Время Гёте. Глава 10. Гёте и Байрон

    В несколько иных сочетаниях, те же фаустовские мотивы и в которых картина мировой скорби, колеблющегося пессимизма выходит ещё мрачнее, ещё печальнее звучат в произведениях другого великого поэта лорда Байрона.
     В 10-летнем возрасте после смерти двоюродного деда Джордж стал пэром Англии и получил титул «барон Байрон», после чего, как это принято у пэров данного ранга, его обычным обиходным именем стало «лорд Байрон» или просто «Байрон». Впоследствии тёща Байрона завещала поэту имущество с условием носить её фамилию — Ноэл. Поэтому в некоторых источниках его полное имя может выглядеть как Джордж Гордон Ноэл Байрон, хотя одновременно всеми этими именами и фамилиями он никогда не подписывался.
Джордж Гордон Байрон родился 22 января 1788 года, с 1822 года — Ноэл-Байрон. Одним из самых известных представителей этой фамилии был его дед адмирал Джон Байрон, прославившийся своими необыкновенными приключениями и странствованиями по Тихому океану; матросы, любившие его, но считавшие невезучим, прозвали его «Джек Дурная Погода» .
     Старший сын адмирала Байрона, капитан Джон Байрон, был кутилой.
После смерти первой жены капитан Байрон женился вторично, по расчёту, на Кэтрин Гордон, единственной наследнице богатого Джорджа Гордона, эсквайра. Она происходила из известного шотландского рода Гордонов, в жилах которого текла кровь шотландских королей (по линии Аннабеллы Стюарт). От этого, второго, брака отца родился в 1788 году будущий поэт. Бедность, в которой родился Байрон и от которой его не избавил титул лорда, дала направление его будущей карьере. Женщина вместе с ребёнком вернулась в фамильное поместье Ньюстед Эбби, что под Ноттингемом, которое позднее унаследовал Байрон. Жизнь в замке оказалась вовсе не королевской: старое здание разваливалось, постоянно напоминая о нищенском состоянии счетов. Мать Джорджа со временем ожесточилась из-за постоянных трудностей и постоянно придиралась к сыну, считая того не идеальным.
      Кроме того, Байрон страдал из-за врождённой хромоты, которая нередко становилась предметом насмешек сверстников. Мальчик настолько переживал, что однажды всерьёз попросил семейного доктора ампутировать больную конечность. Смеялись над будущим поэтом и из-за веса — известно, что к 17 годам Джордж весил 102 килограмма. При этом рост молодого человека был только 1,72 метра.
     В 1801 году он уехал в Хэрроу, мёртвые языки и древность вовсе не привлекали его, но зато он с огромным интересом прочёл всех английских классиков и вышел из школы с большими познаниями. В школе он славился рыцарским отношением к товарищам и тем, что всегда заступался за младших. Во время каникул 1803 года он опять влюбился, но на этот раз гораздо серьёзнее, чем прежде — в мисс Чаворт.
     В Кембриджском университете Байрон углубил свои научные знания. Но больше он отличился искусством плавать, ездить верхом, боксировать, пить, играть в карты и т. п., поэтому лорд постоянно нуждался в деньгах и, как следствие, «влезал в долги».
     В 1809 году поэт был вынужден покинуть родную Великобританию. Дело в том, что, ещё будучи студентом, Байрон пристрастился к карточным играм и алкоголю. Нетрудно догадаться, что подобные увлечения постоянно проделывали существенные прорехи в скудном бюджете Джорджа Байрона. Окончилось все тем, что поэт решил просто сбежать от заимодавцев и кредиторов, терявших терпение.
      Вместе с приятелем Джоном Хобхаусом Байрон отправился в путешествие. Друзья повидали Грецию, Испанию, Португалию и другие страны. Главным результатом поездки стала поэма «Паломничество Чайльд-Гарольда». В этот тяжёлый момент всеобщего напряжения он напомнил и о погибшем величии Греции, посвятил обличительное стихотворение «Проклятие Минервы» разграблению Парфенона. Поэт затронул всеобщую борьбу того времени, с сочувствием говорит об испанских крестьянах, о героизме женщин, и его горячий крик о свободе разнёсся далеко, несмотря на кажущийся циничный тон поэмы. Спустя некоторое время поэт снова переехал, на этот раз в Венецию. Этот город настолько покорил Байрона, что тот написал несколько стихотворений, посвящённых Венеции. Здесь же он окончил четвертую песнь «Чайльд-Гарольда», а в 1818-м приступил к написанию поэмы под названием «Дон Жуан», которую позднее критики и литературоведы однозначно назовут лучшей в творчестве лорда Байрона.
     Поэмы Байрона более автобиографичны, чем сочинения других английских романтиков. Он острее многих чувствовал безнадёжное несоответствие романтических идеалов и действительности. Осознание этого несоответствия далеко не всегда повергало его в меланхолию и уныние, в последних его произведениях совлечение масок с людей и явлений не вызывает ничего, кроме иронической усмешки. В отличие от большинства романтиков, Байрон с уважением относился к наследию английского классицизма, к каламбурам и едкой сатире.
