гл. 1-3. Очень долгий летний день

ВОСЕМЬ КРУГОВ БЫТИЯ
или Жизнь Ивана Булатова

Семейный роман-эпопея

Книга 1. ТЕПЛО ПОД КРЫЛОМ КУКУШКИ
или Злые усмешки судьбы

Глава 3. ОЧЕНЬ ДОЛГИЙ ЛЕТНИЙ ДЕНЬ

Как долго кукушка куковала! – А счастье, что это такое? – Отца разбил паралич. – Райская поилка. – Федорко как постоянная загадка. – Сговор двух отверженных. – Ванькина миска из тыквы. – Что делают овцы в чужом просе? – Расправа над Лёнькой Корсавиным.


*   *   *
Обойдя с отарой Жолуб почти по кругу, Ванька Булатов перегнал овец на восточный склон Крюка и направил их в сторону Рая. А сам залез на старую дикую* черешню. Некрупные желтовато-розовые плоды слегка горчили, но были очень вкусными. И есть их можно без опаски, что тебя кто-нибудь прогонит или накажет.

* Дикими назывались плодовые деревья, сами выросшие на общественных землях.

Ванька неспешно лакомился, как вдруг на соседнее, такое же высокое дерево черешни села кукушка. От неожиданности он замер: эта очень осторожная птица находилась всего в десяти метрах, а то и ближе! Она показалась немного крупнее сороки и была почти такой же хвостатой. Но если хитрющая и суматошная воровка с виду вся чёрно-белая, то нерадивая мамаша была пёстрая – серо-коричневая в крупную тёмно-коричневую крапину. Кукушка повертелась, примащиваясь удобнее, почистила клюв о ветку и начала куковать.

Подросток едва не засмеялся от неожиданности и беспричинной радости, но сумел сдержать себя, растянув в улыбке рот до ушей, и начал считать свои года. Он впервые в жизни так близко видел кукушку. Да ещё и кукующую! А та всё вытягивала шею и не унималась куковать. Ванька давно уже сбился со счёта, поскольку умел считать только до двадцати – это сколько пальцев на руках и ногах. Три раза загибал по одному все пальцы, а она всё кукует и кукует! Так много куковать – это на долгую жизнь, об этой примете он знал. И задумался.

Если вся его жизнь будет такой же несчастной, как сейчас, то лучше совсем не жить, чтоб не мучиться. И вздохнул: есть же на свете счастливые люди! Например, в семьях дяди Никиты и дяди Игната Булатовых все счастливы, как он считает. Перестав улыбаться и считать кукушкины года, Ванька начал вспоминать, бывал ли он счастлив.

Мальчишкой в детстве он очень радовался, когда отец возвращался с базара и с таинственным видом доставал из кармана угощение. Чаще всего это был сладкий петушок на палочке. Счастливый Ванька благоговейно принимал подарок, первый вкус которого познал при маме. Полюбовавшись леденцом, внимательно рассматривал каждую детальку сахарной фигурки с красивой головкой и гребешком, перьями, крыльями и хвостом. И всё-всё там было, будто у живых петухов. 

Если в это время в гости приходила Валька, Ванька хвастался подарком, но вместе облизывать его позволял не сразу. Хотелось подольше подержать в руках петушка, напоминавшего о маме. Если Валька долго не появлялась, Ванька расстраивался иногда до слёз. И отец тоже расстраивался, потому что не понимал, чем снова не угодил сыночку, и почему он опять плачет, если только что получил угощение.

А Ванька, вспоминая о маме, каждый раз начинал тосковать по ней, по её рукам и ласке, родному голосу с напевным словам «...и Ванюше в ротик!». Но не мог об этом рассказывать, потому что в горле сразу же так тесно становилось, что едва мог сглатывать слёзы. Оставалось только носом шмыгать и расстраиваться. Отец утешал, гладил сынишку по голове грубой от работы рукой и злился на племянницу, что эта медлительная тютя всё возится где-то!

Ваньке очень нравилась двоюродная сестричка-ровесница Валька – светловолосая, круглолицая, крупнотелая и такая же голубоглазая, как он сам. А ещё она была очень доброй, не умела и не любила ссориться. Ваньке тоже никогда не хотелось обижать её. Даже когда он, бывало, начинал дразнить её леденцом и не разрешал полакомиться им, Валька показывала язык и выставляла напоказ новый бант или поясок на платьице: вот, мол, у неё тоже есть подарок. Но вскоре дети принимались за угощение и по очереди облизывали петушка – Ванька со своего боку, а Валька со своего. Иногда они стукались лбами или толкались носами, из-за чего звонко хохотали.

Отец смотрел на малышей и тоже смеялся, что-то радостное говорил тёте Маньке, их наёмной работнице из Петровки. А та неодобрительно покачивала головой: мол, нельзя так баловать детей. Но ни Ваньку с Валькой, ни Петьку с Гришкой, когда те приходили в гости, она никогда не обижала. Не имела такого права. Узнала об этом после того, как в первый и последний раз наказала Ваньку. Тогда отец раскричался на неё и очень строго выговорил за то, что она вздумала наводить свои порядки в его семье. Хорошо хоть, что тогда в горячке гнева не поднял на неё свою тяжеленную руку.

