Время Гёте. Глава 5. Вертер

     "Гёц"- как исторический сюжет литературного произведения, где главным образом выражен принцип индивидуализма, носителем которого в драме является грубая средневековая личность рыцаря, сдерживал поэта в определённых границах и не позволял ему касаться многих основных вопросов, занимавших его современников. Сама тема драмы не давала Гёте возможности показать в ней во всей целостности и глубины миросозерцания современного на тот период времени. Гёте со всех сторон был охвачен этой эпохой бурь и тревоги, он переживал, сталкивался с самыми разными её деятелями. Получая отовсюду впечатления, у него складывались в определённые образы, которые так и напрашивались под его перо.
     И вот осенью 1774 года вышел в свет "Вертер", после Фауста самое крупное его произведение, которому он сам отводил второе место между своими сочинениями, предоставляя первое Фаусту.
     В основу "Вертера" послужил эпизод произошедший с самим автором. Весной 1772 года Гёте, по намерению отца, отправился в Ветцлар для того, чтобы ознакомиться с юридической практикой. Находился он там в имперской судебной палате для того что бы подготовиться к работе в судебном ведомстве. Сам Гёте совсем не имел желания к подобным занятиям. Он проводил время в Ветцларе в изучении поэтов, в беседах с тамошними "дикими гениями", которые носились с культом рыцарства. В Ветцларе Гёте познакомился с семейством советника Буффа и влюбился в его дочь Шарлотту, которая была уже невестой некоего Кестнера. Любовь к Шарлоте и послужила темой  его  нового романа, который является результатом пережитого и передуманного самим поэтом. В романе изображается Ветцлар и его окрестности, личность Гёте в первой части романа почти сливается с личностью его героя - Вертера. На сцену выведены Шарлотта и её жених и любовь Гёте-Вертера к Шарлотте. Но Гёте не отождествляет себя с Вертером. Он действительно был очень близок к изображённой им личности, так же переживал тяжёлую внутреннюю борьбу, его потрясали те же сомнения, но этот душевный разлад привёл Вертера к самоубийству, а у самого Гёте он разрешился примирением с жизнью, победа осталась на стороне разума, на стороне простого реального отношения к жизни. Страсть Гёте к Лотте Буфф никогда не достигала в нем той напряжённой степени, тех крайних пределов, как у Вертера к Шарлотте.
     Гёте довольно быстро успокоился и уже по дороге из Ветцлара во Франкфурт, он посетил знаменитое в то время литературное светило- Софи Ларош, и усердно начал ухаживать за её дочерью. Гёте не был способен на глубокую исключительную привязанность, он был активным, разносторонним человеком, поэтому появилась причина для возникновения следующей темы романа, которая стала главной во второй части "Вертера".
     В октябре 1772 года, жених Шарлотты Кестнер известил Гёте о самоубийстве некоего юноши Иерузалема, которого сам Гёте видел в Ветцларе. Обстоятельства, толкнувшего к самоубийству Иерузалема, были довольно подробно описаны в письме Кестнера, и некоторые фразы из этого письма полностью вошли в роман Гёте.
     Вертер- известный общий тип того времени. С первых страниц роман знакомит нас с Вертером уже сложившимся как личность, и его образ довольно подробно описывается с первых писем. Чем дальше углубляешься в роман, тем образ Вертера принимает все более и более яркие очертания, а художественное произведение показывает всю свою рельефность и жизненность. Перед нами довольно нервная, впечатлительная натура, одарённая сильной фантазией, склонная к самой необузданной мечтательности и к постоянной тревожной игре мысли и чувства. Вертер первый выдающийся "скорбник", дерзкий представитель того переходного мировоззрения, которое господствовало в конце XVIII и начале  XIX века. Он много читал,  наука и литература того времени оставила в его душе глубокие следы. Это не рыцарь, обладающий неудержимой физической силой, исполненный военного мужества, не дворцовый вельможа, вышколенный придворным этикетом, а мечтательный бюргер, фантазёр, поэтический мыслитель.
