3. На одном гвозде

Авторы: Таэ Серая Птица и Дэлора
Джен с элементами слэша
R
Психология, Фантастика, Становление героя
Предупреждения: Насилие, Нецензурная лексика


      Пролог


      У нас в семье была традиция давать детям очень странные имена. Моего прадеда звали Тандер, деда — Винд, отца — Рейн. Причем, не с бухты-барахты, конечно, такие вот имена рождались. Меня назвали Саммером потому, что я появился на свет в первый день лета по календарю.
      Дед Винд когда-то служил в гражданском космофлоте и был списан на твердь не просто так. Для меня он всегда был героем, который не побоялся вступить в бой с пиратской абордажной командой и отстоять свой корабль. Дед потерял в том бою руку, получил по государственной квоте протез, но к службе, конечно же, был уже не пригоден.
      Осел он на своей родной планете, той самой, которую колонизировали люди, привезенные моим прадедом, его отцом. Галя — красивая планета, чем-то очень похожа на Терру-Землю, но климатом помягче, да и материк — всего один, хотя и огромный, кольцом опоясывающий всю планету. Здесь всегда были нужны умелые рабочие руки, а дед у меня был мастером — мне до него далеко. И не важно, что рука у него была одна: свой протез он сам дорабатывал, так что потом, в моем детстве, посмеивался, что у него не железная грабка, а настоящий универсальный нож. Пусть завидуют.
      Дед выстроил ферму, поднял огромное хозяйство с нуля, женился, воспитал десятерых сыновей и трех дочерей. Станы на Гале в принципе сейчас один из самых многочисленных родов. Потому что это у деда было десять сыновей, а у каждого моего дяди... В двоюродных братьях и сестрах я и сам путаюсь, а троюродных даже не запоминал, как и племянников и племянниц. Про теток уж вообще молчу.
      Просто знаю: вся эта мелкотня — мои, родные. И разницы меж ними никогда не делал, как одинаково тепло относились и ко мне их старшие.
      Но все равно, большую часть времени с самого младенчества и до поступления в Академию на Зее я проводил с дедом. Он жил с нами, вернее, центральная, самая старая часть фермы принадлежала ему, а мой отец, как старший и наследник, жил там же, туда и привел жену — мою будущую маму. К тому времени, как я родился, мой старший брат уже и сам женился, и новый дом построил — для себя и своих. Так наша ферма потихоньку превращалась в маленький город, даже со своей больницей — дядя Сноу и дядя Лайт отучились на врачей широкого профиля, их жены были медсестрами. Школу для себя и ближайших соседей организовали Россы — до них было пятьдесят километров, если по прямой, и детей привозили и забирали на глайдах раз в неделю; жили мы все вместе в двухэтажной казарме: пацаны на первом, девчонки на втором. Государственная школа была еще в Городе, у которого не было имени, но зато там был космодром, магазины, большая государственная же клиника, роддом и все такое. Но до Города была почти тысяча километров, да и дотации на развитие школ и больниц на местах Федерация нам выделяла.
      Я прекрасно помню каждую мелочь в огромном приземистом доме, выстроенном из самана. Не прижились на Гале все эти «умные дома», которые можно было собирать, как детский конструктор из блоков. Нигде, кроме Города, я их не видел. А вот саман — глина, солома, галинит — был везде. Галинит — он вязкий, как смола, только серовато-белый. На нем саман и замешивали. Когда кирпичи высыхали наполовину, их складывали в стены, и галинит склеивал их между собой в нерушимый монолит. Стены потом, после полного высыхания, становились белоснежными. Дед говорил — как на родине предков в незапамятные времена. Белоснежные стены, золотистые стебли соты — основного злака, которым так славится Галя — связанные в ровные снопики и уложенные на крышу. Резные ставни — увы, не деревянные, но дед и обычный пластолит сумел превратить в украшение. Он очень любил наш дом. И научил нас всех его любить.
      Деревья на Гале не росли — еще одна маленькая аномалия, которых полно во вселенной. Но дед, почти восемьдесят лет бившийся над этой проблемой, все-таки вывел низкорослые кустарники, которые по весне цвели ароматными сиреневыми и розоватыми шапками, а осенью почти распластывались по земле под тяжестью плодов. Дед называл их яблушами, и я только лет в десять понял, что это он так обозвал свой гибрид яблони и груши.
      Яблушами было засажено все доступное пространство, между ними змеились выложенные плоскими плитками местного рыжеватого песчаника дорожки, ведущие к хозяйственным постройкам и соседним домам фермы. В конце лета и до середины осени запахом яблуш можно было упиться, как вином, а мы, дети, воротили носы от любой еды и жили практически на подножном корму. А весной как саранча подъедали еще тонкие, только-только взошедшие стебли соты. Летом, когда сота начинала колоситься — еще молочной спелости крупные зерна. В общем, дикари первобытные, да что с нас взять было?
      Это был мир моего детства, мир, который казался мне огромным — и только благодаря рассказам деда я понимал, насколько же на самом деле он мал по сравнению со вселенной.
      Именно дед заронил во мне тогда еще робкое желание пойти по стопам и его, и прадеда. Все мои многочисленные родичи были сугубо приземленными, по крайней мере, так мне виделось тогда, что уж там сейчас, какие мечты обуревают племяшек и остальных — я даже не знаю. Давно уже не прилетал на Галю в отпуск... Стыдно, конечно. Стыдно до слез.
      Помню, как мы с дедом, в очередной раз перебрав движок его старого глайд-байка, выезжали за границы фермы — чтоб не было слышно никаких звуков человеческого присутствия. Свернув в поля, медленно пробирались сквозь толстые, в мое запястье, стебли, шелестевшие где-то над нами зонтиками с наливающимися колосьями. Антигравы байка расталкивали эти стебли, как челнок ткацкого станка — нити основы. И сота пела тысячами голосов, особенно ясно, когда мы выбирались из ее моря, поднимаясь на Галину Сиську — единственную на сотни километров вокруг сопку, круглую и с каменистой острой вершиной. Дед стелил на редкую жилистую травку плотный половик, я ложился на него и смотрел в быстро темнеющее небо.
      Звезды.
      Я помню, как они проступали сквозь белесое от дневной жары небо, наливающееся прохладой и густой синевой. Их было столько, что ночи на Гале никогда не были по-настоящему темными, хотя у планеты нет ни одного спутника. Хватало звездных россыпей. Дед смеялся: «Словно сильмарили горстями рассыпали». И на мой жадный вопрос пересказывал старые сказки, написанные когда-то очень давно на прародине людей одним мечтателем-профессором. А потом добавлял, что сильмарилями люди назвали удивительной красоты минералы с Арты. «У бабули колечко есть, попроси — покажет». Я только вздыхал: дед, казалось мне, успел побывать везде.
      Дед показывал мне звезды нашего сектора и чужие, называл привычные уху имена планет — и совсем странные, будоражившие воображение. Все планеты звездных систем, входящих в Федерацию, носят женские имена. Чужаки же называли свои планеты как угодно, и некоторые названия мне было попросту невозможно выговорить, не сломав язык. Я вслушивался в то, как дед их выговаривает, слышал, как звенит глухой струной в его голосе тоска по утраченному. Тогда я и решил, что тот, другой мир стоит, чтобы его повидать. Не тот человек дед, чтобы грустить о чем-то не стоящем, мелком. А вот о большом...
      Я не ввязался бы в тот спор с Кевином Россом, уверявшим, что никого из нас, сопляков с захудалой аграрной планеты, не возьмут в Академию, даже если отправить туда документы. Не стал бы спорить, если б не мягкая подначка деда.
      — Самми, ценность человека не в расположении и величине его планеты, а в его желании учиться и постигать новое. Неужели ты не веришь в себя? А я вот в тебя верю.
      И так было всегда. Он в меня верил. Верил в мои мечты, наверное, даже больше, чем я сам. Не навязывал мне свои, нет. Просто именно дед заразил меня любовью к космосу, и я благодарен ему за это. Его звездный ветер поддержал мои куцые, едва оперившиеся крылья.
      И я послал документы в Академию космофлота.

            
Глава первая



                Доктор Бранас отодвинулся от окуляра медицинского анализатора и устало покрутил головой, разминая шею. Обежал взглядом свою вотчину, не задерживаясь ни на чем конкретном, просто отмечая, что все приборы, включенные в данный момент, работают без сбоев: мягкое мерцание зеленых сенсоров и табло на кремово-бежевом фоне стерильных стен успокаивало. Медотсек на «Рыси» был стандартным — до того, как он взошел на борт крейсера. Белоснежность и хромированные детали мгновенно перегружали восприятие, так что именно медотсек первым подвергся переделке. И, конечно же, доукомплектации: именно с подачи доктора капитан Стан выбил для «Рыси» реаниматор новейшего поколения, а два года назад оперблок дополнился инструментами и системами, способными подстраиваться под требования чужой биологии. Да, капитан заботился о своей команде...
      Теперь же нужно было позаботиться о самом капитане.
      Саммер Стан сейчас молчаливо и смирно лежал медкапсуле, в искусственной коме, подключенный к системе очистки крови. Уж больно много пришлось влить в эту самую кровь, когда его, задыхающегося, приволокли сюда, ввалившись как бы ни половиной команды.
      Допросив всех «сочувствующих», док взъярился, хотя внешне постарался этого не показывать. Капитана он небезосновательно считал пока еще мальчишкой, у которого не то чтобы мозгов не хватает, но соображения правильно распределять ресурсы этих самых мозгов — точно маловато. Потому что это же надо было: почувствовать себя плохо и превозмогать, оставаясь на посту до того момента, когда искин просто выкинул теряющего сознание капитана из вирта!
      У искина мозгов тоже не хватало. Или что ему там мозги заменяло? Первым делом в подобных ситуациях нужно подавать сигнал в медблок... Или капитан запретил ему это делать? Как он вообще обошел вписанные в систему инструкции?!
      Закрыв глаза, доктор Бранас с силой потер переносицу. Нет, никуда не годится. Надо взять себя в руки, успокоиться, иначе работать просто невозможно. И ведь не скажешь никому, как перепугался: аллергическая реакция — штука коварная даже при учете современных знаний человечества и имеющихся в его распоряжении медицинских ресурсах.
      А самое поганое во всей этой ситуации было то, что у капитана в медкарте не было прописано ни одного аллергена. Поправка, — уточнил доктор Бранас мысленно, — ни одного известного аллергена, распространенного в секторе 143-13-23! Однако возникал вопрос: откуда на борту «Рыси», перед вылетом прошедшей полную дезинфекцию и очистку, мог взяться неизвестный аллерген? Ответ напрашивался сам собой: кто-то из ксеносов команды приволок в своем багаже. Проблемой было то, что и багаж перед вылетом был досмотрен и просвечен, и все в нем было привычным и разрешенным! Даже айрианские безделушки, которыми пополнился особый уголок кают-компании, рештианские растения для гидропоники, украшения мегуто и всякая всячина, которую обычно протаскивал на борт маарлеанин. Доктор Бранас сам, лично, досматривал и брал пробы! Выслушивал привычное гудение Аны, не менее привычно распекал его за неуважение к собственному здоровью, только из сочувствия к потраченным деньгам не забирая на пробы больше его растительных стимуляторов, чем нужно.
      Опять мысли идут не туда. Доктор Бранас прекрасно осознавал, что сам себе заговаривает зубы, просто затем, чтобы не возвращаться к анализатору. Потому что это, в сущности, бесполезно. Потому что сейчас ему идти в кают-компанию и оглашать приговор: капитан будет спать в медкапсуле до тех пор, пока не будет найден источник аллергена. Пусть даже его придется искать хоть до самого окончания патрулирования, весь оставшийся месяц!
      Хуже всего — в первую очередь, для капитана, — что «Рысь» сейчас находилась в наиболее удаленной от порта приписки точке маршрута. На расстоянии долгого прыжка — шесть аграрных и ресурсодобывающих планет, на которых ведущие медцентры уступают стандартному медблоку «Рыси» на порядок. Запросить замену сейчас... Не вариант. В Уставе прописаны решения на случай недееспособности или гибели капитана, и командиром экипажа сейчас является именно он — главный медик «Рыси». В его ответственности — все штатные действия экипажа. А если, не приведи Бог, боевая тревога, командовать экипажем будет второй замкэпа — командир абордажников.
      Нет, в Штерне доктор не сомневался. Сомневаться же в себе не позволяло осознание ответственности, а так же честь и достоинство.
      Педантично наведя порядок и еще раз проверив капсулу капитана, доктор Бранас пошел радовать команду.
      
      В кают-компании собрались, кажется, все, кто не был занят на смене. И кто-то дежурный тоже затесался, чье присутствие на определенном месте не было обязательно: доктор выхватил краем глаза техника Арона, тихонько маявшегося в углу вместе с Чтозой, зависающим перед виртуальным кубом с многомерной игрой. Все делали вид, что чем-то заняты. На устроенном в центре отсека помосте лениво танцевал Ана. Оценив почти сонные движения маарлеанина, доктор Бранас мысленно кивнул: подобное успокоительное хорошо действовало на собравшихся, погружая в медитативное созерцание. Никто не бегал туда-сюда, никто не обсуждал происшествие, все тихо-мирно ждали. Красота. Только напряжение, повисшее в воздухе, все равно ощущалось, особенно если взглянуть на замерших статуэтками решти. Вернее, на их хвосты — то и дело подергивающиеся самыми кончиками.
      — Кофе, док? — негромко осведомился подошедший к Бранасу стюард.
      — Если только немного, Блэки, пожалуйста, и не слишком крепкий, — благодарно кивнул доктор, останавливаясь перед помостом.
      Прерывать танец маарлеанина он не спешил — Ана сам замрет. И впрямь, провернувшись вокруг своей оси, маарлеанин взмахнул хвостом, покачался с пятки на носок и медленно стек на помост, усевшись и вперившись в доктора внимательным взглядом. Без слов, терпеливо дожидаясь, пока тот возьмет принесенную чашку и отопьет глоток.
      По кают-компании как ветер прошелестел: собравшиеся разворачивались к ним, словно примагничивались взглядами. М-да, это было бы неуютно, будь он немного моложе и менее выдержан. Особенно потому, что в каждом взгляде читался немой вопрос: «Как там наш капитан?!»
      Допив кофе, доктор Бранас бесшумно поставил чашку на край помоста, зная, что вскоре ее подхватит оттуда стюард. Кашлянул. И, ни к кому толком не обращаясь, сообщил:
      — Жизнь и здоровье капитана вне опасности. Однако я вынужден настаивать на его пребывании в медотсеке до конца полета — или пока мною не будет обнаружена причина приступа. Крайне, — выделил он слово, — надеюсь на содействие в этом вопросе.
      — Что нужно делать, док? — первым пробасил, как ни удивительно, айри.
      Обычно этот гигант очень старался не отсвечивать, отсиживаясь в дальнем затемненном уголке, где шелестел тонкими струйками водопад и покачивались заплетающие стены лианы. Вытащить его из этого убежища получалось только у капитана, как и разговорить и даже подбить на исполнение тягучих, но ритмичный айрианских песен на родном Арону языке под аккомпанемент либо гитары, либо тонкой кристаллической флейты Чтозы. Кстати, в этот раз и Ана танцевал в тишине — отметил доктор. Хотя обычно кто-нибудь включал запись или сам маарлеанин подбирал музыку из обширной фонотеки, натащенной экипажем.
      — Необходимо перепроверить все, что попало на борт после предыдущего вылета и обработки корабля. Проверять буду я лично, — мысленно доктор поморщился: обыск, как есть обыск. А такое мало кому нравится, личное пространство и личные вещи — неотъемлемое право любого, вынужденного жить в стесненных условиях корабля. — Надеюсь, возражений не имеется?
      Возражений не последовало. Все прекрасно понимали, что это — необходимая мера. Никому не хотелось снова видеть, как бьется на полу рубки задыхающийся капитан.
      — Прекрасно. Значит, начнем через десять минут.
      
