Эйлатские истории. Часть 7

Кордебалет пальм на Дерех ХаГаи давно был недоволен этими высокомерными платанами в районе вилл на Миш’оль Манго.
– Конечно, им хорошо! – с завистью перешёптывались простые уличные растения. – Их бы на наше место!
Платаны, а также другие представители флоры сыто дремали в своём тихом обеспеченном углу и ничего не слышали.
В знак протеста пальмы слегка увяли. Тут люди спохватились и придумали устроить им световой макияж.
– И мне! И меня! – восклицали стройные пальмочки, глядя, как обливает фигуры соседок зеленый свет.
Всем досталось поровну. Теперь днём кордебалет отсыпается, а ночью выходит на сцену. Потому что ночью самое веселье. Эйлат – курортный всё-таки город.


Впервые за два или три месяца решил поехать на велосипеде верхней дорогой.
– Надо же, тут всё как было, – подумал я. – Совсем не изменилась дорога.
– Конечно! Я же специально не менялась, тебя ждала! – подумала дорога. – А тебя где-то носит!
Что тут ответишь? Тут только стараться ездить всеми возможными дорогами. Кто знает, может, и они ждут.


Бодро размахивая руками и ногами, навстречу мне по тротуару бежал человек.
Нет, не на встречу со мной – он просто бежал солнечным утром, а тут я случайно.
Человек этот был очень маленького роста, поэтому скорость его бега не превышала скорости праздного пешехода.
Но его это не волновало.
Между прочим, он был в майке и шортах, каких-то невероятных войлочных кроссовках и очень больших, почти боксерских перчатках.
Не могу сказать, что у человека было на голове, не разглядел, заворожённый всей остальной экипировкой. Просится на язык «колпак», но конечно, это не так.
На лице у человека свободно, не прячась, царили выдающиеся усы. Они выдавались далеко за пределы лица, хотел я сказать.
В усах пряталась улыбка.
В улыбке пряталась примерно такая фраза: «А вот чтобы».
Возраст человека, полагаю, лет восемьдесят с хвостиком.
После этой встречи я крутил педали дальше по своим делам, и в мою голову настойчиво стучала мысль: а ведь среди нас, жителей планеты, взрослых вообще нет никого.


С октября по апрель наступала такая пора, когда нужно было терпеть. Красивое время, но красота не греет. Интересное время, но изобретательно написанные тексты о снегопадах и льдах, метелях и изморозях тоже не греют. Все силы уходили на терпение. А сейчас, когда холода нет и сопротивляться ему не надо, остаётся столько сил! И можно выбирать для терпения что-нибудь другое.

В эйлатской парикмахерской. Русскоязычные мастерицы разговаривают, не прерывая стрижки клиентов.
– Наташа, а это твоя фамилия или мужа?
– Конечно, моя!
– Погоди. А девичья? У тебя девичья была другая.
– Ну, мужа. Но мы же развелись, значит теперь моя? Моя.
– Ну ты даешь!
– У него фамилия была красивее. То есть не у него, а теперь моя. А ты сама?
– А что я? Я ничего.
– Ты тоже выходила замуж и меняла фамилию! Причем не один раз.
– Ты больше.
– Потому что чего только не сделаешь ради красивой фамилии.
– И то правда!

Тёплой южной ночью. За окном собака лает странным ритмом: гав, гав-гав, гаав. С разными интонациями.
Секунд десять пауза, иногда полминуты. Затем повтор слово в слово. Точнее, звук в звук.
А что, если она слышит оркестр? Перед нею ноты, оркестр играет симфонию, и вот наступает время собачьих инструментов. Прищурясь, она смотрит на пюпитр и старательно исполняет свою партию: гав, гав-гав, гаав. И музыка продолжается.
Тогда конечно. Тогда это гармония.
В конце концов я тоже услышал весь оркестр.
И спокойно уснул.


Самолёт взлетел в небо, пощекотал его.
Небо проснулось и удивилось: о, уже вечер.
Этим вечером прямо под ногами у неба оказались Эйлат и его Красное море.
Не говоря уже о горах.
Хотя трудно о них не говорить, когда они повсюду и такие большие.