     Лучше всего Вертера характеризуют его книги и к чему они приводят:"Ты спрашиваешь", пишет он в одном из своих первых писем, "должен ли ты прислать мне мои книги. Друг мой, ради Бога избавь меня от них. Я не хочу больше ни руководств, ни советов, ни возбуждения. Это сердце и без того тревожно, мне нужна колыбельная песня, и её даёт мне Гомер". Книги отчасти были причиной внутреннего разлада Вертера. Он хочет от них бежать, они его расстраивают. Познакомившись ближе с его мировоззрением становится многое ясно. Он пишет:" Жизнь человеческая есть только сон. Когда я думаю о границах, в которые заключены действующая и мыслящая силы человека, о том, как всякая деятельность направлена к удовлетворению потребностей, которые сами по себе не имеют иной цели, как продление нашего существования, о том, как невозможно всякое спокойное решение известных вопросов,- я не знаю, что сказать! Я ухожу в себя и нахожу целый внутренний мир, но более в чаяниях и смутных ожиданиях, чем в определённых образах и в живых силах. Все расплывается тогда передо мною, и я с усмешкою продолжаю свои мечтания. Учителя и воспитатели согласны в том, что дети не знают, чего хотят, но что и взрослые люди подобно детям толкаются на земле и не знают, откуда они и куда идут, что и взрослые люди точно также не имеют истинной цели и точно также бегают за бисквитами и пирожками,- в этом никто не хочет увериться; а мне кажется, что это ясно, как дважды два- четыре.".
   В другом письме ещё резче выражается это разочарование в жизни и в человеке.
"Моя мать хотела бы видеть меня при деле, пишешь ты. Это меня рассмешило. Разве теперь я не активен? И в сущности, не все ли равно, горох ли считать или чечевицу. Все в мире кончается вздором, и глуп тот, который не по своей собственной охоте или нужде, а в угоду другим хлопочет о деньгах, о почёте или вообще о чем-либо другом."...
   Что же собственно мучает Вертера, какие идеи расстраивают его мировоззрение, какие мысли двигают в нем отчаяние, приводят его к такому глубокому пессимизму?
Он говорит о невозможности спокойного решения известных вопросов, о бессмысленности и бесполезности всякой деятельности, о границах в которых заключены мыслящие и действующие силы человека, так как все сводится только на продление жизни...В жизни не имеем истинных целей...Все в мире кончается вздором...
    Для того, что бы прийти к таким заключениям, что бы стать жертвой такого страшного разочарования,- необходимо было сначала быть очарованным жизнью.
    Всякое разочарование, является спутником очарования. Жизнь представляется Вертеру вздором, людская деятельность, по его мнению, не имеет истинных целей, потому что прежде всего он ожидал от жизни чего-то другого, он рассчитывал на какую-то безграничную деятельность, и ... "обманулся в расчётах". Он не может примириться с человеческой немощью и ограниченностью. Для того, что бы фанатически  осуждать все существующее, для того, что бы сказать, что весь мир и вся жизнь никуда негодны, нужно знать, что подвигло к столкновению идеалов, то есть известных представлений о жизни, с самой действительностью, не соответствующей этим идеалам.
    В нем идеалы и критицизм остаются в постоянной неразрешённой борьбе, обладая равными силами. Это и есть состояние пессимиста. Он ещё не настолько умственно силен, чтобы разделаться окончательно с усвоенными им ложными идеалами, но и не настолько ребёнок, чтобы закрывать глаза перед действительностью. Отсюда - мрачное, горькое отношение к жизни, недовольство всем окружающим и своею личностью, мучительная тревога и шаткость убеждений, которые склоняются то в одну сторону, то в другую сторону.
    Что касается его мировоззрения, то по своим религиозным понятиям он далёк от всякого догматизма. В первых своих письмах Вертер глубоко проникнут горячим неопределённым религиозным чувством, проповедником которого был Руссо.