Папа привёл эту женщину в дом после очередной ссоры со своими родителями пьянок и гульбы, после чего невенчанным стал открыто жить с ней на своей половине дома, как с женой.  Бабушка Софийка ещё до ссоры с часто выпивавшим сыном целыми днями не бывала дома. Предпочитала сидеть с малыми внуками то у Николая дома, то у Игната, чтобы не видеть ни Василия пьяным, ни его блуда с Манькой под одной с ними крышей. А после окончательной ссоры с младшим непутёвым сыном она очень сильно обиделась и вообще ушла жить к среднему сыну Игнату. Один бедный дедушка Иван терпел пьяные дебоши Василия, с которым раньше связывал большие надежды на спокойную жизнь в старости. И всё-то между ними было хорошо до смерти Ванькиной мамы Евдокии, как об этом позднее Ваньке говорил дядя Николай.

Манька сразу почему-то невзлюбила и не жаловала балованного по её мнению малыша, и Ванька тоже избегал общения с нею. Летом находился с ней рядом только за обеденным столом, и то поневоле. А так больше пропадал у дяди Николая, где играл с Валькой. Или убегал из дому к дяде Игнату, чтобы с Петькой и Гришкой порезвиться и заодно с бабушкой Софийкой повидаться.

А потом папа сильно заболел, долго болел и умер молодым. Ещё со времени отцовского паралича началась Ванькина жизнь по чужим домам. И как бы ни хорошо ему было жить в доме дяди Николая, а так оно и было на самом деле, безмятежно счастливым он больше не бывал. А про нынешнюю его собачью жизнь у Катрановских вообще говорить не хочется.

Ванька посмотрел на замолчавшую кукушку и потянулся за черешней.
Потревоженная его движением птица неслышно слетела с ветки, как и не было её только что рядом. Мальчик проследил за быстрым полётом столь щедрой вещуньи, глянул на свою отару, поел ещё немного черешни, потосковал о своём счастье-несчастье, слез с дерева и следом за овцами понуро побрёл в Рай.

*   *   *
Несчастье с двадцатидевятилетним силачом Василием Булатовым произошло внезапно. Однажды во время обмолота пшеницы он свалился у себя во дворе с огромным мешком на плечах, когда заносил зерно на чердак, чтобы оно там лучше подсыхало россыпью и дольше хранилось.

Упасть-то упал он, а встать даже не пытался. Лежал под мешком, не шевелился и ничего не говорил, лишь хрипел и стонал. Перепугал всех жутко!

Вместе с дедушкой Иваном Николаевичем тётя Манька кое-как отвалила мешок с Василия, но мужчина оставался недвижимым. Вдвоём они попробовали занести его в дом, но не смогли даже приподнять ставшее невероятно тяжёлым тело молодого богатыря. Тогда по настоянию дедушки Ивана испуганная женщина побежала в село за помощью. Братья Николай с Игнатом занесли Василия в дом, но и назавтра, и в последующие дни он по-прежнему лежал без движения и молчал. Тут и стало всем понятно, что молодого и сильного мужчину разбил паралич.

После этой трагедии тётя Манька некоторое время повозилась с Василием, поворочала тяжеленное тело то ли своего хозяина, то ли гражданского мужа, и вскоре незаметно исчезла. Вернулась в свою Петровку, несолоно хлебавши, как в селе говорили про неё. Не успела хитроумная женщина оженить на себе Василия Булатова и прибрать к рукам его богатство, вот и не задалось её счастье на чужой стороне и на чужом горе.

Через полгода после того, как отец слёг после паралича, незадолго до Рождества умер дедушка Иван. Во время похорон кто-то сказал, что от постоянных переживаний из-за парализованного сына старший Булатов погас, как лампада без масла. Ещё через два месяца, во время Масленичной недели, не стало и бабушки Софийки. Не выдержала она двойного несчастья, свалившегося на старую её голову.

В горе и печали дядя Николай, прежде срока ставший старшим в роду Булатовых, взял на себя заботу о больном брате и его сыне. Нанял сиделку, вернее, приходившую на дом молодую соседку Глафиру Борзову.

Трудолюбивая и непритязательная, очень добрая и порядочная эта женщина приходилась Булатовым дальней родственницей по мужу. Она присматривала за огородом и птицей, готовила для Василия еду, кормила и поила его, обмывала и обстирывала – как могла, управлялась по дому и хозяйству. Когда Игнат или Николай были заняты, или одного из братьев не было в селе, Глафирин муж Василий помогал жене мыть больного подопечного в большой деревянной бадье...

*   *   *
В Раю, бывшей панской усадьбе, садов и огородов давно уже не было. Земля эта оставалась бесхозной, густо заросла деревьями и кустами. Теперь это урочище мало отличалось от леса. А леса, начинавшиеся сразу за Длинным холмом, узкой полосой протянулись чуть ли не до Лозовой, нынешнего центра коммуны*. И в лесах этих водились волки, которыми Катран утром постращал Ваньку.

*коммуна – это румынская административно-территориальная единица, которую можно сравнить с царской волостью.

А в Раю в изобилии растут одичавшие плодовые деревья. Черешней Ванька уже объелся, а вишня и абрикосы были пока незрелыми, а от такой еды только желудку и кишкам маета. Зато с большим удовольствием и много подросток поел плоды шелковицы. Даже пальцы посинели от медово-сладкого иссиня-чёрного сока. При этом он не забывал поглядывать на овец, чтобы те не потерялись в густых зарослях. Когда замечал, что животные начинают разбредаться, прямо с дерева старался погромче хлопнуть арапником. Овечки, а следом за ними и ягнята, тут же бежали обратно в отару. Вышколены они хорошо – это Гавунина наука. Знают бедняги, что за непослушание могут крепко получить брошенной издали толстой палкой.

