Субботник

   Я был обут в тёртые кеды. Тогда были у меня чехословацкие туфли, но их я на субботник не надел, потому что стоили они 70 рублей – большие деньги, а была довольно поздняя осень, грязь. Дальше появляются в памяти трико с дутыми коленками и советская коричневая курточка. Было это на втором курсе, в 1987-м. Я учился в педе на втором курсе, в группе ФИВТ 2-«А». На субботник послали физиков и математиков, это еще четыре группы, итого целых пять групп, больше ста человек. Явилось на остановку, однако, человек сорок, из них около десяти парней. Ехали мы на этот субботник на трамвае, много остановок, минут пятьдесят. Местом субботника был дом престарелых, недавно построенный на краю города. Дом этот совсем недавно сдали в эксплуатацию, и даже не весь еще, в одной части его корпуса выполнялись внутренние отделочные работы. Студентов привлекли для наведения порядка на территории. Территория являла собой кучу грязи, из которой местами торчали обломки бетонного и металлического мусора.
   Мы услышали тяжёлый рок метров за сто от здания дома престарелых. Несколько окон были открыты, и колонки выставили прямо наружу. Но внутри здания музыка грохотала так, что приходилось кричать. Первое, что я увидел внутри – медсестра в минихалате на пороге какой-то дежурной комнаты. Медсестра дергала попой в такт хард року, несколько дряхлых стариков в матерчатых тапочках и вылинявших халатах перемещались вдоль стенки, периодически хватаясь за нее, в столовку. Все мы от такой картинки охренели, и я попросил медсестру выключить музыку. Она выполнила мою просьбу с обиженным видом, типа вас же, студентов, ждали, хотели удовольствие доставить.
   Потом пришли тётка в белом халате и мужик в шляпе. Они смотрели на нас, смотрели в окно. За окном шел дождь. Решили девочек отпустить, потому что им нечего было поручить, - дождь и холод… А пацанам дело нашлось – закидывать в самосвал бетонные обломки и железки, которые нужно было искать на территории. Мои кеды сильно не подходили под это мероприятие, но деваться было некуда. ЗИЛ ползал по территории, мы кидали в кузов всё, что могли выковырять без лопат и что потом могли поднять всей толпой. Это, наверное, имело какой-то промежуточный смысл, приближало территорию к тому целевому виду, который был нарисован в каком-то проекте, но в текущий момент смысл этот был очень трудноуловимым, - была грязь, и она же осталась, только стало немного меньше мусора. Всё это происходило под мелким дождём, хотелось побыстрее свалить из этого места куда-нибудь туда, где тепло, сухо и чисто. Когда мы всей этой мокрой траурной командой во главе с самосвалом добрались до крыла, в котором шли штукатурные работы, одно из окон вдруг распахнулось. Оттуда показались две улыбающиеся мордочки штукатурщиц. Одеты они были в измазанные извёсткой и белилами робы и косынки. Мы разом остановились и повернулись в сторону девушек. Одна из них сказала: «Мальчики, а кто хочет горячей любви, залезайте в окошко, не стесняйтесь». Все просто офигели. Вернее, я так подумал, что офигели все. Миша и Данил этого делать не стали, они выбрали горячую любовь в противовес противной мороси и грязным железякам. Эти двое сиганули в окошко, и нас стало меньше. Мой друг Саня начал высказываться насчет того, что после такого случая надо просто сваливать отсюда и как можно быстрее. Но мы не успели уйти. На площадку перед главным входом заехала старая «горбатая Волга». Она стояла около минуты, молча махая дворниками, потом открылась задняя дверь, оттуда вылетел и упал на мокрый асфальт небольшой узелок. Затем неспешно, опираясь на две палочки, вылезла сгорбившаяся старуха в белом платочке и нагнулась, чтобы поднять узелок. Дверь «Волги» захлопнулась, машина развернулась и уехала. Старушка, не обращая внимания на авто, уставилась на центральный вход. Вскоре из здания выскочила любительница тяжёлого рока, медсестра в минихалате, и заорала: «Чего ты там стала, иди сюда!» Старушка поплелась ко входу. Саня ругался матом, другие пацаны переглядывались, выражением лица обозначая свое офигение от всего происходящего. Смысл пребывания в этом месте окончательно был потерян, и мы все поплелись на остановку, не реагируя на вопросы шофёра самосвала, периодически дрыгая ногами, чтобы избавиться от налипших на обувь килограммов грязи. Я насквозь промок и сильно замерз. Мы решили с Саней не идти, а бежать к остановке.
   На трамвай, который мы увидели еще издалека, нам успеть не удалось, мы не добежали до него метров 50, когда в заднюю дверь забрались последние пассажиры. Среди этих пассажиров я увидел Таню, медсестру из нашего летнего студенческого стройотряда. В последний раз я видел ее месяц назад, она приезжала в гости к моим однокурсницам в общагу, заходила ко мне в гости, в мою комнату. Я не выговорил тогда ни слова, сильно краснел и стеснялся, потому что был влюблён в нее по самые уши. И сейчас, подбегая к трамваю, я понимал, что из-за всей этой грязи, налипшей сегодня на мои кеды, на мое сердце, я не могу побыть рядом с Таней, слишком чистая она для того, чтобы оказаться так близко ко всей этой гадости. «Вот и хорошо», - подумал я, и мы с ребятами стали ждать следующий трамвай.
   В общаге было тепло, был горячий чай. На батарее сушились выстиранные кеды. Я включил радиоточку. По городскому радио пел мой хор. Физматовский мужской народный хор, в котором я пел уже второй год, исполнял рубинштейновскую «Ноченьку». Мы записали ее прошлой весной на местной студии звукозаписи. Мы пели песню воинов - про оружие и про девушек, «про войну и про любовь», - так говорила моя бабуля, когда просила найти ей почитать кукую-нибудь книжку.
   «Яркое солнышко в небе покажется,
   Будет дороженьку нам освещать,
   Сядем на борзые кони, прикрасимся,
   Будем оружьем на солнце блистать!»
   Пришёл Саня, пил со мной чай и говорил: «Я такие субботники, дядя, в гробу видал!»