Бойлерная

Откуда-то из-под земли до редких прохожих доносились ритмические удары по гитарным струнам и следующие за бесхитростным сопровождением голоса. Нетрезвость голосов в дождливый ноябрьский вечерний час — явление вполне заурядное, если вы не законченный зануда. Даже слова песни, вздумай кто прислушаться, вызвали бы скорее улыбку и понимание:

А по Манежу конница идет,
И на веревке тянут бронепоезд,
А тетя Надя не дает, а тетя Надя не дает,
А комиссар расстегивает пояс!

На дворе, слава богу, 1982 год, не былые суровые времена, за такое сегодня даже на партком не вызовут.
Если говорить совсем точно, гитарные звуки и голоса проникали на улицу не столько из-под земли, сколько из зарешеченного приоткрытого окна, расположенного почти вровень с тротуаром. Митрич, хозяин помещения, смотревшего в мир поющим окошком, слыл в округе знаменитостью. Само помещение называлось котельной или бойлерной, а Митрич был его начальником и до недавнего времени единственным сотрудником. Если требовалось починить кран или выполнить что-то более серьезное по сантехнической части, обитатели окрестных двух десятков домов обращались по большей части сюда, в котельную. За пять рублей или за бутылку проблема решалась быстро и без хлопот.
Кажется, по-настоящему его звали Иван Дмитриевич, но с уверенностью этого, похоже, никто не знал, за исключением самого Митрича.
Половину котельной занимали два бака из нержавеющей стали, снабженные какими-то измерителями со стрелками, на что-то важное или неважное указывающими. На оставшемся пространстве удалось втиснуться небольшому покрытому клеенкой столу с двумя стульями и топчану в углу, на котором сейчас разместился Митрич и где ему предстояло сегодня спать. Вообще-то у Митрича имелась однокомнатная квартирка на третьем этаже, но сегодня она была занята племянницей Танькой. Танька приехала в Москву из Костромы и поступила тут в институт, один из самых задрипанных: то ли историко-архивный, то ли финансово-экономический. Кажется, финансово-экономический. Обитала Танька в общежитии, но сегодня попросилась к Митричу устроить у него дома вечеринку для однокашников. Бобыль Митрич, обративший на племянницу всю любовь, какой его наделила природа, никогда не отказывал в таких просьбах.
За столом бренчал на гитаре Яшка Берман. Подав два года назад заявление на выезд в направлении исторической родины, Яшка, как положено, получил отказ со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вытекающие последствия в числе прочего подразумевали, что своей работы программиста в одном из московских КБ он под благовидным предлогом лишился. К этому Яшка, как он думал, был готов. Но в скором времени с удивлением обнаружил, что жить, совсем не имея никакого дохода, довольно непросто. К счастью, Яшкиному ЖЭКу было меньше других организаций свойственно проявлять бдительность, и там согласились взять его на полставки помощником к Митричу.
Напротив Яшки за столом сидел Вова Панкратов, Яшкин друг со школы, и вместе с Яшкой выводил, как над комиссаром и тетей Надей проплывает в небесах воздушный флот.
 Сам Митрич разглядывал на топчане дно стакана и ждал возможности высказаться. Дослушав до конца историю про комиссара и тетю Надю, наконец, начал:
- Чего Танька-то сегодня рассказала, историю. Из книжки мне прочла. Чуть слеза не прошибла. Там в общем страна такая была, где мед варили…
- Мед разве варят? – попытался возразить Яшка.
- Не мешай! – обозлился на него Митрич, - Там варили. Из… Из вырезки варили, офигенно получалось.
- Из вереска, может? – догадался Вова Панкратов.