Ванька слез с шелковицы и перегнал овец на обширный открытый выпас, с запада примыкавший к Раю. От долгого стояния на шелковице ноги устали, и он прилёг отдохнуть в тени ореха, росшего на опушке Рая. Глаза его тут же начали смыкаться, потому что теперь он был более-менее сыт, а солнце стало сильно припекать. Но дремал очень чутко. Очнувшись, вздрагивал и тут же оглядывал и пересчитывал отару, всё волка опасался. А ну, как он утащит ягнёнка или зарежет овцу! Тогда жизнь, считай, кончена. Гавуня свернёт ему шею ещё быстрее, чем волк овце. Хоть и худощав Катран, но рука его злая и тяжёлая.

Ближе к обеду Ванька съел остатки еды, потому что не мог больше терпеть голод: черешня с шелковицей не могут насытить надолго. Но холодная мамалыга с брынзой и огурцом тоже ушли незаметно, будто и не ел ничего. После этого снова немного подремал, пока овцы спокойно паслись то на ближних склонах рая, то в низине.

Полдень обозначился зависшим почти над головой солнцем и тем, что жарко стало просто невмоготу. Очнувшись от дрёмы и глянув на солнце, Ванька поднялся, снова пересчитал овец и ягнят – все они были на месте. Хлопнул кнутом и по тропе через Рай направил отару к колодцу. В тени деревьев животные почувствовали облегчение от жары и, жаждавшие напиться, бодренько потопали вниз. Ванька тоже приободрился и стал покрикивать на них. Но при этом он больше горло прочищал со сна, чем наводил порядок. И при этом был весьма доволен собой и всем вокруг.

Странный он человек, Ванька Булатов. Видит, что кому-то плохо, и сам опечалится вместе с ним. Видит, что кому-то стало хорошо, и сам порадуется за него. Так же было и сейчас. Овцы оживились от того, что больше не жарятся на солнце, а идут под тенью деревьев. Они довольны тем, что хорошо поели, и знают, что скоро напьются воды. Вот и Ваньке стало приятно от дружной их трусцы и разноголосого блеяния.

В самом низу куртин Рая овцы сами свернули к месту водопоя. Колодец этот очень старый и общий. Когда-то его вырыли трое нанятых сельчанами мужчин. Добытым в Каменнисках плиточным песчаником они выложили его в виде круглой башенки, опущенной в землю. Для оплаты их труда люди скинулись всем селом, и вышло совсем недорого.

Хотя колодец этот никто не чистит, он до сих пор остаётся глубоким. Неиссякаемая вода в нём стоит высоко и постоянно вытекает из-под дощатого шестигранного сруба. С этого колодца и начинается исток Горянского ручья, который по пути к селу постепенно крепнет, принимая воду из нескольких пересыхающих родников.

К срубу примыкает длинная деревянная поилка. Она давно рассохлась, поэтому первым делом Ванька наскрёб горсть глины и освежил заделку щелей, чтобы вода не утекала. А овцы тем временем припали к ручью. Но как только заскрипел колодезный журавель, и зажурчала вода из деревянной бадейки, они кинулись к поилке. Ванька улыбался, наливая воду и глядя, как овцы жадно пьют и нетерпеливо меняются местами, а рядом с ними взбрыкивают уже напившиеся и непоседливые ягнята.

Вдоль подошвы Межевого холма густо зеленели шапки плодовых деревьев. Вишня была уже на подходе зрелости, и абрикосы скоро поспеют, а следом за ними и груша пожелтеет. Ближе к сентябрю слива созреет, а там и виноград начнёт ядриться, и спелые грецкие орехи можно будет собирать. Тогда вообще сытная пора наступит!

Уже сейчас можно есть огурцы, зелёный горошек и бобы. Початки молодой кукурузы наливаются молочком, скоро их тоже можно будет варить или запекать на костре. Арбузы и дыни с каждым днём всё крупнее становятся, и помидоры краснеть начинают. Но самым питательным фруктом является виноград, который очень нравится Ваньке вприкуску с караваем...

И только теперь подросток вспомнил, что в винограднике дяди Михася Байбакова он так и не побывал! Как всегда, задумался о чём-то своём и, дурак-дураком, прошёл мимо лакомства. Из-за этого Ванька расстроился и погрустнел: «Завтра будем полоть кукурузу, а Гавуниных овец в отару возьмёт Федорко. Так что после дойки, когда буду гнать овец в Яму, обязательно нужно будет глянуть на этот самый жасмин... или нет, как там его называют... а-а, жемчуг!». Вспомнив название, Ванька вдруг как бы наяву ощутил во рту ароматный вкус этого нового сорта скороспелого винограда, который впервые попробовал в прошлом году в Петровке.

Наконец-то овцы напились и начали отходить от поилки, некоторые принялись щипать сочную траву вдоль ручья. Ягнята брыкались, стукались лбами и гонялись друг за другом – обычная картина после водопоя. А Ванька достал ещё одну бадейку воды, чтобы самому напиться. На жаре показалось, что ледяная вода обжигает горло! Подросток крякнул и начал пить маленькими глотками. Очень нравится ему по жаре, когда вода своей студёностью так и сводит горло.