    Пантеизм- это религия поэтов, но пантеизм Вертера имеет свою историю, своё развитие в романе, которая его сначала удовлетворяет. "Когда вокруг меня благоухает долина, когда солнце покоится над непроницаемой мглой леса и лишь редкие лучи его проникают в таинственную чащу, а я лежу в траве у журчащего ручья и оглядываю разнообразную растительность, меня окружающую; когда вокруг меня копошится целый мир бесчисленных творений, и я чувствую присутствие Всемогущего, создавшего нас по своему подобию, чувствую дыхание его любви, которая в вечном блаженстве парит над нами и охраняет нас;- друг мой, тогда у меня темнеют взоры, и окружающий меня мир и все небо отражается в моей душе, как образ возлюбленной, и я ощущаю с такой полнотой, сделать из него зеркало души, подобного тому, как моя душа- зеркало бесконечного божества."
    После написанного, через три месяца в письме от 18 августа можно встретить уже другое отношение к этой  божественной природе. То умиление природой, которое сначала доставляло Вертеру блаженство, которое раскрывало ему "внутреннюю священную её жизнь", влечёт теперь за собой противоположные ощущения. Он испугался своих заключений, которые, заставляя его расстаться с прежними идеалами, наводят на него уныние и одновременно навязываются ему своею логичностью. "Передо мною как бы упала завеса, и картина бесконечной жизни превращается в бездну вечно зияющей смерти. Можно ли сказать: это живёт, когда все изменяется, когда все катится со скоростью вихря, уносится потоками, исчезает в волнах или разбивается о скалы. Всякое мгновение подтачивает тебя самого и других, во всякое мгновение ты являешься разрушителем: самая невинная прогулка приносит смерть тысяче насекомым, одно движение ноги разоряет тщательные постройки муравьёв и превращает целый маленький мир в жалкую могилу. Меня не трогают великие чрезвычайные мировые бедствия- эти наводнения, которые смывают села, эти землетрясения, которые поглощают города; но сердце моё уязвимо самой силой разрушения, которая присуща всей природе; она ничего не может создать, не разрушая. И вот я мечусь, исполненный тревоги. И небо, и земля, и все движущие силы сливаются для меня в одно вечно пожирающее чудовище."
    Чем дальше проникаешься в роман, тем более развиваются его сомнения, а вместе с ним растут сомнения, колебания и нерешительность. Незадолго до самоубийства Вертер пишет Вильгельму: "Я почитаю религию,- ты это знаешь- я чувствую, что она даёт опору многим изнеможённым, подаёт облегчение многим томящимся. Но может ли она, должна ли она подавать это каждому?"...В тот самый вечер перед самоубийством Вертер пишет в записке к своим домашним: "Прощайте, мы увидимся снова и в радости". Его религиозные колебания - одна из главных причин его душевной болезни, общей болезни молодёжи того времени.
    Из первых писем видно, что ему удаётся нравственно отдыхать, успокаивается его душевная тревога при созерцании простого патриархального быта. Гомер служит ему убаюкивающей колыбельной песней, а его душа отдыхает среди очаровательных окрестностей городка, в котором он поселился. Знакомится с крестьянами и рабочими и восхищается их наивностью. Дети пользуются особенным расположением Вертера. В них, как и в крестьянах, он видит простую неиспорченную природу, в которой все "так нетронуто, так цельно". Но в последнее время жизни, когда настроение его становится все более и более мрачным, он перестаёт в чем бы то ни было находить утешение. Встреча с сумасшедшим наводит его на мысли, в которых выражается полное его отчаяние: "Боже правый", пишет Вертер, "неужели Ты предназначил людям, что они счастливы могут быть только для того, как придут в разум или когда его потеряют?". Эту гармонию, это невозмутимое спокойствие взгляда он находит в детях и в "людях неразвитых". Он не знал, что есть другая гармония и другого рода спокойствие духа, которое даётся ясной трезвой мыслью и простым реальным мировоззрением.
    Такая тревожная, беспокойная и слабонервная натура, как Вертер, могли бы заглушить свои страдания, сомнения, но для этого нужны сильные внешние источники, которые дали бы по крайней мере другие стремления его личности и этим самым отвлекли бы его от беспрерывной мучительной мысли и фантазии. Таких средств могло бы быть два, первое- это общественная деятельность, второе- это сильная личная привязанность или любовь.
     Продолжая рассматривать принципы и вопросы морали Вертера, необходимо обратиться к второй части романа "Страдания молодого Вертера", к его службе.
