Державный сфинкс

Русский сфинкс, коронованный Гамлет, двуликий Янус — как только не называли императора Александра I, одну из самых загадочных фигур русской истории. Он удивлял современников и позднейших историков. Любимый внук Екатерины II — и страстный ее порицатель; ученик либерала Лагарпа — и друг Аракчеева, консерватора из консерваторов; сторонник конституции — и учредитель военных поселений; самолюбивый самодержец, тоскующий по частной жизни и республиканскому устройству; большой политик, принесший так мало пользы России, — вот основные противоречия этой личности, в загадочной психологии которой мы попытается разобраться.
Читать с иллюстрациями на моём авторском сайте "Забытые истории"

Судьба с детства определила ему неблагодарную роль человека, на которого другие возлагают свои надежды. Он вырос заложником открытой вражды между его бабкой — Екатериной II и отцом — цесаревичем Павлом Петровичем, которому императрица отказывала в праве наследовать престол. Сразу после рождения Александр был изъят из родительских покоев и помещен в одной из комнат на половине императрицы, чтобы воспитать из него настоящего наследника просвещенной Фелицы[1]. «Я оставлю России дар бесценный — Россия будет счастлива под Александром», — мечтала Екатерина.

    [1] Фелица (искаж. лат. felicia — «счастливая, успешная») — богиня добродетели в «Сказке о царевиче Хлоре» (1781), сочиненной Екатериной II для маленького Александра. После появления одноименной оды Г. Р. Державина (1782) это имя было перенесено на саму императрицу.

Она приступила к делу воспитания внука во всеоружии просветительной философии и передовых педагогических теорий того времени с целью взрастить его в принципах естественной добродетели. «У меня, — писала она одному из своих заграничных корреспондентов, — только две цели в виду: одна — раскрыть ум (Александра) для внешних впечатлений, другая — возвысить душу, образуя сердце».

Но поначалу Екатерина основное внимание сосредоточила на укреплении здоровья внука и приучении его с малолетства к перенесению всяческих физических невзгод, как того требовали Локк и Руссо. Сразу после крестин Александра поместили в большой прохладной комнате, где температура не превышала 15 градусов; помещение ежедневно проветривали. Ребенок лежал на кожаном матрасе в железной кроватке на ножках, во избежание поползновений нянек покачать его. Взрослые не должны были понижать голоса, находясь в комнате, которая к тому же была обращена окнами к Адмиралтейству, чтобы заранее приучить ухо младенца к пушечным выстрелам. Императрица заставляла Александра спать не в определенные часы, а по обстоятельствам. Купали его ежедневно — сначала в тепловатой, потом и в холодной воде. Строго-настрого было запрещено пеленать ребенка и надевать на него чулки; одежду Александра составляли рубашечка и жилетка, не стеснявшие движений.

Когда внук подрос, Екатерина собственноручно составила для него «Азбуку изречений», где Александр мог прочитать, что «по рождению все люди равны, и только познания производят между ними бесконечное различие» и что «римский император Тит плакал, в который день не учинил какого ни на есть добра». К этим изречениям были добавлены «Выборные российские пословицы»: «Всуе законы писать, когда их не исполнять»; «милость хранитель государства» и т. п. Одна из них позднее особенно пригодится Александру: «На зачинающего Бог!»

«Бабушкина азбука» стала настольной книгой не только Александра, но и множества других русских детей. В 1781 году она была издана в Петербурге: тираж в 20 тысяч экземпляров разошелся за две недели!

Результаты бабушкиного воспитания сказались очень скоро. «У него слезы на глазах, — умилялась императрица, — когда он думает или видит, что у него ближний в беде».

Этим Екатерина занялась сама, написав на досуге «Записки касательно Российской истории» (популярных исторических книг тогда еще не было). Из-под ее пера вышел вполне добросовестное сочинение. Императрица ко всякому делу подходила серьезно. Она изучила летописи, составила их свод, старалась отыскать в исторических событиях нравственный смысл, в котором многие тогдашние западноевропейские историки и философы отказывали России, внушить внукам любовь к родной истории. Даже темным явлениям русской жизни она умела придать какой-то светлый, отрадный колорит — свойство порочное в историке, но полезное и, более того, необходимое в педагоге.

В целом получился весьма замечательный документ, Екатерина по праву гордилась им. В ее кабинете всегда лежало несколько экземпляров этого сочинения, которые государыня охотно дарила своим приближенным и иностранным послам.

Продолжить образование великого князя был приглашен известный в то время писатель и «философ», швейцарец Фредерик-Сезар Лагарп — ходячая либеральная книжка, по язвительной характеристике В.О. Ключевского. Республиканские взгляды наставника Александра нимало не смутили императрицу, которая заверила его: «Будьте якобинцем, республиканцем, чем вам угодно. Я вижу, что вы честный человек, и этого мне довольно». Личная порядочность и благородный образ мыслей Лагарпа и в самом деле были вне сомнений.

Лагарп, по его собственному признанию, был преисполнен ответственности перед великим народом, которому готовил властителя. Сохранилось двенадцать томов его лекций по всемирной истории — обширнейший курс во славу разума, блага человечества и природного равенства людей и в посрамление деспотизма и рабства во всех их видах. Он стремился внушить великому князю мысль, что и самодержавный правитель может использовать свою неограниченную власть во благо подданных, если будет прислушиваться к голосу разума и гражданского чувства.

Молодость никогда не забывает того, кто дает ей первые уроки любви и ненависти. «Я всем ему обязан», — всякий раз повторял Александр позднее, когда речь заходила о Лагарпе. Швейцарец, в свою очередь, отзывался о своем воспитаннике в самых восторженных словах, находя в нем драгоценные задатки высоких доблестей и необыкновенных дарований. «Ни для одного смертного природа не была столь щедра, — писал Лагарп. — С самого младенчества замечал я в нем ясность и справедливость в понятиях». До последнего дня своей жизни он считал, что Александр — исключительная личность, которая является раз в тысячу лет.

Учить великого князя русской словесности, истории и нравственной философии было поручено Михаилу Никитичу Муравьеву, образованному и доброму человеку, автору многих сочинений либерально-сентиментально-дидактического направления. Ни в чем не отставая от Лагарпа, он читал десятилетнему ученику свои собственные идиллии о любви к человечеству, законе, свободе мысли и давал ему переводить на русский язык Руссо, Гиббона и других писателей европейского Просвещения.

