Как спасаться от жары

Юг меня расхолаживает. На севере я бы писал статью пока не сдох, пока бы не дописал. А тут накрапал абзац, усталь, бросил, выпил вина и стал смотреть футбол.


- Ну вот сидите здесь, вот вам компьютер с Интернетом, вот вам телефон, мессенджеры.
- А можно я проект напишу.
- Не надо. Наш завод уже 50 лет живёт без проектов.
- А презентация вам не нужна, я хорошо делаю презентации?
- Не надо, не надо, просто сидите, вам же бонус годовой нужен.
- Нужен.
- И премия вам нужна?
- Нужна.
- Ну сидите, согласовывайте, что вам скажут.
- А хотите кредит? Я хорошо беру кредиты.
- Наш завод уже тридцать лет живёт без кредитов. Видите у нас какие хорошие тракторы: сеют, пашут, жнут.
- А хотите новые рынки сбыта?
- Не надо мы поставляем и так тракторы в 130 стран, конвеер не справляется с нагрузкой.
- А почему они не розовые?
- Кто?
- Тракторы. И без бантиков.
- Так успокойтесь. Посидите год, получите бонус, уйдёте в министерство, вы хотите в министерство?
- Хочу.
- Ну так посидите годик без программ и проектов тихо, бонус получите и уйдёте. И вам хорошо и заводу хорошо.
Долго думает...
- Ладно. А фейсбук смотреть можно?
- Можно.


- Ну и куда это вешать, - худосочный паренёк приложил какой-то плакат к стене.
- Вот сюда, - ткнул в стену седоватый пожилой мужчина моих лет.
- Василий Петрович, так, это неудобно, не прочтут.
- Петюш, верь мне, они и так это не прочтут.
Я поднял глаза на плакат. Огромная красная стрелка вела на Запад, в неё впивались, как бы противодействуя ей ручьи синих стрелок.
Я вспомнил уроки истории в школе. Учебники, карты. Победоносная Красная Армия под предводительством маршала Жукова гнала фашисткую сволочь в её берлинское логово, которая хоть и огрызалась, но понимала неизбежность приближающегося конца.
На плакате, прислоненному Петюшей к стене, сиял заголовок: " План эвакуации на случай пожара".
- Вы уверены, - спросил паренёк доставая жидкие гвозди.
Но и я и Василий Петрович были уверены.


Как спасаться от жары.
Загляните в подвал и достаньте: сухое белое вино «Совиньон» производства «Солнечная долина» (ни в коем случае не используйте красное вино «Бастардо» или «Мерло»), подойдет год, начиная от 2019-ого, красную малосоленую икру, лучше всего кеты, она самая водянистая, на худой конец можно нерки, но ни в коем случае не горбуши (икра горбуши малозерниста), вологодское сливочное масло – 100 грамм, французский багет, колотые кубики льда, медовые узбекские абрикосы и нектарные испанские персики.
Нарежьте французский багет, смажьте вологодским маслом и покройте толстым слоем кетовой икры.
Охладите бокалы и налейте туда белое вино «Совиньон», добавьте колотый лед.
Тщательно промойте абрикосы и персики. Все-таки свирепствует Ковид.
Осторожно пейте вино малыми дозами (не переборщите) и заедайте красной кетовой икрой. После каждого глотка и бутерброда освежайте рот абрикосом или персиком.
Научное обоснование: при жаре через пот из организма человека уходит соль, поэтому ее недостаток восполняет соленая икра. Белое вино – нормализует давление, а абрикосы и персики обогащают организм влагой.
Не благодарите.


Мне северному человеку в Южном городе надоела хамса. Искал корюшку, но не нашёл. Понял тоску эмигрантов по селедке.


В последнее время Иванова мучило что-то смутное. Он как бы бежал все свои пятьдесят лет, а потом резко остановился. У Иванова в принципе все было: жена, выросшие дети, внуки, высокооплачиваемая работа, квартира в Москве и дом-дача в Крыму, но в какой-то момент Иванов почувствовал, что все это перестало приносить ему радость. На работе его по-прежнему ценили и он легко с ней справлялся, но если раньше он мог зажечь окружающих, то теперь скорее ждал, чтобы окружающие зажгли его. Выросших детей он не понимал, с ними были отличные отношения, но это были отношения скорее обыденные, чем нужные. Он вдруг поймал себя на том, что может вполне обойтись без общения с детьми и внуками и лучше полежит на диване с книгой, чем поиграет с внуками, но и книги перестали волновать его. Иванову стало казаться, что он все это уже где-то читал, и теперь вместо Пятигорского или Шестова он мог часами сидеть возле выключенного телевизора и смотреть в одну точку. Жену он не понимал. Он никак не мог уяснить, как можно путешествовать по миру, если того мира, который он помнил ещё лет 10 назад давно не существует. Иванов сходил к психиатру. Психиатр внимательно выслушал Иванова, и хотя никаких признаков отклонений и депрессии не нашёл, все равно выписал таблетки. Иванов пил таблетки, но ничего не менялось. Он по-прежнему жил фоном, не испытывая сильных эмоций, и это пугало Иванова, потому что внешне ничего с ним не произошло. Тогда Иванов пошёл в церковь. Благообразный священник спросил, когда Иванов исповедовался. Иванову почему-то стало страшно и он соврал, что два года назад, хотя последний раз исповедовался 9 лет назад, но и исповедь ему не помогла. После этого Иванов стал вглядываться в людей и вдруг понял, что все окружающие люди тоже как бы отсутствуют. Они вроде бы делают свои дела но ничего бы не изменилось в мире, если бы они ничего не делали. И тогда Иванов уснул. Ему снилось, что он младенец, припавший к груди матери. Мама была молода и прекрасна, но почему-то хотела оторвать его от груди, приговаривая: "Пора, пора Ванечка, сколько можно, тебе уже два года", - но Иванов все равно тянулся к груди матери. И тогда мама засмеялась и насильно оторвала его от груди, и Иванов тоже засмеялся и, проснувшись почувствовал радостную усталость и обреченность.