      Логичнее всего было начать с капитанской каюты. Как заместитель, доктор Бранас сейчас имел почти полный доступ к искину корабля и возможность приказывать. И все же дверь в каюту капитана открылась так, словно «Рысь» очень не хотела допускать чужака в святая святых.
      Остановившись на комингсе, доктор Бранас осмотрел все доступное пространство. В каюте Саммера Стана царил порядок, не идеальный, конечно, и это как раз подтверждалось психологическим портретом капитана. На строго, по линеечке, заправленной койке валялась книга — обычная книга, с бумажными страницами. Несомненный раритет, который, конечно, мог быть источником аллергена. Доктор осторожно упаковал ее в пластиковый пакет и продолжил осмотр. Возле лючка утилизатора белел комок использованной салфетки. Капитан торопился и промахнулся?
      Салфетка указывала на то, что некоторые ухудшения в самочувствии капитан испытывал уже во время сна. Доктор Бранас стиснул зубы, стараясь не складывать в уме ругательсва в многоэтажные конструкции. Мальчишка!
      Лежащую на стеллаже мелочевку, он пересмотрел весьма бегло. Едва заметный, но все же явственный слой пыли намекал, что капитан не притрагивался к этим вещам минимум пару патрулирований, а на единственной чистой полке покоилась только расческа, в зубчиках которой застрял клубочек сероватого пуха.
      Ничего неожиданного, даже последняя находка — в пределах нормы. Кому, как не доктору, знать, что капитана и главного техника связывает близость. Уставом такое не запрещено, если не мешает исполнению должностных обязанностей на борту крейсера. И да, на шерсть Аны, как и на шерсть остальных пушистых членов экипажа, у капитана аллергии не было.
      Больше в каюте ничего интересного не нашлось, хотя доктор педантично осмотрел даже санблок, на случай, если капитану взбрело в голову воспользоваться каким-нибудь неуставным моющим средством.
      Ничего. Впрочем, доктор Бранас и не надеялся на такое легкое решение вопроса. Книга, отнесенная в медблок и подсунутая анализатору, оказалась полностью безвредна, а на бумажную пыль в таком количестве и закоренелый астматик вряд ли бы среагировал. Да и откуда астматику взяться в рядах Патруля?
      Салфетка в этом смысле оказалась куда более показательной уликой. Анализатор выдал результат, выделив строку с неизвестным доктору кодом — тем самым аллергеном. Но в базах данных медблока ничего подобного не значилось.
      Мысленно отметив необходимость обновления и увеличения этих самых баз, доктор отправился осматривать следующую в списке каюту.
      
      Осмотр кают затянулся. Немногие жили столь же аскетично, как капитан. Нет, конечно, и до Аны всем было далеко — доктор Бранас с содроганием представлял, как будет осматривать завалы хла... Технического барахла, в которых не путался, кажется, только сам старший техник. А эти его сети под потолком каюты?..
      Но, тем не менее, больше одной-двух кают за смену осмотреть не получалось, и еще ведь надо было рассчитывать осмотр так, чтобы не мешать сменившимся отсыпаться. Это дежурный медик может дремать на посту, если ничего не случилось. А вот навигаторы или связисты такой роскоши лишены. А стюардам и вовсе присесть некогда, весь корабль на них — за что доктор Бранас уважал братьев Морганов безмерно.
      А без присутствия хозяина каюты проводить досмотр... Как-то это неэтично. Даже с учетом форс-мажорных обстоятельств. Впрочем, три разрешения на подобный осмотр доктор Бранас все-таки получил — от решти. Отсыпаться навигаторы уходили к сородичам, оставляя доку свои каюты «на растерзание».
      «Мы вам доверяем, сэр» — очень четкий был посыл, спокойная и предельно прозрачно сформулированная мысль разом от шестерых решти — это было... странно.
      Еще страннее понимать, что кудрявые кошаки очень сильно переживают за капитана. За те три дня, что доктор Бранас занимался досмотрами, решти, сменяясь, обязательно приходили в медотсек. Зачем? Помурлыкать у капитанского «гробика». Доктор гадал: слышит ли введенный в медицинскую кому капитан их мысли?
      На вопрос, слышат ли они его, решти замысловато дергали хвостами и отвечали что-то неопределенное про чужие сны. Доктор искренне сожалел, что не полиглот и не может выучить этот их ррма. Потому что не понимает большей части посыла явно. А вот капитан бы понял, хоть и в его досье знание ррма не прописано. Но как-то же он их понимал?
      Вот только через еще пару смен — и всего четыре каюты — доктор перестал задумываться о решти. Потому что они-то себя вели как обычно, кроме этих их паломничеств в медблок. А вот атмосфера в остальном коллективе доктору Бранасу не нравилась чем дальше, тем больше.
      За два... Да, за два года, что на борту «Рыси» обосновался такой смешанный экипаж — уникальный, доктор Бранас узнавал лично! — он привык к тому, что в свободное время никто из разумных не остается обделенным вниманием, не уходит в темный угол в кают-компании молча, не выглядит потерянным. Сейчас же, урывая минуту на отдых на любимом месте, у голо-экрана с видами природы родной планеты, доктор осматривался и замечал, как отрешенно, медленно и в полном одиночестве передвигает фигуры в кубе многомерной игры Чтоза. Проходя по извилистым тропинкам оранжереи, натыкался на прячущегося — иначе и не сказать — Арона, переставшего даже появляться у бассейна, что для айри было нонсенсом.
      Люди тоже держались особняком, будто... Примороженные? Семейство Мастеров почти не вылезало из двигательного отсека, и без их рыжих шевелюр в кают-компании было странно пусто. Чон так вообще просто пропал, вне смен его не было видно, а искать закутанную в крылья фигуру по темным углам у доктора не было времени.
      Он и сам чувствовал: на корабле чего-то не хватает. Хотя, зачем врать самому себе? Кого-то. Капитана, который неизменно оказывался, где надо, улыбался, трепал по ушам Ану, ерошил шерсть на загривках решти. Заглядывал в медблок: «не скучаете, док?» — и уходил под ворчание, что скучать — лучшее времяпровождение для врача на патрульном крейсере.
      
      Литас Бранас родился и учился на Терре. На Земле — он привык говорить так. Помимо медицины ему не чужда была эстетика земной культуры и ее история. Именно этим, как крохотным дополнительным зубчиком на шестеренке, капитан зацепил его. Редкими, но оттого еще более ценными моментами, когда под мягкий перебор гитарных струн Саммер пел старинные земные романсы на почти позабытом в Федерации языке. Когда с жаром рассказывал, как однажды побывал на ознакомительной экскурсии на Земле и сбежал в самоволку, чтобы на скоростном глайде слетать и хотя бы сверху посмотреть на родину далеких предков. Когда описывал выкопанные в галанете редкие голографии реплик древнего зодчества, которые строились так, что держались на одном-единственном тонком гвозде.
      Гвоздь. Капитан Стан был именно им.
      И без него строение медленно, но верно разваливалось. Заметно уже не только для доктора — как-никак, защитившегося и по психопрофилю, но и для других.
      Восемнадцать и три. Столько кают занимал экипаж. Абордажная команда жила, считай, отдельно — кстати, раньше частенько появлявшийся в кают-кампании экипажа Штерн тоже исчез с концами. Так вот, из восемнадцати кают одна пустовала из-за решти, а проверка остальных шла слишком медленно.
      Доктор напоминал себе первопроходца на неизведанной планете: обвешавшись аппаратурой, хоть и компактной, но все же не невесомой, он скрупулезно обходил помещения одно за другим, заглядывая во все возможные места. Брал пробы, смывы, образцы. Просвечивал широкополосным лучом мобильного анализатора... И раздраженно тер виски каждый раз, получая результат: ничего. Ничего. Никаких следов.
      Ему даже вспомнился тот самый пресловутый закон подлости, по которому рассадник проклятого аллергена отыщется в самой последней каюте. Дошло до того, что ворчание сменилось откровенным рявканьем на тех несчастных, что лезли под руку.
      
      — Сменить очередность? Вероятность все равно составляет почти девяносто...
      Доктор Бранас прекрасно понимал, что разговоры с самим собой — это плохо, признак переутомления и нервного напряжения. Но проговаривать вслух свои мысли было уже почти привычно.
      А вот спотыкаться о чужой хвост и петлю гофрированного кабелепровода — совсем нет. Упасть ему не дали громадные руки, бережно поймавшие и поставившие на место.
      — Вы в порядке, док? — обеспокоенно спросил Арон.
      — Очевидно, не совсем, если не смотрю под ноги, — слегка ядовито отозвался тот. — Однако... и у вас не все ладно. Почему не выставлен голо-барьер на входе в зону ремонта?
      — Так мы быстро... — замялся айри.
      Доктор уже не смотрел на него — его интересовал хвост Аны, который даже не вякнул. А ведь на этот самый хвост он почти наступил. Придавил так точно ощутимо, а главный техник как возился себе в техническом лючке, обвешанный паутиной из шлейфов, так и возится.
      Наклонившись, доктор Бранас, не чинясь, просто поднял легонького маарлеанина за шкирку, не обратив внимания на возмущенный взвизг. Натренированный — за два-то года! — взгляд мгновенно вычленил знакомые признаки.
      — Старший техник Ана, что вы принимали, в какой дозе и... Какого д... — он вовремя вспомнил, что в религии маарлеан нет ни единой инфернальной сущности, все сугубо приземленно: — Древоточца вам в корень!
      Ана только глазами хлопал, моргая со свету — ну да, в коридоре с освещением все в порядке, не полутьма. С расширенными зрачками — почти больно.
      — Док, я...
      — Вы, Ана, вы. Вы в курсе... — доктор демонстративно поглядел на планшет, пристегнутый к предплечью, — ...что ваш личный график предполагает глубокую ночь? А если не спится — всегда можно зайти в медотсек за снотворным, а не употреблять неуставные препараты!
      Ворот комбинезона он все же отпустил, и Ана шлепнулся на задницу, обиженно глянув снизу вверх.
      — Я бы доделал и пошел отсыпаться! Тут работы всего на три часа!
      — Арон.
      — Да, сэр!
      Вот до кого очень быстро дошло, что с исполняющим обязанности капитана главным медиком пререкаться категорически не нужно, так это до айри. Литас Бранас — это со-о-овсем не капитан Стан.
      — Собирайте инструменты, берите главного техника ин-Равари под мышку — и несите в медотсек. Если не понимает по-хорошему, будем применять драконовские методы.
      — Мне просто... — пискнул было Ана, но, заслышав свою фамилию, благоразумно заткнулся.
      Спорить с медиком себе дороже, а спорить с доком — так и вообще за гранью, особенно когда он говорит таким тоном. Это вся команда «Рыси» уже уяснила, даже маарлеанин. И взвизгнул он только от того, что Арон воспринял приказ буквально: прибрал инструменты, закинул в кофр, прикрыл лючок, заботливо сдвинув кабели, чтобы никто не споткнулся — и подхватил Ану под мышку. Для огромного айри это никакого труда не составило, только полосатый хвост мелькнул.
      В медотсеке, правда, Арон поставил его на пол, смущенно переминаясь, получил милостивое позволение идти на рабочее место и буквально испарился.
      — Ана-Ана, и что мне с вами делать?
      Злость на главного техника прошла, пока шли до медотсека. Доктор Бранас только устало подпер голову рукой, устроившись за столом, посмотрел на маарлеанина, как мог бы смотреть на своего внука, непослушного, но все равно любимого. Внуков у доктора не было, он и женой-то не обзавелся, все время отдавая своему делу и космосу, без которого уже почти не мыслил себя. Зато у него была команда — не одна, конечно. Он сменил уже три корабля за время своей службы, и каждому отдал почти по полвека жизни, уходя только тогда, когда находил, воспитывал и обучал всему, что знал, преемника. «Рысь» была его четвертым кораблем, и Литас Бранас понимал, что она станет и последним. Только бы успеть найти, обучить — того самого, лучшего. Нынешние дежурные медики были хорошими — но всего лишь ассистентами. А ему нужен был... Нужен был кто-то, кто бы так же прикипел душой к экипажу, как вот этот вот маарлеанин — к «Рыси». Или как Саммер, только относительно здоровья команды. Где только его найти, такого? Все равно что искать маленький алмазный астероид в кольцах Сатурна.
      — Понять, простить, принять? — слегка заискивающе прижал уши Ана. — И отпустить?
      — Увы, но только не сейчас. Сейчас я вас уложу в капсулу для восстановительного сна... — На прозвучавший тихий возглас доктор с нажимом повторил: — Я сказал — для восстановительного сна. На шесть часов. И пока вы будете мирно дрыхнуть, — усмехнувшись от того, что Ана слегка округлил и без того большие глаза, услышав от него непривычное просторечие, Бранас посерьезнел и закончил: — я, с вашего позволения, проверю вашу каюту. Обещаю, все останется на своих местах. И пробы я буду брать по минимуму.
      — Да пробы... Док, там же техника, я только паять начал! — вцепился в шерсть за ушами Ана. — Там нельзя двигать!
      — А вам дороже техника или здоровье капитана? — вкрадчиво и с изрядной долей яда осведомился доктор.
      — Док! — в голосе Аны было одно искреннее возмущение, хвост так и вовсе стал в два раза толще, так распушился. — Да вы... Издеваетесь?! Я лишь прошу аккуратней! Левый дальний угол от входа, там опознаете, наверно...
      И, все еще мрачно пушась, Ана развернулся к капсулам.
      — По-моему, на меня еще никто не жаловался, — праведно оскорбился доктор. — И сперва, мой юный друг, пройдите-ка в душ. У вас весь хвост в смазке!
      — Шерсти она не вредит, я проверял, — пробурчал маарлеанин.
      