Благодаря такому воспитанию, Александр смолоду в задушевных разговорах выражал ужас от одной мысли, что ему придется быть самодержавным монархом: «Я никогда не привыкну царствовать деспотом». Наследственную монархию он полагал «установлением несправедливым и нелепым, ибо неограниченная власть все творит шиворот-навыворот». Единственным его желанием, признавался он Лагарпу, было «предохранить Россию от поползновения деспотизма и тирании». Он клятвенно обещал спасти несчастное отечество от этих бед путем установления «свободной конституции» и «утвердить благо России на основании непоколебимых законов». Лагарп вспоминал, что никогда не слышал от Александра слова «подданные», но лишь «соотечественники», «сограждане». Однажды, уже после того, как во Франции король Людовик XVI стал простым «гражданином Капетом», Александр выступил при бабушкином дворе с публичной речью в защиту равенства. «Требование равенства между людьми — справедливо, — заявил он, — и напрасно французские дворяне беспокоятся лишением сего достоинства, поскольку оно состоит в одном названии».

Князь Адам Чарторийский, содержавшийся в Петербурге на положении почетного заложника и близко сошедшийся с Александром, в первой же беседе с великим князем (весной 1796 года) имел возможность познакомиться со всем кругом его либеральных воззрений. Александр порицал внешнюю политику своей бабки, оплакивал несчастную участь Польши и выражал свое восхищение великим Костюшко. «Он признался мне, — вспоминал князь Адам, — что ненавидит деспотизм везде, в какой бы форме он не проявлялся, что любит свободу, которая, по его мнению, равно должна принадлежать всем людям; что он чрезвычайно интересуется французской революцией; что, не одобряя этих ужасных заблуждений, он все же желает успеха республике и радуется ему». Александр поделился с князем Адамом своей заветной мечтой — увидеть установление повсюду на земле республиканского правления и заявил, что передача верховной власти должна зависеть не от случайностей рождения, а от голосования народа, который в состоянии выбрать себе наиболее способного правителя.

Зная все это, стоит ли удивляться тому, что в юности у Александра была только одна религия — религия «естественного разума»? Лагарп был убежденным атеистом, чрезвычайно враждебно относившийся к христианству, которое для него целиком олицетворялось в исторических грехах папства. Немногим больше религиозного чувства Александр мог почерпнуть и в наставлениях своих официальных духовных учителей. Его законоучителем и духовником был назначен протоиерей Андрей Афанасьевич Самборский, проведший почти полтора десятка лет заграницей, в Англии, где он приобрел изрядную образованность и светские манеры.

Его европеизм простирался до того, что он брил бороду и носил светский костюм. Христианство отец Андрей понимал в духе просвещенных прелатов того времени — как средство водворения между людьми чистых, приятных отношений, и только; учил великого князя «находить во всяком человеческом состоянии своего ближнего. Тогда никого не обидите, и тогда исполнится закон Божий». Наставления его имели оттенок довольно плоского морализаторства и совершенно не затрагивали глубинных потребностей духа. Александр позднее вспоминал: «Я был, как и все мои современники, не набожен».

Ему нужно было пережить две трагедии — личную, гибель отца, и народную — 1812 год — для того, чтобы открыть в своем сердце мистические глубины и начать задумываться над тем, что означает быть христианским государем.

А пока что уделом Александра был сентиментальный романтизм, с его беспредметной чувствительностью. Как выразился позднее (1829) «Московский Телеграф», «тогда находили удовольствие в том, чтобы плакать, и когда плакали, то были веселы». Великий князь умилялся до слез и от сентиментально-дидактических идиллий Лагарпа, и при виде «красот природы» — полевого цветка, сельского пейзажа или молодой «поселянки» в нарядном платье. В разговорах и в письмах друзьям он делился своей мечтой — сельские занятия, простая, уединенная жизнь на какой-нибудь ферме, в уютном далеком уголке: «Я сознаю, что не рожден для того сана, который ношу теперь, и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим способом… Мой план состоит в том, чтобы, по отречении от этого неприглядного поприща (я не могу еще положительно назначить время сего отречения), поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая свое счастье в обществе друзей и в изучении природы» (письмо к Кочубею, 10 мая 1796 года).

Конечно, к осуществлению этого плана не было сделано никаких приготовлений. Тем не менее, это писалось искренне, в мечтательном чаянии этой утешительной иллюзии.

Впоследствии лицо Александра еще не раз оросится слезами — в частных беседах и на публике. Но не следует обманываться: за сентиментальными вздохами и потоками слез не скрывались ни мягкосердечие, ни тем более дряблость воли. Александр ни разу не усомнился в своем праве ради государственной пользы распоряжаться жизнью своих «сограждан». Так, все разговоры о вреде военных поселений он оборвет жестокой фразой: «Они будут во что бы то ни стало, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова». И по крайней мере часть этого расстояния действительно была вымощена означенным материалом. Однако этот и несколько других примеров жестокости, которые история числит за Александром, не могут опровергнуть того факта, что расчетливая бесчеловечность была ему чужда. Гораздо чаще в подобных случаях он старался услышать голос совести, и его знаменитое «Не мне карать», сказанное в ответ на представленный генерал-адъютантом Васильчиковым доклад о тайных обществах, полностью разоблачающий заговорщиков, тому порука.

Что до пресловутой слабости воли Александра или даже полного ее отсутствия, о чем так много писали мемуаристы и историки, то это не более, чем обман зрения, причиной которого была необыкновенно развитая осторожность, выработанная им за годы придворной жизни. В семейном кругу его не зря называли кротким упрямцем. Тот, кто был обманут мягкой обходительностью и уклончивостью Александра, обыкновенно очень быстро получал возможность почувствовать стальной костяк его характера. Как заметил шведский посланник Стединг: «Если его трудно было в чем-нибудь убедить, то еще труднее заставить отказаться от мысли, которая однажды в нем превозобладала». Конечно, Александр не мог сказать вместе с Наполеоном: «Я не принимаю ничьих условий». Напротив, ему слишком часто приходилось под давлением обстоятельств брать на себя стесняющие обязательства. Зато он мог с полным правом заявить, что, в конце концов, отбросил все навязанные ему условия.