Папа, простой советский рабочий, очень любил историю. Все мое советское детство он собирал романы Балашова, Пикуля, Иванова, Семенова, Исаева, Суворова и прочих. Он запоем читал все эти многотомные приключения каких-то второстепенных персонажей истории России, изложенные в беллетристическом ключе. Он мог потом часами пересказывать мне какие-то фантастические концепции Гипербореи, Перунии, Ярилии и нападения СССР на Германию, которые он почерпнул из этих странных томов. Он взахлеб твердил мне о Льве Гумилеве, Фоменко и Бушкове.
Кое-что я тоже читал краем глаза и даже мог поддержать с отцом разговор, но однажды мне все это надоело (а мне было уже лет 40 а отцу значит 65) и привез ему многотомную историю Карамзина. Потом позже я привез и Соловьева, и Костомарова и на какое-то время интерес ко всем этим эпичным историческим теориям у отца угас, но он все равно любил затеять со мной разговор о тайных корнях России, которые скрывают от простого народа власть имущие.
Тогда я привез ему учебник для аспирантов исторического факультета московского университета, в котором на 100 страницах были изложены все упоминания о древней Руси в каких-либо иностранных источниках.
Папа какое-то время недоверчиво сжимал эту тонкую книжицу, а потом вдруг спросил меня, оглядев свои масштабные полки исторического ширпотреба, которые он накопил за свою жизнь:
- И всё?
Я тоже посмотрел на его полки. Мне почему-то стало неудобно:
- И всё, - сказал я.
А потом я привез «Путешествие в Московию» Герберштейна, а потом долго не приезжал, а потом приехал, незадолго до его смерти (а умер папа в 72 года) и вдруг заметил, что его библиотека как-то осиротела. Пропали многие авторы, осталось буквально с десяток книг, которые он выложил в сервант.
Я молча осмотрел пустые полки.
- Да вот, - сказал отец, - открыл Бушкова, а там гравюра из Недерле «Славянские древности», поддельная, ну и выкинул Бушкова и всех заодно.
Мне стало почему-то очень хорошо, а отец стоит такой грустный, грустный.


Заперся в жару, включил кондей и смотрю политические фильмы. В одном ругают кровавый режим. Уснул на 23 минуте. Во втором ругают рукопожатную интеллигенцию, уснул на 24 минуте. Потом читал Монтеня, уснул. Потом смотрел лекцию о Льве Толстом. Уснул. Смотрел приключения Алисы. Уже лучше. 3 серии. Гладил кота. Час. Пил бахчисарайский Мускат. 15 минут. 2 часа страдал о бездарно потраченноем времени. Смотрел футбол. Опять уснул. Стал читать самотёк. Есть хорошее, но уснул. Написал два письма хорошим из самотёка и снова уснул. Наступила ночь. Не спал до 5 утра. Ворочился. Думал о том спят ли в загробном мире или нет. Если спят, то все на так уж и страшно. Стало страшно. Призывал дух силы, но уснул.



Жара. Засунул кота под душ. Результат: весь в кровищи ищу во дворе сбежавшего кота. Соседка сказала, что нельзя пить в жару, не верит, что я абсолютно трезвый.


- Ты написал роман?
- Нет.
- Ну как же так. И Иванов написал, и Петров написал, и Сидорова написала и Кудряшкина написала, и волчок написал, и серый заинька написал и птички написали, и мушки написали, и безрукие написали и безглазые написали и даже без ума написали, а Славочка не написал?
- Устал.
- Отчего?
- Болит что-то.
- А что у Славочки болит? Носик, ушко, ручка, или душа болит?
- Душа.
- Так пить надо меньше Славочке, тогда он роман напишет.
- Грубо всё и грустно.
- Ага, ага.


- Напиши меня, - говорит рассказ.
- Жарко, - отвечаю.
- Ничего не жарко, - нудит рассказ, уже вечер, солнце ушло.
- Ну все равно жарко, - отвечаю я прихлебывая белое вино со льдом.
- На юге ты совсем обленился, - продолжает рассказ, - лежишь на диване, слушаешь джаз, еле работаешь, книжки читаешь, стихи забросил, анекдоты забросил, меня пишешь уже полгода, самотёк журнальный не читаешь.
- Отстань.
- А помнишь как было в Москве, холодно, жутко, одиноко, воздуха нет, метро, придёшь с работы и пишешь, пишешь, пишешь допоздна.
- Отстань, - я снова отхлебываю вино со льдом.
- Ты очень изменился, - вздыхает рассказ.
Я сижу под виноградом в ночи и слушаю, как верещат коты, рядом ползёт огромный чёрный южный таракан, в жару ничего делать не хочется, а вечером уже не можешь. Какое-то позорное чувство бессилия гложет организм, но нет и чувства раскаяния, словно ты часть природы, а природа не может испытывать раскаяния. Нет - этот нет, а да - это да. Все просто и понятно.
Спать, спать, нафик рассказ.