- Ага, из вереска, точно! А ты откуда знаешь?.. Ну ладно, в общем варили они такой мед охренительный, что все им вокруг завидовали, и никто больше этот мед делать не умел. – Танькин рассказ, видно, глубоко затронул восприимчивое Митричево сознание: порожденная алкоголем сонливость исчезла, в глазах появился блеск. -  И напал на них из другой страны какой-то король и поубивал их всех. Поубивал, а потом думает: вот ведь мудак я какой, страну захватил, а мед ихний не пью, потому что никто не знает, как этот мед делать, а кто знал, все побиты нахрен. И тут, значит, приводят ему двоих, в живых оставшихся. Вот, говорят, они знают, как мед готовить. А там старик и сын его, пацан совсем. Ну король им и говорит: скажете, как мед делать – будет у вас все зашибись, а не скажете – кирдык вам придет, все что есть поотрываю. Эти двое помолчали сначала, а потом отец тихонько королю шепчет, что вот мол, я бы рассказал все про мед, да стыдно мне при сыне-то. Он из себя весь герой, все равно ничего не скажет, вы бы его со скалы сбросили, чтобы не мешал мне рассказывать. Ну королю-то фигли, он приказал - пацана со скалы в море и спихнули. А старик тогда говорит: а вот и прокатил я вас. Это у молодых вся жизнь впереди, они смерти боятся, раскололся бы парень под пытками. А я свое пожил, хватит с меня, фуй я вам чего скажу.
Вон как! И все в стихах, складно, зашибись!
- Митрич, ты в детстве книжку «Остров сокровищ» читал? – почему-то спросил Вова.
- Чего?
- Да неважно. Разливай, - кивнул он Яшке.
Яшка протянул руку под стол, где стояли непонятно как до сих пор уцелевшие две непочатые бутылки «Московской». Водка была получена Вовой на работе в продовольственном заказе по случаю ноябрьских праздников. Еще одна бутылка, уже опустошенная, каталась там же под столом.
Три стакана наполнились на треть каждый. От вчерашнего белого батона были отрезаны толстые ломти, на которые легли обильные куски любительской колбасы из того же Вовиного праздничного заказа. Гуляли широко. Слово взял Вова:
- Ну в общем отметила революция намедни годовщину, Софье Власьевне шестьдесят пять стукнуло, уже десять лет как в пенсионном возрасте пребывает. Так что за ее здоровье!
- Чтоб ей пусто было, - добавил к тосту Яшка, но выпить тем не менее выпил, после чего закашлялся.
- Неправильно ты ее пьешь, - поморщился Вова, - ее нужно прямо в горло заливать, без глотков.
- Может, со временем и достигну вашего мастерства, товарищ профессионал, - отреагировал на критику Яшка, жуя бутерброд с колбасой.
- Софья Власьевна – это которая с четверного этажа? – поинтересовался Митрич.
- С четвертого этажа – это Софья Ефимовна, а Софья Власьевна – это… - Яшка на секунду задумался, - это мать родная.
Тема представилась Митричу слишком сложной, и он, вернув на стол опустошенный стакан, вытянулся на топчане.
- Вон в Танькиной компании у Митрича дома, поди, про Софью Власьевну и думать забыли, свет уже, надо полагать, притушили, - продолжил Яшка. – Жимкается Танька с каким-нибудь сокурсником на тахте, а подружка на кухне - с другим.
- Таньку не трожь! – встрепенулся на топчане Митрич. - Вон солярки поди залей, кончается уже!
- Да брось, Митрич, нормальная девка твоя Танька, завидую ее однокурсникам, - отступил Яшка. – А солярки хватит пока, завтра залью.
Умиротворенный Митрич повернулся к стене, и через две минуты с его стороны стало доноситься сопение, характерное для погрузившихся в сон.
Вова взглянул на заснувшего Митрича и снова повернулся к Яшке:
– Ты концерт из дворца съездов по случаю годовщины революции смотрел? Певца такого Владимира Мальченко знаешь?
- Мне что, смотреть больше нечего? А певца твоего я не знаю. Чем он знаменит?
- Я его тоже не знал до концерта. Но не могла не запомниться песня, что он там исполнял. «Спасибо вам за ваш великий подвиг, товарищ Генеральный секретарь» - заключительные слова в этом шлягере.
- Ох господи.
- А до того адресатом для певческой благодарности был «товарищ наш партийный секретарь», «товарищ наш бригадный комиссар» - это о его подвигах во время войны - и еще какой-то товарищ.
- Первый раз слышу о певце Владимире Мальченко, но шестое чувство мне подсказывает, что теперь у него все будет хорошо, - резонно заметил Яшка. – Да бог с ними, с этими годовщинами, концертами, певцами и товарищами секретарями. Будь на дворе хоть праздник, хоть годовщина, а наиболее мудро ведет себя сейчас Митрич, самое правильное занятие по такой погоде – поспать, - Яшка поправил накинутый на плечи ватник и кивнул на стекающие по стеклу окошка под потолком струи дождя.
- Не овладели вы, Яков, искусством радоваться жизни, не научились извлекать максимум  удовольствия из любой неприятности, - в подпитии Вову тянуло на философию, и тогда он обращался к другу на вы.
В ответ Яшка снова потянулся за гитарой:

Я вас люблю, мои дожди,
Мои тяжелые осенние,
Чуть-чуть смешно, чуть-чуть рассеяно,
Я вас люблю, мои дожди…

Вовин взгляд подернулся нетрезвой романтической дымкой, а его голос превратил Яшкино соло в дуэт:

А листья ластятся к стволам,
А тротуары словно зеркало,
И я плыву по зеркалам,
В которых отражаться некому…

Закончив пение и загасив окурок «Дымка» в банке из-под сайры, Вова обратился к много раз обговоренной теме:
- Вот получится у тебя за бугор свалить – не будет там зеркал от дождей на тротуарах, чем жить будешь в тамошней серости?
- Зеркал не будет – что-нибудь другое будет, - пожал плечами Яшка и стал снова перебирать струны:

И окурки я за борт швырял в океан,
Проклинал красоту городов и морей,
И бразильских болот малярийный туман,
И вино кабаков, и тоску лагерей…

- Я бы, может, и попроклинал бразильский туман и красоту заморских городов с кабаками и винами, но сначала хотелось бы на них посмотреть и убедиться, что их есть за что проклинать, - продолжил тему Яшка, прервав пение.
Возражений у Вовы не нашлось, и Яшка вернулся к Ножкину:

Я в весеннем лесу пил березовый сок,
С ненаглядной певуньей в стогу ночевал…

- Хорошо загнать-то, перепихнуться хорошо, - неожиданно донеслось с топчана. – В стожке-то хорошо перепихнуться. В стожке… Хорошо в стожке... Перепихнуться…
- Митрич!! – заорал Вова. - Яшка, налей ему быстро!
Яшка плеснул в стакан «Московской», и сунул его в руку Митричу. Тот, не открывая глаз, опрокинул стакан внутрь, вернул опустошенную граненую тару Яшке и затих.
- Песню перебил, - без злобы заметил Яшка.
- На Митрича грех обижаться. Видно, было у него в жизни что-то такое связанное со стожком, раз он так оживился, - высказал догадку Вова.
- Я думаю, у него много чего было в жизни. Таких, как он, - полстраны.
- Полстраны – маловато будет. Три четверти, если не больше.
Назревала нешуточная дискуссия о процентном содержании митричей в обществе развитого социализма, но в этот момент дверь внезапно распахнулась и в проеме появилась Танька, слегка растрепанная, без куртки, в короткой джинсовой юбке и нарядной полупрозрачной блузке. Глаза ее странно горели:
- Вы тут сидите и ничего не знаете! Осиротели мы! – Возбужденное Танькино лицо выражало что угодно, но менее всего горечь обретенного сиротства. – Брежнев умер!
- Ой, - едва выговорил Яшка.
Вова окаменел на стуле, забыв закрыть рот.
Митрич засопел и повернулся на другой бок…


Через два года Яшка с родителями получит долгожданное разрешение на выезд. Как и множество других отъезжантов, прибыв в перевалочный пункт в Вене, Яшка не повернет на юг в направлении мест, где обитали его древние предки, а продолжит движение на запад и осядет в конечном счете по другую сторону Атлантического океана. В начале 90-х он впервые после отъезда посетит Москву, где познакомит Вову с полногрудой Диной, приходящейся теперь Яшке женой. Попытки Яшки сделать карьеру гитариста в заморских музыкальных группах успехом не увенчаются, так что придется ему встать на накатанную дорогу русского компьютерщика за границей. Так или иначе в Яшкином портмоне окажется в наличии достаточно зеленых билетов с портретами американских президентов, чтобы открыть двери во многие места, куда он десять лет назад был не вхож. В течение недели Яшка и полдюжины его одноклассников и институтских однокашников впервые увидят изнутри несколько не самых последних московских ресторанов, затем американские гости распрощаются и отправятся в Одессу, на родину Дины.

Когда в восьмидесятых годах подует ветер перемен, Вова почувствует, что пришло его время. Он станет завсегдатаем споров на Пушкинской площади с публичным обсуждением последних статей в «Московских новостях» и «Огоньке», ни одна демонстрация – сначала за Горбачева, затем против Горбачева за Ельцина – не пройдет без его участия. Во время августовского путча 91 года Вова окажется даже не рядом с Белым домом, а внутри него, увидит там живьем и Ростроповича, и Руцкого, и Старовойтову. После победы над силами тьмы активным сторонникам новой власти откроются все дороги, и Вова уверенно начнет продвигаться по административной лестнице. К концу 90-х молодому энергичному депутату   будут пророчить большое будущее. Но тут щелкнет какой-то переключатель, и восхождение к вершинам чиновничьей карьеры застопорится. Вова не сказать, чтобы совсем отойдет от дел, но так и останется деятелем муниципального уровня. Отчего будут упущены появляющиеся время от времени возможности продолжить движение наверх – бог весть.

К одному из кондоминиумов Северного Бутова иногда подъезжает серебристый «Ягуар». С заднего сидения выходит ухоженная дама лет пятидесяти, в которой непросто узнать прежнюю Таньку. Татьяна Кирилловна теперь – член совета директоров банка «Северо-западный», сумевшего выжить в финансовых бурях 90-х и подстроиться под понятия нулевых и десятых. Сама Танька – простите, Татьяна Кирилловна – здесь не живет, сюда она поселила Митрича, которого и навещает тут время от времени. Митричу сейчас 87 лет, за его здоровьем и хозяйством круглосуточно присматривает обеспеченная той же Танькой группа сменяемых патронажных сестер.
Если стоит хорошая погода, дежурная сестра возит его в инвалидной коляске по расположенному рядом скверику. Митрич щурится на солнце, отчего морщины на его лице становятся еще глубже, и шевелит губами, как будто что-то вспоминая. Если вслушаться, можно разобрать:
- Хорошо прогуляться-то… Хорошо… По парку-то… Погулять… Хорошо…







*В варианте, не подвергшемся цензуре, рассказ можно посмотреть тут:

http://zyniker.eu/litera/prosa/heizungsraum.html