     Лорд Байрон преимущественно был поэтом континентальным. Благонамеренная родина Байрона не поняла его, не оценила и отвергла, заклеймив прозвищем "сатанинского" поэта. Зато его произведениями зачитывался весь материк. Большое значение они получили как в Германии, Франции так и в России. Пессимистические мотивы, на которых построены Вертер и Фауст Гёте, господствуют во всех  сколько-нибудь крупных произведениях Байрона.
Метафизическая скорбящая тема воспроизводимая Гёте в Вертере и Фаусте, и байроновский пессимизм имеют общее основание в эпохе. И то и другое явление было результатом колеблющегося раздвоенного мировоззрения господствовавшего в конце 18 и начале 19 века. Но между ними есть и значительная разница.
     Различны натуры обоих поэтов. Лорд Байрон - лирик. В нём нет объективного отношения к действительности, спокойного анализа человеческих образов. Он не может воссоздать окружающий мир во всём разнообразии его явлений, во всём богатстве его форм.   Страдания и болезненный романтизм Байрона не были притворными: этот человек действительно очень остро воспринимал реальный мир и переживал из-за несовершенства жизни и людей. Он поэт своего чувства, своей мысли. Все наиболее удавшиеся его герои являются представителями одного единственного типа, его собственного, который был в своё время преобладающим в образованном обществе. Воспроизводя себя, свою личность, он рисовал современного  героя-скорбника, поэтому лирика Байрона получила такое значение в обществе того времени, потому-то она имеет такой глубокий интерес для истории литературы. В Вертере и Фаусте Гёте также  воспроизводил своё, но это своё было им уже пережито. Гёте спокойнее, объективнее относился к своей художественной деятельности, он правил, доминировал над своим материалом, он управлял своими образами. Байрон с своей страстной, порывистой, необузданной натурой, не мог добраться ни до каких твёрдых позиций. Он отрицал авторитеты, разрушал идолы, глумился над преданиями, смеялся над прошлым, стариной, но не как Мефистофель, не с радушной улыбкой человека, так сказать, бывалого, травленного, а с глубокой печалью, с отчаянным раздражением, со злобой, досадой, иногда со слезами сожаления. В своих поэмах Байрон гласит устами своих героев, он живёт в них, извергает проклятия, ропщет, протестует, богохульствует, грохочет анафемами, беснуется и обессиленный, изнеможённый, нравственно сломленный, приходит в мрачное уныние. Энергия байроновского лиризма магически влияла на современников, особенно на молодёжь и людей светских, людей общества и жизни, для которых глубокое философское создание Гёте и образ учёного Фауста были гораздо менее доступны ярких роскошных картин и пламенных лирических тирад английского лорда.
      Гёте и Байрон принадлежат одной эпохе, но её разным периодам жизни. Вертер и Фауст - это продукты конца 18 столетия, и концепция их обоих относится к 70- м годам 18 века. Произведения Байрона относятся ко второму десятилетию и к началу двадцатых годов 19 века. Между этими двумя периодами 1775 и 1815 годами, Европа была потрясена до оснований, друг  за другом следовавшими общественными и политическими кризисами, войнами. В 1789 году перед восторженными взорами человечества вспыхнула на историческом небосклоне новая заря, новый свет - французская революция. Новаторы 18 века, весь цвет цивилизации того времени, вся сущность общественных сил с благоговением взирали на начинающийся переворот, который, казалось открывает собою новую эру, век общей свободы, равенства и братства. Неслыханная гордость и самоуверенность овладели на мгновение человечеством, перед ним раскрывалась точно новая замечательная райская жизнь, словно сбывались радужные мечты о золотом веке. Охваченные мощным энтузиазмом, проникнутые непоколебимой верой в торжество свободы, ожидая от власти единой и неделимой республики исцеления всех зол, конца всем болезням, печалям, люди на мгновение забывают прежние сомнения и муки. Очарованные невиданными картинами реальной действительности, которые сменялись одна на другую в блестящей панораме революции, с умилением вникая восторженным речам народных ораторов, люди шли доверчиво вперёд под бой революционных барабанов, с пением марсельезы, полные новых надежд, упований и веры. Неудачи не могли сразу разочаровать, но французская революция не оправдала надежд и ожиданий. Разбивались идеалы, наступало разочарование, проявлялись признаки апатии и скуки. Общественные силы были истощены напряжённой деятельностью и быстро сменявшимися ощущениями. После того, как французские массы победоносно обошли Европу, разнося по всем закоулкам свои домашние идеи, после того, как наполеоновские трубачи и барабанщики всюду прогремели свои республиканские гимны, наступило мрачное, печальное время реставрации и реакции старого режима. Настали годы тьмы и скрежета зубов.