Утолив жажду и получив удовольствие от питья, подросток распрямился и посмотрел на отару, с другой стороны приближавшуюся по склону Межевого холма. Позади неё ковылял Федорко Дергунов. Овцы торопливо перебирали копытцами под какой-то залихватский мотив своего пастыря. Сильно припадавший на ногу пастушок начал отставать от ускорившейся отары. Но он не унывал из-за своей ущербности: «Ничего, овцы всё равно бегут к колодцу, а там... о, а там как раз Ванька Булатов! Так что примет он мою отару и начнёт поить овец, никуда не денется». И тут же замедлил шаг, а весёлую мелодию сменил на печальную.

Ванька отогнал Гавуниных овец в тень раскидистого ореха, вернулся к колодцу и стал поджидать Федорка. А тот, видимо, решил воспользоваться помощью дружка, и не спешил к колодцу. Ванька улыбнулся этой хитрости, но сразу же стал серьёзным: «А ведь и впрямь он сильно хромает, не дурит. Ладно, пусть дудит потихонечку». Не дожидаясь самодеятельного музыканта, взялся за «клюв» колодезного журавля и начал ловко набирать воду в поилку.

На все лады блеявшие овцы разом заткнулись, припав к воде. Ванька прикинул, что сегодня в отару Федорко набрал овец вдвое с лишком больше. Не всем страждущим хватило места у поилки, и часть истомившихся животных растянулась вдоль ручья, так сильно измучила их жажда. «Ну и пейте, родимые, пейте», – посочувствовал им Ванька. А тут и Федорко к колодцу доковылял, наконец-то.
- А-а, Ванька! – деланно протянул, будто только что заметил.

Как и у Ваньки, на боку Федорка болтается старая котомка. Длинный арапник тоже перекинут через плечо, и конец его волочится по земле. В левой руке он держит палку, а в правой – дудочку. У той всего четыре дырочки, чтобы можно было играть одной рукой. Одет хромуша тоже плохо. На нём латаные-перелатанные и снова дранные на заплатках штаны. Не лучше выглядит грязная тёмно-синяя рубашка. Ходит он босиком, зато на голове не пусто. Там красуется порыжевшая от времени кушма, смушковая шапка наподобие колпака с округлым верхом – это типичный для южан головной убор.

Пастушок хмыкнул в ответ и улыбнулся. Федорко для него – постоянная загадка. Никогда не поймёшь, какое у него настроение. У Ваньки любая мысль тут же на лице видна, а вот хромуша... О-о, это та ещё штучка! Он может улыбаться, когда кошки на душе скребут, или хмуро молчать, когда вроде бы радоваться нужно. Вот и сейчас не поздоровался. С чего бы это?

Ванька тоже не стал приветствовать друга. В селе принято, что младший должен здороваться со старшим, а  среди ровесников идущий здоровается со стоящим. Ванька при таком раскладе подходил по обеим статьям, чтобы с ним поздоровались: он на год старше и стоит, а младший Федорко подошёл и молчит. Но старшой не стал пенять за нарушение «этикета»:
- Красиво играл, и снова что-то грустное...
- Что выходит из-под пальцев, то и играю. Но не запоминаю, поэтому каждый раз немного по-другому получается.

Федорко наступил на большой плоский камень, установленный возле сруба, и встал рядом. Подростки напоили овец и загнали их в тень орехов, а сами прилегли между отарами в густой тени ясеня.

*   *   *
Ванька лежал на спине, смотрел на густую листву дерева и небо, слушал игру Федорка. Говорить пастушкам было не о чём: друг о друге они давно всё знают. В селе за последнее время тоже ничего не произошло: ни свадеб, ни крестин не справляли, никто не умер, не утонул, не сгорел...

Ванька взял дудочку и попробовал играть. И в который раз снова у него ничего не вышло: звуки получались дребезжащими и неприятными.
- Надо губы правильно складывать, в ниточку вытягивать, – терпеливо заметил юный наставник.
Но у Ваньки ниточка из губ не получается, и звуки выходят корявыми. Федорко отнял дудку и начинал играть то ли печальную мелодию, то ли колыбельную. Вскоре Ваньку начало клонить в сон: от такой жары никакая тень не спасает.

Он не слышал, что к колодцу своих овец подогнал Лёнька Корсавин, плотноватый парнишка, общий их с Федорком недруг. Хромуша толкнул локтем задремавшего товарища и подбородком показал в сторону колодца. Ванька недобро посмотрел на крепыша. И вдруг в голову ему пришла настолько шальная мысль, что он даже присел и глаза прищурил:
- Где он пас овец, не знаешь? – спросил у Федорка.
- Ещё дальше, чем я. Где-то поверх Горотопа бренчали бубенцы его отары. 
- На  Крокусе? А там рядом земля его дядьки Михайлы...
- Может, и там пас, – равнодушно ответил Федорко.

Ясные* глаза Ваньки потемнели. Лёньку он терпеть не может, потому что тот постоянно задирается и лезет в драку, поскольку на год старше, и силёнок у него побольше. Недавно на сельском лугу он снова крепко обидел Ваньку.
 
* ясные – светлые в данном случае (голубые или серые).

*   *   *
По давнему сельскому обычаю каждое воскресенье после обеда молодёжь собирается небольшими группами и направляется на большой луг возле речки, чтобы вместе повеселиться, поиграть в разные игры, побороться и песни спеть и погулять большой компанией под гармонь. В прошлое воскресенье девчата, как всегда, о чём-то шушукались, смеялись и сплетничали. А потом хоровод водили под свою же песню, пока гармонист не подошёл. Старшие парни и молодые женатики важно курили в сторонке и играли в карты на деньги, а юноши и подростки гоняли в лапту.