По замечанию одного из придворных педагогов, генерал-майора А.Я. Протасова, Александр еще в юности усвоил несколько правил, которым неуклонно следовал всю жизнь: рано вставать, быстро одеваться, соблюдать умеренность в еде и питье, быть ласковым с людьми, не позволяя, впрочем, им фамильярности, никогда не говорить с окружающими о своих горестях и неудачах, постоянно работать над собою, развивая свои познания.

Последнее качество было тем более полезно, что образование Александра вышло скорее блестящим, чем основательным. Преподавание Лагарпа и Муравьева не давало ему ни точного научного знания, ни даже привычки к умственной работе — то были, скорее, художественные сеансы артистов от педагогики. Несмотря на все хлопоты царственной бабки (а может быть, именно благодаря ему), в его воспитании и образовании был допущен заметный пробел. Было сделано все, чтобы затруднить его знакомство с действительностью.

А между тем отец и бабка предъявляли на него свои права, навязывая ему выбор между Эрмитажем и Гатчиной, то есть требовали от него того, что противоречило всему его предыдущему воспитанию — определить свои отношения с действительностью. Александр смолоду привык жить на две жизни. Командуя одним из гатчинских батальонов, великий князь каждую пятницу с шести утра изучал жесткие, бесцеремонные казарменные нравы. А возвращаясь вечером в столицу, он сбрасывал забрызганную грязью гатчинскую форму, над которой в Зимнем потешались, как могли, и в модном светском костюме являлся в Эрмитаж, где вокруг императрицы собиралось самое изысканное общество, умевшее говорить о самом скандальном деле с отменным остроумием и не выходя из границ благопристойности. Этот внезапный переход из одного мира в другой ни на минуту не затруднял его: от казарменного непечатного лексикона он с легкостью переходил к изящным французским каламбурам.

В гатчинском дворце тоже было свое остроумие и свое злословие. Павел Петрович открыто осуждал правление матери, называя его узурпацией, и при всяком удобном случае пенял Александру его свободомыслием. И, случалось, что тем же вечером Екатерина II рассуждала с Александром о правах человека, читала ему французскую конституцию, комментируя отдельные статьи, и разъясняла причины революции.

Как ни старалась Екатерина уберечь внука от влияния Павла, в одном отношении Александр получился вылитой копией своего отца. Восторженный поклонник просветительной философии вырос страстным любителем фронта. Его отличало дотошное внимание к мелочам военного быта, хотя и совсем иного рода, чем у Наполеона. Александр был большой ценитель военной эстетики, что, впрочем, было вполне в духе той эпохи. Требования, предъявляемые им к армии, заключались, прежде всего, в безукоризненном внешнем виде солдат и офицеров, четкости строевых линий, безупречном выполнении военных упражнений. В этом он не терпел никаких отклонений от устава. Одно из первых его распоряжений по армии после вступления на престол касалось маршировки, во время которой предписывалось делать шаг в один аршин и таким шагом по 75 шагов в минуту, а скорым по 120.

Гатчинские учения повредили и здоровью великого князя. В шестнадцать лет он уже был близорук; а в 1794 году к этому прибавилась глухота в левом ухе. По собственным словам Александра, это произошло оттого, что на одном из артиллерийских учений он стоял слишком близко к батарее.

С годами увлечение солдатской «танцевальной наукой» обернулось у Александра настоящей «парадоманией». Генерал С.А. Тучков в своих записках рассказывает, что государь целые часы мог проводить в манеже, «качаясь беспрестанно с ноги на ногу, как маятник», и повторяя: «раз-раз» — в то время, как солдаты маршировали.

Впрочем, он мог со знанием дела обсудить с военными и более серьезные «профессиональные» темы. Так, гвардейский офицер Я.О.Отрощенко вспоминал об одном своем разговоре с Александром в 1807 году: «Когда я был в передовом карауле с моей ротой, приехал верхом Государь император… Государь, увидев на мне французскую саблю, спросил: «Разве лучше сабля?» «Надежнее шпаги, Ваше Величество». Он приказал мне подать саблю; я вынул из ножен и, взяв за клинок, подал ему; он взял, посмотрел и опять мне отдал, говоря: «тяжел эфес». Действительно, у наших сабель был перевес при ударе к месту прикосновения, и раны делали жестокие, а у французов перевес был в эфесе. Французский же эфес защищал ручную кисть, а у наших сабель этого не было».

В молодости он мнил себя полководцем, однако его попытки лично противостоять Наполеону на поле боя закончились для русской армии тяжелыми поражениями. «Тактический его глазомер был окончательно и бесповоротно испорчен на гатчинском плацу», — замечает военный историк Керсновский. Но стратегические дарования Александра I бесспорны: «После Петра I он, конечно, самый одаренный в этом отношении из наших государей». Ему принадлежат несколько блестящих военных идей: перехода Ботнического залива по льду в Шведскую войну 1808—1809 годов, захвата линий отступления Наполеона в 1812 году; при его личном участии был выработан «Трахтенбергский план», переломивший исход кампании 1813 года в пользу союзных войск, а в 1814 году по настоянию Александра был совершен блистательный бросок на Париж, решивший судьбу войны и самого Наполеона.

Екатерина, в свою очередь, передала внуку умение побеждать людей чарующей обходительностью и любезностью. Александр умел сразу найти подход к людям, внушить им симпатии и даже восторг. Чары его действовали безотказно как на женщин, так и на мужчин. Сама располагающая внешность Александра, вызывавшая у современников мысли об «ангеле во плоти», и ласковые манеры с первого взгляда подчиняли людей его обаянию.

Фрейлина графиня Шуазель-Гуфье отметит «грациозную любезность» Александра, его «умелую почтительность», «величественный вид», «бесчисленное множество оттенков» в голосе, изящные «позы античных статуй», «глаза безоблачного неба». «Сущий прельститель», — скажет о нем Сперанский. «Привлекательная особа, очаровывающая тех, кто соприкасается с ним», — повторит то же Наполеон в пору их политического «романа». И уже на святой Елене вновь подтвердит: «Царь умен, изящен, образован; он легко может очаровать…».