Он занимает незначительную должность при посольстве. Сначала его охватывает новизна дела и то положение которое он занимает. "Понемногу я начинаю привыкать к здешней жизни. Лучше всего то, что у меня много дела; притом эти разнообразные личности, эти новые физиономии представляют мне довольно разнообразное зрелище.".
Но не прошло и более месяца, как Вертеру опротивела эта обстановка. Чиновник, у которого он  работает в качестве секретаря, досаждает ему своим канцелярским формализмом. С отвращением смотрит он  на господствующее в окружающей его сфере чинопочитание, на чиновничьи происки и сословные предрассудки. Вертер не мог удовлетвориться скучной непроизводительной работой в канцеляриях. Он должен был увидеть предусмотреть всю несостоятельность бюрократической машины, непригодность сложного, проникнутого тупым немецким педантизмом делопроизводства 18 века.
С каждым днём растёт его отвращение к служебной деятельности. Вертер подаёт в отставку, какое то время скитается без определённой цели, даже подумывает отправиться на войну, и... возвращается к Лотте. Он находит в ней то, в чём сам ощущал недостаток - спокойствие души. Образ жизни Лотте заключалась в несложном содержании - это забота по хозяйству, непринуждённые беседы с знакомыми средней руки, чтение чувственных английских романов. Лотта - довольно часто встречающий  известный тип сентиментальной немки. Когда в первый раз Вертер увидел Шарлотту, окружённую детьми, в мирной простой обстановке бюргерского быта, она для него явилась как бы воплощением неиспорченности и простоты, которую он, как поклонник Руссо, искал и в жизни и в литературе.
   Но Лотта принадлежит Альберту, который в первой части романа является её женихом, во второй уже её мужем. Вертер пытается сначала заглушить любовь и успокоить своё тревожное состояние поступлением на службу, и видим чем закончилась его служебная деятельность. Когда Вертер после этого возвращается к Лотте, то в нем уже окончательно произошёл полный разрыв с настоящей действительностью. Несчастная страсть к Лотте только ускорило его погибель.
   Этот печальный конец наступил после фантастического вечера, проведённого Вертером с Лоттой за чтением Оссиана. Бурные сентиментальные песни Макферсона заставили страсть Вертера дико вырваться  наружу. На другой день он застрелился.
Его похоронили в стороне от могил "благочестивых христиан" и тело несли ремесленники, никто из духовенства не сопровождал.
    2 октября 1808 года в городе Эрфурте тайный советник фон - Гёте имел честь беседовать с императором Наполеоном. Речь в том числе зашла и о Вертере, которого император несколько раз читал и внимательно изучал. Переведённый на французский, "Вертер" находился в его походной библиотеке во время египетской экспедиции. Наполеон отметил Гёте, что он видит в романе  нарушение единства основного мотива. Император находит, что поэт изображает страдания Вертера не только  в следствии страстной любви, но и его самолюбия, оскорблённого неудачами на службе и в высшем обществе. "Это неестественно", сказал Наполеон, " и ослабевает в читателе представление о всемогущем влиянии любви на Вертера.". В самом деле, несчастная  страсть его к Шарлотте имеет второстепенное значение. Это обстоятельство, которое только завершает внутреннее раздвоение Вертера, но никак не определяет его. Раздвоение это находится гораздо глубже, во всем его мировоззрении, во всей натуре героя. Перед нами живой представитель своего времени и, кто бы что ни говорил, роман наполнен и проникнут глубоким единством.
    "Страдания молодого Вертера" вызвали целый шквал литературных рецензий, комментариев в прессе, романов, переводов. Было несколько случаев самоубийства чувствительных  юношей и девушек, у которых в карманах находили роман Гёте.
Вертер в немецкой литературе  того времени способствовал распространению крайнего сентиментализма, - это была его непривлекательная сторона, последствия которой иногда заставляли Гёте раскаиваться в том, что он написал Вертера. Эта повальная сентиментальность были необходимыми ступеньками, по которым должно было пойти человечество к новым понятиям, в новый период умственного развития  истории конца XVIII и начала XIX века.