У Ваньки всегда ловко получаются точные и сильные удары. Вот и теперь от удара его биты мяч в очередной раз улетел далеко за черту. А Лёнька разозлился на Ваньку, отнял биту и прогнал его, толкая в спину и обзывая. Ванька развернулся, чтобы заартачится, но к Лёньке с двух сторон молодыми петушками подскочили его братья, Ванька и Гаврилка Корсавины. Они вызывающе встали в позу и тоже начали обзывать Ваньку. Под их злыми смешками пришлось уступить, чтобы не получить тумаков под горячую руку.

Ваньке стало очень обидно, причём не только из-за глупой несправедливости Корсавиных. А больше потому, что за него не заступились Петька с Гришкой Булатовы. Братья подошли к ссорящимся, но вмешиваться не решились, потому что другие игроки из их команды остались в стороне, а сторону Лёньки приняли его родственники – все трое Корсавиных, Прошка Огородников и двое братьев Жерновых. Слишком явный перевес был на их стороне, поэтому затевать неравную драку Булатовы не стали. Из-за этого обидевшийся на братьев Ванька не захотел позднее драться один на один с Лёнькой, как это предложил и на этом настаивал Петька, чтобы всё было по-честному.

И вот теперь у Ваньки внезапно созрел план мести за недавнюю обиду.
- Слушай, – раздумчиво произнёс он, обращаясь к Федорку, – а что, если после обеда я потравлю Михайлово просо? А после этого перегоню овец в Яму, как мне Гавуня приказал... Но если тебя станут расспрашивать о потраве, то ты скажешь, что перед обедом в Горотопе видел Лёньку с отарой. Тебе ведь даже врать не придётся. Договорились?

Федорко выпрямился от такого неожиданного и, к тому же, довольно опасного предложения. Помолчал, недобро ухмыляясь и глядя на Лёньку. От этого наглого здоровяка он тоже натерпелся всяческих обид, оскорблений и унижений.
- Ладно, – согласился хромуша после короткого раздумья. – Пусть ему будет хуже... Но что с тобой станет, если кто-нибудь заметит тебя или в просе поймает?
- А глаза на что? – резонно ответил Ванька. – Я очень внимательно буду присматриваться перед потравой. И если замечу что-то неладное, то сразу погоню овец в Яму.
На том и порешили. Сговор о мести состоялся, и Ванька был уверен, что Федорко не подведёт его.

«После дойки придётся сделать большой крюк. А овцы... Овцы будут пастись на ходу по дороге в Яму», – поразмышляв так, Ванька встал со словами:
- Ну, ладно, погоню отару домой.
- А что так? – удивился Федорко. – Дядька Савелий Понятовский даже с того конца села приедет, а Гавуня-то намного ближе живёт.
- Он в Петровку поехал на маслобойку и мельницу.
Федорко понимающе кивнул головой: по такой жаре беременная Милана в Рай ни за что не попрётся.

Ванька подошёл к отаре, поднял овец и направил их вниз по дороге. Краем глаза заметил, что Лёнька тоже с недоумением уставился на такое странное явление, но сдержался, не съязвил. А Ванька даже не повернул голову в сторону вражины.

*   *   *
Милана поджидала отару у раскрытых ворот, и овцы привычно побежали в свой загон. Рыжеватая собачонка Цыба погавкала на них для порядка и успокоилась, снова залезла в свою будку – подальше от овец и жары.
- Почему так долго? Я заждалась! – с ходу напустилась недовольная тётка.
- Овец поил. А Федорко Дергунов и Лёнька Корсавин раньше пригнали свои отары, так что мне пришлось подождать, – уверенно соврал Ванька, даже не моргнув глазом.
- Вот ещё! Мог бы сразу погнать овец домой, а не торчать полдня у колодца. Что, в ручье вода не такая же? Из того же колодца вытекает.
- Дядя говорил, что после водопоя овцы должны хотя бы час отдохнуть, чтобы молоко прибыло.
- Говорил он ему! – разозлилась Милана. – А я теперь когда с ними управлюсь? И детей кормить ещё... Ну, иди уже, бестолочь, начинай доить овец.

Ванька взял деревянную бадейку для молока и ведро с водой, чтобы помыть овечье вымя. Он выдоил пять овец, а Милана три. Молока надоили прилично, поэтому тётка не вредничала. «Может, на солнце пережарилась и устала? Попробуй-ка с таким животом в огороде покорячиться» – подумал Ванька, а Катрановская ушла, бросив на ходу:
- Процеди молоко, отнеси во времянку и приходи поесть.
Ванька изумился, что его будут кормить, но не подал вида. Управившись с молоком, присел на завалинку перед домом. Немного погодя Милана вынесла кусок мамалыги и миску тепловатого борща, не заправленного сметаной и очень жидкого.

А вот миска у Ваньки знатная! Сделана она из половинки прошлогодней тыквы. Гавуня выковырял из неё мякоть, из которой сварили густой молочный суп с лапшой, но Ванька только облизнулся на эту вкуснятину. Затем тыквенная кожура высохла на солнце и задеревенела.
- Ему и такая посуда сойдёт для жратвы, – заявила на этот счёт «любвеобильная» тётка.