Многие из очарованных Александром впоследствии разочаровались в нем. Обвинения в лицемерии и двуличии, высказанные в той или иной форме в его адрес, — почти что общее место в мемуарах современников. Между тем это не совсем справедливо. Александр не двоедушничал, он был скрытен, осторожен и — артистичен. Артист не лжет, ощущая себя вечно изменчивым Протеем, многоликим никем, — такова его природа. В пользу искренности Александра в его отношениях с людьми (разумеется, вне политики) говорит то, что он умел не только очаровывать, но и очаровываться, не только привязывать, но и сохранять привязанность.

Главный изъян бабушкиного воспитания состоял в том, что со стороны Екатерины было сделано все, чтобы рассорить и столкнуть его с отцом, доведя их отношения до высшей степени подозрительности и недоверия. Попытка Екатерины передать ему престол в обход Павла, предпринятая императрицей накануне своей смерти, вызвала у Александра нервный срыв и приступ панического желания «спастись в Америку».

Пятью годами позже его заставили пережить настоящий кошмар, когда всеми правдами и неправдами он был вовлечен в заговор 11 марта. В переговорах с ним заговорщики проявили поистине дьявольскую ловкость и коварство. По словам главы заговорщиков губернатора Петербурга фон дер Палена, дело было представлено Александру так, что «пламенное желание всего народа и его благосостояние требуют настоятельно, чтобы он был возведен на престол рядом со своим отцом в качестве соправителя, и что сенат, как представитель всего народа, сумеет склонить к этому императора без всякого со стороны великого князя участия в этом деле». Имея по роду службы почти ежедневные сношения с Александром, Пален пугал его, что революция, вызванная всеобщим недовольством от правления Павла, должна вспыхнуть не сегодня-завтра, и тогда уже трудно будет предвидеть ее последствия. «Я, — вспоминал Пален, — так льстил ему или пугал его насчет его собственной будущности, представлял ему на выбор — или престол, или же темницу и даже смерть, что мне наконец удалось пошатнуть его сыновнюю привязанность...»

Конечно, от двадцатитрехлетнего молодого человека можно было ожидать большей проницательности, но ведь Пален возглавлял полицию и поэтому у Александра были веские причины верить ему. Впрочем, по большому счету, он был игрушкой в чужих руках. Пален с циничной откровенностью признавался: «Но я обязан, в интересах правды, сказать, что великий князь Александр не соглашался ни на что, не потребовав от меня предварительно клятвенного обещания, что не станут покушаться на жизнь его отца; я дал ему слово: я не был настолько лишен смысла, чтобы внутри взять на себя обязательство исполнить вещь невозможную; но надо было успокоить щепетильность моего будущего государя, и я обнадежил его намерения, хотя был убежден, что они не исполнятся. Я прекрасно знал, что надо завершить революцию или уж совсем не затевать ее, и что если жизнь Павла не будет прекращена, то двери его темницы скоро откроются, произойдет страшнейшая реакция, и кровь невинных, как и кровь виновных, вскоре обагрит и столицу и губернии». Признание это проливает свет на истинные роли сторон. Вина Александра состояла в том, что он хотел быть успокоенным и дал себя успокоить.

Для него началась череда страшных дней, завершившаяся тем, что в ночь на 11 марта 1801 года заговорщики, возбужденные вином и только что совершенным убийством, вошли в его спальню и обратились к нему: «Дело сделано, Ваше Величество!» В этот момент, все поняв, Александр, по его собственным словам, почувствовал, словно «меч вонзился в его совесть».

Убийство императора Павла I вызвало в Петербурге всеобщее ликование. «Все чувствовали какой-то нравственный восторг, — писал очевидец, — взгляды сделались у всех благосклоннее, поступь смелее, дыхание свободнее». Какой-то ополоумевший от радости поручик носился по улицам верхом, размахивая шляпой и крича: «Умер! У-у-ме-ер!» В воздухе висело ожидание каких-то необыкновенных перемен.

Болезненная, экзальтированная радость, царившая в этот и последующие дни на улицах Петербурга, воспринималась им, как смех ада. Позже Александр говорил, что должен был в эти дни скрывать свои чувства от всех; нередко он запирался в отдельных покоях и предавался отчаянию, безуспешно пытаясь подавить глухие рыдания. Гибель отца он воспринимал и как свою нравственную смерть, чувствуя вместо души — больное место. «Я самый несчастный из людей», — признавался он шведскому послу Стедингу.

От князя Адама Чарторийского не укрылось, что 11 марта «как коршун», вцепилось в совесть Александра, сковав «самые лучшие, самые прекрасные его свойства...». На первых порах царствования — и единственный раз за всю жизнь — он испытал полный паралич воли. «Я не могу исполнять обязанности, которые на меня возлагают, — говорил он жене. — Могу ли я царствовать? Не могу. Предоставляю мою власть тому, кто ее пожелает». Елизавета Алексеевна пыталась успокоить и ободрить Александра. По воспоминаниям фрейлины Головиной, «она умоляла его быть энергичным, посвятить себя всецело счастию своего народа и смотреть на свою власть как на искупление».

Весь Петербург облетели слова молодого Царя, сказанные им во время погребения Павла в Петропавловском соборе 23 марта 1801 года: «Все неприятности и огорчения, какие случатся в моей жизни, я буду носить, как крест».

Так началось его пробуждение к действительности.

Вынужденный, хотя и невольно, переступить на пути к престолу через труп отца, Александр остро нуждался в таких поступках и действиях, которые могли бы явить миру светлые стороны его натуры. Для него жизненно важно было показать, что, отказавшись от добровольного изгнания и надев обагренную кровью порфиру, он царствует не для самого себя, а для блага миллионов своих подданных, которым он обязан даровать свободу, что жизнь его имеет нравственный смысл, пускай и трагический.

С такими мыслями и чувствами Александр взялся за искоренение главного недостатка, которым страдал русский государственный порядок; этот недостаток он называл «произволом нашего правления». В «интимном кружке»[2] молодого государя готовилась настоящая «революция сверху». Положено было преобразовать отдельные части администрации и эти отдельные реформы завершить «уложением» (французского слова constitution по привычке избегали), «установленным на основании истинного народного духа» (записки П.А. Строганова).

    [2] Иначе «Негласный комитет» — неофициальный орган при императоре Александре I в 1801—1803 гг., состоявший из его молодых сподвижников (граф П. А. Строганов, князь А. А. Чарторийский, граф В. П. Кочубей и Н. Н. Новосильцев).

