Время Гёте. Глава 12. Греко-мания в творчестве

            Поэтам, художникам, творцам всё-таки нужен всегда какой ни на есть материал, необходим берег, от которого можно было бы отчалить в дальний океан своего мира идеалов. Нужна канва, холст на котором можно было бы писать, вышивать исходный материал от которой можно было бы оттолкнутся. Приходится выискивать, оглядываться, рассматривать другие миры, другие эпохи. Поэты рыскают за своими темами заглядывая и изучая истории античного мира. Гёте и Шиллер раскапывают то греческие, то итальянские сюжеты и начинают их обрабатывать. Их давно привлекает к себе античный мир. В греческой жизни они видели сильное развитие культа красоты и искусства. Известно из истории, что в Греции эстетическая религия была тесно переплетена со всем укладом жизни, со всей культурой. Греческое искусство было продуктом всего греческого быта, неба и эллинского народного склада. Гёте и Шиллером были признаны обязательными и совершенными формы греческого художественного творчества. На греческих образцах должны воспитываться, по их мнению, поэт, он должен, по высказыванию Шиллера, «быть вскормлен молоком более чистой эпохи, созреть под дальним греческим небом».
           Эта греко-мания, это страстное стремление к греческим идеалам, которое Шиллер так красноречиво воспроизвёл в своих «Богах Греции», носилась и растрезвонивалась по всей Германии. Немецкие учёные, историки, филологи ревностно изучали древности античного мира. Стали появляться одарённые переводчики. Переводили и издавали Гомера, Грецией бредило юношество и бывшие бурные гении. Греко-мания вошла в моду и признаки этой тенденции распространялись повсеместно. В числе курьёзных личностей этого периода фигурирует герцог саксен-готский Эмиль Август. Он написал роман «Килленион», задавший целью, как он сам выразился, «с гречить» в этом романе греческую жизнь. Этого оригинала, герцога, Жан Поль Рихтер — немецкий писатель, сентименталист и про романтик, автор сатирических сочинений, эстетик и публицист называл «олицетворённым туманом» и говорил, что он страдает «титанов манией».
             На немецкой сцене появлялись драмы с хорами, написанные в рабском подражании греческим трагедиям. Эллинизмом увлечены были в это время повально все. С этой модой, явлением, получило развитие почти одновременно новое направление – романтика, которая ещё дальше от мира реального, ставила свои туманные идеалы, а образы своей поэзии прикрепляла уже не к классической почве Эллады, а уже не к непонятному гармоническому быту древних греческих республик. Всё более она заволакивалась средневековыми туманами и витала в мрачных лесах старинной Германии, вздыхала по феодальному миру, католичества и готики. Герои романтической поэзии – грустные с головы до ног, закованные в железные латы рыцари, у которых «нет ни плоти, ни разума, а только чувство да броня…».
            Певцы эллинизма – Шиллер и Гёте, враждебно отнеслись к этому новому средневековому направлению. Греко-мания и этот готический культ вытекали из-за причины разрыва с настоящей действительностью, современной обстановкой и жизнью на тот момент, из-за отсутствия общественной деятельности и интересов. Открещиваясь от будничной действительности, немец искал прибежище в отвлечённой философии и науке, в памятниках греческого быта или в мечтах о средневековой старине. Этот идеализм в обществе должен был отразиться и на литературном движении, которое в свою очередь воздействует на общество, и в полной мере отразился в произведениях великих поэтов. Эта эпоха должна была отразиться и на Гёте.               
            Несмотря на реализм его натуры, который с таким блеском обнаружился в его юношеских произведениях, в его Вертере и Фаусте, поэт ещё в конце семидесятых годов 18 века, стал обращаться к эллинизму, а вместе с тем и к формализму в искусстве. Страстные влечения его к античному миру обнаружились уже в «Ифигения в Тавриде», которая сначала была написана в прозе в 1779 году, а потом в Италии в 1786 году получила стихотворную форму. Кто такая Ифигения, к мифологии которой обратился Гёте, кратко напомню, что по ранней версии, Артемида сделала Ифигению бессмертной. Согласно Гесиоду в «Перечне женщин» и Стесихору в «Орестее», она не умерла, но по воле Артемиды стала Гекатой. Согласно Евфориону, принесена в жертву в Бравроне и заменена на медведицу. По версии, богиня поселила её на Белом острове, назвала Орсилохой и сделала супругой Ахилла. Согласно Диктису Критскому, Ахилл спас Ифигению и отправил в Скифию. Ахилл следовал за Ифигенией до Белого острова. Почитается таврами как богиня.                По ещё одной версии, Ифигения — дочь Агамемнона и Астиномы. Её тавро-скифы взяли в плен и сделали жрицей Артемиды. По наиболее известному варианту, в Тавриде Ифигения стала жрицей Артемиды и умерщвляла перед её алтарём странников, заносимых туда бурей. Здесь нашёл Ифигению её брат Орест, который прибыл в Тавриду вместе с другом Пиладом по приказанию дельфийского оракула, чтобы увезти в Элладу изображение Артемиды Таврической, упавшее, по преданию, с неба. Они вместе бежали на родину, победив воинов таврского царя Фоапта, которые напали на корабль беглецов до отплытия. О месте смерти и погребения Ифигении также существовало разногласие. Вот такая паутина греческих имён из эпосов, легенд и мифологий, которым посвящены были многие поэмы, стихи и рассказы.               
