Зазеркалье, гл. 16. Плачущая женщина

         Проклятое зеркало не давало Анне покоя, оно притягивало ее как магнит. Вот и сейчас она не смогла пройти мимо и остановилась возле него, пристально вглядываясь в свое отражение. В эту минуту, искаженное безобразными, разбегающимися во все стороны трещинами, оно отчего-то уже не пугало ее. Напротив, вызвало даже ироническую усмешку.

– Точь-в-точь «Плачущая женщина» Пикассо! А что? Может статься, что и он писал свою «плаксу», глядя на отражение своей натурщицы вот в таком же точно разбитом зеркале, – усмехнулась она. – Господи, ну и придет же такое в голову! А все от безделья. «Пора, мой друг, пора!» – нараспев процитировала она Пушкина, доставая из шкафа большую сумку. - «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Если есть, конечно. – Анна принялась быстро укладывать в нее свои вещи.

– Все. Уеду. Пора. Центр, похоже, скоро отберут, и что мне тогда здесь делать? «Прости меня, Аня»... За что же прощать мне тебя, Андрюша? –  бормотала она, с ожесточением заталкивая в сумку свои одежки. – Нет, не разбитое зеркало нужно убрать из этой комнаты, а меня со всеми моими глупыми иллюзиями и надеждами!

Через приоткрытую форточку доносился стук, металлический скрежет и невнятные голоса.

– Дед что-то мастерит. Работает. Значит, верит, что Центр удастся отстоять. Может быть. – Она надавила на сумку коленом тщетно пытаясь застегнуть сопротивляющийся замок. Может быть... Только без меня. Теперь – без меня!

На нее вдруг накатила волна жалости к себе. Оставив свое занятие, Анна упала, закрыв лицо руками, на топчан.

– Но почему? – шептала она с тоской, – почему столь успешная в своей профессии, теперь я оказалась не у дел? Почему в личной жизни постоянно оказываюсь на вторых ролях? Ха! Так уж и постоянно! – тоска ее вдруг сменилась злой обидой на себя. – Тоже мне, Мессалина* выискалась! Какая это у меня «личная жизнь», где она? Всего-то на пальцах перечесть! Половину этой своей «личной» жизни я провела в ожидании встречи с Петром, а по сути, в ожидании «с моря погоды»! И вот результат – не пробыв со мною рядом и недели, он переметнулся к Зинаиде, которая оказалась не такой рохлей, как я. А впоследствии, даже благороднее меня. 
Андрей... Я рядом, а все его мысли о жене Вере. О той, кого больше нет на свете, как больше нет и Петра. Андрей даже Центр назвал ее именем. Где здесь я? Нет меня. Меня – нет!

Да что со мной! Что за недостойные мысли! – опомнилась она наконец, и горячая краска стыда проступила на ее заплаканном лице.
Глухая стена, ранее не дававшая ей в полной мере осознать происходящее, внезапно треснула, как это злополучное зеркало, рассыпалась в прах, а из обнажившегося зазеркалья взглянула ей прямо в сердце истина.

– Вот оно! – воскликнула Анна, – Всю жизнь мне было удобно любить не живого человека, а мечту, иллюзию! Да-да, именно – удобно! Не нужно ни с кем делить докучный быт, можно, мечтать, страдать, ждать, разочаровываться, надеяться. Все эти эмоции служили топливом для моего творчества. И всем этим руководил подсознательный страх. Страх растратить эту драгоценную творческую энергию на живые чувства. Боже мой, но ведь это почти Средневековье... 
В те времена главным источником вдохновения считалась недостижимая, платоническая любовь. Чем не пример Петрарка? Да нет, – тут же с досадой покачала она головой, – сейчас не Средневековье, да и где тот Петрарка? Я довольствовалась тем, что проживала судьбы своих героинь, проживала их страсти, их любовь, каждый раз становясь одной из них. В итоге и сама превратилась в разбитое на множество осколков отражение, а жизнь моя – на уродливое изображение той самой «Плачущей женщины». Вот он корень зла! Увы, не удалось мне избежать профессиональной деформации...

Анна встала и подошла к окну. Так ясно припомнилась ей ночь, когда Андрей пришел к ней измученный и усталый после тяжелой многочасовой операции. Она накормила его и уложила спать, а сама почти до утра, вот так же как сейчас, простояла у окна.

– Ему нужна любовь, нежность, а я...  бог мой, а я до сих пор не готова к настоящим чувствам. Жалела его, как жалела бы мать, и боялась ступить за эту черту.

Она хорошо помнила, как уложив Андрея, стояла у окна и, глядя в черноту ночи, повторяла словно заклинание: «Еще не время. Ведь и Толстой говорил: «Есть только одно важное для всех дело в жизни – улучшать свою душу. Только в этом одном деле человеку не бывает помехи, и только от этого дела человеку всегда бывает радостно». Взяв на вооружение эту пленившую ее фразу, она всю жизнь стремилась именно к этому – «улучшать свою душу».
Радостно почему-то не было.

Тогда, стоя у окна, она долго с нежностью глядела на спящего. Вдруг лунный луч упал ему на лицо и потревоженный призрачным светом, Андрей приподнялся на подушке. Несколько мгновений он глядел в ее сторону и... не сказал ни слова. Он не позвал ее. И она не подошла к нему.

– Сколько же я наделала ошибок... Да что там... Неужели нужно было прожить половину жизни, дойти до сегодняшней горестной точки, чтобы наконец понять это. Какое гибельное заблуждение следовать не велению сердца, а чужим, пусть даже самым благородным суждениям. Никто ведь не знает, какой опыт предшествовал им, что следовало за ними. Они были вырваны из контекста чьей-то жизни совсем не похожей на твою. До чего же легко упасть в бездонную яму отчаяния следуя чужому опыту, не дав себе труда осмыслить его, не доверяя себе. Упасть в ту яму, в которую сейчас лечу я.

Быть может, долго еще предавалась бы Анна бесплодной тоске, если бы от горестных мыслей не отвлек ее гул мотора за окном, визг тормозов и оживленные мужские голоса.

– Приехал кто-то, – безразлично отметила она, утирая слезы, однако даже не подошла к окну посмотреть – кто. Вскоре подъехал еще автомобиль. И через минуту раздался стук в дверь.
__________
Продолжение  http://proza.ru/2021/07/04/727
Предыдущая глава http://proza.ru/2021/07/03/873
* Мессалина (ок. 17/20 – 48) – третья жена римского императора Клавдия, имя которой приобрело переносное значение из-за её распутного поведения.