Сама личность молодого, красивого, любезного и либерально настроенного императора вызывала обожание у его подданных. «Молодая Россия, — свидетельствует современник, — была без памяти влюблена в молодого Александра. Все им гордились, и все им любовались». Обществу нравилось видеть государя, гуляющего по столице пешком, без всякой свиты и украшений, и приветливо отвечающего на поклоны встречных. Нравилось, что нигде в Европе нет правительства, так свободолюбиво настроенного, так искренне стремящегося к благу и справедливости.

Как известно, исполнение этого грандиозного плана ограничилось частными преобразованиями. Казематы Петропавловской крепости враз опустели — и причем надолго. Из ссылки и из-под ареста были освобождены сотни людей. Были уничтожены виселицы, до тех пор украшавшие площади больших городов. Священников освободили от телесных наказаний. Полиции было предписано соблюдать законность. Частным лицам дозволено было открывать типографии. Возобновились заграничные вояжи и торговля иностранными книгами. В газетах исчезли объявления о продаже крестьян и дворовых. Была отменена пытка, «дабы, — как гласил царский указ, — самое ее название, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной».

Из более основательных преобразований упомянем учреждение министерств, оказавшееся самым жизнеспособным начинанием Александра; указ о «вольных хлебопашцах», положивший начало отмене крепостного права; реформу Сената, едва не обернувшаяся «ограничением самодержавной воли монарха». К сожалению, они так и не сложились в систему. Причину охлаждения императора к проекту внутреннего переустройства современники видели в наследственных самодержавных инстинктах молодого государя или в тех или иных недостатках его характера. Например, по мысли Жозефа де-Местра, Александр был «слишком философ», чтобы заниматься черновой домашней работой, которая не сулила сделать его великим человеком.

Однако вероятнее другое. Придворная, дворянская Россия, убившая его отца, вызывала у Александра отвращение и нежелание что-либо делать для нее, а другой России он еще не знал. Сказывалось и юношеское честолюбие, подогретое всеобщим восхищением и неосторожными намеками иностранных дипломатов на то, что величие молодого монарха, который горит желанием «улучшить положение человечества», крайне нежелательно «для некоторых равных Александру по могуществу, но бесконечно ниже его стоящих по мудрости и доброте», то есть для Наполеона. Теперь взгляды Александра все чаще устремлялись за Вислу. Его манила широкая европейская сцена — там собралась более культурная, более тонкая публика, там аплодисменты звучали громче.

Вот так в начале XIX века на разных концах европейского континента встали друг напротив друга два человека, внутренне готовые сыграть роль «Агамемнона Европы», «Царя царей». Кто из них с большим правом мог претендовать на это звание? Вопреки устоявшему мнению, Наполеон вовсе не был великаном, поверженным пигмеями. По крайней мере, в русском Царе он нашел достойного и благородного противника, который, в конце концов, вчистую переиграл его как в дипломатической игре, так и на поле брани.

Летом 1805 года в Тильзите завязывается роман молодого царя с Наполеоном.

В 1805 году Россия присоединилась к коалиции европейских стран, выступившей против наполеоновской Франции. Действия союзников не были согласованы, что позволило Наполеону захватить стратегическую инициативу. В декабре он одержал свою самую блестящую победу — под Аустерлицем. Однако кампания 1807 года продемонстрировала неослабную мощь русской армии. 3 февраля произошло кровопролитное сражение у Прейсиш-Эйлау, в котором командующий русской армией генерал Леонтий Беннигсен стяжал славу первого европейского полководца, устоявшего против Наполеона. Сражение закончилось «вничью», не принеся решительного успеха ни одной из сторон. «Вы были жестоки под Эйлау», — позднее скажет Наполеон Беннигсену при личной встрече. Однако вскоре русская армия потерпела полный разгром под Фридландом.

После этого Александр I и Наполеон вступили в переговоры о мире. Местом встречи двух императоров был выбран город Тильзит на Немане (сейчас это Советск в Калининградской области). Утром 13 июня по приказу французского императора на середину Немана был отбуксирован плот с двумя павильонами, обтянутыми белым полотном. На их фронтонах зеленой краской были выведены огромные буквы А и N, равные по величине и обращенные соответственно к русскому и французскому берегам.

Беседа императоров продолжалась один час пятьдесят минут. На берег Александр сошел первым европейским монархом, пожавшим руку «корсиканскому чудовищу». Александр проявил себя незаурядным дипломатом. Несмотря на ряд невыгодных для России уступок, Тильзитский мирный договор в целом сохранил статус России как великой европейской державы. По сути, Александр и Наполеон договорились о разделе сфер влияния в Европе между Россией и Францией. «Это, несомненно, самый способный из царствующих монархов», — так оценил Наполеон дипломатические способности Александра.

Наполеон отдавал должное способности Александра очаровывать людей, говоря, что будь он способен подчиняться непосредственному впечатлению, русский Царь всецело завладел бы им. В то же время он чутко уловил изменчивую сущность российского Протея; его характеристика Александра является, быть может, самой меткой из всех, которые пытались дать Царю современники. «Рядом со столькими дарованиями и с необыкновенной обворожительностью, — сказал Наполеон после тильзитских встреч, — во всем существе Александра есть, однако, что-то неуловимое, что даже и определить трудно иначе, чем сказав, что у него во всех отношениях чувствуется недостаток чего-то. И самое странное при этом то обстоятельство, что никогда нельзя предвидеть заранее, чего именно в данном случае не хватит, и нехватающий кусочек при этом видоизменчив до бесконечности». Возможно, это был намек на гениальность особого рода — неуязвимую ущербность. Ахиллесова пята Александра, если можно так выразиться, перемещалась по всему телу, ускользая от нацеленных в нее стрел.

После кровопролитной войны последовало пять лет не менее ожесточенной «дружбы» двух императоров. Они встретились еще раз в 1809 году в Эрфурте. Наполеон искал у царя помощи против Австрии. Но это свидание было уже встречей людей, которые не доверяли друг другу. 2 октября Александр и Наполеон, выехав вместе из Эрфурта, простились на веймарской дороге и расстались навсегда; им суждено было увидеть друг друга вновь лишь на поле боя, через стекло зрительной трубы, сквозь дым орудий.

