Роман глава двадцать вторая

В один морозный январский  день, через шесть лет после того, как Красновские переехали  в новый дом, мать Владимира,Юлиана, слегла в свою красивую  добротную кровать, чтобы уже больше не подняться...
И свалила ее не одна старческая слабость.
До последних дней она была бодра и с привычным  достоинством  носила  свою уникальную  прическу…
Она посещала все городские мероприятия вместе с детьми, которые организовывались в городе…
И во время приемов гостей у себя в доме, она не отставала от  своей  элегантной невестки в выполнении обязанностей хозяйки…..
Однажды она вдруг почувствовала  какое-то странное недомогание, поначалу маленький  сигнал в кишечнике….
Доктор Грабов приписал  сбалансированное питание, порекомендовал его любимого голубя с французской  булкой…
Но, употребив это, у нее начались рези и рвота.
С непостижимой  быстротой,повлекшие за собой полный упадок сил и такую слабость и вялость-это все внушало опасения…
После того, как  у Владимира, ее сына, состоялся на лестнице краткий, но очень серьезный разговор с доктором Грабовым, он пригласил еще одного  врача…
Который уже дважды посещал его мать, он был коренастый, чернобородый, мрачного вида мужчина ….
Все ходили на цыпочках, скорбно перешептывались. В дом  проникала мысль о смерти и стала молчаливо царить в его покоях.
Болезнь длилась около двух недель...
И уже к концу первой недели приехал брат Юлианы, Иосиф, затем постоянно появлялись и другие родственники.
Наверху, у постели больной, сидел Никифор, держа ослабевшую руку  Юлианы.
Брови у него были слегка приподняты, нижняя губа отвисла. 
Он  молча смотрел в пространство.....
Стенные часы тикали глухо и прерывисто, но  дыхание  Юлианы было глуше и прерывистее…   
Время от времени  в комнату неслышно входил кто-нибудь из домочадцев и вновь исчезал….
Никифор, сидевший у постели умирающей жены, сравнивал дикое отчаяние, владевшее им и тихую тоску, с которой он, уже тоже, старик, вглядывался теперь в изменившееся, ничего не отражающее, до ужаса  безразличное лицо старой женщины, которая  никогда не заставила его испытать ни  большого счастья, ни большого страдания, но долгие годы умно и спокойно жила бок о бок с ним и теперь медленно угасала…
Он, ни о чем собственно не думал и только неодобрительно  покачивал головой, всматриваясь  в пройденный  путь, в жизнь, ставшую вдруг какой-то далекой и чуждой в эту  бессмысленную шумную суету, в круговороте которой он некогда  стоял на твердых ногах и которая  теперь  неприметно от него отступала, но как то назойливо для его  уже отвыкшего слуха, продолжая шуметь вдали…
Время от времени он вполголоса бормотал:"Странно! Очень странно!"