Калининграду городу моей жизни, посвящаю!

               
4 июля 2021 года моему любимому городу Калининграду, в котором прошли моё детство и юность исполняется 75 лет. И я живу в нём тоже 75 лет.

Меня привезли сюда семилетним мальчиком в мае 1946 года, и я отчетливо помню, какое ощущение было у меня, когда меня, маму, и моего брата везли на полуторке к новому месту моего проживания – Сталинградский проспект (сейчас проспект Мира, 106).
Я стоял у кабины машины и смотрел вперёд, на дорогу, видел  деревянные, дребезжащие мосты через реку Преголя, кругом развалины, разбитая громадина Королевского замка, сбоку его - памятник с отбитой рукой, эта огромная площадь (Площадь Победы), а там за ней перед разбитым драмтеатром фигура железного Шиллера. А мы всё едем и едем. Кругом разбитые дома, развалины, наши военные, женские фигуры-немки.
Полуторка останавливается у целехонького четырехэтажного дома с вывеской «Гастроном».
-Всё! Приехали! – объявляет нам тётя Зоя.
Мы сходим, берем свои пожитки, поднимается на четвёртый этаж, а там нас уже ждет наша двоюродная сестра – Галя, ровесница моего брата.
Мы в Кёнигсберге.
Ощущение было странное: радостное – приехали, тревожное – разбитые дома, среди буйно цветущей сирени и каштанов.

Мы приехали сюда благодаря маминой младшей сестре тёти Зои. Она тоже, как и моя мама, после окончания валдайской школы уехала в Ленинград, где училась в каком-то училище, там же вышла замуж, у неё родилась дочка, ровесница моего брата. Её муж с началом войны ушел воевать, а она, после подвига своей тёзки Зои Космодемьянской, оставила свою дочь, мою двоюродную сестру бабушке, записалась на курсы радисток, а потом воевала связисткой-радисткой, участвовала в штурме Кёнигсберга. После  окончания войны демобилизовалась, привезла свою дочь – Галю в Кёнигсберг,  стала работать заведующей отделом в гастрономе № 1 Калининграда, на Сталинградском проспекте, и вызвала сюда свою сестру, мою маму и нас в этот город.

Наша мама по приезду устроилась кассиром на работу в магазин «Гастроном», который располагался на первом этаже нашего  дома.  Работа  была  в  те  годы  тяжелая,  нервная, опасная. К концу смены у нее постоянно болела правая рука, потому что она все восемь часов, а то бывало и более, крутила ручку немецкого кассового аппарата. После смены она должна была, как можно быстрее,  пересчитать деньги и сдать их инкассатору. И вот, когда мама работала во вторую    смену, которая    заканчивалась тогда  в  двадцать  три  часа,  она приносила домой,  на  четвертый этаж большой чемодан с деньгами, и  мы с братом  помогали ей подбирать одноименные купюры в пачки по сто штук. В чемода¬не было столько денег, что сейчас даже трудно представить. Как я помню, несколько миллионов рублей.
Такие суммы мы считали, бывало, часа два, иногда даже при свете свечи или коптящего масляного бинта, опущенного в блю¬дечко с растительным маслом, так как свет в ночное время час¬то выключали. После подсчета денег мама уносила этот чемодан в контору магазина, которая была на втором этаже, и сдавала день¬ги инкассатору, а потом возвращалась домой очень усталая и сра¬зу же засыпала.