Отечественная война 1812 года изумила прежде всего само русское общество. За отчизну готовы были драться и умереть, но такой чудесной и скорой победы над лучшим полководцем мира не ожидал никто. Помощь свыше казалась наиболее разумным объяснением случившегося. Недаром на памятной медали в честь окончания войны были выбиты слова: «Не нам, не нам, а имени Твоему». Победа над Наполеоном представлялась современникам необъяснимым чудом.

Чтобы вполне оценить опасность, которая угрожала тогда нашему отечеству, надо принять во внимание соотношение сил. Мы привыкли к тому, что Россия превосходит по численности любую страну Европы и обычно думаем, что так было и в прошлом. Но в начале 19 века демографическая ситуация была совершенно другой. Французская империя с ее 70-миллионным населением была тогда гораздо более населенной страной, чем бескрайняя Российская империя, в которой проживало около 35 миллионов человек, причем русское население, из которого собственно и комплектовалась армия, не превышало 30 миллионов. Поэтому Наполеон с полным правом мог рассчитывать на успех.

Общая численность сформированной им Великой армии достигала 678 000 солдат и офицеров. В ней разговаривали на 12 европейских языках. Помимо этих корпусов, Наполеон располагал еще полумиллионом солдат, расквартированных во Франции, Италии и Испании. Таким образом, всего он поставил под ружье 1 178 000 человек.

Этой армаде Александр I мог противопоставить 400 000 человек, из которых в основных боевых действиях приняло участие всего 175 000, разделенных к тому же на две армии. С военной точки зрения поражение России было предрешено.

12 июня 1812 года Наполеон дал приказание форсировать Неман — границу Французской и Российской империй. Солдатам Великой армии было зачитано воззвание, которое заканчивалось словами: «Россия увлечена роком!». В конце воззвания Александра к русской армии стояло: «На зачинающего Бог!» Россия в этой войне была слабой, но вместе с тем правой стороной.

Роль Александра в войне 1812 года долгое время преумаляли. Заслуги. «Я лучше отращу бороду и буду питаться картофелем в Сибири, чем подпишу позор моего Отечества», то есть мирный договор с Наполеоном. Война до полной победы.

Не стал вмешиваться в действия командующих армий и уехал из штаба в Москву.

Посещение Александром Москвы имело важные последствия — для хода войны, для всего русского общества и для самого Царя. Увидел народ, готовый постелить себя под копыта его коня, пожертвования. С приездом Александра в Москву война приняла характер народной.

В Москве Александр увидел мощь русского народа, материальную и духовную, которая ранее была скрыта от него. Отныне его восторженное состояние росло с каждым днем. Он испытал нечто вроде Божественного откровения о своем отечестве и своем народе и, значит, о самом себе. Так, по крайней мере, Александр объяснял себе это настроение и впоследствии неоднократно говорил и писал о душевном перевороте, произошедшим с ним в Москве летом 1812 года.

Вступление французской армии в Москву укрепило Александра в религиозных переживаниях. Впоследствии он признавался прусскому епископу Эйлерту: «Пожар Москвы осветил мою душу и наполнил мое сердце теплотою веры, какой я не ощущал до тех пор. Тогда я познал Бога». Он начал читать Библию — по иронии судьбы, вначале по-французски, т.к. ни у кого из его окружения не оказалось русской Библии.

Между тем злой рок преследовал самого Наполеона с самого первого его шага по русской земле. Сначала ему не удалось помешать соединению двух русских армий под Смоленском. Затем были Бородино, где он остался победителем без победы, и Москва, превратившая Великую армию в сборище мародеров. Была народная война, против которой оказался бессильным его гений полководца. В конце концов Наполеон оказался выкинут из России, не потерпев формально ни одного поражения.

В военном окружении Александра был разработан план окружения французской армии на Березине. Сложность — свести в одно место три армии. У Кутузова другой взгляд на цели войны. Выгоду от падения Наполеона получит Англия. Дал Наполеону золотой мост.

В начале декабря генерал Дюма (отец знаменитого писателя), командующий французскими частями на неманской переправе, увидел на другом берегу горстку изможденных людей со знаменем Империи. «Кто вы?» — крикнул он высокому человеку в эполетах. «Арьергард Великой армии, — прозвучало в ответ. — Я маршал Ней». К тому времени от Великой армии остался лишь призрак. Наполеон вывел из ледяного ада всего 18 000 человек. Вся верная ему Европа оказалась погребена в русских снегах. На смену ей шла другая Европа — антинаполеоновская. Нашествие неудержимо разворачивалось на запад.

Поражение в России не вызвало немедленного падения Наполеона. Весной следующего года к нему подошли резервы из Франции, Италии и Испании, и он снова стоял в Германии с полумиллионной армией. Летом он одержал ряд побед. Казалось, его звезда снова разгорается.

Однако теперь он был в роли обороняющегося. Австрия, Пруссия и другие страны Европы одна за другой присоединялись к победоносному русскому царю. Совет Бернадота — Александр: Трахтенбергский план, бить маршалов, не вступая в сражение с Наполеоном. Блестящие результаты.

В октябре 1813 года Наполеон потерпел первое в своей военной карьере поражение на поле битвы. Трехдневная «битва народов» под Лейпцигом стоила жизни 130 тысячам человек, в том числе 50 тысячам французов и 22 тысячам русских. (В сражении приняли участие даже башкиры, которых французы насмешливо называли амурами из-за их вооружения: лука и колчана со стрелами.) Александр вел себя геройски. В первый день сражения Наполеон сильно надавил на центр союзников. Царь стоял на виду у противника и отказывался уехать в более безопасное место. По его приказу в дело пошла гвардия и спасла положение.

Но военный гений Наполеона еще не угас. В феврале 1814 года он успешно сдерживал наступление союзников по земле Франции. Победы следовали одна за другой — через каждые три дня. Преследуя разбитых пруссаков фельдмаршала Блюхера, Наполеон вышел в тыл русской армии. Но этим он оставил без прикрытия Париж. Александр великолепно воспользовался промахом великого полководца. Совершив трехдневный бросок, 100-тысячная русско-австрийская армия 18 марта вышла к Парижу со стороны Монмартра. «Это прекрасный шахматный ход!-; воскликнул Наполеон, узнав об этом маневре.; Я никогда бы не поверил, что генералы коалиции способны на это!»