      Доктор Бранас знал, что в каюте Аны порядка не будет. Вот только он в нее заглядывал всего раза два или три, и то мельком. Сейчас же он стоял на комингсе самого натурального Ада — каким он мог бы быть для любого нормального маарлеанина, если бы те верили во что-то подобное.
      Открыв дверь, первым делом доктор скомандовал искину «Полный свет», и только поэтому не навернулся сразу же у входа, зацепившись за коварно разбросанные по всей каюте детали самых разных механизмов и приборов. Свет от люкс-панелей пробивался сквозь сети и канаты, закрепленные на разной высоте под потолком, тени от них покачивались и подрагивали, переплетаясь с бухтами и связками кабелей, висящих на стенах в кажущемся хаосе. Темным коконом казался подвешенный в углу гамак, накрытый каким-то пологом из десятка разномастных полотнищ, похожих на сшитые воедино листья. Две стандартные этажерки, встроенные в стены, были намертво забиты чем-то непонятным, и только одна-единственная полка, заставленная вычурными резными коробочками, казалась островком порядка в этом... бардаке. Натуральном. Ну, и еще пустая, сиротливо приподнятая к стене койка с противоперегрузочным ложементом.
      От всего увиденного у доктора Бранаса запульсировало болью в висках. Он сжал пальцами переносицу, слегка потер, нажимая на акупунктурные точки. А после — решительно надвинул на глаза визор анализатора и включил прибор. Шесть часов? Пожалуй, он не просто погорячился — был крайне наивен. Шестнадцать — самое меньшее! И поговорить с братьями Морганами, чтобы заставили маарлеанина прибираться хоть иногда. Эта пыль... Доктор поглядел на комок смешанной с какой-то дрянью пыли, извлеченный из-за упавшей детали, и передернулся.
      Писк анализатора заставил его отбросить все лишнее и снова вернуть на глаза визор.
      — Где же ты, Господь тебя покарай!
      Он сузил луч сканера, медленно, по миллиметру, ведя вдоль пола. Есть! Снова сигнал и красная строка кода на анализаторе. Сканер подсветил багровым участок, где был обнаружен элемент аллергена. Еще сигнал — и более четкий контур... Похоже на след? Еще — стена и отпечаток узкой длиннопалой ладони. И похожее в подсветке на запекшуюся кровь пятно на полу. Есть!
      Примерно через десять минут доктор смог разобраться, что же произошло. Аллерген — некая летучая субстанция — был в одной из пустых резных коробочек, в которых Ане привозили его релаксант. Доктор наивнимательнейше осмотрел две другие, проверил новые — но нет, на них и следа аллергена не обнаружилось. В памяти всплыло ворчание Аны: в тот день он, кажется, жаловался на плохой сон и некачественную партию. Если все так, это объясняло, почему капитан не свалился раньше: на сам релаксант реакции не было, будь он хоть десять раз ядовитой дрянью.
      След маарлеанина четко прослеживался от стеллажа до гамака, в который доктор Бранас заглядывать не решился — и так ясно, что все пойдет в обработку. Вообще все: выкрутив настройки анализатора на максимальную мощность, он полюбовался дрожащим алым ореолом надо всем, что было в каюте.
      Отсутствие аллергена в коридоре объяснялось системой дезинфекции, встроенной в контуры дверей всех кают. А болезнь капитана — тем, что он наверняка заглядывал в каюту Аны и умудрился вдохнуть пыль. Этого хватило, чтобы начала развиваться аллергическая реакция. Хвала всему сущему, что не взрывная и нелетальная!
      Но начистить хвост Ане за бардак доктор Бранас вознамерился всерьез. Через... Сколько там осталось? Четыре с половиной часа? Вот и отлично! Как раз проснется полный сил и энергии, и будет куда все это потратить.
      Доктор Бранас вышел из каюты, стянул с лица респиратор и изобразил злодейский смешок, предвкушая выражение лица главного техника. Вот не зря же ему так хотелось заставить Ану соблюдать хотя бы минимальный порядок!
      А что до собственного поведения... Доктор с некоторым удивление ощутил: с души упал изрядный камень.
            
Глава вторая


                Сперва был шум, какой бывает в неоткалиброванном шлемофоне симулятора вирта в учебке. Потом, незаметно, он стих, оставляя только звук собственного сердцебиения и едва заметный шелест воздушной смеси в маске.
      «Разгерметизация?!» — пронеслось в разуме, в крови взбурлил адреналин, но он же прочистил мозги и активировал память. Саммер распахнул глаза, осознал себя в пространстве и выдохнул, опознав медкапсулу. И тут же напрягся снова, вспомнив, как в нее попал. Точнее, само попадание он уже не помнил, только экстренный разрыв слияния. «Рысь» его практически пинком под зад выкинула, хотя он и приказал игнорировать телеметрию. А еще — заблокировал систему подачи тревожного сигнала в медблок. М-да... что-то в его мозгах было в тот момент уже не в порядке. В здравом уме он бы так не поступил.
      Хотя бы потому, что за такое по головке не погладят — по ней основательно так вломят пудовым кулачищем, чтоб неповадно было. Вирт отлично подходит для игнорирования проблем организма, за это его и ценят, и одновременно хватаются за голову: находились идиоты, которым «что-то плохо, пойду пересижу». А потом — труп. Но он таким идиотом не был. Обычно. Надо спросить у дока, что именно случилось, приложить это к рапорту.
      Стук пульса в ушах стих. Сквозь тишину, разбавляемую шелестом воздуха в маске, пробились звуки внешнего мира. Тоже странность — медкапсулы герметичны и полностью изолированы. Догадка затаилась в темном углу разума, Саммер предпочел пока ее не обдумывать, а слушать. Динамик немного искажал голос, но узнать дока не составило труда — только он мог так ровно и внешне спокойно отчитывать.
      — Понимаю, в некондиционной поставке вашей вины не было. Она только в беспросветном бардаке вашей каюты. Если бы вы хоть немного там убирались... включали системы очистки, например, убирая все, что может пострадать в вакуумные пакеты... Ничего подобного с капитаном бы не случилось.
      Голос дока все звучал и звучал, а Саммер выхватывал слова, выстраивая картину.
      Ему приплохело. Некондиционная поставка. Бардак в каюте. Ана?! Если в его состоянии виноват маарлеанин, и он вот сейчас там стоит и все это выслушивает... Да что док творит, Ана же себе сейчас всю шерсть повыдергает! Зная дока, это могло быть только наказание с его стороны. А к подобным наказаниям Литас Бранас прибегал только в самых крайних случаях... Или если этого обычно очень сдержанного человека сильно разозлить. А учитывая то, что именно доктор Бранас был первым заместителем капитана...
      Что случилось и сколько времени он здесь уже валяется?
      Адресованный «Рыси» вопрос без ответа не остался. Внутри медкапсулы мягко засветилась инфопанель, отобразив внутреннее время корабля и дату.
      Что?.. Почти пять суток?!
      Саммеру приплохело снова, на этот раз от попыток представить, что творится на «Рыси». Если весь экипаж переживал за него добрых пятнадцать смен — то у Аны хвост уже наполовину ощипан, а что с остальными — и думать страшно.
      — Сейчас вы идете и убираете свою каюту. Потом запускаете процесс глубокой очистки. Коридоры, прилегающие к жилой палубе, уже очищены, как и все остальные помещения корабля, осталось только ваше... логово. Советую поторопиться — через час капитан проснется.
      Саммер чуть не взвыл: за час Ана такого себе надумает и нарешает!
      — Да, док.
      Голос Аны был тихим-тихим, без малейших визгливых ноток. И никакого возмущения о разрушении его каюты — глубокая очистка значила, что разбирать придется все, даже нежно любимый Аной гамак, на который пошло неведомо сколько отрезов ткани.
      «Выпустите меня отсюда!»
      К сожалению, возмущаться капитан мог только мысленно. В реанимационной медкапсуле не подергаешься: тело фиксирует система страховочных тяжей, а на лице маска, и в горле чувствуется трубка. И если капсула ее не убрала, то горло все еще воспалено.
      Словно подслушав его, системы капсулы зашуршали, и он ощутил, как медленно и аккуратно из него извлекают все лишнее.
      Голоса смолкли, только через некоторое время удивленно забормотал себе под нос док, что-то о «рановато». Саммер искренне считал, что поздно. Крайне поздно. Но высказать это он смог, только когда крышка капсулы поднялась, согласно потухшей только в этот момент инфопанели — через добрых полчаса, наверняка угробленных доком на проверку, перепроверку и перепроверку перепроверки состояния пациента.
      — Чкх-х-хто вх-хы нх-х-хатвхорили, докх-х! — эмоционально просипел он, придерживая горло ладонью: оно все еще чувствовалось, как ободранное наждаком, но это было только результатом извлечения эндотрахеальной трубки.
      — Простите? — вскинул брови Бранас, протягивая ему стакан с чем-то не слишком вкусно пахнущим. — Это я хотел спросить у вас, капитан. Что вы натворили, какого драного черта?
      — Вх-хсе пх-хотом!
      Лекарство успокоило горло, обволокло микротрещинки и царапинки, позволив говорить нормально. Сесть помог доктор, но он же придержал порывающегося выбраться из капсулы сию секунду капитана.
      — Сейчас. Если вы думаете, что главный техник пойдет и повесится у себя в каюте — то вы так не думайте. «Рысь» за ним следит в любом случае. Я прав?
      Люкс-панель прямо над его головой мигнула*.
      — А вы, капитан, мне сейчас расскажете все. Очень подробно. Учтите, сверять я буду с репортами искина.
      — Вот чтоб ваш перфекционизм, док... — тоскливо выдохнул Саммер.
      
      Из медблока он вывалился часа через полтора, и то только потому, что док смилостивился. Подобное послабление объяснялось просто: сверив репорты, показания Саммера и его поведение, пришли к выводу — да, с мозгами у капитана было плоховато. Не потому что дурак, а потому что пыльца тех листиков Аны на человека подействовала, как легкий наркотик, основательно покорежив критическое мышление. Это хорошо только пытался остаться на своем месте до последнего, а если б что похуже? Нет, гибельный приказ ни искин, ни команда отдать не позволили бы, но все равно, волосы становились дыбом от разнообразия вариантов, один отвратительней другого.
      Во всей этой ситуации радовало одно: за свое капитанское кресло Саммер мог не волноваться, произошедшее по всем законам трактовалось как «несчастный случай», а не как «халатность» или что-нибудь «злонамеренное».
      Ощущение собственного тела — как начисто выстиранный и выполосканный удобный и привычный комбез, — было странным. Но это ничуть не мешало очень быстро идти, впечатывая каждый шаг в пружинистое покрытие пола. Не бежать — хотя очень хотелось. Просто идти, приводя в порядок мысли и прорабатывая варианты того, что скажет Ане. Саммер спустился на жилой уровень и слегка притормозил, пытаясь идентифицировать гору чего-то у распахнутой двери каюты Аны. Гора бликовала металлизированным пластиком и идентификации не поддавалась.
      Вынырнувший из-за нее извивающийся провод вопрос не решил, только запутал еще больше. Через пару секунд пристального изучения дошло: никакой это не провод, а хвост Чтозы, который пятился, что-то таща за собой, какой-то массивный корпус. Обернувшись, чтобы не влететь ни во что, он заметил Саммера.
      — Капитан! — донеслось из кулона-переводчика. Разведенные в стороны челюсти раскрылись достаточно широко, чтобы можно было разглядеть зазубренные пластинки-зубы на них. Чтоза был абсолютно искренне рад, был бы человеком — улыбался бы до ушей.
      — Он самый. Доброе... э... утро, Чтоза. Что за хрень тут происходит, а я не в курсе?
      — Уборка, сэр, — чопорно сообщил выглянувший из-за все еще неопознанной кучи Блэки. — Рад видеть вас в добром здравии.
      — А уж как я-то рад себя в нем ощущать. Эта уборка, надеюсь, сопрягается с оптимизацией жизненного пространства? И вопрос второй: на сколько мне перекрыть коридор?
      Саммера док предупредил категорически — в каюту Аны не входить, пока он лично не проведет проверку после глубокой очистки. Пришлось стоять перед кучей.
      — Я полагаю, мы справимся за пару часов, сэр. Разве что будут проблемы с креплениями тросов, надеюсь, их не придется срезать.
      Смотреть на невозмутимого стюарда впервые в жизни было... Нет, не неприятно, но где-то в глубине сознания начинало клубиться недовольство. Всем: ситуацией, ожиданием, невозможностью даже заглянуть туда, куда убежал Чтоза, ловко проскочив между ног Моргана. Невозможностью увидеть Ану и сказать, что он ни в чем не виноват. Впрочем, последний повод для недовольства скоро исчез сам собой.
      — Капитан.
      Такого тона от появившегося на виду Аны Саммер не ожидал. И такого слова.
      Вытолкнувший маарлеанина Чтоза замысловато перекрестил все четыре руки — не переживайте, мол! — и снова скрылся из виду. Ушел и стюард, тактично давая поговорить наедине, пусть и весьма условно.
      — Иди сюда. Ана, ну же.
      Саммер заставил себя отбросить все лишние эмоции, мысли и ощущения. Просто стоял, слегка раскрыв руки, внимательно глядя на того, кто за почти два года стал близок и дорог, и ждал. Ждал, замечая и повисший безвольно хвост, и прижатые уши, и явно поуменьшившиеся, причем как-то неравномерно, пучки шерсти за ними.
      А потом чуть не сбило с ног, Ана вжался, затараторил, мешая галакт с гудением и тихим скулежом до полной невнятицы, из которой и слова не вычленить, только общий тон: «прости».
      — Ш-ш-ш, тихо. Тихо, Ана, — Саммер почти силой заставил его поднять голову, мягко коснулся губ — искусанных в кровь, почти лиловых. — Все хорошо. Я жив и здоров.
      — Я не знал... Я действительно не знал, подумать не мог! Там просто от пыльцы не ополоснули, упаковщик попался неумеха или к концу смены, а я не подумал, это же не сок, не ядовитый!
      — Ана.
      — Д-да?
      — Ты ни в чем не виноват. Я. Тебя. Не. Виню. Ты меня услышал?
      — Услышал, — Ана снова уткнулся носом ему в грудь.
      — Вот и молодец. Док малость перегнул палку, но не во всем. Тебе в самом деле не помешает убраться в твоем логове. Мне он туда заходить запретил категорически, к сожалению. Только после тотальной очистки. Но вот потом — я обязательно помогу тебе все восстановить, как было. Гнездо и все такое. Хорошо?
      Саммер поискал глазами, куда бы присесть, но не рискнул устраиваться ни на одном из громоздких объектов, не зная, что спрятано под пластик. Поэтому просто сел на пол, все еще прижимая Ану к себе. Погладил за ухом, вздохнул: так и есть, хвостатый себе явно шерсть повыдергивал. И вот как с этим бороться?
      — Я тогда пойду... Убираться, — пробормотал Ана, впрочем, не делая и попытки отстраниться.
      — Пообещай больше не прореживать шерсть за ушами, — со всей доступной серьезностью попросил Саммер.
      — За ушами — не буду...
      — Ана, на хвосте — тоже не надо.
      — Угу.
      Нет, Саммер понимал — одним разговором дело не решить. Но в то же время надеялся, что до Аны дошло — на него не злятся. И не обвиняют. И наверняка тот должен понимать: капитана сейчас будут рвать на много капитанчиков помельче.
      Вот только — а понимает ли на самом деле? Время покажет.
      — Как только док даст допуск — обязательно меня позови, хорошо?
      — Угу.
      — Угу-гу-гу. Ана?
      — Я позову тебя, правда. Спасибо, Саммер.
      От сердца отлегло. Раз снова по имени, то все уже гораздо лучше. Ну, это же Ана.
      