В сорок седьмом году я пошел в школу. В то время обучение было раздельное. Дети учились в мужских и женских школах. Я начал учиться в школе номер один города, расположенной на улице Кропоткина. Ранее в этом здании у немцев, видно, было какое-то учили¬ще или специальная школа с прекрасными классами, спортивным и актовым залами, тренировочными городками, а рядом раскинул¬ся огромный парк с теннисными кортами и какими-то другими спе¬циальными площадками, сейчас там теннисные корты общества «Спартак».
  Я учился, как и все ребята моего окружения, средне, но спор¬том увлекался основательно. Уже с первого класса мы играли в самую любимую игру всех мальчишек — футбол, класс на класс, двор на двор, улица на улицу, выбирали дороги, по которым не ездил транспорт, дворы развалин домов, пустыри парков, один из которых был на том месте, где сейчас расположен Дом культуры рыбаков.
Мы очень увлекались чтением книг и делали так: один читал, а остальные слушали и так по очереди. Ввиду этого, чтобы найти что-то интересное, мы искали интересные книги, для чего многие были записаны в школьные, районные, городские, отраслевые биб¬лиотеки. Там каждый из нас набирал книг, сначала прочитывал сам, выискивал интересное, а потом, найдя его, рассказывал дру¬гим, а иногда даже зачитывал вслух.
Мы, ребята, как могли, зарабатывали себе, для своих нужд деньги, собирая для этого в развалинах металлолом, из телефон¬ных и электрических кабелей вытапливая свинец, а затем все это сдавали на приемные пункты металлолома или старьевщикам и на полученные деньги покупали мячи, книги, пирожки, печенье, конфеты и, конечно, сигареты,
В школе же, бывало, всем классом и даже школой частенько выходили, разбирали развалины домов, очищали от сухого раст¬вора кирпичи, складывали их в стопки, грузили на машины.
Тогда в городе проживали оставшиеся после штурма Кенигсберга немцы, наши военные и мы, приехавшие сюда со всей страны, русские люди,
Но я помню, как в январе сорок восьмого года по нашему Сталинградскому проспекту, сейчас проспекту Мира, несколько дней шли на товарную станцию, туда, куда приехали мы, немцы, немки, их дети. Они шли, можно сказать, налегке, с одним-двумя чемоданами, узлами, катили маленькие тележки, измученные, покорные, смирившееся со своей судьбой, зачастую голодные.
Они покидали свою землю, ту, где родились, жили, трудились, растили детей.
В один из этих дней, я это постоянно вспоминаю, к нам в подъезд, а мы с братом стояли в нем и смотрели, как бредут немцы, вошла немка и со слезами на глазах просила, умоляла дать не¬много хлеба для своих голодных детей. Это  она говорила нам на лома¬ном русском языке.
Я сбегал, позвал маму, и она, увидев эту несчастную женщину, отдала имеющуюся у нас тогда половину буханки хлеба, а та, в знак благодарности, после ухода, возвратилась и принесла, отдала нам прекрасные гнутые немецкие детские санки, на которых мы прокатались все наше детство.
Город после их отъезда стал пуст, безлюден. Мы ходили по подвалам, каморкам, закуткам, в которых раньше ютились немцы, смотрели на их скарб, на все, что их окружало, что у них было, чем они жили, что они оставили. Уходя, они не разбили все это, не сожгли, не уничтожили, но мы ничего не брали, грабить мы не могли, мы не были к этому приучены, нам казалось, что они скоро вернутся.
Это, видно, все же достоинство нашего поколения.

Наш дом с гастрономом на первом этаже, в котором мы по приезду поселились, находился на углу Сталинградского проспекта и улицы Каменной. Вторая часть этого магазина размещалась в точно таком же здании, но только на углу этого проспекта с ули¬цы Коммунальной. Они, эти два здания, тогда во время войны разбиты не были и поэтому в них разместились столь важные для людей учреждения-магазины.
Напротив нашего дома была построена продолговатая дощатая палатка, где продавались пиво, другие горячительные напитки и разнообразные закуски. Порой, сидя у окна своей комнаты, мне приходилось созерцать, какие интересные события разыгрывались там, внизу, возле нее, с каким смаком люди пили пиво, водку, все это закусывали, при этом ругались, выясняли отношения, порой ожесточенно дрались.
Мне даже запомнился такой случай: дядя моего товарища, он был с нашего двора, по профессии художник, рисовал афиши для кинотеатров, в таком споре получил бутылкой шампанского по голове. Он был в шляпе. Числился у нас интеллигентом. Эта толстая бутылка раскололась, и шампанское потекло по шля¬пе, волосам, лицу, а художник после этого, немного покачавшись из стороны в сторону, как ни в чем не бывало, пошел от палатки
Те события вспоминаются мне как-то смутно, отрывисто. Наши военные, первыми ставшие жителями города, жили в оставшихся не разбитых домах и в маленьких коттеджах по окраинам города. Люди, те, кто приезжал сюда, расселялись тоже там же. А немцы, это были в основном немки и их дети, — в подвалах, разбитых квартирах, закрыв пустые окна фанерой и картоном. Электричества, где они существовали, не было. Да они сами, понимая весь трагизм своего проживания, старались быть незаметными и как можно меньше попадаться на глаза русским и, тем более, военным.