Французскую столицу оборонял 40-тысячный корпус маршала Мармона. Ожесточенный бой кипел весь день. И весь день в Париже шли переговоры с парламентером Александра графом Орловым, которому к вечеру удалось уговорить Мармона капитулировать. Кто владеет Парижем, тот владеет всей Францией – это аксиома французской политики. Вскоре после падения столицы пал и Наполеон, не дошедший до Парижа сорока верст. Подписав под давлением своих маршалов отречение от престола, он сдался на милость Александра и был сослан на остров Эльбу.

Теперь Александр больше всего желал, чтобы Париж не постигла участь Москвы. В этом заключалась его месть и, если угодно, его тщеславие. Французы оценили благородство русского царя, который сделался среди них популярнее вернувшегося на престол Людовика XVIII. Парижанки ввели в моду «Александровские букеты», состоявшие из цветов, первых буквы которых составляли имя русского государя.

Шел Великий пост и Александр предавался благочестивым размышлениям. 10 апреля, в день Светлого Христова Воскресенья, Париж увидел необычное зрелище. Александр повелел устроить публичное русское богослужение — так сказать, апофеоз русской славы. На площади Согласия, где был казнен Людовик XVI, был воздвигнут алтарь, вокруг которого встали семь русских священников из полкового духовенства, в богатых одеяниях. С утра на бульварах и улицах Парижа выстроилось около 80 тысяч человек союзной армии, в основном русские. Толпы любопытных теснились вокруг Тюильри и по набережной Сены. Александр с союзниками прибыли к полудню, и богослужение началось. «И вот, - вспоминал Александр, - при бесчисленных толпах парижан всех состояний и возрастов, живая гекатомба наша вдруг огласилась громким и стройным русским пением... Все замолкло, все внимало!.. Торжественная была эта минута для моего сердца; умилителен и страшен был для меня момент этот. Вот, думал я, по неисповедимой воле Провидения, из холодной отчизны Севера привел я православное мое русское воинство для того, чтобы в земле иноплеменников, столь недавно еще нагло наступавших в Россию, в их знаменитой столице, на том самом месте, где пала царственная жертва от буйства народного, принести совокупную, очистительную и вместе торжественную молитву Господу. Сыны Севера совершали как бы тризну по короле французском. Русский Царь по ритуалу православному всенародно молился вместе со своим народом и тем как бы очищал окровавленное место пораженной царственной жертвы. Духовное наше торжество в полноте достигло своей цели; оно невольно втолкнуло благоговение в самые сердца французские… Мне даже было забавно видеть, как… многочисленная фаланга генералов французских теснилась возле русского креста и друг друга толкала, чтоб иметь возможность скорее к нему приложиться. Так обаяние было повсеместно: так оторопели французы от духовного торжества русских».

В Париже Александр пережил еще одно крушение иллюзий. При обсуждении будущего государственного устройства Талейран настоял на реставрации Бурбонов.

— Мы все роялисты, все французы – роялисты. Да, вся Франция — роялисты!

Среди тех, кто призывал к восстановлению монархии, был Руже де Лиллем, автор «Марсельезы». Теперь он сочинил торжественную оду русскому царю, в которой восклицал:

    Героем века будь и гордостью Творенья!
    Наказаны тиран и те, кто зло несут!
    Народу Франции дай радость избавленья,
    Верни Бурбонам трон, а лилиям — красу!

Нация, провозгласившая великие идеи свободы, равенства и братства, сама просила о возвращении тирании. Это преисполнило Александра презрения к французам, и к людям вообще.

В 1815 году, после знаменитых «Ста дней», закончившихся поражением Наполеона при Ватерлоо, Александр решил обезопасить Европу на будущее от подобных потрясений. Вторично войдя с русской армией в Париж, он объявил о создании неслыханного раньше политического договора между европейскими государствами. «Священный союз» должен был соединить государства и народы актом, основанном на непреложных истинах Божественного учения, стать для них своего рода политическим Евангелием. Сам Александр называл этот документ «актом богопочтения».

Царь собственноручно написал все три основные статьи договора, которые обязывали европейских монархов к следующему: во-первых, пребывать в братской дружбе и управлять подданными в духе братства для охраны правды и мира. Во-вторых, почитать себя членами единого христианского народа. В-третьих, пригласить все державы к признанию этих правил и к вступлению в Священный союз (последнее, правда, не распространялось на папу римского и турецкого султана). 25 декабря 1815 года акт о создании Священного союза, подписанный тремя крупнейшими государствами континентальной Европы – Россией, Австро-Венгрией и Пруссией, был обнародован. Это немедленно сказалось на двух новых провинциях Российской империи – Польши и Финляндии, которым Александр даровал конституционные хартии.

Священный союз обеспечил Европе тридцатилетие мира и спокойствия и впервые сплотил ее в единое целое. Благодаря ему европейская дипломатия стала использовать такие понятия, как «политика европейского равновесия» и «политика европейской безопасности», которые до сих пор сохраняются в дипломатическом обиходе.

Все современники единодушно свидетельствуют, что Александр возвратился из-за границы другим человеком. “Образ мыслей его и жизни, — пишет Михайловский-Данилевский, — изменился до такой степени, что самые близкие люди, издавна его окружавшие, говорили мне, что по возвращении его из Парижа они с трудом могли его узнать. Отбросив прежнюю нерешительность и робость, он сделался самодеятелен, тверд и предприимчив и не допускает никого брать над собой верх... Опыт убедил его, что употребляли во зло расположение его к добру; язвительная улыбка равнодушия явилась на устах, скрытность заступила место откровенности и любовь к уединению сделалась господствующей его чертой...”

А вот что пишет князь П.А. Вяземский. “Александр в последнее десятилетие уже не был и не мог быть Александром прежних годов. Он прошел школу событий и тяжких испытаний. Либеральные помыслы его и молодые сочувствия болезненно были затронуты грубой действительностью. Заграничные революционные движения, домашний бунт, неурядицы, строптивые замашки Варшавского сейма, на который еще так недавно он полагал лучшие свои упования, догадки и более чем догадки о том, что и в России замышляют что-то недоброе, все эти признаки, болезненные симптомы, совокупившиеся в одно целое, не могли не отразиться сильно на впечатлительном уме Александра... Он вынужден был сознаться, что добро не легко совершается, что в самих людях часто встречается какое-то необдуманное, тупое противодействие, парализующее лучшие помыслы, лучшие заботы о пользе и благоденствии их... Тяжки должны быть эти разочарования и суровые отрезвления. Александр их испытал».