Семья Катрановских ест из одной большой миски, а Ванька – отдельно, за общий стол его никогда не сажают. И ест он обычно то, что остаётся после хозяев. Голодом его не морят, конечно, но и кормят несытно. Вот сейчас, что это за еда? В борще виднеется пара кусочков картофеля, а капуста со свёклой друг за другом взапуски гоняются. «Небось, густое в борще для Гавуни оставила» – уныло подумал Ванька, но тут же успокоил себя тем, что тётка могла и этого не дать. Начал хлебать щербатой деревянной ложкой, и борщ закончился очень быстро. Ополоснул «миску» с ложкой и положил их на завалинку.

Из дому вышла Милана, за юбку которой держался двухлетний рыжий Стасик. Свободной рукой он ковырялся в носу и исподлобья сумрачно глядел на Ваньку. Из-за мамы настороженно выглянули шестилетняя Каролинка с четырёхлетней Агнешкой. Вдвоём испуганными воробышками они тут же порскнули за дом под шелковицу, да так быстро, что только пятки засверкали. «Нелюдимые, – глянул им вслед Ванька. – И чего они меня боятся? Ведь ничем не обижаю...».

Малыши действительно побаивались подростка, недавно появившегося у них во дворе, и делали это неспроста. Он не спит со всеми в доме, за стол с ними не садится, целыми днями пропадает то в поле, то на выпасе лошадей или овец. Как тут привыкнешь к чужому человеку? Родители всё время орут на него и часто наказывают. Значит, Ванька – плохой человек, и держаться от него нужно подальше. Такова была бескомпромиссная детская логика.

- Куда теперь погонишь овец? – строго спросила Милана.
- В Яме буду пасти, как дядя приказал.
Тётка помолчала, о чём-то размышляя. Взяла Стасика на руки и пошла по двору, но тут же остановилась, развернулась и мгновенно посуровела:
- Ты чего это тут расселся? Иди, выгоняй овец... Еда осталась?
Ванька встал и с опущенной головой направился к кошаре. На ходу помотал головой в ответ на вопрос о еде.
- Вот обжора! А у меня только для Гавуни осталось, того и гляди, он с мельницы вернётся. Так что котомку можешь дома оставить.
А парнишка больше и не рассчитывал на еду. Ничего, он и в поле найдёт чего-нибудь пожевать, не впервой.

*   *   *
Ванька снова выгнал овец за околицу. Но за крайним огородом Масляковых повернул налево и вдоль Жолуба погнал их в сторону Рая. Овцы хотели остановиться и попастись, но пастушок всё время подгонял их, так что беднягам ничего не оставалось больше, как щипать траву на ходу.

Бубенчики двух отар звенели за Длинным холмом где-то в Подлесье. Ванька решил, что это Лёнька пасёт своих овец рядом с Федорком, и направил овец к ручью. Они бодренько спустились с Крюка и попили водички. Воспользовавшись моментом, Ванька перевёл наверх бубенцы у обоих баранов и трёх овечек, чтобы не бренчали. Негромко хлопая арапником, погнал отару по склону Межевого холма. А дальше, соблюдая конспирацию, только при помощи палки и окриков погнал овец в сторону Крокуса.

Не доходя до торговой дороги, остановил отару попастись, а сам настороженно начал оглядываться и прислушиваться. Рисковал пастушок очень сильно. Если Гавуня узнает, что он погнал сюда отару, то накажет за ослушание. Кроме того, весь план рухнет, если кто-то заметит, что Ванька пасёт здесь овец.

Но в послеобеденную жару на всех обозримых полях никого не было. Какая-то отара бренчала за Крокусом. Ещё одна отара виднелась на дальнем склоне Каменнисков, но  там михайловские овцы не выпасались. Оставалось надеяться, что по торговой дороге в это время тоже никто не проедет. Ванька ещё раз внимательно осмотрелся и прислушался: не видать ли кого, не слышно ли чего? Всё было тихо. Наконец, юный мститель решился и направил отару прямиком в просо, росшее на краю Михайлова поля недалеко от дороги.

Овцы с удовольствием обгладывали нижние листья и пасынки – всё, до чего могли дотянуться. У сломанных стеблей они полностью уничтожали сочные верхушки, и таких стеблей было немало. Несколько растений Ванька сам сломал ногой, но больше старался не отвлекаться от пригляда за дорогой. Всё прислушивался к звукам и присматривался к округе.

«Ну, хватит!» – решил Ванька, подтягивая наверх сбившийся бубенчик на одной овечке. После чего он вполне благополучно перегнал отару за дорогу и скрылся за склоном Межевого холма. Остановив овец попастись, вернулся к торговой дороге и ещё раз осторожно осмотрел окрестности. Убедившись, что никто не мог его заметить, только теперь с облегчением перевёл дух и чуть не заплясал от радости, что всё у него сложилось так удачно. Теперь уж Лёнька точно получит горячих!

Тем же путём погнал отару обратно к ручью, почти не подгоняя животных, но и на одном месте не задерживаясь. Овцы снова попили воды, он опустил на них бубенцы и погнал в Подлесье.