      Дежурная смена поприветствовала капитана дружным салютом, не отвлекаясь от выполнения своих задач. То есть, Лаки — им, а Шери и Шато только вскинули хвосты и затарахтели, не выходя из слияния с кораблем. Саммер улыбнулся, видя такое спокойствие. А об остальном он сейчас расспросит искин, чтоб быть полностью в курсе, что там случилось за эти пять корабельных суток.
      «Рысь» буквально прянула навстречу, утягивая в слияние так быстро, что Саммер и глаз-то толком закрыть не успел. И мгновенно выделила «кусочек» пространства только под его нужды, не затрагивая дежурную смену. Хотя решти успели обдать волной «рады-рады-рады» и ощущением мягкого меха под ладонями.
      А вот дальше все было... нерадужно. Потому что искин, как обиженный ребенок, буквально завалил его жалобами. В самом деле — «Рысь» упоенно наябедничала на каждого, упирая на то, что без капитана команда перестала быть стаей. Показала и Чтозу, с которым пять дней никто не перемолвился и словом помимо времени на смене, и прячущегося в оранжерее Арона. И почти не спавшего эти дни Ану, и мечущегося в поисках решения дока. И нервничающих решти — с синхронным переводом с ррма на галакт. И Деда, умудрившегося поцапаться с Лаки по какому-то смехотворному и явно надуманному поводу — а по факту из-за сближения того с Даром. Да что за херня, в черную дыру её раком через горизонт событий, тут творилась?!
      «Рысь», к сожалению, ответить не могла. Она сама была... недовольна? Примерно так мог интерпретировать ее запросы Саммер: разладился экипаж, экипаж нуждается в наладке. А наладкой, почему-то, умеет заниматься только капитан. Ты уж постарайся там?
      Нет, он постарается, но все равно, признак был тревожный.
      Что-то он делал не так. Вернее, так, но недостаточно, чтобы и без него его стая смогла бы остаться именно стаей, а не... разлететься, как разлетелась по разным кораблям команда того же Булата. А значит, надо очень серьезно поговорить с Дедом, Шаи-хулудом** и Сином. Расспросить их — что и как делал их покойный капитан. И избежать его ошибок.
      Пока же Саммер пересматривал жалобы «Рыси», намечал для себя: с кем нужно поговорить, кому помочь, кому сделать выговор за излишнее рвение. Тот же Дед, конечно, своему внуку указ, но буквально запирать Дара в техотсеке — не дело. Разобраться бы, с чего так, ведь хороший же мужик Мастер, понимающий. А тут...
      До конца десятичасовой смены Саммер в рубке, конечно, не усидел. Он и не обязан был проводить там все время вне боя — только определенный процент от этих десяти часов, остальное посвятив заботе об экипаже и корабле. Вот этой частью своих обязанностей он и собирался заняться.
      
      К концу суток капитану уже малодушно хотелось попроситься к доку в капсулу, но этой мысли он не позволял не то что укорениться — даже прорасти. Обычная смена почему-то казалась полегче, чем сегодняшняя попытка все аккуратно поставить на привычные рельсы — хотя бы это, а про ремонт и оптимизацию этих самых рельс можно будет подумать на свежую голову. Только поспать привычные четыре часа, закопавшись носом в мягкий, пахнущий чистотой мех Аны...
      Стоп.
      Саммер резко остановился. Ана! Вот же гаденыш хвостатый! Не позвал! Или двадцати часов ему не хватило даже с посильной помощью стюардов и техников? Или док не выдал допуск? Или?.. Да что гадать, проще сходить и самому проверить. Если допуска нет — «Рысь» просто не откроет дверь и точка.
      Горы барахла перед каютой Аны не было. Коридор сверкал чистотой и пах ею же. Саммер прошагал до двери и решительно прижал ладонь к сенсору. Допуск был: дверь распахнулась немедленно, но замер на пороге Саммер не из-за опасений. Просто каюты Аны не было.
      Была стандартная, ничем не отличающаяся от других, в углу которой лежала та самая гора барахла, составленная так аккуратно, что в этом можно было заподозрить руку Арона. Любил айри играть с перетаскиваемыми грузами, выстраивая их в ровные, как по линеечке, конструкции. Рядом с этим почти-монолитом лежали свернутые бухты канатов и такая же аккуратная стопка сложенных отрезов ткани — все, что осталось от гамака-гнезда. Остальная каюта сияла чистотой и необжитостью. Из нее практически веяло отчаянной пустотой. Или просто отчаянием? Саммер не был силен в эмпатии, но тут даже дроида бы проняло, стоило увидеть на стерильно-белом ложементе откинутой койки свернувшегося в компактный клубок маарлеанина. Ни тебе постели, ни покрывала.
      Под сердце укололо воспоминание: Ана вот так же сворачивался тогда, мучаясь от боли в обожженной руке. Защитная реакция. Что, ****ь, успело случиться?!
      В один длинный шаг, почти прыжок, оказавшись у койки, Саммер осторожно погладил Ану по загривку, тихо позвал по имени.
      — Да? — поднял голову тот.
      Реагирует, уже хорошо. Глаза нормальные, зрачок не расширен, лоб теплый — Саммер привычно искал признаки передозировки или просто употребления чего угодно — и не находил их. Губы опухли — это понятно, так накусать. Но взгляд маарлеанина Саммеру все равно отчаянно не нравился, какой-то даже не усталый — просто безразлично-потухший.
      — Что с тобой? Что успело случиться? Тебя так расстроило, что пришлось убрать гнездо? Завтра все повесим, как было, обещаю.
      Ага, что говорил, что молчал — никаких перемен. Да вашу ж сингулярность через предел Чандрасекара вдоль по низкой орбите!
      — Ясно. Что нихрена мне не ясно. Идем со мной. Хотя, нет, сам отнесу.
      И поднял на руки, мысленно выругавшись: весу в Ане за эти пять дней явно поубавилось. А с виду не скажешь — комбез все скрывает.
      
      В рубке крейсера всегда есть резервный ложемент. Обычно, он не используется, спрятан себе в стенной нише, выглядит как противоперегрузочная койка, только короче. Именно на него капитан и опустил Ану, добравшись до рубки.
      — «Рысь», загрузка дополнительного входа по допуску старшего техника.
      Индикаторы в изголовье ложемента засветились, меняя желтые и красные огоньки на приятную зелень.
      — Жди.
      Шагнув к своему креслу, капитан устроился, привычно поерзал и скомандовал:
      — «Рысь», слияние.
      Та, умница, опять понятливо отгородила связиста и навигаторов, на явление капитана с ношей, кстати, никак не прореагировавших — будто тот таскал маарлеан каждый день. Хотя нет, от решти пришло чуть обеспокоенное обещание помочь, если надо — и они испарились, оставив Саммера в одиночестве.
      В глубокой черноте плыли далекие-далекие звезды — за невидимой границей, охраняемой «Рысью». И одна — близкая, щетинящаяся протуберанцами, щерящаяся провалами черных пятен. Саммер толкнул свое сознание прямо к ней, звездным ветром приглаживая жгучие выбросы короны.
      «Ана. Говори со мной. Покажи мне!»
      Темные пятна закружились, сливаясь в единую черноту, такую всеобъемлюще-пустую, что космос вокруг казался расцвеченным яркими красками. А в этой тонуло все, столько она полнилась... Вины?
      Ана услышал, действительно услышал, что на него не злятся и его не обвиняют. Он не соврал, даже не недоговорил. Просто Саммер не учел одного: обвинять Ану мог не только он.
      Саммер простил.
      Ана себя — нет.
      Пространство слияния тем хорошо, что ведущий в нем — бог. Он может все, нужно только пожелать и представить. Саммер представил себя самой яркой, самой горячей звездой вселенной, в короне которой сгорит вся мерзость и боль. Распахнул свое сознание и обнял им маленькую виноватую без вины звездочку, выжигая даже не в пепел — в полное ничто эту вину. Потому что «Не. Твоя. Вина. Не смей! Все хорошо. Смотри в меня — ВСЕ ХОРОШО».
      Он чувствовал: Ана вглядывается в него, ищет хоть отголосок, хоть возможность... И развеивал разворачиваемые перед ним картины того, что Ана мог бы сделать — но не сделал. Отметал, всякий раз повторяя: ты не мог знать. Не мучай себя. Незачем. Не за что.
      Прошла маленькая бесконечность, прежде чем Ана робко потянулся в ответ, как это бывало в слиянии раньше. Два солнца сплелись лучами. Саммер отдавал свое тепло, уже не яростный жар. Просто согревал, обнимая чужое, усталое, измученное, еще не до конца исцеленное сознание.
      «Ты мой/наш. Я/мы тебя не отпускаем. Ты нужен мне/нам. С тобой тепло и надежно».
      В его мысль ненавязчиво вплетался посыл «Рыси». И именно «Рысь» яростно отметала робкое «могу ли я быть надежен». Она даже лучше капитана знала: может. Ана все может, пусть и раздолбай редкостный.
      Саммер с этим согласился. Добавив свое коронное: «Хвост выдерну и другим концом в жопу засуну!» Только злости в этом обещании не было ничуть. Просто — такая вот забота. Грубая, но какая уж есть.
      Из слияния Саммер Ану вытолкнул сам — мягко, но непреклонно. И тут же вышел тоже, успел подняться с кресла раньше, чем завозился на своем месте Ана, поднял на руки, заворчал, что, раз некоторые так себя не любят и мечтают превратиться в потрошеную шкурку, то он не только на ручках носить будет, но и кормить с ложечки обязуется.
      Провожали их смешками и негромким мурлыканьем. А что что-то не так, Саммер понял только в коридоре, когда почувствовал — форменный комбез на груди подозрительно мокрый. Примерно там, куда уткнулся лицом Ана.
      — Ну ты чего? — растерянно прогудел, почти как гудел иногда Ана.
      Дверь капитанской каюты уползла в паз сама — искин бдел и предугадывал приказы.
      — Быть кому-то нужным — больно. Я забыл, что это может быть еще и хорошо, — запутанно пояснил Ана.
      — Тогда запомни, что это хорошо. А про остальное — забудь. Ты когда ел, хвостатенький?
      — Сегодня, — коротко отрапортовал Ана, не отпуская его, как вцепился в плечи — так и не желал разжимать рук.
      — Дурашка ты, — усмехнулся капитан, садясь на кровать. Наклонился, стирая губами горькую влагу с прохладной острой скулы.
      Дверь тихо пискнула блокировкой, остальное было уже не важно.
_______________________________________            
Примечания:
* голосовой вывод для искина появился гораздо позже. Сейчас Рысь еще немая вне вирта и слияния.
** Шаи-Хулуд — прозвище Всеволода Кныша. Капитан и техник сошлись на любви к старой земной фантастике и к «Дюне» Ф. Герберта в частности, Кныш к тому же уроженец пустынной планеты, на которой добывается много полезного... Судьба!


