Банка для урины

               
       (история восемнадцатая из серии «Воспоминания из будущего»)


    Долго Степану ломать голову не пришлось, каким образом дядя Яша, сосед по подъезду, любитель сыпать направо налево русскими народными пословицами, пронюхал о его увлечении. Открытый городу и миру, Степан редко афишировал личную жизнь, ещё реже кого-либо посвящал в свои увлечения, вектор коих внезапно открылся и определился на коллекционировании предметов быта и обихода не такой древней старины.
    - Стёпа! – остановил мужчину знакомый голос из окна первого этажа, едва Степан засунул руку за брелком для домофона в карман брюк. – На ловца и зверь бежит!
    Степан рассмотрел в окне взъерошенную голову дяди Яши.
    - Рубак рыбака видит издалека, - вместо приветствия произнёс Степан, - так лучше будет.
    - Тебе виднее, - крикнул дядя Яша.
    Степан приложил брелок к домофону и ему навстречу выскочил дядя Яша.
    - Понимаю, торопишься, – дядя Яша всегда всё знал. – Погоди, дело есть.
    Не успел Степан раскрыть рта, как сосед его опередил:
    - Поделиться ничем не хочешь?
    Глаза дяди Яши крайне Степану не понравились, была в них смесь лукавства и ехидства.
    Степан поднял сумку с бутылками.
    - Пивом? Пожалуйста…
    Дядя Яша незаметно моргнул левым глазом.
    - Не откажусь. Позже.
    - Тогда о чём речь?
    - А то ты не понимаешь?! – удивился дядя Яша.
    Степан пожал плечами.
    - Ладно, - быстро согласился с ним сосед и, не снижая темпа, продолжил: - тогда перехожу к плану Б.
    - Очень интересно, - подыграл ему Степан.
    - Мне тут одна сорока на хвосте весточку принесла, что ты занялся весьма увлекательным делом. Заметь, оно не подходит ни под одну статью в УК.
    - Каким? – спросил Степан.
    Дядя Яша осмотрелся и выдал:
    - Коллекционированием!
    Степану очень хотелось выдать поток сложно-сконструированной матерной брани. Но сдержался, лишь улыбнулся одними губами.
    Три дня тому, как-то вечером в дверь Степана осторожно постучались, можно, сказать, поскреблись. Он с неохотой отвлёкся от чтения газеты «Вечерние ведомости» от тысяча девятьсот шестого года, приобретённой у одного полу-бомжа полуинтеллигента в пивной недалеко от центрального кинотеатра. За дверью покачиваясь, стояла Зина, соседка с верхнего этажа, видимо не дружа с земной гравитацией, тридцатилетняя в самом соку, ещё не перезрелая в женской красоте разведёнка с бутылкой вина в руке. Едва она раскрыла рот, стала ясна причина потери ею вестибулярной константы. Зина потрясла бутылкой и, слегка развязно и немножечко вульгарно, поинтересовалась, есть ли в доме приветливого и доброго хозяина штопор, а заодно и стаканы, так как пить ей в одиночестве надоело до чёртиков и не позволяет обычная женская логика. Отстранив Степана, Зина хозяйкой прошла в квартиру, обдав его приторной смесью дорогих духов и винного перегара, только шелестел шёлком короткий халат и шлёпали звонко босые ступни по полу, туфли без задника Зина скинула с ног в прихожей. Немного покружив по кухне, ориентируясь с трудом в чужом пространстве, она танцующей походкой, на носках, прошелестела в зал мимо оторопевшего от внезапно выпавшего на го долю счастья Степана. Движением плеч Зина сбросила на пол, ставший ненужным халатик, и осталась в одних трусиках телесного цвета, которые и трусиками было сложно назвать: маленький лоскуток ткани спереди, сливаясь с телом, создавал впечатление полной наготы тела, а тонкая полоска сзади терялась между упругих розовых ягодиц. Ошарашено Степан наблюдал за женщиной, а она покружилась на месте, раскинув руки, явив его взору прекрасную грудь с коричневыми сосками, затем открыла дверь в спальню. Там, в таинственном полусумраке светились загадочным фосфорическим светом выстроенные караваном на стеллажной полке слоники. Её громкое «Ах, какая прелесть!» потонуло в сочном поцелуе, которым она наградила подошедшего Степана, увлекая на диван. От яростных расспросов между не менее ожесточёнными амурными баталиями, когда стрелы Степана не всегда достигали цели на Зине и перехватывались на лету губами, он не отвертелся. Он потерял волю от нежного разгорячённого женского тела и послушно шёл на поводу вопросов: «А это что?», «А это что за прелесть!», «Это где выцепил!» и восхищения: «Ух, ты, какая клёвая штука!»
    Ушла Зина с первыми петухами, оставив после себя на постели и в воздушном пространстве квартиры приятное алкогольно-парфюмерное воспоминание.