Автобус плавно двигался по маршруту номер два. Напротив в салоне сидела пара благообразных старичков, муж и жена. Такие, типичные эйлатские, совсем ещё не старые, под девяносто лет. Всю дорогу они привычно молчали. Сразу видно: так давно женаты, что понимают друг друга без слов. Молчали они по-русски, так что и я их понимал.
Приближался русский магазин, магазин шуферсаль и клиника – известный в Эйлате перекрёсток. Я направлялся в клинику со своим подопечным. Далее по маршруту была сотня нерусских магазинов, автостанция и аэропорт.
– Давай выйдем здесь, – сказал муж.
– Да задолбал ты своими булочками, – спокойно, не меняя выражения лица, ответила жена.
– Сама задолбала своими тряпками, – так же спокойно возразил муж. – Я выйду, а ты поезжай куда хочешь.
Когда они выходили вслед за нами, он подал ей руку.


Кем быть
Во дворе нашего дома (напоминающего общежитие) валялись небольшие коричневые сухие листья, слегка свёрнутые в трубочки. Ветер занёс ими щели между чем попало, что располагается обычно во дворах. Так они и лежали дырявым ковром, заполняя впадины.
Ветер шевельнул один листик. Кошка подняла голову, я тоже насторожился.
Листик шевельнулся, явственно желая поползти.
Я присмотрелся внимательнее.
Кошка напряглась.
– Таракан? – подумал я. – Непохож вроде. Хотя...
– Хочу таракан, – подумала кошка.
Таракан медленно, не скрываясь особо, пополз по двору.
– Прыгнуть на него, или продолжать лежать на нагретом диване? – лениво подумала кошка.
Наблюдая за тараканом, я усомнился. Да и кошка неподвижна. А она любит за местными тараканами охотиться, когда те со скоростью шумахера мчатся из-под холодильника к мусорному ведру. Нет, не таракан. Усов нет, движется слишком медленно, рывками. Это либо саранча, либо цикада.
– Ты уж определись как-то, – подумала цикада, доползая до середины двора.
– Да как тут определишься? Юг, почти Африка, тут знаешь сколько насекомых!
Саранча замерла. Кошка ленилась подойти посмотреть, я тоже. Довольно удобно ведь сидеть на стуле и наблюдать. Встанешь, и сразу надо куда-то идти, что-то делать по хозяйству. А так всегда можно сказать: я сижу.
– К тому же если подойти близко, – подумала кошка, – то загадка исчезнет. И ты сразу увидишь, что это просто коричневый сухой листик, шевелящийся под ветром. Станет неинтересно. Продолжаем играть?
– Продолжаем, – ответил я. – Сейчас погуглю... Так. Бегунчик двуточечный?
– Нет, я же коричневый, – охотно откликнулся листик. – Скорее уж...
– Скорее уж Пенница слюнявая или Сверлило камышовое, – вставила кошка, которая недавно носилась за чем-то большим стрекозоподобным.
Ишь какая умная. Наверное, тоже гуглить умеет.


Между прочим, переехать в Израиль и остаться интровертом абсолютно невозможно. Иврит с его интонациями этого просто не допускает. Воскликнуть «Бокер тов, ма нишма» (доброе утро, как дела) можно только растягивая гласные, громогласно, аффектированно, с множеством восклицательных знаков. Да так, чтобы барабанные перепонки лопались в ста метрах, а ударная волна шевелила листья пальм в трех километрах. Ни разу я не слышал, чтобы израильтяне здоровались как-то иначе. А когда они не здороваются, то разговаривают друг с другом через улицу или две. Причём потребность поговорить возникает неожиданно, когда я, например, иду рядом с одним из собеседников. Дикий вопль, от которого я подпрыгиваю, означает всего лишь обращённый к уходящему за горизонт школьнику вопрос: «Когда ты выйдешь погулять?» Но всё это так непринуждённо, что даже мило.


Сидя на остановке автобуса, я ел купленные в русском магазине чипсы со вкусом сыра и смотрел на ворон. Вороны смотрели на меня. Я бросил одну круглую чипсину подальше, ворона подумала, пропустила пешехода и спланировала на тротуар. Ловко подхватив угощение, она отлетела и уселась неподалёку на ограду. Вторая ворона, склонив голову на бок, уставилась на меня вопросительно. Я кивнул и ей тоже бросил чипс. Она примостилась рядом с первой. Медленно, с удивлением они поедали чипсы и поглядывали друг на дружку.
– Я думала, он выглядит иначе, – сказала одна ворона.
– Да. Непохож.
– Пожалуй... Но ведь послал кусочек сыра?
– Послать-то послал. Но и сыр тоже непохож на сыр.
Они доклевали посланное и оглянулись.
Но я был уже далеко.