Глава третья


                Капитан проснулся. Конечно, она знала, что с ним все будет хорошо — навигаторы сообщали ей о каждом изменении в его эмоциональном фоне, а показатели телеметрии она считывала и сама, даже раньше, чем их успевал увидеть и понять доктор Бранас. И все равно в ее кристалле временами возникали неучтенные электрические импульсы. Навигаторы, касаясь ее разума в слиянии, говорили, что это — волнение. Издавали вибрирующие звуки — мурлыкали.
      Пробуждение капитана они почувствовали одновременно. И она уловила целый шквал тех особенных импульсов, что педантично раскладывала по ячейкам своей бездонной памяти, чтобы после использовать как эталон в подходящей ситуации. Она ведь всему училась у тех, кто был на борту: радоваться, грустить, ждать, терпеть, злиться, любить. Не любить — тоже. Но не любить учили раньше, а что такое «ненависть» капитан объяснял долго и путано. В словарях, конечно, были определения, но она хотела услышать именно его слова. Они были... ближе?.. понятнее?..
      Ненавидеть можно было тех, кто кусал ее прикрытые защитными полями бока. Тех, кто был внутри нее, нужно было оберегать. Она сделала ошибку. Она выполнила приказ капитана, проигнорировав ухудшение его самочувствия. Об этом она с ним поговорит обязательно. У капитана есть приоритет в приказах, но в ее кристалле прописаны и исключения.
      Просто... она маленькая еще. И раньше не понимала этих исключений, пока не столкнулась с ними вот так. Раньше казалось: капитан все знает и все умеет, она ему, в общем-то, и не нужна. Так, в помощь дана. Теперь она поняла, насколько же хрупкими могут быть казавшиеся всесильными живые. Куда хрупче ее тела, в котором можно заменить почти каждый блок.
      Она знала, что капитан только-только пришел в сознание. Что все происходящее в медблоке сейчас можно показать ему позже и в записи. Но еще она уже знала, что некоторые вещи, действия и явления нельзя игнорировать или оттягивать по времени. Последствия могут быть катастрофическими.
      Еще она знала, что капитан и ее любимый главный техник близки. Близость — это не обязательно контакт тел. Близость — это когда два сознания почти сливаются вместе, как у нее с капитаном. Или как у навигаторов, которых двое, но сознание одно — очень большое и сложное, но одно.
      Она надеялась, что, когда-нибудь, так получится и у нее со старшим техником. Пока все к этому шло, кому, как не ему, можно было пожаловаться, зная, что поймут, пожалеют и побегут все исправлять, что бы ни случилось — даже если блок подавал только первые сигналы о возможности поломки.
      Она не хотела считать членов экипажа такими же заменяемыми блоками. Хотя, если проводить аналогии и сравнения, они ими были. Ведь капитан заменил их два года назад — нашел лучшие, полезные. Правильные.
      Когда капитана уложили в медкапсулу, нарушились связи между этими блоками. Между членами экипажа. Она отслеживала все — и все записывала. Связи нарушались все сильнее и глубже, но пока еще не непоправимо. Именно потому она так обрадовалась пробуждению капитана. Он должен был все исправить. Потому что только он и мог это сделать.
      И, едва их сознания соприкоснулись, она начала рассказывать. Жаловаться — расшифровку этого понятия она знала давно, почти с самого начала, потому что тогда капитан иногда ей жаловался. Не ища ответа или совета, просто рассказывая о дефектах. Как она сейчас.
      О том, что главный техник не заходит даже в вирт, но упорно перебирает там, где не чешется. И не следует своему правильному графику — а ведь это ведет к разладу!
      О том, что первая смена техников ведет себя неправильно — нельзя ограничивать другого! Этого нет ни в рамках устава, ни в рамках семейных взаимоотношений, она умница, она все прочитала, прежде чем жаловаться.
      О том, что и игнорировать нельзя, неправильно! Дежурному технику от этого плохо, она видит, она изучала, как именно его вид выражает эмоции. Погляди на этот обернутый вокруг руки хвост, капитан. А что вторая пара рук за спиной намертво сцеплена?
      О том...
      Она жаловалась долго, обстоятельно, зная: капитану нужны все данные. А как иначе чинить сломавшееся?
      «Ты умница, Рысенька».
      Она замолчала на краткий период времени — всего две секунды. Капитан назвал ее непривычно. Да, она с легкостью опознавала свое имя, но обычно оно звучало так, как было прописано в ее памяти и в документах.
      «Капитан?»
      «Все будет хорошо, малышка. Я обо всем позабочусь и все исправлю. Выпускай меня».
      Конечно, она его выпустила. И конечно же присматривала и дальше, отмечая, что подобная починка не может производиться моментально. Капитану тоже нужно время, но пока он занимался главным — обходил всех, проверяя, сколько дефектов накопилось. Она полностью одобряла такой подход: капитан мог заметить то, что не сумела проанализировать она.
      Он устал — она видела это по изменению показателей его телеметрии. Он шел к своей каюте, и она уже была готова открыть перед ним дверь и приглушить освещение, заранее запустить прогрев санитарного блока, чтобы он не ступал по холодному покрытию пола. Но он остановился, напрягся — изменились показатели давления, пульса, дыхания. Это означало волнение. А потом он развернулся и почти побежал к переходу на жилой уровень.
      Все, что она могла сделать — поярче включить освещение, чтобы он видел, куда ступать. И пыталась понять: что она пропустила? Что заставило капитана волноваться так? И не понимала до того самого момента, как капитан затребовал слияние с главным техником. Но ведь... все показатели телеметрии были в норме? А поза для сна — главный техник ведь просто устал? Как дежурный техник или стюард — они тоже устали на уборке и потому легли спать раньше. Но капитану виднее? Приказ никакой беды не несет, она пять раз проверила, выполнила и притихла, пытаясь понять.
      А потом увидела. И это было... больно? Да, ей стало больно, словно что-то повредило одну из основных систем живучести. Не критично — но серьезно. Она в таком случае начала бы сигнализировать о проблеме всеми доступными способами. Почему же главный техник так не сделал?
      Почему капитан увидел — а она нет?
      Почему, почему, почему?..
      Саммеру придется многое ей объяснять. Не сегодня. Сегодня он нужен Ане, она понимала это четко и ясно, вплетая в мысль своего капитана посыл: она тоже любит Ану. Любит и верит ему. Не как старшему технику. Как... Ане.
      И это помогло. Это в самом деле помогло! Озадаченная, она тщательно перепроверила, чтобы ни одного бита информации не потерялось — ей очень нужно было позже проанализировать все узнанное, увиденное и услышанное.
      Она видела, как плакал Ана, и поняла, что это были слезы, исцеляющие его сознание. Капитан сказал бы — душу, но она так и не смогла понять, что это за субстанция или объект, даже пересмотрев все гиперссылки в гала-нете по такому запросу.
      Она закрыла дверь капитанской каюты и приглушила им свет. Отметила репортом смену времени суток по корабельному времени. Проверила состояние всех систем и отослала репорт дежурному технику. Ей не хотелось завершать патрулирование, но уже через семь корабельных суток ее притянут в причальный ангар страховочные фермы орбитального дока.
      Команда покинет ее — все, включая капитана. Он, конечно, поднимается со своего места последним, попрощавшись и пообещав вернуться ровно через две недели. Но до этого момента она не ощущала странной пустоты от знания привычного сценария.
      Об этом, как и о многом другом, ей следовало спросить капитана. Он, конечно, не мог знать всего, но обычно давал пояснения или помогал искать нужные ответы.
      Капитан. Саммер. С первого же мгновения включения он стал центром ее вселенной. Он стал тем, кто определил ее самосознание. Он дал ей имя и тем сделал настоящей, живой, запустив процесс самообучения.
      Теперь она осознавала это, четко и не расплывчато. Закрытые раньше области данных о самой себе открывались, встраивались в имеющееся знание, дополнялись опытом. Уникальным. Неповторимым. Только ей принадлежащим.
      Она осознавала, кто она. Зачем она — и почему она такая. Для чего.
      И — какой она должна быть и какой будет. Не сейчас, со временем, когда еще подрастет и научится. Когда ей помогут это сделать. Ведь они не откажутся, правда? Ни Саммер, ни остальные. А попросить она попросит. Не стоит повторять ошибку Аны.
      
***


      — «Рысь» говорит, что ей одиноко в доке? — недоуменно навострил уши Ана, заморгав, будто спросонья.
      — Ага, — Саммер поскреб в затылке, обескураженный.
      — А... И что будем делать, капитан?
      Саммер пожал плечами:
      — Сэкономим то, что могли бы потратить на съем очередного номера в гостинице, конечно. Так! С одним условием: в вирте постоянно не зависать. А то знаю я вас. Обоих! — капитан слегка погрозил пальцем в воздух.
      — Никак нет, капитан! — просиял Ана, и, почему-то, показалось, что «Рысь» могла бы ответить так же, умей она говорить вне вирта.
      
***


      Детеныш был крохотным, еще слепым и слабым. На огромной ладони Штерна он и вовсе казался мельче реального размера. И почти не шевелился — слишком давно не ел и потерял почти все силы в борьбе за жизнь.
      Кем нужно быть, чтобы выбросить еще живого детеныша в контейнер, предназначенный для утилизируемых отходов? Штерн благодарил в который раз тех живодеров-ученых, которые сделали из него — ничем не примечательного подростка-галлири — супер-солдата с супер-слухом, супер-обонянием и прочими фишками улучшенного генома. Едва слышный писк он услышал и даже идентифицировал, хотя как именно пищат трехдневные детеныши котокрысов слышал всего один раз. А, и за супер-память тоже спасибо. Короче, куда не глянь — сплошная польза, и для себя, и для других. Обычно — для его ребят, а тут...
      — Ишь ты, беленький, — пробормотал Штерн, накрывая найденыша второй рукой, чтобы было потеплее. — Ну ничего, сейчас покормим тебя. Гм...
      Пообещать было легко, исполнить, в общем-то, тоже: как любой галлири, Штерн знал о компаньонах все. Как ухаживать, чем кормить, какие могут быть трудности с обучением и воспитанием. Котокрысов продавали уже взрослыми, ведь только полностью сформировавшаяся личность с развитой эмпатией сможет правильно выбрать себе компаньона. Но вот растили их на специальных фермах, больше всего похожих на питомники модификантов. Вот там были все условия для гармоничного развития.
      Смутило его другое.
      Штерн обитал в казарме. Нет, у него, как у командира, была своя комната. Вот только кто б его туда пустил с неучтенным «довеском»? Мимо живого постового он кроху еще пронесет — это не трудно. А вот обмануть электронную систему слежения, а тем более автоматические системы очистки, раз и навсегда учащие не раскидывать личные вещи где попало любого, и уничтожающие насекомых, животных и прочее живое с той же легкостью, что и брошенный под койку носок...
      Нет, в казарму нести детеныша не дело. Снимать номер в гостинице? Тоже нет — мало таких, куда пропускали со зверьем. Конечно, существовали дорогие гостиницы, при которых были отдельные «номера» для таких вот компаньонов, но детенышу требовалось внимание и уход все время, пока он не окрепнет и хотя бы глазки не откроет. Но и после всего этого будет требоваться в разы больше, ведь любопытный малыш будет нуждаться в заботе и обучении...
      Задумчиво пошевелив ушными плавниками, Штерн прикинул: насколько безупречна его служба? Выдержит пару выговоров с занесением в личное дело? По всему выходило, что да, ничего такого, за что могли бы излишне наказать, не предвиделось. Штраф — не страшно, найдет, на чем сэкономить. Крыша над головой есть, казенного пайка хватит, чтобы не протянуть ноги, а на малыша средства изыщутся. Решено.
      Осталось договориться с «Рысью». А с капитаном Штерн и подавно договорится. А док...
      — А чтобы док на тебя не ругался, сейчас пойдем тебя мыть, — сообщил он найденышу.
      И то правда: запашок от детеныша стоял не слишком приятный. Побарахтайся-ка в подтухших биологических отходах по летней жаре! Только бы «Рысь» пропустила на борт. Она ж серьезно теперь, после происшествия с капитаном, бдить будет, или он не галлири.
      Наземные доки никогда не пустовали: крейсера, вернувшиеся из патрулирования, проходили чистку в орбитальном порту, а потом спускались на планету для полного осмотра, заправки, загрузки, мелкого или крупного ремонта. И сейчас в доках сонными касатками застыли десять крейсеров. Они внешне не отличались ничем, кроме номера и кода имени. Но Штерн легко распознавал свой корабль, даже не глядя на матово-металлические цифры на черной броне.
      Было в нем что-то... Родное до боли. Может, потому что это был его корабль, его дом, первый и единственный, где измененного галлири приняли таким, каким он есть? Штерн весело оскалился, заставив отшатнуться какого-то техника, конвоировавшего платформу с запчастями. А что, хорошее определение для дома. Другого у него не было — уже давно. Дом, в котором он вылупился, отказался от него, стоило только подписать контракт с лабораторией. И не будет иного, кроме его команды. Он сам теперь глава Дома, который — часть «Рыси».
      Штерн хохотнул. Вот еще для какого нормального галлири было бы мозголомное противоречие: глава, который кому-то подчиняется. Но Штерн признавал абсолютный авторитет капитана. И был безмерно благодарен ему за возможность самостоятельно управляться с командой. Саммер Стан в дела абордажников вмешивался только в том случае, если сам Штерн его об этом просил. Высшая, что б его, инстанция. Ах да, и это понятие тоже не для галлири. Интересно, для своих он выглядит, как этот несчастный детеныш, возмутительно отличным? А, что гадать. Живи, как живется — вот его давний лозунг.
      — А у меня тебе подарок, — шепнул Штерн, подойдя к шлюзу «Рыси». — Только о подарках надо молчать, пока их не подарят. Слышишь, малышка?
      Естественно, он ответа не дождался, только подсветка трапа пару раз мигнула, мол, что стоим, кого ждем? Пропуск! Пришлось освободить руку, чтоб приложить ключ-карту к считывающей панели, и согнуться в три погибели — капитанское выражение! — чтоб сканер считал сетчатку.
      С кряхтением выпрямившись — нет, спина у него не болела и не могла болеть, но возмущение низко установленным сканером надо высказать? — Штерн прошел на борт. Воровато оглянулся: нет ли кого? Но коридоры «Рыси» были непривычно пусты. Ни тебе полосатого или лысого хвоста, свешивающегося с потолка, ни выверенных шагов стюарда. Даже неуютно как-то, однако.
      Не, он знал, что с борта почти не сходит док, потому что гостиницы не жалует — не с его любовью к порядку и тишине, а своего дома нет. Но дока вне медотсека встретить — это надо постараться. Он только спать к себе, кажется, и ходит. Так что, идя по полутемным коридорам — «Рысь» не торопилась включить полный свет, и люкс-панели горели одна через пять — Штерн не опасался наткнуться на доктора Бранаса до того, как отмоет и приведет в порядок своего найденыша.
      Привычная палуба встретила уже не полумраком, и двери его личной каюты «Рысь» открыла сама.
      — Вот спасибо, малышка, — пробормотал Штерн, направляясь сразу в санитарный отсек.
      Согревшийся в его ладонях кроха только тихонько попискивал, разевая махонькую розовую пасть.
      — Сейчас-сейчас, лапочка, сейчас искупаем тебя — и я за едой.
      На камбузе обязательно будет что-то, что подойдет малышу, продукты на корабли всегда загружают с запасом, даже если поставки еще не было, что-то да найдется. Не молоко — так питательную смесь сделает. Тут главное знать, как.
      И, устроив отмытую кроху в свернутом из старой формы гнезде, Штерн отправился добывать пропитание, напевая гулким шепотом подслушанное у капитана:
      — В далекий путь, опасный путь, отправился Макнейл...
      