           На «Ифигения в Тавриде» можно смотреть как на первую попытку Гёте воссоздать в художественном произведении сюжет из греческой жизни в строгой, обработанной, выглаженной форме. В этом первом опыте, Гёте ещё старается примирить греческую тему с новым мировоззрением. Материал, заимствованный им из Еврипида, он обрабатывает самостоятельно, в духе того гуманного направления 18 века, и действующие лица в «Ифигении» являются проникнутыми идеями и чувствами просветительного столетия. В дальнейшем своём творчестве, когда Гёте в своей греко-мании заходил всё дальше и глубже, когда он уже не получал удовольствие от самостоятельной обработки античных сюжетов, а стремился к рабскому подражанию древней классической литературе во всех её частностях и подробностях, тогда «Ифигения в Тавриде» представлялась ему и Шиллеру пьесой новой по направлению, но далеко несовершенной.
           Несколько позже, в 1789 году, Гёте закончил «Торквато Тассо», большая часть которого была написана также в Италии, под южным небом, в обстановке античного мира. И в «Торквато Тассо» встречаем стремления, навеянные на изучение древнего классического искусства, где стремления направлены к простоте сюжета и к строгой правильной форме. Драма Гёте посвящена одному из крупнейших итальянских поэтов XVI века, автору знаменитой поэмы «Освобождённый Иерусалим» Торквато Тассо. В драме показано столкновение двух натур: поэта Тассо, не умеющего подчинить себя законам окружающей среды, обычаям и нравам Феррарского двора, и придворного Антонио - статс-секретаря герцога Феррары, добровольно следующего этим законам, нашедшего душевный мир в отказе от посягательств на нормы придворного быта. Попытки Тассо противопоставить воле двора волю своего независимого «я» оканчиваются потрясающей Тассо неудачей, которая вынуждает его в финале пьесы признать житейскую мудрость Антонио «...я крепко за тебя хватаются обеими руками. Так за скалу хватается пловец, которая разбить его грозила». Драма вводит нас в психический мир самого Гёте — бывшего штюрмера, подчинившегося законам веймарского двора. Здесь нет того яркого колорита, которым обладали юношеские произведения поэта, той броской индивидуальности, нет тех живых и блестящих характеристик, которые можно встретить в «Вертере» и «Фаусте». Какими бы не были идеальны действующие лица, как бы ни стремился бы поэт отказаться в произведениях от текущих, современных тем, на нём всё-таки видны следы пережитого самим Гёте.
          Рисуя Феррару, Гёте видит Веймар, Альфонс напоминает герцога Карла Августа, изображая Леонору, поэт вспомнил о госпоже Штейн и наконец в отношениях самого Тассо к Феррарскому двору намекал на своё собственное положение при веймарском дворе. В «Торквато Тассо» вплетены мотивы веймарской придворной жизни и создавая пьесу, Гёте нередко обобщал свои личные впечатления и переживания.
          Под влиянием того духа времени девяностых годов 18 века, той самой существующей атмосферы в обществе, проникнутой идеализмом и греко-манией, Гёте пришёл к тем самым принципам, которые в то время пропагандировал Шиллер. Гёте сошёлся с ним на возвеличивании чистого, независимого от современной жизни, искусства и конечно на культе эллинизма.  Совместная творческая деятельность Гёте и Шиллера имела, прежде всего, своей целью теоретическое осмысление и практическое решение тех задач, которые возникли перед литературой в новый, послереволюционной период. В поисках идеальной формы поэты обратились к античному искусству. В нём они видели высший образец человеческой красоты. Оба они презрительно смотрели на ту действительность, которая под их взорами была воплощена в жалком немецком быте того времени, и хотели вырваться из германской духоты в сферу идеального искусства и ясного поэтического эллинизма.