Мы же, дети, были просты и бесхитростны и играли во дворах со своими немецкими сверстниками. Мне вспоминается, как мы с братом зашли как-то в квартиру, где проживал наш немецкий сверстник, по его просьбе. В этом помещении пахло чисто по-не¬мецки, как-то приторно сладко, а мать мальчика подарила нам небольшую коробочку красивых немецких карандашей, которые мы потом очень берегли.
Ребята постарше постоянно что-то искали, рыскали по развалинам немецких домов, собирали пистолеты, автоматы, винтовки, фаустпатроны, стреляли из них в безлюдных местах, гранатами и то¬лом глушили рыбу в прудах и озерах. В те послевоенные сороко¬вые годы выстрелы на улицах и скверах города звучали часто, было порой страшно ходить у развалин и заходить в одиночку в эти разбитые дома.
Как-то, идя по Сталинградскому проспекту после рыбной ловли и купания, мы были прижаты к обочине проспекта группой убега¬ющих, отстреливающихся людей, за которыми бежали, догоняли их, и тоже стреляли из пистолетов человек, десять милиционеров. Мы со своими удочками спрятались за деревья, чтобы шальные пули не попали в нас. Вскоре мимо нас промчались и милиционеры. Мы видели, как упал на асфальт раненый бандит, потом вто¬рой, и, немного спустя, стали возвращаться милиционеры, ведя под руки раненых парней. Мы двинулись за ними, смотря во все глаза:  то на пойманных бандитов, то на милиционеров. Так мы дошли до отделе¬ния милиции — оно находилось на Сталинградском проспекте, у улицы Коммунальной, там, где сейчас аптека, видели, как банди¬тов затолкнули в подвал с маленькими окнами и решетками из толстых железных прутьев на них, где уже сидело много таких же. Из этого подвала доносились крики, мат, просьбы выпустить, накормить, напоить. Страшно на все это было смотреть и тем более слышать. Но время тогда было такое.
Время шло, ремонтировались дома, и вскоре наша семья получила одну комнату в доме номер три по улице Коммунальной, на первом этаже трехэтажного дома. В нашей квартире было три больших комнаты, в которых, кроме нас, проживало еще две се¬мьи. Удобства — они были очень просты и примитивны: вода, туалет, на кухне сначала стояла плита для приготовления пищи на дровах и угле, потом подвели газ, поставили четырех конфорочную газовую плиту, а для отопления комнат на кухне стоял отопитель¬ный котелок. Каждая семья имела в подвале свой закуток, в котором хранила дрова и уголь. Топили котелок по очереди все се¬мьи нашей квартиры, по неделям, топили хорошо, качественно, от этого у нас в доме всегда было тепло и уютно.
Взаимоотношения между нами, нашими соседями были таковы, что я ни разу не слышал ругани, упреков, предъявления каких-либо претензий друг к другу по уборке, топке печей, оплате квартиры, воды, газа, наверное, это потому, что все мы были жертвами войны, хлебнули в ней огромное количество горя и невзгод. Люди це¬нили спокойствие, дружбу, понимали друг друга с полуслова и, конечно, оказывали помощь как словом, так и делом.
Под крышей нашего дома, это был своеобразный четвертый этаж, жил мой ровесник Коля Мордовкин, с сестрой постарше себя, матерью и неродным отцом. Родители Коли, так как жить было трудно, на одной из полян у разбитого дома поставили маленький деревянный сарайчик, выкопали землянку, — копать их умели все, — завели пару поросят, разработали небольшой огород, тем самым подкармливались.
Я вместе с Колей копал грядки на этом огороде, смотрел, как кормят свиней, помогал убирать выращенный скудный урожай, но самое лучшее для нас было время, когда начинали резать свиней, тогда мы угощались свежей печенкой и вкусным мясом. Как это было вкусно!
Брошенными садами, разработкой земельных участков занималось большинство семей, где были мужчины. Они отгораживали участки садов у развалин и там создавали свое нехитрое подсобное хозяйство и собранным урожаем подкармливали себя и других.
Этих бесхозных садов тогда вокруг было великое множество, и мы летом постоянно ели яблоки, груши, вишни и другие плоды становившейся дикой природы. Из яблок особенно мне нравился белый налив, рассыпчатый, сладкий, тающий во рту, приятно источающий спелый аромат.
В те первые послевоенные годы город был изумительно кра¬сив, особенно весной. Хотя большинства домов и других строении практически не существовало, вместо них высились только стены, но все они утопали в зарослях кустов.
Сирень — белая, синяя, голубая и других немыслимых цветов, как она буйно цвела и душисто пахла; а черемуха, чудесный жасмин — наверное, столько, сколько было их тогда в городе, сейчас нигде нет, их неподражаемый запах запомнился мне на всю жизнь. И так все это чудесное время — весна, лето и даже осень, отразилось в моей памяти морем цветов, кустарников, цветущих все это теплое время.
Вскоре рядом с нашим домом отремонтировали дом под номером семь. Он был длинный, трехэтажный, и размещался на трех улицах: Коммунальной, Разина, Каменной. В нем-то и появились мои новые: друзья Борис Болдуев, Валька Шепитов, два Вовки Жуковых, но они были не родственники, а просто однофамильцы. С ними-то и прошло все мое детство и юность, и что характерно, никто из нас в этом послевоенном хаосе, разгуле хулиганства и бандитизма, беспризорности не был осужден, а все выучи¬лись, - стали военными, инженерами, первоклассными рабочими.
Но друзей мы теряли. В этом разбитом нашем городе оружия было еще слишком много, и если то, что лежало на поверхности было собрано и сдано, то внутри руин, под битым кирпичом, в подвалах мы находили целые склады его. Затем стреляли из пистолетов, винтовок, кидали эрликоны, запалы от гранат, доставали порох из снарядов, тол из фаустпатронов.
Ровесник моего брата Эрик Фирсов с тремя другими мальчишками доставал тол, раскалывая головку фаустпатрона, у пруда, где сейчас отстроено здание Калининградского университета, но от его ударов произошел взрыв, и все четверо погибли, а мы, спустя три дня, шли за их гробами, прощались с ними. Нам было очень грустно и тяжело.