Сразу за Длинным холмом увидел пасшего свою отару Федорка. А вот Лёньки не было видно, и это показалось странным. Ванька даже струхнул, что каким-то образом проморгал его, пока партизанил в просе. Ещё раз прокрутил всё в памяти и сообразил, что даже если он и был там, то мог быть только за Крокусом, поэтому заметить Ванькину потраву проса не мог. На радостях подбежал к дружку:
- Всё получилось, и меня никто не заметил! А Лёнька теперь пусть готовит свою попу для порки! Кстати, а где он?
Федорко улыбался Ванькиной новости, но сдержанно. Видно было, что он сильно нервничал из-за этой авантюры. Во всяком случае, ответил с заметным облегчением:
- Погнал овец в Яму.
- Очень хорошо! – обрадовался Ванька. – Я тоже буду там пасти овец. Так что на меня вообще никто не подумает, когда Михайло узнает о потраве проса.

Друзья разошлись, и Ванька поверх Подлесья снова погнал своих овец немного быстрее, чем при обычном выпасе. За Вторым лесом поднялся на водораздел и сразу попал в Яму. Дальше всё прошло спокойно, если не считать случая, когда две отары сблизились и Лёнька не выдержал молчания. Спросил с вызывающей неприязнью:
- Чего припёрся сюда?
- А ты у дяди Гавуни спроси об этом, – ответил Ванька.
Как и Лёнчик, он тоже набычился и с вызовом глядел прямо в глаза сопернику. Но Корсавин только пожевал губами и ничего не сказал. Разошлись они молча.

Вскоре после этой стычки Корсавин перегнал своих овец в Подлесье, настолько неприятно ему было соседство с недругом. А что это было именно так, он всем своим надутым видом показывал. Но Ванька плевать хотел на все его неприязни. Главное, что он пасёт овец в Яме, и Лёнька своими глазами видел это. И то, что прибыл сюда немного позже него, тоже понятно: в обед только он один гонял овец в село.

До вечера Ванька пару раз представлял себе, как дядя Николай Корсавин станет ссориться со своим братом Михаилом, а затем примется пороть Лёньку. И злорадствовал: «Так и надо тебе, кабану здоровенному!». По сути, Ванька сварганил всего лишь кукиш в кармане, но юного мстителя так и распирало от удовольствия ввиду предстоящей расплаты за публично нанесённую Лёнькой обиду.

*   *   *
Когда солнце стало склоняться к горизонту, Ванька поднялся на водораздельный холм между Вторым лесом и Ямой и стал высматривать, где там Федорко с Лёнькой пасут своих овец. Хромуше нужно было гнать отару через всё село и по дороге раздавать овец, поэтому он по Длинному холму уже стал направляться к Жолубу. А корсавинская отара бренчала бубенцами за Длинным холмом где-то в Раю и тоже явно продвигалась к селу.

Ванька поскорей спустился вниз и хлопками арапника стал подгонять овец, чтобы те быстрее выбрались из Ямы. Отару направил на более короткую дорогу домой по краю Залесья. Всё село отсюда было видно, как на картинке.

Ванька знал, что дядька Михайло каждый вечер проверяет свои поля и, наверное, уже увидел потраву своего проса. Вскоре это подтвердилось. Едва Федорко подогнал свою отару к первым домам, навстречу ему со двора выскочил длинный и худой мужик. С верхотуры Залесья фигурки людей в селе казались крошечными, но по их движениям было понятно, что Корсавин пристал к пастушку с расспросами. А хромуша махнул рукой в сторону Рая, откуда Лёнька гнал свою отару.

Быстро миновав оба леска, Ванька по гребню Длинного холма вскоре достиг Жолуба и направил овец к колодцу возле Петренковских орехов. Но поить их не стал, поскольку его поджимало время. После нежданной почти пробежки большинство овец и даже часть ягнят прилегли в траву. «Вот и хорошо, – подумал Ванька. – Пока они отдохнут, в виноградник не полезут, а я посмотрю, как Михайла встретит Лёньку».

Он почти бегом взобрался на макушку Крюка, который крутым северным склоном нависает над огородами Масляковых и Корсавиных. И поспел вовремя. Едва открылся вид на корсавинское подворье и дорогу в Рай, Ванька прилёг, прополз немного вперёд, где укрылся за разросшимся кустом полыни. Оглянулся на свою отару, – там всё было в порядке. Зато на околице стала разворачиваться настоящая баталия. Ванька высунулся из-за куста и, ухмыляясь, любовался трагикомичной картиной.

Едва Лёнька поравнялся с подворьем Михайлы, как тот ястребом налетел на ничего не ведающего племянника:
 - А-а, сосунок недоношенный! Вот я тебе!..
Старый Корсавин орал и гонялся за Лёнькой. Овцы сгрудились посреди дороге и шарахались во все стороны то от подростка, то от мужчины, но тут же кучковались обратно. Лёнька проявлял всю свою прыть и даже между овцами юрко убегал от разъярённого родственника. Только это одно и спасало его, иначе дядя поймал бы его и стал пороть, настолько был зол. Недостаток ловкости взрослый мужчина покрывал хоть и редкими, но хлёсткими ударами кнутом по спине или плечам племянника. И ругался таким трёхэтажным матом, что на его ор и Лёнькины визги начали сбегаться соседи-ротозеи.

- Чтоб ты мамалыгой подавился! – это было самое безобидное ругательство, что исторгал злющий и вопиющий Михайло.
Он пинал ногами ни в чём не повинных и ошалело блеявших овец, а беспрерывными своими криками не давал племяннику возможности слово вставить. Лёнька хоть и пытался что-то вякать, но больше заботился о том, чтобы увернуться от обжигающих ударов кнутом. Он явно недоумевал, что это такое на его дядю нашло.
- Хлеб мой травить! Просо травить! – орал Михайло. – Это батька подбил тебя, бес ему в рыло! Вот мировому подам жалобу, будете знать у меня закон и порядок, голодранцы чумазые!

