживало несколько семей Кожемякиных, разной степени родства. В одной семье был Николай Николаевич Кожемякин (1906-1977), которого односельчане называли Николай Младший. А его батюшку, стало быть, Николай Старший. В другой семье  в тот же год и день родился Николай Александрович (1906-1931). Его, чтобы отличать в разговоре от погодка стали звать Николай Второй. В 1926 году Николай Второй стал председателем коммуны «Красное Знамя», которая была организована при бывшем еще до революции коммерческом яблоневом саду. Коммуна стала богатеть, завели и скотный двор, чтобы нереализованный урожай в дело шел. Даже свой клуб поставили на берегу Дона. Место тихое, красивое, на отшибе села, через лощину. Эта тишина и привлекла злых людей.

1932 год после неурожайного предыдущего выдался для России особенно голодным. Но Коммуна не бедствовала, благо земля богатая, да и река рядом, и место низкое, влажное. В начале сентября коммунские мужики застелили подводы сеном, тяжело нагрузили яблоками и повезли, пока сухие дороги, на продажу частью в Скопин, а больше до села Милославское, где должны были погрузить в оговоренный вагон и по Рязано-Уральской железной дороге свезти в Москву. Весь этот гужевой поезд возглавлял в торговле удачливый Т.У. Прутков. Год голодный, лихой, и потому с гужевым поездом все крепкие мужики пошли. Охранять коммунский сад остались старики с бабами да председатель. И вот, прознав о том, через день, ночью подкатили к саду лихие люди – яблок собрать, а если удастся, то и скотину порезать да увезти. Николай Кожемякин, стороживший сад, со стороны дороги заприметил разбойников, послал за подмогой в село, а сам принял бой. Только два выстрела и успел сделать, как его порешили. Налетчиков подоспевшие односельчане отогнали, но без потерь не обошлось. Председателя решили похоронить тут же при коммунском саду, с восточной стороны, на краю лощины. Коммуна уж сколько лет назад распалась, сад выродился и стал местом отдыха сельчан и приезжих, но за старыми огромными ивами и покрытыми лишайниками стволами желтых акаций можно с дороги разглядеть, что на могиле коммунара и по сей день стоит ржавая, давным-давно крашеная хорошей, еще сохранившей оттенок голубой краской ограда да памятник серого известняка, крошащийся, но крепкий, с надписью, которую, приглядываясь, пока можно прочесть.

Но в тот год, когда коммуна жила полнокровно и всколыхнулась от злодеяния, новым председателем выбрали Т.У. Пруткова. Коммунистом он себя в райкоме уже зарекомендовал хорошим, нежадным для нужных людей, так что утвердили его беспрепятственно. На десятилетие гибели Н.А. Кожемякина по ходатайству коммуны ей присвоили имя прежнего председателя, и стала она называться «Коммуна «Красное знамя» имени Н.А. Кожемякина». Вроде бы в этом мелкий политический плюс, а вышло иначе. Не сразу, но выстрелило. В человеческой натуре есть стремление к упрощению названий, и потому коммуну «Красное знамя» на селе называли просто коммуной, а чтобы отличать от других коммун в округе, стали говорить «коммуна Николая второго». Это, может, и грело скрытое монархическое чувство Т.У. Пруткова, но и внушало политические опасения. Время было трудное, военное, и в райкоме о контрреволюционном народном названии коммуны не задумывались. Однако в 1950 году нашлось кому и на это обратить внимание. Коротко говоря, поступила анонимка аж в МГБ, дескать, председатель умышленно распространил в народе «царское» название коммуны, и закрутилось дело. Т.У. Пруткова приговорили к десяти годам лагерей, и семья его горя хлебнула. Однако же он был освобожден уже 1957 году, чему поспособствовал его брат Н.У. Прутков, бывший в то время председателем колхоза «Лампочка Ильича» в селе Никольском Липецкой области и организовавший строительство на Дону мини-ГЭС, которая снабдила электричеством несколько ближайших сел и деревень, от Требунков до Нижней Павловки. Собственно, открытие этой гидроэлектростанции в 1956 году и начавшаяся хрущевская «оттепель» и помогли ему добиться освобождения брата.

Супруга Т.У. Пруткова – Наталья Викторовна Одоевская. В замужестве сохранила девичью фамилию. По словам, В.Т. Пруткова происходила из рода князей Одоевских. Составила книгу рецептов «Старинные напитки и блюда Большой засечной черты». Книга эта, впрочем, не была опубликована и находится, пожалуй, только в архиве В.Т. Пруткова.

Долго Бог не давал супругам детей, и только через год с небольшим после возвращения Т.У. Пруткова из лагерей у них родился единственный сын Владлен, названный так, чтобы показать свою благонадежность властям.


Николай Уварович Прутков (1902-1989). Не грибник.


Владлен Тимофеевич Прутков (1958-2020), грибник.

Родился в селе Милославское. Учился в Рязанской сельскохозяйственной академии. После кончины дяди Н.У. Пруткова возглавил колхоз «Лампочка Ильича» в Липецкой области. Любил повторять девиз: «Держись прутка: гнись да распрямляйся». Автор стихотворений, в том числе предсмертного цикла «Песни о Путине». Был дружен с Александром Федоровичем Семиреченским, которому, по согласию с семьей, завещал архив Прутковых-Уваровичей. Впрочем, жизнь Владлена Тимофеевича следует описать отдельно – она не так богата драматическим событиями как его предков, но по-своему интересна. Пока же читатель может посмотреть на отдельные картины жизни Владлена Тимофеевича в комментариях к стихотворениям третьей части «Песен рода Прутковых о грибах» и «Песен о Путине».

Супругой его была Анна Степановна Разина, заслуженная доярка РСФСР.

Дети:
1. Рюрик (р. 1983). Не грибник.
Супруга: Мария Феодоровна Семиреченская (родная сестра Александра Семиреченского, р. 1983).
2. Игорь (р. 1987). Грибовод. Живет в Швеции в коммуне Стрёмстад, выращивает на продажу шампиньоны, вешенки, шиитаке.
Супруга: Хельга Стрёмсон.
3. Святослав (р. 2006). Кажется, становится грибником. Не женат.