     Начиная с 10 -х годов 19 века, мировая скорбь вступает в новую фазу. Отчаяние становится жалким, пессимизм распространяется повсеместно и пускает особенно глубокие корни там, где они были сравнительно слабее - это во Франции. Критическая мысль с ожесточением преследовалась сверху. Оставалось сидеть сложа руки, лежать, бездельничать или плевать в потолок, проклинать всё окружающее, злиться на весь мир, изощряться в обречённых выходках, отрицать.
     В Германии семидесятых и восьмидесятых годов, политические задачи отступали на задний план сравнительно с вопросами философскими, религиозными и эстетическими. Политический строй Германии того времени был вял, неинтересен, удручающий. Гёте чуждался политики, не питал к ней особенного интереса, не понимал её.
     В 19 веке мировая скорбь усиливается другим началом - протестом социальным против общественных форм, государственного деспотизма, против всего общества. Социальный протест становится гораздо резче, так как поколебались надежды. Личность отделяет себя от общества, становится особняком, презирает окружающее, знает только самого себя и как будто больше знать ничего не хочет.
     Такой певец личности есть в Байроне, которому опостылел весь мир, проклиная всё общество и охватившего с другой стороны самого высокого самомнения, слепо почитая свои страсти и порывы, даже те моменты, которые доподлинно известны, позволяют судить о лорде Байроне как о достаточно смелом экспериментаторе в плане дел сердечных, а также как о человеке, презирающем ханжескую мораль. Герои Байрона подобно Фаусту мучаются разладом в убеждениях, своими отрицаниями, ищут только самозабвения. Байроновские герои находятся в полном разрыве с обществом, являются изгнанниками, скитальцами, людьми непонятными, отверженными.
     Не малое влияние на направление байроновского пессимизма имела его родина - английский общественный быт, не литературные и интеллигентные кружки Англии, в этом отношении Байрон стоит очень изолированно. Английское общество крепко держалось известных религиозных и бытовых традиций, которое руководствовалось общепринятыми правилами поведения и преклонялись перед установленными правилами ходячей морали и жёстко карая отвержением индивидуума, а также, прославившись своею респектабельной внешней благопристойностью, святошеством и лицемерием.
     Такова была родина Байрона - великого английского поэта 19 века. Сильная и самобытная личность, он заговорил против сложившихся веками традиций. Когда общество его отвергло, он покинул родину и с континента затеял ожесточённую борьбу пером. Протест Байрона направлен не столько на политические учреждения, сколько на общественный быт, на понятия, взгляды, убеждения, которые задавали тон всей стране. В своём слепом гневе он оправдывает даже то, что невозможно оправдать с рациональной точки зрения, он как бы на зло обществу идеализирует злодеев, разбойников и сорванцов. Полемика в литературе против общественных форм у Байрона выходит пламеннее, печальнее и неумолимее, чем у его немецких и французских собратьев.
     Идеализация преступлений, возвеличивание антисоциальных влечений людей у Гёте не найти, а если и обнаружим подобные мотивы, то лишь как исключение или совершенно в ином освещении. Этим крайним направлением своего отрицания в области нравственных вопросов Байрон был отчасти обязан английскому обществу, которое своим cant`, своими избитыми благоприличиями отбросило его к противоположному берегу, вызвало в нём непримиримую реакцию.
     В Германии общество далеко не имело такого развития, и не имело такой силы на отдельные личности, как в Англии. Немецкие традиции сглаживались тевтонским добродушием и далеко не был так стоек и щетинист, как холодные закаменевшие заветы в своих нравственных уставах английского общества. Притом немцы заняты были своими мыслями, за книгами они забывали общественную жизнь, мучились, как Фауст, в своих кабинетах. Там шла работа теоретическая, разлагалась и критиковалась книжная метафизика, а не общественная и политическая жизнь.
Различие пессимистических образов Байрона и скорбники Гёте - Вертер и Фауст, в том, что у Гёте герои серьёзнее, искреннее, честнее и прямее. Страдания Вертера и Фауста неподдельны, нет маски и нет притворства. В Байроновской скорби нередко наблюдается у таких главных героев как Манфред и Каин фанфаронство, щеголяние, позирование и любить рисоваться. Пессимизм в 20 -х и 30 -х годах  стало модой, скорбел уже всякий дурак, хотевший обратить на себя внимание общества. От салонного героя требовался печальный вид, тогда он обеспечивал ему общественное положение. Такая самая непривлекательная форма мировой скорби особенное значение получила в России. В изобилии стали плодиться москвичи в гарольдовых плащах, скорбные офицеры с непременной печатью рока на лице, бледные интересные  молодые люди, которые разочарованным взглядом и меланхолической речью силились прикрыть внутреннюю пустоту. В России мировая скорбь всё-таки главным образом явление занесённое и вызвано подражанием готовым западным тенденциям.