          Гёте и Шиллер сблизились друг с другом в 1794 году. Сближению двух поэтов посодействовало единство Шиллера и Гёте во взглядах на Французскую революцию и социально-политическую ситуацию в Германии. Когда Шиллер после поездки на родину и возвращения в Йену в 1794 году в журнале «Оры» изложил свою политическую программу и пригласил Гёте участвовать в литературном обществе, тот ответил согласием и с этого времени находились в постоянных творческих отношениях и всё делали сообща. По своим характерам они были очень разные, но принципы, которые их объединяли, стали основанием к их совместной деятельности. Шиллер затевает литературный журнал «Время», к участию которого приглашает всех ведущих литераторов того времени. Основной задачей журнала была пропаганда гуманности, человечности, что стоит выше задач политических, к чистой истине и красоте. Издатель был доволен сбытом журнала, который имел на тот период до тысячи подписчиков, что являлось очень высоким показателем для того времени.  Шиллер хотел ещё большего, он предполагал, что его предприятие станет делом первой важности и будет настоящим поворотным местом в своей идее. Такой расчёт был слишком смелый и не мог оправдаться с задуманным. «Горы» был слишком серьёзным журналом для большинства читателей, которая не была настолько подготовлена и развита, чтобы увлечься и заинтересоваться такими философско-эстетическими статьями, как ожидал Шиллер.
            Шиллер и вместе с ним Гёте, были недовольны своей публикой, она их не удовлетворяла. К сожалению, при всём своём идеализме, немецкое общество не могло дотянуться до той отвлечённой философско-эстетической теории, которая была выработана поэтами. Веймарские поэты были слишком требовательны, они полагали, что образованное большинство общества проникнет их глубокомысленными теориями и оценит их произведения, написанные на основании этих теорий. В этом они обманулись и стали не в милость по отношению к журналистам и читаемой публике. Критики осуждали трактовку вопросов религии, политики, философии, эстетики. Всё, что топорщилось или смотрелось против литературного направления Гёте и Шиллера, что противоречило их мировоззрению, нравственным, эстетическим и общественным понятиям должно было стать предметом острых эпиграмм, которые они вместе издали в 1797 году, под заглавием «Ксений». Ксений – греческое слово, которое означает «подарки для гостей». Гёте и Шиллер таким образом решили дать противникам резкий отпор, подвергнув беспощадному бичеванию всю пошлость и бездарность современной им немецкой литературы в форме, подсказанной Шиллеру Гёте, — в виде этих двустиший, наподобие «Ксений», так называл своё собрание эпиграмм римский писатель Марциал, от которого поэты, это название позаимствовали. В обществе продолжали жить ещё кое-какие старые литературные вкусы, продолжали действовать представители старых литературных теорий и кружков. Некоторые поэты и литературные критики недоброжелательно посматривали на Шиллера и Гёте на их новые литературные приёмы. В немецком обществе было ещё довольно много поклонников бездарных драматургов, писавших пошлые слезливые бюргерские драмы, которые коробили эстетические взгляды Гёте и Шиллера. Совместными усилиями в период с декабря 1795 до августа 1796 года было создано около восьмисот эпиграмм, из которых четыреста четырнадцать были отобраны как наиболее удачные и опубликованы в «Альманахе муз» за 1797 год. Тематика «Ксений» была очень разносторонней. Она включала вопросы политики, философии, истории, религии, литературы и искусства. «Ксений» произвели в Германии неслыханное брожение. Это была настоящая литературная революция. Во всех образованных кругах о них толковали, обсуждали. За короткое время быстро разошлись три издания. Со стороны противников посыпались недовольства и возражения. Поднялась настоящая литературная травля.
           В то самое время, когда Франция была увлечена политическим движением и на историческом горизонте уже обрисовывалась грозная фигура Бонапарта, Германия погружена была борьбой литературной, полемикой по эстетическим и философским вопросам. В «Ксениях» у Шиллера и Гёте много справедливых и веских причин для нападок. После «Ксений», Гёте и Шиллер ещё более утвердились в своём культе чистого, идеального искусства, поставленного особняком. Они ещё больше отдалились от реальной действительности и замкнулись в своём веймарском мирке, предаваясь разработке своих теоретических вопросов и применению их на практике.
            Высшими образцами греческих произведений, Шиллер считал, какую роль играет в трагедии – судьба, которая сводится позднее в катастрофу. Всё подводится к известному действию, которое затем приготавливается и определяется судьбой. Этот мифический fatum – судьба, согласно с религией древних греков, царит над всеми людскими поступками и определяет их участь. Поэтому и в античной трагедии на главном месте не лица с их характеристиками, психологическими подробностями и индивидуальностью, а действие, событие, катастрофа, которой руководит судьба. Шиллер видит, что ни в судьбу, ни в олимпийцев никто не верит, что навязать новому человеку эти античные убеждения невозможно.
