Заклейменные в концлагере

Историю эту я услышала, когда мне было лет четырнадцать. Много раз пыталась ее рассказать, но… у меня не получалось: не те слова, не та интонация. Попробую еще раз.

  ***

У моих родителей были друзья – супружеская пара: тетя Вера и дядя Гена. В четырнадцать лет не очень интересны друзья родителей. Над моей отроческой головой веяли знамена нигилизма и максимализма, и тетя Вера мне казалась женщиной ужасно скучной и донельзя старомодной. А родом она была из Крыма, из-под Феодосии.

 И однажды тетя Вера пригласила всю нашу семью провести целый месяц на юге у ее старшей сестры Нади. Это был чудесный отдых: живописное село в двадцати минутах езды от Феодосии, большой дом, огромный сад, гостеприимные хозяева, чистый и малолюдный совхозный пляж, море, солнце, музеи Феодосии, поездки на катере в Коктебель…

Была только одна странность: тетя Вера всегда носила платья с длинными рукавами, а на пляже надевала мужскую рубашку с закатанными до локтя рукавами… Надо признать, эта расстегнутая рубашка поверх купальника очень шла стройной длинноногой тете Вере, особенно когда облепляла ее тело после плавания в море. Но всех удивляло это стремление привлекательной женщины прикрыть руки на жарком солнечном юге.

Теплые южные вечера, ужины на открытой веранде, увитой виноградником, задушевные беседы – все это располагало к откровенности. И однажды сестры рассказали свою историю…

  ***

Вера и Надя родились на Западной Украине в большой крестьянской семье. Семья считалась зажиточной: большое хозяйство, наемные работники. Но политические страсти в семье кипели нешуточные: старший сын придерживался коммунистических взглядов и часто ссорился с отцом – убежденным монархистом. А в 1939 году Западная Украина вошла в состав СССР.
 
 Родители девочек были признаны кулаками и высланы в Сибирь (больше ничего о их судьбе сестры не знали). Брат-коммунист быстро сделал карьеру по партийной линии и переехал во Львов. А трехлетняя Вера осталась в родном селе со старшей четырнадцатилетней сестрой Надей. Девочек, по просьбе брата, приютили дальние родственники.

А потом началась Великая Отечественная война, Западная Украина в первые же дни оказалась оккупированной немцами. Брата Нади и Веры во Львове расстреляли. А девочек в немецкую комендатуру сдали родственники, у которых они жили: держать у себя сестер казненного «коммуняки» эти добрые люди не захотели. И началась жизнь в лагерях…

Летом и осенью 1941 года Надю и Веру перегоняли из лагеря в лагерь, куда немцы в первые месяцы войны бросали всех неугодных. Иногда это был просто кусок земли в чистом поле, огороженный колючей проволокой. Голод, холод, вечный страх, унижения… Но сестрам все это время удавалось не разлучаться.

А зимой 1941/1942 года Надя и Вера оказались в концлагере на территории Польши, к этому времени фашистская машина уничтожения людей была отлажена. Там девочек заклеймили: каждой выжгли четырехзначный номер на руке, пониже локтя, на внутренней стороне предплечья (немцы любили орднунг – порядок, а русские девочки были для них лишь расходным человеческим материалом, требующим учета) и сразу же разделили: Надя попала во взрослый барак, а Вера - в детский.

  ***
 
Старшая из сестер Надя (ей в начале 42-го исполнилось шестнадцать лет), вспоминая юность в концлагере, лишь упомянула о голоде и холоде – это само собой разумелось. С ужасом она вспоминала о работе в хозкоманде, к которой оказалась приписана.
 
С чем у вас ассоциируется слово «хозработы»? С уборкой?
 