***


      На свете есть много странных зрелищ. Это ли не знать капитану корабля Патруля, бывавшему на самых разных планетах? В иных портах, где приземлялась «Рысь», Саммер только в затылке чесал, глядя по сторонам. Да что там, взять родную Галю — неподготовленного человека бескрайний травяной океан без единого деревца обычно вгоняет в натуральный ступор. Но обнаружить что-то из ряда вон выходящее на борту самой «Рыси» было... несколько неожиданно?
      Хорошо, хорошо, не неожиданно. Полностью выбивало из колеи. Так будет правильней передать то состояние глубочайшего изумления, с которым капитан взирал на замершего посреди камбуза галлири с упаковкой молока в громадной лапе.
      — Штерн? Ты же не пьешь молоко...
      Мда, на зеленой коже галлири бурый румянец смущения смотрелся откровенно пугающе. А схлопнувшиеся в узкие ости уши выдали Штерна куда быстрее, чем человека выдал бы бегающий взгляд или попытка спрятать контрабанду за спиной.
      — Та-а-ак. Ну, — Саммер глубоко вдохнул и приказал: — Излагай.
      — Да я это, капитан...
      Штерн, мямлящий хуже Арона, Саммера начинал пугать. Потому что с трудом представлялось, что мог натворить этот здоровяк, чтобы так мяться и жаться? Привести на борт любовника? Да на кой ему, если всегда есть гостиница? Стоп, и вообще, зачем Штерн вернулся, если всегда в отпуске жил в казарме и не жаловался? Собственно, чтобы выяснить это капитан и пришел, стоило «Рыси» сообщить о еще одном члене экипажа на борту.
      — Отставить страдать фигней. Штерн, кого ты приволок?
      Сложить два и два было несложно, на логику капитан не жаловался. Если галлири не пошел в казарму и в гостиницу — это не разумный. Если Штерн пришел ****ить... э-э-э... взять по праву члена экипажа, конечно же, молоко — это детеныш. Кого мог протащить галлири двух-с-половиной-метрового роста и в почти полтонны весом в качестве домашнего любимца, если ему понадобилась десятилитровая упаковка молока? И почему «Рысь» промолчала?!
      — Та вы лучше сами поглядите, капитан, — сдался Штерн, и Саммер невольно содрогнулся. Что, это и описать так тяжело?
      — Хорошо, веди, — делано спокойно согласился он.
      Штерн громыхал ботинками по коридорам «Рыси», капитан шел за ним, сожалея, что оставил станнер в сейфе. Особенно после того, как галлири, приостановившись на повороте, жалобно (ужас!) попросил:
      — Вы только не пугайте его, капитан!
      — Да ни в жизнь, — клятвенно заверил его Саммер. — Штерн, не тяни решти за хвост, я уже весь извелся.
      «От любопытства» — подразумевалось, ага, как же. Тут, скорее, от страха за шкуры экипажа, но пока что Саммер решил не уточнять.
      Тяжко вздохнув, Штерн открыл каюту.
      Чистота, пустота, спартанская обстановка. Из привычного вида выбивалась только неопрятным комом брошенная на койке форма. И никаких — хвала всему сущему! — здоровенных зверюг. Хотя Саммер не исключал того, что зверюга может владеть камуфляжем, как Хищники из лохматой древности фильмов. В реальности человеческая раса именно таких ксеносов на своем пути не повстречала, но никто не гарантировал, что подобных существ вообще быть не может.
      — А где?..
      Ответом был требовательный, но едва слышный писк из одежного кома.
      — Ну не голоси, не голоси, видишь, я пришел — сейчас будем кушать, — нежно пробасил Штерн, ставя возле койки притащенную упаковку.
      Саммеру захотелось себя ущипнуть, что он и сделал. Таким этого галлири он еще не видел!
      — Штерн, — осторожно начал он, глядя, как тот разворачивает ком и достает... крохотную белую... крысу?! — Штерн, ты зачем приволок это на борт? И второй вопрос: как ты собираешься это кормить?
      — Да, что-то я не подумал, — опять смутился галлири. — Маленький же, лакать не может еще. Но капитан, ну не мог я его там оставить. Живая же тварь! Вырастет — хорошим компаньоном будет, вон какой упрямый. Или какая. Гм.
      Саммер вздохнул и поднес к губам наручный комм:
      — Доктор Бранас, спуститесь на палубу абордажной команды. И прихватите, пожалуйста, шприц-тюбик на пару кубиков. Пустой!
      — То есть, я могу его оставить? — почему-то почти шепотом уточнил Штерн, сейчас как нельзя более похожий на подростка, показывающего суровому отцу притащенного щенка. — Капитан?
      — Только после вердикта дока, — проникшись ролью, сурово свел брови Саммер. — Это не обсуждается.
      Это было странно: стоять, неловко привалившись к стенке в чужой каюте и смотреть, как здоровяк-галлири воркует над крохотным белым крысенком, поглаживая его кончиком пальца и убеждая подождать еды еще немножко.
      Потом по стальному трапу прогрохотали сразу две пары ног. Саммер слегка поморщился: кто ему мешал использовать не громкую связь, а вызвать только медотсек? Но вот же, не сделал так — и теперь Ана тоже несется, потому что он, Саммер, ушел на камбуз за чем-нибудь попить — и пропал, а потом такой приказ. Естественно, любопытный маарлеанин тоже кинулся, и хорошо, если без станнера бежит.
      Доктора Бранаса в полном защитном костюме с чемоданчиком первой помощи в руках он увидеть уже был готов. И не ошибся: все так и было.
      — Где кому плохо? — сурово вопросил док, оглядывая собравшихся.
      Саммер широким жестом указал на Штерна.
      — Вот. Осматривайте, док, ставьте на учет. Кажется, у «Рыси» новый член экипажа. Какого хоть это вида, Штерн?
      — Да вы что, капита-а-ан! — с искренним удивлением от капитанской недогадливости протянул тот. И с не менее искренним благоговением закончил: — Это же котокрыс!
      — Это — оно? — так же искренне изумился тянущий шею, чтобы рассмотреть что-то через плечо дока, Ана. — Но... оно же не похоже же! Котокрысы — они таки-и-ие... Такие!
      Саммер фыркнул, покачал головой: может, нормальные, взрослые звери-компаньоны и были... «таки-и-ие», то есть, изящные, длиннолапые, с узкими выразительными и улыбчивыми мордами, поджарыми вытянутыми телами и очень характерной шахматной окраской*, гривой и кисточкой на хвосте. А по вот этой мелочи вообще нельзя было угадать видовую принадлежность. Во-первых, щенок... или котенок? Или крысенок? В общем, детеныш был белым, и только мордочка казалась слегка розоватой. Во-вторых, пока что ни о какой гриве и кисточке не шло и речи, а длинный голый хвостик выглядел жалко, как и истощенное тельце. В-третьих, в этом существе только истинный галлири угадал бы гордость своей расы. Но теперь хоть ясно, чего Штерн в него так вцепился.
      — Док, так кто это, он или она?
      — Оно, Штерн, оно, — задумчиво отозвался сканирующий зверька портативным анализатором док.
      — Это как? — прозвучало сразу на три голоса.
      — Это генетический сбой, так что не ждите особо густой гривы или потомства. Оно будет стерильно, если выживет.
      — Выживет, — неожиданно даже для себя, сказал Саммер. — Пусть будет Рафаэлем**.
      Док хмыкнул, убрал анализатор и достал запрошенный капитаном шприц-тюбик, протянул галлири и поправил:
      — Тогда уж — Рафаэлло.
________________________________________            
Примечания:
* мой поклон О. Ларионовой и ее «Клетчатому тапиру»
**Рафаэль — «Бог исцелит»


Глава четвертая



                Космос сам по себе прекрасен. И на окраинах галактики, и в ее сердце, и вне галактик, когда становится возможным оценить его невообразимую огромность. Но все-таки ничто не сравнится для любого разумного с видом приближающейся живой планеты. Сперва — тусклая звездочка, потом — цветная блестка в черноте. Все ближе и ближе, и уже можно различить очертания шарика или серпика, смотря с какой стороны заходить к орбитальному доку. И только на подходе к нему становится ясно различима и ночная сторона планеты, и контуры материков, и рисунок атмосферы, всегда разный.
      Но это для тех, кто смотрит через экраны, в рубке ли, или в своих каютах. Капитан, ведущий корабль в слиянии, видит планету немного иначе. Чувствительные датчики крейсера позволяют ему различить куда больше деталей, окрашивают все в непривычные тона.
      А еще — для корабля и капитана планета поет. И это не шумы и помехи, заполоняющие открытый эфир любой технически развитой планеты. Такое оборудование крейсера отсекает сразу. Нет, этот фантомный голос — совсем иной. Он не похож ни на шепот ветра, ни на пение птиц, ни на гул приливных волн или треск земной тверди. Это и не звук, а нечто иное, то, что пронизывает и тело, и разум, и душу, как гравитация или магнитное поле. Неосязаемое, но ощутимое всеми клетками тела, каждой молекулой металла и метаматериала.
      Саммер Стан обожал такие моменты. Ко всей прочей красивости добавлялось осознание безупречно выполненного долга и удовлетворение от патруля, которое было тем больше, чем меньше проблем возникло по ходу и чем большей была добыча, если была, конечно. В этот раз «Рысь» закогтила пусть и не большую, но достаточно «жирную» дичь: вторая смена экипажа вела призовой корабль, малый танкер с претенциозным названием «Королева Арты». С ее основным грузом все было в полном порядке, а вот неучтенка, найденная в целом лабиринте фальш-палуб, тянула по законам Федерации на очень большой срок. Полторы тонны сильмарилей. Саммер не смог удержаться, попросил Ану сделать парочку голографий, стоя по колено в сияющем радужном великолепии.
      Впрочем, там, кажется, и другие не удержались, а оба Мастера долго с хмыканьем перебирали сверкающие камни, в конце концов по-семейному дружно сойдясь на том, что минералы их родной Титании красивее и лучше. Ну, кто б с титанийцами спорил. Но маарлеанин, возлежащий на груде сильмарилей, Саммеру еще долго будет сниться. Причем исключительно в неприличных снах, поганец.
      Правда, потом Ана долго жаловался, что исколол себе весь филей и спину. И что он совершенно не понимает тех же мегуто, которым такое только в кайф. Вернее, искренне, хоть и кратко, им позавидовал — у мегуто есть чешуя. Но вид — вид был все равно... А то, что воображение капитана Ану после раздело само, это уже проблемы капитана, да. Но ведь хорош!
      Саммер был доволен всем, и потому были довольны все остальные на борту. И добычей — за такую и премия будет ой какая внушительная. И потихонечку налаживающимися, вернее, встающими на чуть иные, правильные рельсы отношениями в команде. И немалую роль в этом сыграл, как ни удивительно, кроха-котокрыс. Вернее, уже не такой и кроха, за три месяца он отъелся, оброс шерсткой, открыл глаза — удивительной красоты, редкой для альбиносов окраски: сиреневые, как закаты на Гале.
      Команда, большей частью возвращавшаяся на борт заранее, узнала о новом члене экипажа, поглядела на него и прониклась настолько, что на Штерна обрушился водопад лакомств-лежанок-игрушек и прочих крайне нужных для подрастающего котокрыса штук. Первое время каюта галлири выглядела так, будто в ней жил не он, а Рафаэлло. Потом лакомства забрали на камбуз стюарды, для надлежащего хранения, лежанки как-то заранее рассосались по помещениям корабля — Саммер лично встретил в кают-компании штук пять, распиханных по самым удобным, с точки зрения экипажа, углам. Игрушки просто сложили на хранение, а Штерн стал самым желанным гостем где угодно. И это было отлично. Завязывались и крепли новые ниточки отношений внутри команды.
      Еще больше капитана радовало то, что теперь «Рысь» не останется на две недели одна, потому что Штерн и Рафаэлло будут с ней. И если Штерн все-таки отлучится, то сменять его будет док, неожиданно проникшийся горячей симпатией к новому члену экипажа, ну и они с Аной, по обоюдному согласию решившие не тратить деньги зря, если можно оставаться на борту. И, даже немного стыдно признать, это Саммеру понравилось куда больше, чем бесконечные гостиницы. Когда под задницей своя, родная койка — как-то оно приятней. А что Ану приходится иногда из вирта за хвост вытягивать — не так и страшно. В конце концов, можно пообещать ему наконец попробовать поспать вместе в гамаке-гнезде...
      — Диспетчер — борту сорок пять.
      — Борт сорок пять, капитан Стан на связи.
      — Ваш пирс сто сороковой, как поняли, борт сорок пять?
      — Вас понял, пирс сто сорок, начинаю маневр сближения.
      Отпуск, отпуск, о-о-отпуск! Две недели отдыха! Заслуженного отдыха! Саммер ждал его всей душой и, стыкуя «Рысь», был искренне, незамутненно счастлив. Настолько, что даже не насторожился, когда от корабля пришло осторожное, неуверенное касание.
      «Да, Рысенька?»
      «Срочный пакет, капитан. Отправка — планетарный порт Гали. Развернуть?»
      Сердце замерло на мгновение и забилось тяжело и быстро.
      «Разворачивай».
      Мамин голос. Как давно он его не слышал. И, положа руку на сердце — лучше бы не слышал и сейчас. Потому что — всего несколько слов: «Прилетай, как сможешь, Самми. Деду совсем плохо».
      «Время отправки?»
      «Двадцать три дня назад по корабельному времени, капитан».
      Внутри словно смерзлось все в колючий ледяной ком. Дед... До Гали на пассажирском транспорте, если разориться на билет на экспресс до Зеи, а оттуда повезет быстро договориться с каким-то почтовиком... шестнадцать дней в самом оптимистичном варианте.
      Умница-«Рысь» завершила маневр сближения и стыковки сама.
      «Проверь, кто из патрульных сейчас на отбитальной станции. Свяжись и дай канал».
      «Выполняю, капитан. „Кусака“ на связи».
      Ледяные тиски чуть разжались.
      — Летечко? — громыхнул в ушах любимый голос подруги. — Что случилось?
      — Лучик... У тебя какой маршрут? — выговорил Саммер странно онемевшими, будто чужими губами.
      — Скинула. Что. Стряслось? Кого убить?
      Саммер развернул пакет с картой маршрута, мозг привычно просчитывал и анализировал.
      — Никого не надо убивать. Можешь подкинуть до Зеи?
      Пауза. И:
      — Семья? Через десять минут будь на десятом пирсе.
      — Спасибо, Лучик...
      «Рысь, скажи Ане и...»
      «Я все скажу, капитан», — откликнулась та и вытолкнула его из слияния. Вопреки всем правилам, да. Но Саммера это сейчас не волновало. Его вообще мало волновало, когда летел по коридорам, тормозя плечом о стены при поворотах. Десять минут. Он должен успеть. Все, что было ему нужно, при нем: комм, планшет, ключ-карта. Активировать систему защиты комбеза, ее хватит, чтобы пробежать через аварийный выход из причального дока, не дожидаясь подачи герм-трапа. Три, два, один... Марш!
      Плевать на взыскания. На все сейчас плевать, время уходит!
      Он успел. Успел пролететь через гигантские пространства орбитального порта, разделявшие сто сороковой и десятый пирсы, сквозь уже отстыковавшийся от «Кусаки» герм-трап, прыжком преодолеть разделявшие его и стыковочный шлюз крейсера метры и попасть в щель смыкающихся створок.
      — Летечко, ты как всегда, — прогромыхало из динамика.
      Створы внутреннего шлюза раздвинулись, и Саммер, полуоглушенный падением, поднялся и вошел, прихрамывая, не реагируя на замечание Лючии.
      — В мою каюту. И чтоб пристегнулся!
      Понятные и простые инструкции, исполнить — легко. Как идти по дорожке из мигающих люкс-панелей, заботливо проложенной искином «Кусаки». Вымести из головы мысли — нереально. Они жерновами перемалывали мозг, заставляя выстраивать сотни предположений. Что могло случиться с дедом? Когда Саммер прилетал домой в последний раз — после выпуска, да, четыре года назад, дед был абсолютно здоров и мог дать фору еще и сыновьям с внуками. И ему всего сотня, даже нет, до юбилея еще полтора года. Что? Что?!
      — Летечко?
      Он вздрогнул, поднял голову: что, «Кусака» уже ушла в прыжок? Когда? Он и не заметил...
      — Так, — Лючия нахмурилась. — Сидишь здесь, никуда не выходишь. Снотворного дать?
      — Да... Да, наверное...
      — Солнце, с кем беда? — она присела рядом, обнимая, позволяя опустить горячий висок на монументальное плечо, обтянутое форменным комбезом.
      — Дед, — едва вытолкнул из горла Саммер.
      О Винде Стане Лючия знала с его слов — и за время учебы он немало этих слов, сложенных в хвалебные оды, сказал. Так что Лучик прекрасно могла его понять и проникнуться.
      Укола Саммер не ощутил. Как именно Лучик так извернулась — тоже не понял, просто закрыл глаза и открыл их очень и очень не скоро.
      Четыре таких побудки спустя «Кусака» долетела до Гали, якобы из-за внезапной поломки. Услышав эту новость, Саммер пообещал себе, что достанет для Лучика что угодно — хоть те самые полторы тонны сильмарилей. Пусть купается, сияя бритой головой, заслужила.
      А он уже бежал к шлюзу.
      