           Несмотря на некоторые успехи, которые увенчались представления трагедий на веймарской сцене, несмотря на восторг, с которым приветствовали появление новых постановок друзья Шиллера и многие немецкие литераторы и особенно филологи, поэт всё-таки увидел, что ставить такого рода пьесы на сцену нового времени, дело довольно неудобное даже в учёной, проникнутой идеализмом Германии. Но в последней оконченной им за год до смерти драме «Вильгельме Телле», Шиллер попытался приблизиться к действительности, и создал едва ли не самую удачную свою пьесу. Материалом для этой драмы послужила сага о Телле, которая переносила поэта в наивный, полный идиллии, патриархальный быт швейцарского народа в средние века. Они борются за свою старину, патриархальность, за своё наследие и обычаи, они вызваны на эту борьбу новыми порядками, которые нарушают спокойствие их семейного очага. Народ ещё не дожили до понятия о свободе общественной и им чужды разные политические идеи. Этот материал давал ему то, что Шиллер не находил в античной трагедии, чего он давно хотел достичь искусственными литературными средствами в своих произведениях. А именно – общие, несложно и просто выкроенные характеры, где нет резко обозначенных индивидуальностей. Было ещё и другое обстоятельство, которое дало ему возможность создать в «Вильгельме Телле» нечто живое, действительно мастерски описанная картина замкнутого патриархального швейцарского быта, тесно привязанного к семье и домашнему очагу. Ведь нечто аналогичное, подобное такой жизни он видел вокруг себя, в Германии и черпал натуральные картинки из действительной реальной обстановки, поэтому драма вышла ярче, искреннее, живее всех других его произведений. Там есть такая правда, которой нет ни в «Марии Стюарт», ни в «Орлеанской Деве».
           Гёте, которому сюжет Телля подвернулся во время одного из путешествий по Швейцарии и который уступил Шиллеру этот сюжет. Перенося эту тему в драматическую форму, Шиллер находился в затруднительном положении, как мотивировать поступки Телля, как приковать интерес к его личности, как сделать из него драматического героя по понятиям того времени.. Выделить его из среды, придать ему резкий, яркий особенный характер – это значило нарушить картину всего быта, внесением сюда постороннего элемента. Телль у Шиллера не вышел героем, он не дорос до того, чтобы быть им, только случай, судьба выделяет его из среды. Он не интересен, как драматическая личность.
           Шиллер в своём идеальном направлении был последовательнее Гёте. По самой своей природе он не был критиком, идеализм подпевал его характеру и склонностям. Он сумел стать певцом идеализма и самым национальным немецким поэтом. Гёте, напротив, был реалистом по своей натуре. Кроме того, у него было ещё одно сильное увлечение, это – естественные науки, которое опускало его на реальную почву.
         Когда он придерживается своим природным влечениям, он творит живые образы и жизненные картины реальной действительности, но когда Гёте силится подражать античным образцам, когда стремится создавать произведения идеального искусства, у него выходит сплошная возня с непонятными символами и аллегориями, неестественные, натянутые фигуры не имеющие сходства с жизнью, без психологических оттенков, похожие на кукол и маски.
           Гёте, Шиллер и многие поэты в то время бредили Гомером, он был в моде. Гёте прилежно изучал Илиаду и в слепом раболепстве перед Гомером писал «Ахиллеиду». Ахиллес, в греческой мифологии один из величайших героев Троянской войны, сын царя мирмидонян Пелея и морской богини Фетиды. В «Ахиллеиде» он проводил построчное мелочное подражание своему образцу. К подобным же произведениям относятся и другие пьесы Гёте – «Палеофрон», «Пандора» и трагедия «Побочная дочь». В последнем произведении особенно характерно, то что, Гёте хотел дать аллегорическое изображение французской революции: побочная дочь знатных родителей должна была быть промежуточным звеном между аристократией и демократией, символом их примирения. Это отказ от всего яркого, живого, от сосредоточенности сюжета. Непонятные аллегорические образы блуждают где-то вне времени и пространства.
           В придворном веймарском театре, директором которого был Гёте, шекспировские пьесы на сцене давались очень редко, а если и были, то в переделанных обоими поэтами. Для этой же сцены были обработаны пьесы французского драматурга Жана-Батиста Расина и Вольтера. Актёров муштруют постоянными пробами, репетициями, мучают чтением в слух, приучают к искусственным телодвижениям, чтоб выполнить те приёмы, формы и манеры, которые наиболее приближали бы новую сцену к античной и идеальной.
          И вот среди этих неудачных и печальных опытов, рабского подражания отжившим формам греческого искусства, среди этих теоретических экспериментов, в 1797 году была окончена эпическая идиллия «Герман и Доротея». Стихотворная форма, ход повествования напоминают Гомера, но это уже не слепое подражание греческому образцу, а самостоятельное поэтическое, действительно художественное произведение. В «Герман и Доротея» была блестяще показана иллюстрация внутренней немецкой истории 18 века, тоскливая обстановка, таковая на самом деле и была немецкая действительность, с безмятежным тихим прозябанием в глуши у домашних очагов, отчуждённого от политических и общественных вопросов. Поэма увенчалась в публике необыкновенным успехом, была для всех понятна, близка, задевала за близкое и родное.