Услышав про хлеб, Ванька насторожился. Дело в том, что рядом с просом был большой участок ржи, но его он не трогал, даже не думал об этом. Но, как это выяснилось позже, в тот же день потравили пшеницу с нижней стороны Михайлова поля. Пшеница уже начала желтеть, и овцы такую не едят. Но в одной низинке разросся островок сочного осота. Овцы позарились на него, а заодно и потоптали пшеницу, пока незадачливый пастушок, которым оказался Сенька Глебов, где-то зазевался. Но Корсавины так и не узнали, кто это с двух сторон потравил Михайлово поле, хотя расспрашивали людей и о просе, и о пшенице.

Зато сейчас все шишки уже падали на Лёньку! Бегать среди овец ему было тяжело, но настырный Михайло время от времени доставал кнутом злосчастного пастушка. Тот на бегу почёсывал спину, бок или плечо и кричал:
 - Это не я!.. Это не я!..

Сцену расправы над Лёнькой Ванька наблюдал со сдавленными смешками. Конечно, овец было жалко, но очень уморительно было наблюдать за тем, как длинный и тощий мужик орёт и гоняется за полноватым подростком. Овцы блеют и спасаются от них, а люди смотрят на этот цирк и потешаются. Иногда Ваньку прорывало на смех, и тогда он, изо всех сил удерживая себя от хохота, перекатывался на спине, прыскал смехом и колотил кулаками по земле...

...Михайло Корсавин был намного старше своего брата Николая. Поэтому после смерти отца при разделе родительской земли и имущества ему досталась значительная и лучшая часть наследства. В ту пору у него уже была семья, тогда как Николай только недавно женился. Сильно обобрал Михайло родного брата, который со временем тоже оброс многочисленным потомством. И теперь Корсавины враждуют непримиримо.

Михайло прибил бы Лёньку на месте, если бы не соседи. В конце концов, им надоело ротозейничать, и они заступились за пацана, увещая и успокаивая разъярившегося соседа. Воспользовавшись моментом, Лёнька чем скорее погнал овец домой и всё время оглядывался, не гонится ли за ним бешеный дядя.

Итак, сольный концерт Михайлы Корсавина окончен. «А жаль! Маловато досталось Лёньке», – даже расстроился Ванька. Впрочем, это не означало, что толстячку не влетит дома от отца. За просто так отдавать заклятому брату козырь с потравой проса и пшеницы Николай не станет.

Ванька оглянулся на свою отару. Часть овец уже поднялась и начала пастись рядом с колодцем. А он в своём злорадстве совсем забыл о них! И поспешил к колодцу, пока овцы ничего не потравили, иначе Гавуня устроит над ним расправу куда похлеще, чем Михайло над Лёнькой. Напоил овец и сразу погнал их в село, поскольку из-за наблюдения за расправой над Лёнчиком изрядно припозднился с выпасом.

На месте недавнего побоища никого уже не было. Только с корсавинского двора доносилась Михайлова ругань на голоштанных родственничков. Когда отара поравнялась с его подворьем, навстречу Ваньке выскочил всё ещё тёмный от гнева Корсавин. Зловещая фигура мужчины не предвещала ничего хорошего.

От внезапно накатившего страха у Ваньки даже засосало под ложечкой: «Неужели Федорко выдал?.. Или кто-то заметил меня в просе?.. – вмиг пронеслись в голове леденящие душу мысли. – Да нет, не может быть...». Изо всех сил сохраняя на лице невозмутимую маску безразличия, продолжал гнать овец и подумал: «Ну и взгляд! Ещё хуже, чем у Гавуни». А сердце подростка колотилось уже где-то в горле.

- Эй ты, пацан! – будто натолкнулся он на злой окрик и поднял недоумённое лицо, сделав брови вопросительным домиком.
- Ты в Горотопе пас овец? – глухо и отрывисто спросил Михайло.
 Ванька скорчил губами гримаску, мол, что ему там делать, и пожал плечами:
- Нет. С утра пас в Жолубе и Рае, а после обеда в Яме.
Тут им овладел приступ отчаянной смелости, и ему даже полегчало от своих слов:
- Когда в полдень в Раю поил овец вместе с Федорком Дергуновым, мы видели, что Ваш Лёнька гнал отару из Горотопа.

Глаза Михайлы ещё сильнее сузились и потемнели. В ярости он пробормотал что-то невнятное и продолжал буравить Ваньку колючими глазами. Но тот держался вполне независимо и прошёл мимо, потому что овцы ушли вперёд. Он и сам бы с радостью побежал за ними, но смог только едва ускорить шаги почти безвольных ног. Спиной чувствовал, как Михайло своим лютым взглядом насквозь прожигает ему затылок.

От этого где-то между лопатками заметались мурашки, сковывавшие и без того потяжелевшие ноги. Но он сохранил выдержку, шёл спокойно и без оглядки. Уставленный прямо перед собой взгляд подростка был неподвижен. И только через пятнадцать-двадцать шагов неприятное оцепенение отпустило.

Ванька судорожно вздохнул и побежал догонять своих овец. Но после тяжёлой встречи со страшным в своей ярости Михайлом Корсавиным радость мщения прошла, и на душе подростка стало тягостно.

Продолжение следует.