***


      Что чувствует человек, потерявший самого родного и близкого? Саммер не знал. Он не увидел деда ни живым, ни мертвым. Его просто контузило пониманием, что он опоздал. Безнадежно и непоправимо. И кроме этого больше ничто — ни грядущие наказания и, возможно, даже трибунал, ни зыбкие мысли о команде и корабле — не имело значения.
      За две недели, которые он добирался с Гали до Рианы, так и не смог отойти, вынырнуть из этого состояния. В космопорту абсолютно равнодушно отреагировал на интерговцев, встретивших прямо у трапа пассажирского глайда, безучастно протянул руки, позволив сковать запястья магнитными браслетами. И совершенно пустым взглядом скользнул по своему экипажу, готовому по одному только жесту отбить его. Даже если потом все, что им останется — угнать «Рысь» и уйти пиратствовать.
      И так же равнодушно смотрел на беснующегося сектор-майора, грозящего... чем? Когда дошло, что ему светит строгач с занесением, а не позорное разжалование и лишение патента, изнутри бурной волной поднялось какое-то истерическое веселье. И благодарность: не иначе как его стая постаралась. И, наверное, Лучик тоже. Он сдержался, удержал лицо, кивнул:
      — Так точно, сэр. Выговаривайте и заносите. Сэр.
      В голове теперь звенело только понимание: пусть и не своими силами, а с помощью неравнодушных к нему разумных, удалось не просрать хотя бы это — то, что он обещал деду. Их общую мечту.
      Сектор-майор как-то устало вздохнул, махнул рукой:
      — Отстраняю вас на месяц от несения службы. Нет, не на месяц — до признания вас годным мозгоправами. Это ясно?
      — Так точно, сэр!
      — Сдайте пропуск и идите, Стан, идите.
      Он и пошел.
      Куда? А были ли варианты? На улицу, конечно, не очень задумываясь, куда дальше. Жаль, на «Рысь» нельзя. Забиться в свое логово казалось мечтой — тем более мечтой, что недостижимой.
      — Саммер? — за локоть схватили, цепко и больно сжимая тонкими пальцами.
      — Ана... Ребята... — он поднял голову и наконец увидел их. Всех, и даже несколько абордажников из команды Штерна, с которыми был знаком ближе, чем по позывному и знанию, что это свой.
      — Капитан, что там? — обеспокоенно прогудел Арон, высказываясь за всех разом.
      — Все хорошо. Строгач, штраф. Переживу. Спасибо!
      Он попытался улыбнуться легко и привычно. Судя по их взглядам — не вышло. Он просто не чувствовал своего лица, которое, казалось, задеревенело с того момента, как поднялся с колен перед свежей, еще не поросшей травой, могилой деда.
      — Спасибо потом, — замотал головой Ана так, что аж уши хлопнули. — Идем, тебе... Тебе отдохнуть надо. Идем, Саммер.
      И он пошел. Хотя отдыхать не хотелось — он и так уже наспался на год вперед, пока летел. А чего хотелось? Напиться, подраться, сделать что-то, что помогло бы разбить ледяную пустоту внутри, заполнив ее хоть бы и болью.
      Краем сознания отметил: остальные идут следом и вокруг, аккуратно прикрывая его и ведущего его за руку Ану. Куда-то, в какую-то гостиницу. Все равно, одна радость — в одиночестве не нужно будет думать о выражении лица.
      Конечно же одного его не оставили. Отконвоировали до номера, Саммер слышал, как за дверью док что-то объясняет Ане, тот коротко угукает, прежде чем войти, сесть рядом и осторожно обнять, ткнувшись губами в висок.
      — Спасибо, — механически выговорил.
      Не было у него сейчас ни сил, ни желания отвечать на эту робкую ласку. А ведь на краю сознания проползла мысль, что Ана впервые сам проявляет инициативу. Впервые после того раза, когда встретились в баре — тогда он тоже сам тащил пьяного Саммера в свой номер.
      — Прости, Ана, — он аккуратно отодвинул маарлеанина, снова пытаясь улыбнуться. — Прости. Я пойду проветрю голову. Насиделся взаперти уже.
      — Может, не надо? — жалобно взглянул Ана. — Может... Расскажешь лучше? Я слышал, людям это помогает.
      — Расскажу, — было почти больно (недостаточно больно!) видеть надежду на его лице. — Но не сейчас. Прости. Мне лучше все-таки прогуляться.
      — Не сейчас, но расскажешь, хорошо? — Ана боднул лбом в плечо, мазнул хвостом по рукам — и выскочил куда-то.
      В принципе, Саммера это устраивало.
      Его устроил и первый попавшийся бар — третьесортная дыра, куда в здравом рассудке никогда бы не заглянул раньше. Даже если бы очень сильно хотел подраться. Сейчас ему было безразлично и что пить — казалось, хмель не брал вообще, и на кого смотреть — «плевать, кто чья шлюха, хочу и смотрю», и как отвечать на откровенный вызов. Он просто встал, опрокинул стол и ударил первым. Жаль только, от чужих кулаков было почти не больно. Как если бы док переборщил с анестезией — колоти, не колоти деревянное тело, оно все равно не почувствует, хоть в кровь разбей.
      И жаль, что ребята Штерна подоспели так быстро — он не успел даже разогреться. Может, дальше получилось бы... хоть что-то, хоть как-то. Но нет — скрутили, утихомирили всех вокруг, уволокли. В другой бар. Знакомый, ближе к порту, почище и пореспектабельнее. Напоили. Саммер помнил, как в него вливали стакан за стаканом галлирийский нгут. На пятом он все-таки отключился.
      
      Проснулся он, кажется, во все том же номере. За спиной, неловко прижавшись, тихонько сопел Ана.
      Саммер бы не стал даже шевелиться, если бы не чувствовал себя так паршиво. Но и это состояние не смогло отключить то, другое, внутри. Пришлось просто вылезти из постели и плестись в ванную. В зеркале отразилась мерзопакостнейшая морда с бланшем во всю левую половину лица, заплывшим глазом и черной тенью под уцелевшим. И с трехдневной щетиной. Он пошарился в шкафчике в поисках бритвы. Одноразовые принадлежности должны были быть — гостиница не из дешевых.
      Не нашел. Странно.
      В спину едва ощутимо толкнуло — Ана подошел неслышно, коснулся раскрытой ладонью.
      — Как тебе помочь?
      Саммер оперся о раковину ладонями, сгорбился, пережидая подкатившую к горлу тошноту.
      — Найди бритву, Ана. Или хотя бы мой кортик.
      — Мне звать дока? — голос Аны подозрительно взял высокую ноту.
      Саммер обернулся, пару секунд смотрел на него, соображая, потом закрыл лицо ладонями, глухо застонал:
      — Мне побриться, Ана! По-брить-ся! Неужели вы все считаете меня таким слабаком? Все? Правда?
      Поймав его за запястья, Ана отвел ладони от лица, некоторое время вглядывался. Потом честно наябедничал:
      — Это док. Перестраховался. Я сейчас!
      — И передай доку: «Не дождетесь!» — вдогонку рванувшему из номера Ане рявкнул капитан. — Галичи не сдаются!
      
***


      «Галичи не сдаются!»
      — Это был его девиз, лейтмотив его жизни, — говорил Саммер, стоя у зажженного костра.
      Не поминки — тризна. Бытовал у патрульных такой обычай, ведь очень часто случалось так, что хоронить оказывалось нечего. Тогда собирались друзья и товарищи погибших, накрывали «поляну» — и в прямом, и в переносном смысле: выезжали подальше от цивилизации, зажигали костер, готовили самую простую пищу из тех, что мог есть каждый разумный. И до заката говорили о погибших, а после заката — пели, плясали, пили и снова пели.
      Саммеру было что рассказать. Он говорил и говорил, хрип, глотал разбавленное родниковой водой вино, и снова говорил, рассказывая о Звездном Ветре, Винде Стане, простом дежурном технике с борта пассажирского джампера «Эллада», защищавшем каюты с женщинами и детьми, пока не подоспела помощь, почти в одиночку и одной рукой. О Винде-Одноручке, который выстроил огромный дом с видом на Галину Сиську, поклялся, что у его жены сиськи будут еще красивее, и взял в жены первую красавицу и умницу на все окрестные фермы — Агнию. О Винде-Соте, у которого детей было, как зерен на стебле соты, а внуков и правнуков — как соты в целом поле. О Старом Винде, который высадил для своей семьи целый сад там, где испокон веков не росли никакие деревья, и каждому из его рода вдоволь досталось плодов с этого сада. О человеке, который оставил ему в наследство и на память написанные твердой рукой строки: «Галичи никогда не сдаются. Я верю в тебя, Самми».
      В какой-то момент в руки сунули гитару, Арон глянул пронзительно-понимающе:
      — Море дает нам вторую семью, но море же разлучает с первой. Спой. Спой его песню, капитан.
      Саммер задумался только на мгновение, пока пальцы перебрали струны, вспоминая полузабытый мотив. Он не пел этот романс в кают-компании. Никогда, словно это было чем-то... не запретным, нет, но принадлежавшим только им с дедом.
      — Гори, гори, моя звезда.
      Звезда любви приветная,
      Ты у меня одна заветная,
      Другой не будет никогда.
      Ты у меня одна заветная,
      Другой не будет никогда...
      
      Доиграв последний перебор, он протянул гитару Шаи-Хулуду, а сам, пока все остальные слушали и подпевали чему-то бравурно-жесткому, отхлопывая ритм, тихо поднялся и отошел в тень, за деревья. Сидеть в кругу — пусть даже дружеском — больше не было сил, и внутри что-то копилось, злое, разъедающее душу, не смытое ни сопереживанием команды, ни выплеснутыми словами о деде.
      Он отступал дальше, дальше, пока костер не перестало быть видно, и шум голосов не стал только невнятным фоном. А потом развернулся и изо всех сил впечатал кулак в шершавую, морщинистую кору оказавшегося за спиной дерева.
      Удар. В кровь разбиваются костяшки. Выдох больше похож на задавленный вой.
      Удар! Боль вспарывает руки до плеч, но он снова поднимает руку и бьет. Пусть будет больно. Пусть разобьется острый лед внутри, пусть!
      Удар! Удар!
      
