de omnibus dubitandum 120. 166

ЧАСТЬ СТО ДВАДЦАТАЯ (1919)

Глава 120.166. РАССТРЕЛОВ У НАС НЕТУ…

    Этот старший казак подъехал на рослом буланом жеребце вплотную, как-то спокойно взял Глеба за правую руку, за самое запястье, и мягко отобрал наган.

    - Не балуй, не балуй, товарищ, - сказал сквозь зубы. И Глеб почему-то не вспылил, сразу смирился с положением пленника. Отчасти он почувствовал физическую силу противника, отчасти все еще верил в собственную неприкосновенность, надеялся на доброе и потому не оказал сопротивления.

    - Ну, вот и хорошо, - сказал старший казак, жестко и мстительно усмехнувшись, и под усами как-то хищно мелькнули влажные крепкие зубы. Кинул через плечо москлявому тяжелый наган, как ненужную игрушку, я тот послушно поймал его на лету, сунул за поясной ремень.

    - А теперь просим вас вежливо, товарищи - обои! - проехать с нами в штаб. Поимейте в виду: не до ближнего буерака, как мы со своими дураками поступаем, а до самого Дона. В Базках переправимся на тот берег, а уж в Вешенской с вами будут культурно говорить, как я уже сказал, спокойно. Расстрелов у нас нету, Кудинов запретил брать дурной пример с ревкомов. Ага.

    - Кто такой Кудинов? - развязно спросил Беспалов. Но ему никто не ответил.

    Трое казаков сделали привычно "вольт направо", выезжая к броду, двое выждали, пока Овсянкин с Беспаловым протронут своих коней следом, поехали сзади. За речкой разобрались иначе: двое впереди, двое позади, а урядник по обличью, тот поехал рядом с пленниками, благодушно отвалясь на заднюю луку. И от полноты чувств, отчасти даже рисуясь своего рода мирным отношением, попросил табаку на закурку.
Овсянкин табаку дал.

    - Между прочим, товарищи, чуть севернее этих мест, аккурат в юрте нашей станицы... - начал пояснять словоохотливый урядник, мусоля козью ножку и вроде бы не глядя на пленников. - Здеся... аккурат в этих же числах прошлого года... Подтелкова вместе с его экспедицией взяли, и тоже - полюбовно, без стрельбы...

    - Чему радуетесь? - хмуро спросил Овсянкин, - Красные полюбовно, а вы их - на шворку? Думать-то, видать, уж совсем разучились?

    Урядник, малость оторопел от такого поворота мысли, подозрительно оглядел дорогу впереди и насупился. И тогда вступил в разговор Беспалов.

    - Крепкую промашку вы тогда сделали, земляк, - сказал он как бы безмятежно, покачиваясь в седле. - Крепкую! Не отчебучили бы в прошлом годе с Подтелковым, може, теперь другой разговор на Дону был! А то вот, сами видите...

    - Почему это - мы? - вдруг откинул недокуренную цигарку урядник. - Мы как раз в то самое время в Миллерове красный штаб охраняли, все - за Советскую власть!

    Это тут краснокутские казаки, да всякое сборное офицерье, да хохлы хуторные из богатых над подтелковским отрядом суд учинили. А мы - нет, мы, сказать, и теперь за Советскую власть, товарищ. Токо - без дуростев.

    - Здорово! - почти выкрикнул Беспалов. - А оружию хто поднял?

    - Так, другого же выходу нет, друг ты мой хоперский, - сказал урядник. - От великого кровопускания куда не кинешься? Командующий наш Кудинов, тоже бывший красный комэскадрон, так прямо и сказал: лучше уж, братцы, в открытом бою головы сложим честно, чем нам их поодиночке, как гусятам, пооткручивают. Выходу нет!

    Овсянкин ехал ссутулясь, не вмешивался. Считал, что земляки, может, скорее о чем договорятся... Наваливалась на плечи между тем страшная тяжесть взаимного непонимания людей, начала какого-то столпотворения вавилонского, когда каждый человек другому - враг. Не до разговоров было, когда в плен его взял недавний красноармеец.

    "Черт, до чего можно усложнить и запутать политику! - едва ли не вслух  сокрушался Овсянкин и чувствовал, как в нагрудном кармане парусиновой тужурки каленым железом печет ему кожу против сердца его партийная книжка.

    - Как можно запутать и затуманить простейшие вопросы! А потом, после сказать: причина - в ожесточенности людей, в темноте, еще черт знает в чем! И кто это обмозговал так, ради чего, почему? Кому на руку?.. Месяц назад думали прикончить на Дону гражданскую войну, и дело к тому клонилось, а там бы и Колчак не удержался в Сибири! И Деникина на Кубани можно было бы прищучить, если весь Южный фронт на него посунуть! Ан нет, вместо мирного сева на Дону и Кубани опять рубка, круговой кровавый покос..."

    Не доехал ты, Глеб Овсянкин, но назначению в Донбюро.

    Через Боковскую и Каргинскую везли его с Беспаловым прямо в главный повстанческий штаб, в окружные Вешки.