В то  далекое время мы, дети, были предоставлены самим се¬бе, но постоянно, как могли, стремились помочь своим родите¬лям. Нашими трудами летом рыба не переводилась с наших столов. Мы ловили ее на бесчисленных озерах удочками, самодельны¬ми перемётами, руками под корягами деревьев, у берегов. Тут же у костра протыкали эти рыбешки острыми, очищенными от коры прутиками кустов и, подержав над огнем, хорошо посолив, лакомились свежим, нежным рыбьим мясом. Мы ловили также и раков. Они больно хватали своими твердыми клешнями на¬ши пальцы, но мы вытаскивали их из воды. Там же, на берегу озера, в котелке на костре варили их до красноты, и, возвращаясь домой, продавали их стоящим у ларьков любителям попить пива. Да и сами с наслаждением ели бе¬лое мясо раков из их хвостов и клешней.
С раннего возраста мы все умели плавать. Ближайшим местом нашего купания было два небольших продолговатых озерца в конце проспекта Мира, сейчас это озеро Дзержинец. Вода в них тогда была чистая, прозрачная, и на   их  берегах  еще  стояли   оборудованные   немцами   раздевалки, мостки, вышки для прыжков в воду, плавательные дорожки.
Вообще, в нашем районе в конце сороковых и в начале пятидесятых годов кипела жизнь, Это был центр деловой и культурной жизни города, там, у тех озер, находился тогда драматический те¬атр, гордость Калининграда, прекрасный стадион (сейчас это стадион Пионер) с волейбольными и баскетбольными площадками, теннисными кортами, здесь играли в забытую теперь игру — городки. На этом стадионе в се¬редине пятидесятых годов заливали огромный каток, его освещали, включали музыку, и мы, мальчишки, девчонки всего нашего района, катались на коньках, водили «паровозики», крутились, дурачились, играли в снежки. Было сказочно хорошо. А еще поближе, это на том озере, сейчас это пруд Поплавок, мы, расчистив площадку от снега, играли в простой русский хоккей, гоняя до изнеможения маленький мячик клюшками, сделанными из ветвей деревьев. Часто, когда было много снега, мы совершали лыжные прогулки по заснеженным склонам маленьких горок парка имени Калинина.
По-моему, все в те годы любили ходить в театр, наверное, по¬тому, что это искусство для многих из нас было ново и загадочно. Театр покорял всех, как нас, ребят, так и взрослых. В том калининградском театре ставились прекрасные пьесы и играли замечательные артисты. Они играли для простых людей, потому что они любили нас, зрителей.