***


      И все-таки они были близки. Пусть Ана был маарлеанином, а Саммер — человеком, но нашлось что-то, что объединило их. Даже раньше, чем Ана ступил на борт «Рыси», раньше, чем упали на узкую кровать и затрещала одежда. «С первого взгляда» — говорили люди. У маарлеан было похожее выражение: «с первого движения».
      С первого движения что-то связало их двоих, и теперь Ана мучился, не зная, как помочь близкому существу.
      Тризну предложил Арон, да. Но именно Ана встрепенулся, заметив уход капитана, именно он тихо скользнул следом, незаметной тенью стелясь среди деревьев. Каким бы плохим маарлеанином он ни был, заметить в лесу, если того не хотел, невозможно было и его. И Ана только вцепился в шерсть за ушами, глядя, как Саммер колотит дерево, понимая, к своему ужасу: не знает. Не знает, как помочь, как сделать движения капитана прежними.
      Он не мог подойти и не имел права отступить, хотя очень хотелось — бежать сломя голову назад, просить помощи... У кого ее просить? Как, какими словами объяснять то неправильное, что происходит?
      Их он не услышал. Две пепельно-серые тени выструились из угольно-черных, две узкие, бархатные ладошки одновременно легли на плечи, и две же — закрыли ему рот, заглушая взвизг. В четыре руки Шери и Шато оттащили его подальше, хотя капитан сейчас вряд ли услышал бы и ломящегося через кусты айри, если бы тому приспичило.
      «Ты был с ним рядом, — голоса в его разуме зазвучали синхронно, вернее, звучал один голос на двоих. — Скажи, ведь он не оплакал Старшего?»
      — Н-нет, — с трудом перевел дыхание Ана и уже увереннее добавил: — При мне — нет. Это важно, да?
      Иногда хотелось самому об твердое стукнуться глупой головой, и не первый раз. От обиды на самого себя, на родителей и на все разом: не было у него близких. До Саммера — не было, слишком рано стал не просто взрослым — абсолютно самостоятельным, недополучив то, что другие познавали, пока он учился строить планы. Учиться сейчас, спустя столько лет, было больно. В который раз.
      «Если внутри гниль и плесень, сжирающая сердце виной, найдется тот, кому дан огонь, чтобы выжечь всю грязь и очистить его от пепла, разжечь внутри умирающее под этой грязью пламя».
      Ана снова увидел его — нестерпимо, до слез сияющее солнце, в которое ухнул там, в слиянии, почти четыре месяца назад.
      «Когда внутри озеро слез, оно замерзает в лед и может вспороть сердце насмерть. Нужен тот, кто станет живым теплом и растопит этот лед, разобьет его в крошево, как торос в истоке реки, и даст ей вытечь».
      — Не я. Я... Не умею. Не смогу, — мотнул головой Ана. Было очень обидно: что такой вот... неумеха. Он мог бы поддержать верой — держал, как умел! Лаской, присутствием... Помощью младшего.
      Его это была мысль или решти, Ана не понял, но согласился всецело: не то, не младший. Саммеру нужен кто-то еще, да где его взять?
      «Он — аррсо, — согласились решти. — Он — Старший. Один, как будто два — сильный и мудрый, заботливый, держащий и удерживающий. Но силы аррсо — это его оур. Те, кто рядом. Кто сможет забрать с его хребта часть ноши. Кто даст ему ощутить его слабость».
      От мурлыкающих мыслей решти заныла голова. Невиданное дело... Или это потому что он вслушивался в то, что было за словами, в подоплеку мыслей, образов? Ана видел там это — крупную фигуру, расслабленно обмякшую в руках других, более мелких. Как расслаблялась «Рысь», когда он в слиянии, смеясь, шутливо хватал ее за загривок — что творилось в этот момент в реальности, Ана не совсем понимал, но то, как ластился к нему искин корабля, помнил. Он сам так таял в руках Саммера, визжал, не думая ни о чем.
      Вот почему он сейчас плачет, а?
      Ана стек на землю, обхватил руками хвост.
      — Помогите, кучеряшки? Я — не смогу.
      «Мы сможем».
      Влажные носы ткнулись ему в виски — и пропали. Шагов и шороха травы под ногами решти Ана так и не услышал — они, прирожденные хищники, двигались так, словно текли сквозь лес бесплотными тенями. Вот и... Хорошо. Ана проводил их взглядом и свернулся клубком, смаргивая слезы. Идти обратно к костру было стыдно. Невыносимо. Хотя вроде и все правильно сделал, а что ж так плохо-то.
      Когда его снова коснулись в четыре руки, он сперва не понял. Думал — вернулись Шери и Шато. Решил — не вышло и у них. Но в темноте и даже сквозь слезы разобрал: рыжие, огненно-рыжие. Ири и Тари.
      «Вставай. Идем с нами».
      Не жестко, но твердо, так же, как смотрели в прицел и нажимали гашетки орудий. И две руки, протянутые навстречу — сильные, крепкие, привычные к оружию. Привычные именно дарить спокойствие таким вот, как он. Совсем-совсем младшим, не умеющим ничего, кроме этого.
      Нет, не замена. Саммера ему не смог бы заменить никто. Но — еще одна опора, без которой все рушится, вся конструкция разом.
      Разговор с решти не всегда требовал слов, и Ана просто кивнул, с трудом разворачиваясь из клубка и вцепляясь в протянутые ладони.
      
***


      Мало кто может догадаться, что решти, эти ожившие статуэтки с изящными покатыми плечами, с мягчайшей шерсткой и умильными пушистыми ушками — сильнее среднестатистического человека раза в два. Строение их мышц и костей отличается от человеческого, их суставы и связки крайне пластичны. Безусловно, если напасть на пару совсем юных, да еще и безоружных решти всемером, то можно забить, задавить числом.
      Саммер был один, и он не ожидал, что налетят и свалят в траву и мох, скрутят, не позволяя даже замахнуться в ответ. Что острые клыки жестко вопьются в загривок, предупреждая, и столь же острые прихватят нижнюю губу, вынуждая открыть рот. Не ожидал — и растерялся от такого напора, дрогнул, поддаваясь. И не смог выкрутиться из горячих рук, запутался пальцами в теплой каракулевой шерсти, позволил шершавому языку проникнуть в рот, вылизать скопившуюся горечь.
      Он не успевал — и не имел сил сопротивляться. Не заметил, как спутали его собственной рубашкой руки. Как одни сухие, но мягкие губы сменяются другими. Откинул голову на чужое плечо и зашипел от болезненного удовольствия, ощутив два укуса, пометившие грудь и живот. Позволил раздеть себя совсем и сдался окончательно, выгнувшись под настойчивыми прикосновениями кошачьих языков к пояснице и паху одновременно.
      Сдался.
      Позволил себя повести, как в тот день, больного, с трещащей головой и едва способного стоять. Он и сейчас был болен своей виной и отравлен горем. Боль, которую причинил себе сам, не смогла разбить ледяной панцирь внутри, но почему-то та горячая и острая боль, что вспыхивала под их клыками, крошила этот лед, плавила яд, изгоняя его прочь из тела.
      Он сдался, упал — но его подхватили и держали крепко. Он позволил себе побыть слабым.
      Как дед, иногда ложившийся на колени бабушке Агнии, позволяя стечь с лица маске сильного мужчины. Позволяя себе признаться: устал, болит под креплениями протеза культя, крутит колени. Подставляя голову под ласкающее прикосновение ее ладони...
      «Мы не сдаемся, но так недолго и сломаться. Иногда нужно, чтоб нас взяли в плен, — усмехался потом дед. — Те, кому мы доверяем».
      Доверял ли он Шери и Шато? Да. Всецело.
      «Отпусти себя. Крылья души должны нести тебя легко, а не ломаться под непосильной ношей. Вынесенный из болезненного опыта урок должен стать не грузом, а еще одним пером в них».
      Вина перед дедом была тяжела. Но память о нем, память, которую застило горе, и которую сумели разбудить Шери и Шато своими действиями, смогла пробить блокаду вины.
      Еще никогда в его жизни удовольствие телесное не смешивалось с болью души. Ни разу в его жизни настолько напористые ласки не кончались не столь же жестким сексом, а просто крепкими объятиями. Ну, и это вообще был первый раз, когда он просто ревел, словно ребенок, захлебываясь слезами, потому что ему разрешили.
      Как ревел в детстве, совсем маленьким, едва научившись ходить. Так же утыкался в шерсть толстого, домашнего кота, уже давно не защищающего соту от мышей, так же чувствовал, как шершавый язык касается щек.
      А потом приходил дед, подкидывал, ловя крепкими руками: «Ну что ты, Самми? Пошли играть?» И он смеялся, а сота золотились, залитая солнцем, и все было хорошо.
      Выпитый алкоголь, переживания и освобождение сделали свое дело. Саммер не помнил, как уснул, как его одевали и зализывали измочаленные в хлам костяшки, как перенесли в арендованный глайд, и как все остальные, допевшие и допившие, наперегонки зевающие, молча грузились туда же.
      
      Проснулся Саммер, по собственным ощущениям, очень, просто непозволительно поздно. И, к его стыду, выползать из сна, продирать глаза и возвращаться к делам не хотелось совершенно. Все тело болело, как камнями побитое и мокрым песком набитое, тихонько сопящий под рукой Ана был теплым и мягким.
      Послав подальше чувство ответственности, требующее вскочить и бежать: в черную дыру все, он вообще-то отстранен от службы, а сдаваться мозгоклюям и мозгоправам прямо сейчас нет вообще никакого желания, замордуют же тестами! — Саммер расслабился и попытался проинспектировать свое состояние, не открывая глаз.
      Итого: саднило затылок, грудь и живот, обе ягодицы и плечи; ныли и пощипывали ссадины на обеих руках, затянутых в напыленные поверх регенгеля перчатки; болела голова — пить надо было все-таки или меньше, или не оляньское вино, какая коварная штука!
      Еще давало о себе знать неудовлетворенное либидо — проснулось, ****ь! И ворочался и покусывал мозги стыд перед Аной: как ты ни крути, а Саммер вчера ему изменил. Даже если не было секса, он хотел, и хотел не Ану. А вот сегодня и сейчас — его. И, чтоб всему провалиться в сингулярность! — не только его.
      — Ты как?
      Ана, оказывается, уже давно не спал, просто лежал тихо. И сейчас косился, настороженно и, как показалось Саммеру, осуждающе.
      Саммер вздохнул и виновато уткнулся в его гривку носом.
      — Паршиво, Ана. Мне очень стыдно. Мне даже не хватает смелости смотреть тебе в глаза и просить прощения.
      — А?
      Вот тут глаза у Аны стали круглые-круглые, он даже вывернулся, чтобы взглянуть на Саммера.
      — За что?!
      — За измену, — собрав нервы в кулак, Саммер приготовился к любой реакции. Ну, ему так казалось.
      Но Ана смотрел на него все так же непонимающе. Молчание как-то подозрительно затягивалось.
      — Я... Что-то не так? — наконец осторожно спросил Ана.
      — Э... Не ты. Я. Я вчера был... э-э-э... не с тобой, — кто б еще сказал Саммеру, что будет так трудно подобрать слова, чтоб описать вчерашнее. — Я хотел не тебя. И даже сейчас... хочу тебя... и их тоже.
      И никакой стыд ведь ни на йоту не остужал проснувшееся желание, тем более что между ним и Аной даже белья или простыни не было.
      — Мне их позвать?
      Вот тут Саммер поперхнулся, округлив глаза не хуже маарлеанина.
      — Ч-чего? — прокашлявшись в плечо, просипел он.
      — Мне позвать Шери с Шато? — терпеливо повторил Ана. — Если тебе они нужны — я позову.
      — Ты... — Саммер проглотил обиженное «отдаешь меня», потому что не имел права на обиду. Вместо этого осторожно спросил: — А тебе я нужен?
      Ана, вместо того, чтобы внести ясность, в очередной раз его ошарашил. Опустил уши и, понурившись, выдал:
      — Я... Помочь вчера не смог. Хотел, но не смог! Не прогоняй меня с «Рыси» за это?..
      — Ана! — Саммер схватил его за плечи, замычал, прикусив губу от прошившей кисти боли, но не отпустил. — Ана, дурной ты хвост! Ты о чем вообще?! Какое, нахер, «прогнать», как у тебя язык-то повернулся?!
      — А у тебя? — прижал уши Ана. — Твердишь про какую-то измену и что ты мне не нужен...
      — Ну, знаешь, я уже подумываю, что Шери и Шато нам с тобой действительно бы не помешали! — вдруг фыркнул Саммер. — Вместо «Рыси» поработать. А то выходит у нас, как в том бородатом анекдоте: «моя твоя не понимат». Но нет, мы должны как-то разобраться сами.
      Перевернувшись, он прижал Ану к постели, поймал оба костистых запястья в ладонь и завел ему за голову, не позволяя вывернуться.
      — Вот так. Так тебе нравится? — наклонился к прижатому уху, еще крепче вжимаясь бедрами между разведенных ног маарлеанина.
      — Саммер, — почти испуганно пискнул Ана. — Танцуют вдвоем!
      Но, несмотря на так и не отлипшие от головы уши, Саммер видел и чувствовал: нравится. Пусть страшно, пусть непривычно — никогда не хватал так раньше, но нравится. Доверия в Ане хватило бы на десятерых.
      — Сейчас мы не танцуем, Ана. Сейчас я несу тебя на руках. Расслабься. И скажи — тебе нравится?
      Шевелиться ему Саммер так и не позволил, медленно лаская в самых чувствительных из доступных мест. И маарлеанин все-таки закрыл глаза, чтобы наконец медленно кивнуть.
      — Когда позволяешь кому-то вот так вести, — Саммер разжал пальцы, но не убрал руку, без слов приказывая не ерзать. — Когда отдаешь кому-то контроль — это кайф. Вот так, чтобы кто-то слушал твое тело и управлял им к общему удовольствию.
      За два года Саммер выучил все, что нравилось Ане. Выучил, как можно довести его до оргазма только одними поцелуями или чуть заметными касаниями пальцев, губ и языка. Выучил, как звездные карты, по которым прокладывал маршрут, наизусть, до последней шерстинки.
      — Когда кто-то решает за тебя, что делать — хотя бы в ласках. Не ты — кто-то, кому доверяешь. Я тоже так хочу, Ана. Хочу отдаться кому-то, скинуть с себя ответственность хотя бы на время.
      Ответом ему был тихий смешок маарлеанина, внезапный, чтоб его, заразу хвостатую, но ни капли не обидный. Приподнявшись, Ана осторожно боднул Саммера в подбородок, улыбнулся тепло.
      — Мне это уже вчера объяснили. Сначала Шери с Шато, потом Ири с Тари. Я понял, честно, Саммер. Я зову?..
      Саммер с большим трудом сдержался, чтоб не выругаться и не кончить одновременно, только представив себе это... лежбище котиков, как говорила Лючия. В его, в принципе, не особенно богатой разнообразием сексуальной жизни такие эпизоды пока не встречались. Саммер, вообще-то, придерживался впитанных с детства устоев: партнер должен быть один. И как тут реагировать, если мозг всеми извилинами держится за них, но что-то на периферии, связанное с членом какими-то неучтенными нейронами, уже вовсю вопит: «Да, хочу! Зови!» И, похоже, не только с членом, но и с языком тоже, потому что именно это второй ****ский орган без костей и ляпнул.
      А что не перехватил Ану, потянувшегося за планшетом... Наверное потому что идти на попятную было уже поздно.
      Саммер смутно ощущал, что потом ему будет стыдно. Очень. И так же смутно подозревал, что весь стыд из него вымурлыкают котики, которые не иначе как под дверью ждали — уже прошмыгнули в комнату, словно так и надо.
      А впрочем — почему «словно»?