    Кудинов Павел (см. фото), бывший хорунжий и георгиевский кавалер, не был офицером по призванию. Он окончил в свое время в Персиановке сельскохозяйственное училище (как и комиссар Кривошлыков), а в этом училище вольное хождение имели разные демократические идеи - от эсеровских и анархистских до большевистских. На германской он первое время был вольноопределяющимся и прославился среди казаков как душевный человек и балагур... Но, с виду мягкий, общительный и сговорчивый, был он все же казак до мозга костей безотчетной решимостью и отвагой, под стать какому-нибудь гулевому атаману давних булавинских дружин. В боях с немцами, на германской, когда высоким начальством предписывалось ходить в лихие штыковые и сабельные атаки (взамен артиллерийской работы), он не давал в лишнюю трату казаков, спорил с полковым начальством, при случае даже не выполнял приказа, и это казакам запомнилось. Не забыли они и последних его подвигов.

    В конце января, будучи еще в войске Краснова, проходя как-то со своей сотней вешенцев мимо родной станицы, он разрешил сделать суточный постой, подкормиться, помыться, повидаться с женами и, чуть сигнал, быть опять каждому в седле. Казаки все исполнили в точности, но именно в час утреннего сбора, когда сотня выстраивалась на поверку и к дальнейшему маршу, прискакал дежурный офицер из штаба дивизии и привез письменный приказ: "За якшание с вешенскими изменниками, дезертирами и агентами красных выстроить сотню на площади и расстрелять каждого десятого".

    Таково было время, когда Атаман Краснов пытался крайними мерами удержать свою армию от окончательного развала...

    Кудинов на это засмеялся, порвал глупый и жестокий приказ на виду у казаков и скомандовал: "Сотня, за мной!". Через два с половиной часа сотня Павла Кудинова уже входила с белым флагом в расположение красных частей 8-й армии и была в полном составе приписана к кавалерийскому полку.

    Служили вешенские казаки в красных исправно.

    Спустя два с половиной месяца дивизион Павла Кудинова (три полные сотни!) вновь зашел на ночевку в родную станицу по пути к Дону, преследуя белых. Вошли, поставили вокруг дозорные посты и занялись мирным делом. Кто помогал родным и соседям по хозяйству, кто мылся щелоком и менял завшивленное белье, латал подносившееся обмундирование. А за ночь, до самого утра, почти никто не уснул в этот раз. Растревожили конников жалобы и рассказы жен и отцов-стариков, плач старух. А перед самым рассветом прискакал из соседней Еланской станицы парнишка лет тринадцати на неоседланном коне, охлюпкой, и привез еще одну новость. Двух бойцов из дивизиона, отпущенных на побывку в Еланскую, тамошний комиссар Малкин вечером расстрелял, будто бы за прежнюю их службу у белых... Хотя в станице все знали, что служили они там по мобилизации, да и недолго.

    Кудинов поднял дивизион по тревоге, арестовал станичный ревком и продовольственный отдел в полном составе. Начальник красного караульного батальона Яков Фомин успел бежать на хутор Токин, а станица Вешенская стала сразу же средоточием большого восстания.

    Этот-то Кудинов Павел и сидел теперь против Глеба Овсянкина за столом, один на один, приказав наглухо запереть штабные двери. Секретность в данном случае объяснялась необычностью беседы, которую никак нельзя было назвать обыкновенным допросом.

    Неизвестно, как повстанец Кудинов обходился с другими пленниками, но бумаги Овсянкина привели его в явное замешательство. Из бумаг можно было заключить, что повстанцы поторопились, не следовало им поднимать мятеж, если уж сама центральная власть начала призывать к порядку своих эмиссаров.

    Говорил Кудинов спокойно и как-то повинно, выкладывая на стол перед Овсянкиным изъятые у арестованных или порубленных в схватке должностных лиц разные директивные бумаги Южного фронта. И по его выводам получалось, что у казаков не было никакого другого шанса, кроме как поднять мятеж...

    - Понимаешь, дорогой мой товарищ уполномоченный, этим бунтом мы захотели "караул!" прокричать. На весь свет! Тут задача была: не столько вреда красным частям наделать - против них мы были слабы, - а сколько внимание Москвы и высшего начальства к нам привлечь и разобраться: что у нас тут почем, какая цена нынче за человечью голову и кому взбрело вдруг весь наш вольный народ искоренить! Царь и тот не решался с вами так обходиться, он нас "переводил в труху" медленно и потихоньку, чтоб мы не догадались. А тут прям под расческу начали стричь эти цирюльники приезжие! - Помолчал, тяжело вздохнув, и закончил: - С тем вот и загорелось. А как уж тушить придется, пока никто не знает...

    - И вы не знаете? - спросил Овсянкин строго, но вежливо.

    - И я, откровенно, если, не знаю, - повторно вздохнул Кудинов.

    - Надо немедленно прекратить бунт и выслать парламентеров с белым флагом, - сказал Глеб, разом войдя в роль уполномоченного и возлагая на себя всю ответственность за эти переговоры с повстанческим штабом. - Это безумие, товарищи! Центральная власть издала ведь правильные директивы и постановления, это - наше оружие. А за перегибы местные, сами знаете, Советская власть спросит с кого следует, а сама вины не несет! Надо немедля прекратить мятеж, объявить об этом всенародно!

    - Судя по вашим документам, товарищ Овсянкин, мы, конечно, поторопились... - с явной озабоченностью согласился Кудинов. - Но теперь-то так просто назад не повернешь. Вы говорите: сложите оружие и прекратите борьбу... А кто поручится за дальнейшее? Мы уже в январе пробовали складывать, а чем кончилось? С другой стороны, программа наша не белогвардейская, мы вот недавно и окружной Совет выбрали, станичные тоже начали выбирать, хотя Гражданупр этого нам, конечно, не разрешал...