Извините меня мой читатель, я увлёкся. Я хочу рассказать о мой маме Татьяне Лаврентьевне Бич, в девичестве Иванова. Отдать должное о её личном подвиге, она сохранила нам с братом жизнь, вырастила и воспитала нас.
Она родилась 28 декабря 1912 года в городе Валдае. В её семье было папа, мама,  шесть сестер: Шура, Варя, Таня, Зоя, Катя, Лена и два брата: Николай и Павел.
Её отец, Лаврентий Иванович Иванов был почтовым работником, а мама, Мария Ивановна – домохозяйка.
Семья жила бедновато, отец от этого чинил всем обувь, а мама обшивала всех, готовила еду. А дети учились, играли, росли.
В 1932 года мама уехала учиться на телеграфистку в Ленинград. Тогда самым современным телеграфным аппаратом был аппарат под названием «Юза».
Там познакомилась с молодым человека, рабочим завода «Пролетарий» Бич Петром Фёдоровичем, но  в 1934 году после окончания учебы мама была направлена на работу в город Новгород, и связь мамы с папой прекратилась.
Но всё-таки любовь взяла своё, папа приехал в Новгород и предложил ей руку и сердце.
В 1936 году они поженились, мама уехала с ним в пригород Ленинграда, поселок Ковалево, где он проживал. Там мама целый год до рождения (1937) моего брата Альберта проработала на Центральном ленинградском телеграфе.
22 июня началась война, папа ушел воевать, мама оставляла нас на бабушку, а сама уходила рыть окопы.
Осень и зима были тяжелые, голодные.
Брат занимался поиском пищи, стрелял из рогатки птиц. Я от голода перестал ходить. И 29 марта 1942 года, по нашей дороге шли солдаты, проверили проживающих в домах поселка, нашли нас, забрали и отвезли на берег Ладожского озера, откуда потом, ночью на машинах всех собравшихся перевезли на тот берег озера. Мама рассказывала, что во время поездки, на ледовой дороге разрывались немецкие снаряды. Она закрывала нас своим телом. Впереди идущая машина провались в воронку, и ушла под лёд. «Хоть в нас попала, и все мучения кончились», - думала она.
Но машина благополучно совершила свой рейс.
На противоположном берегу всех определили по баракам, покормили, а потом посадили в теплушки и отправили на восток.
Ехали долго. В конце апреля приехали в город Глазов Удмуртская ССР, потом нас отправили в Красноярский край село Подтёсово. Там мама стала работать бухгалтером в столовой, а мы ходить в детский сад.

Наша мама одна вырастила нас, помогло ей в этом только наше советское государство, которая всем, чем могло,  заботилась о нас.
Только после ухода нас в свою жизнь, мама вышла замуж за одинокого фронтовика. Они оставили свои комнаты (мама на Коммунальная 3, её новый муж на проспекте Мира, напротив кинотеатра «Заря») и получили однокомнатную квартиру в новом доме на улице Горького.

Добавлю, после окончания в 1957 году школы я пошел работать на завод почтовый ящик 29 (завод «Янтарь»).
Стоя у токарного станка, я с огромным удовольствием вздыхал запах, срезаемый с металла стружки, смотрел, как победитовое сверло, орошаемое эмульсией, входит, как нож в масло, просто и легко, в железо, видел результат своего труда в виде созданных мною валов,  выточенных втулок, болтов, гаек, так нужных для механизмов машин и кораблей
Я любовался, как работают токаря со стажем, отслужившие армию ребята, и пожилые мастера, виртуозы токарного дела, как они протачивают валы кораблей, растачивают места посадки подшипников, и стремился походить на них.
И было так приятно после рабочей смены смотреть на то, что ты сделал, и сдать это мастеру. А потом машинным маслом смазать свои руки, тем самым смыть, впитавшуюся в ладони черноту отработанного металла, вытереть их чистой ветошью и принять душ. а затем спокойно пойти домой, где заняться чтением, спортом, встречами с друзьями.

И ещё, я долго искал, где погиб, похоронен мой отец и только три года назад мне сообщили из города Вологда, что он лежит на Пошехонском кладбище города и записан, что похоронен 17 апреля 1942 года, и его специальность формовщик ленинградского завода «Пролетарий».
Я с сыном хотел слетать к нему, но эта пандемия не даёт нам это сделать.

4 июля, в день рождения моего города Калининграда, я снова, как это делаю много, много лет, приду с моими самыми близкими друзьями на Привокзальную площадь, к памятнику Михаилу Ивановичу Калинину, чьим именем назван город, кто-то прочитает стихи, а кто-то споёт песню «В славном сорок пятом ты пришел солдатом к берегам Прибалтики русский человек…».