 «Уборки» в концлагере было много (проклятый фашистский орднунг!). Надо было разбирать и фасовать горы одежды (в газовые камеры людей загоняли обнаженными). Надо было проверять карманы брюк, рубашек, блузок, платьев, курток, пальто… Под страхом смерти узницам из хозкоманды запрещалось утаивать хоть что-нибудь из найденного в карманах. Часто это были записки, фотографии, носовые платочки, маленькие детские игрушечки, какие-то сувенирчики, захваченные из родного дома… Крайне редко – ценные вещи. Один раз Надя в кармашке детского пальто нашла крохотный замусоленный кусочек сахара, не удержалась – сунула в рот, и тут же получила прикладом по зубам…
 
А еще хозкоманда должна была собирать в мешки волосы обритых перед сожжением смертников: великий рейх нуждался в материале для набивки подушек, матрасов, мягкой мебели. А еще нужно было фасовать по мешкам человеческий пепел: великий рейх нуждался в удобрениях…

 Но самой страшной из «хозработ» было штабелирование тел умерших. Нацистский маховик уничтожения людей набирал обороты, не успевали быстро «утилизировать» тела убитых и замученных пленников – и женскую хозкоманду иногда привлекали к «наведению порядка»: надо было трупы сложить в аккуратные штабеля… Проклятый нацистский орднунг!

И не было дня, когда бы Надя ни думала о младшей сестренке Вере… Надя знала, что Вера оказалась в медицинском бараке концлагеря, и не наделась ее увидеть.

  ***

  Когда пятилетней Вере выжгли на ручке номер и разлучили со старшей сестрой, было очень страшно, но плакать было нельзя - за плач жестоко наказывали. Было очень холодно, но не было теплой одежды, а спать приходилось на голых досках, тесно прижавшись к соседкам. Очень хотелось есть, но хлеб давали редко, а жидкий супчик Вера не успевала быстро съесть - отбирали мальчишки.

А потом маленькой девочке улыбнулось "счастье": ее перевели в другой барак, где давали больше еды, где были подушка и одеяло, но там делали больные уколы и заставляли пить горькую бурду. А еще заставляли ходить до изнеможения по кругу, нельзя было сесть или лечь, в центре сидела фрау и считала: айн, цвай, драй. Тех, кто падал, уносили, и больше их никто не видел. Вера думала о еде, она всегда думала о еде - ни на что другое не хватало сил. И так много-много дней: сон - укол - еда - укол - ходьба - еда - укол - ходьба - еда - укол - ходьба - укол - сон.

А потом стал слышен грохот - все сильнее и все ближе. Детей бросили: ни уколов, ни ходьбы, ни еды. Но они не разбегались - не было сил. Дети лежали и тихо умирали.
 
И вдруг около Вериного топчана возникла почти забытая сестра Надя. Она повела Веру к аккуратно сложенным штабелям из трупов (проклятый немецкий орднунг!), с трудом вытащив одно тело, сделала что-то вроде норы - там девочки и спрятались. Среди мерзлых голых тел Вера и Надя пролежали несколько дней. Когда же сестры выбрались из своего страшного убежища, Надя была седой…

  ***
После освобождения из концлагеря испытания для сестер не кончились…

Наде было почти двадцать, она хорошо помнила трагедию своей семьи: репрессированных при советской власти родителей и расстрелянного гитлеровцами брата. Поэтому вернуться на родину – на Западную Украину – Надя не решилась. В советской комендатуре, когда проверяли освобожденных узников концлагеря, она назвала родным городом Харьков…

В лежащем в руинах Харькове сестры оказались в начале 1945-го… А летом того же года переехали в Крым: специальные вербовщики агитировали переселяться на полуостров, заманивая возможностью занять любой дом репрессированных татар. Но в Крыму в 45-м было опасно. Когда выселяют целый народ, всегда кто-то остается и начинает вести «партизанскую войну» против чужаков, поселившихся во вчера еще родных мстителям домах. Ситуация в Крыму нормализовалась только к 50-м годам. Пять лет сестры жили как на пороховой бочке, рискуя попасть под пулю или быть сожженными в доме…

  ***

Был теплый южный вечер. Стемнело, как темнеет на юге: быстро и рано. Большая компания отпускников сидела на уютной веранде большого дома за уютно накрытым столом. Две женщины в платьях с длинными рукавами рассказывали о своей жизни… Мне было лет четырнадцать…
 
Прошло более сорока лет. Нет уже ни тети Веры, ни ее сестры Нади, умерли и мои родители… Осталась только память…