Александр чувствовал огромную усталость, он был сломлен непосильными требованиями, предъявленными к нему историей (из заграничных походов он привез седые волосы). Французская революция, гений Наполеона были вызовом, обращенным к нему временем, на который он так и не нашел удовлетворительного ответа. Революционные преобразования казались ему разрушительными и гибельными, либеральные реформы несвоевременными. Отныне он искал не смелых реформаторов, а прежде всего исправных делопроизводителей, не умников, а дельцов.

Аракчеев. Принимал всех просителей, не брал взятки, экономил казенные деньги, был исполнителен.

Превратился в царь-кочевника.

В 1816 году наметилась еще одна черта жизненного уклада Александра – отныне большую часть времени он проводил в путешествиях. Так, в 1817 году он проехал больше 14 тысяч верст.

В дороге царь вел размеренный образ жизни. Просыпался в восьмом часу, в постели пил чай, потом надевал белый халат, молился и начинал, не торопясь, одеваться. Когда подавали воду для умывания, звал Волконского, своего адъютанта. Проехав верст 30-40, обедал с большим аппетитом. После кофе сразу трогался в путь. Верст через 60 ему подавали чай; этот же напиток он пил по прибытии на ночлег. Таким образом, за сутки Александр принимал пищу всего один раз.

Возвратившись из поездок, Александр жил анахоретом, выбрав своей летней резиденцией Царское Село. Дни проходили однообразно. Александр вставал в восьмом часу; постелью ему служил сафьянный тюфяк, расстеленный прямо на полу, подушкой - жесткий кожаный валик, набитый сеном. Одевался с помощью одного лакея. Его повседневный костюм состоял из военного сюртука и фуражки. В половине девятого он заканчивал свой туалет и принимал министров, приезжавших для доклада из Петербурга.

С 11 до 12 царь присутствовал на разводе. Позавтракав в первом часу, при любой погоде ехал на прогулку или шел гулять пешком. К трем часам возвращался к обеденному столу. Обедал государь всегда один; его пищу в течение дня составляли почти исключительно фрукты из оранжереи; особенно налегал он на землянику.

В десять часов вечера царь ложился спать. Военный оркестр под его окнами еще в течение часа играл меланхолические мелодии, потом жизнь в Царском Селе замирала до утра.

В Царском Селе имелась ферма по образцу голландских хозяйств, где выращивались лучшие образцы тирольских коров, а также украинские и холмогорские буренки; было здесь и стадо мериносов. Александру нравилось воображать себя фермером. Он лично вел счетную книгу в великолепном переплете, куда скрупулезно вписывал приплод, и чрезвычайно гордился своей одеждой из шерсти собственных овец.

Даровав конституцию Польше, царь медлил с продолжением преобразований в России. Внутренняя и внешняя обстановка казалась ему неподходящей для либеральных реформ.

Не умея претворить республиканские мечты в жизнь, Александр бережно хранил их в своей душе на протяжении всей жизни.

Сам он сознавал, что внутри империи им сделано гораздо меньше, чем на дипломатическом поприще. В 1824 году он говорил: «…когда подумаю, как мало еще сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря».

За несколько дней до кончины, нисколько не рисуясь, он сказал начальнику Главного штаба Дибичу: «А все-таки, что бы ни говорили обо мне, я жил и умру республиканцем».

Александр все глубже погружался в религиозные размышления. Он признавался графине Софье Ивановне Соллогуб: “Возносясь духом к Богу, я отрешился от всех земных надежд. Призывая к себе на помощь религию, я приобрел это спокойствие, этот мир душевный, который не променяю ни на какие блаженства здешнего мира”. Такая направленность мыслей неизбежно должна была побудить его смотреть на заговор против него как на искупление за 11 марта. Вот почему «Не мне карать».

В конце июля 1825 годапридворные врачи заявили, что императрица Елизавета Алексеевна, супруга Александра I, должна провести зиму в южном климате. Выбор царя пал на Таганрог, где для их величеств был приготовлено жилище – каменный, одноэтажный дом, с помещением для прислуги.

Александр выехал из Каменноостровского дворца на рассвете 1 сентября, без провожатых. Позднее современники и очевидцы припомнили много роковых совпадений и предзнаменований. Так, по пути царь завернул в Невскую лавру и помолился у раки святого Александра Невского. Таким образом, последнее, что видел Александр I, оставляя Петербург, был гроб. Когда же 13 сентября он прибыл в Таганрог, лейб-медик Виллие в этот день записал в своем дневнике: «Здесь кончается первая часть путешествия» и сделал надпись: «finis» («конец»).

Смерть следовала за Александром по пятам. Уже в Таганроге, во время одной из поездок за городом, на ухабистой дороге из царской коляски выпал сидевший рядом с царем фельдъегерь, который сломал себе шею и умер на месте.

Затем пришел черед и самого Александра. Первые признаки недомогания он почувствовал 28 октября, однако больше двух недель отказывался от всяких лекарств. Врачи определили у него горячку. Кризис наступил утром 14 ноября, когда Александр рухнул в обморок во время бритья. Растерявшиеся врачи принялись растирать ему виски одеколоном, и только с приходом Елизаветы Алексеевны Александра перенесли в его кабинет и уложили на диване, встать с которого ему было не суждено.

Александр I умер 19 ноября в 10 часов 47 минут утра. Его внезапная смерть вдалеке от столицы сильно повлияла на дальнейшую историю России. Уезжая в Таганрог, он оставил неопубликованными документы, касающиеся престолонаследия, и эта неясность в столь важном государственном вопросе стала одной из причин восстания 25 декабря 1825 г. на Сенатской площади.

Гроб с забальзамированным телом Александра I был доставлен в Петербург 13 марта 1826 г. и захоронен в Петропавловском соборе.

Возможно, Александр и не был великим человеком в том смысле, который обыкновенно вкладывается в это понятие, но нельзя не видеть, что, живя в великую эпоху, он сумел совершить великие дела и вознести Россию на такую ступень славы и могущества, на какой ей не доводилось стоять ни до, ни после его царствования.

    Он взял Париж, он основал Лицей.

    А.С. Пушкин

Я зарабатываю на жизнь литературным трудом.
Буду благодарен, если вы поддержите меня посильной суммой
Сбербанк 4274 3200 2087 4403