    - Передай этой сороке, дядя Яша, что не одни перья с хвоста выдеру, и клюв с языком вырву! – пригрозил Степан.
    Дядя Яша источник вести выдал с потрохами непроизвольно:
    - Зря на Зину не думай…
    Сказал и запнулся.
    - Вот и поставили точки над «i», - выдохнул Степан.
    - Отнесись по-философски ко всему, Степан, - посоветовал дядя Яша и выдал, сам того не ожидая: - Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
    Степан уточнил у соседа, при чём здесь смерть, на что сосед отреагировал моментально заготовленным, как показалось Степану, ответом, мол-де, к слову пришлось. И добавил:
    - А то, Стёпа, не знаешь, как оно у женщин бывает.
    - Просвети, не знаю.
    Степану почудилось, что дядя Яша едва не всплеснул руками.
    - Ну, как же: волос длинный, ум короткий. Тем более она блондинка…
    - Зина крашеная.
    - Какая разница, крашеная или натуральная блянд… блондинка. Стёп! Им, блондинкам, всё простительно.         
    Степан усмехнулся.
    - Проверено жизненным опытом?
    Дядя Яша снова рассыпал жемчуга народной мудрости:
    - А как иначе: жить прожить, не поле перейти.
    Он выглянул из-под козырька над входом.
    - Кажется, дождь не начинается.
    - Припекает.
    - Пора менять дислокацию. Веди, антиквар, хвастайся находками.
    Дядя Яша схватил Степана за руку и увлёк в бетонную прохладу подъезда. Прошёл мимо своей квартиры, дверь в неё оставалась открыта. Степан указал на неё. Сосед отмахнулся:
    - На мою рухлядь уже и жучки не покушаются.
    Лифт не работал. На шестой этаж Степан с соседом поднялись пешком.
    - Открывай дверь в свою пещеру, Аладдин, - отдуваясь, произнёс дядя Яша, скептически осмотрел дверь, поскрёб пальцем краску: - Такой бронёй перешибёшь соплёй.
    - Кроме рифмы ничего не понял. – Степан посмотрел на соседа.
    - Я о том, друг мой коллекционер, что за такой дверью… - он остановился. – Ладно, Крез, веди в свои пенаты.
    В зале дядя Яша замер в наигранном удивлении.
    - Где злато, над которым чахнешь, Стёп? Ковёр-то хоть персидский…
    Дядя Яша указал на стену.
    - ГДРовский, - ответил Степан.
    - Ишь, ты! – восхитился он.
    - Раритетный, почти мой ровесник
    - Шерстяной? – потрогал пальцами ворс дядя Яша и рассмотрел внимательно рисунок.
    - Синтетика.
    - Сразу видно, за вещью ухаживаешь. Молодец, - похвалил сосед.
    - Это же какое качество у ковра!
    - И качество тоже, - согласился дядя Яша. – Где развалы раритетов? Зинке спьяну они почудились или с переё…
    - Вовсе не почудились…
    Степан помолчал.
    - Скажете, развалы, - Степан отчего-то разволновался. – Скромная коллекция… Пока…
   - Смелее, мой друг! – подбодрил дядя Яша.
   - Скромная коллекция, собранная на этот день, находится в кабинете.
   Дядя Яша не сдержался от удивлённого возгласа.
   - Ого! ты и кабинет оборудовал, - он похлопал в ладоши, и эхо разлетелось по углам квартиры звонким звуком. – Когда успеваешь? И баб молоденьких штопором раскупоривать, - в голосе соседа Степан почувствовал далёкий отзвук зависти, – и раритеты копить в кабинете!
    Войдя в переоборудованную под кабинет спальню, дядя Яша охренел; мандибула отвисла со стуком до груди, выкатились глаза, участилось дыхание.
    - Это… всё… своими…
    - Это всё выполнено моими руками, - с гордостью заявил Степан. – Стены обшиты тонкой доской и крашены под морёный дуб, стеллажи для книг, диван отремонтировал в гараже и обил кожей, помните такие раньше стояли в каждом доме. А валики по сторонам раскрывались, увеличивая длину для отдыха.
    - Ещё бы не помнить, - выдохнул дядя Яша. – Такой у бабушки стоял на веранде.
    - Старался соединить и кабинет и библиотеку в одном месте, – продолжал хвастаться Степан. – Чтобы вечером сидеть под торшером, он в гараже, ищу для абажура ткань подходящую, читать газеты или книги, пить кофе…
    - Или коньяк, - предположил дядя Яша.
    - Не исключаю и такого варианта, - добавил Степан. – Всё делаю под себя.
    Дядя Яша стоял на пороге между комнатами, но у него сложилось впечатление. Будто он стоял на пороге между двумя совершенно разными мирами; он не решался пройти в кабинет; он стоял и только восхищённо цокал языком и вертел головой, рассматривая интерьер кабинета и находя его великолепным.
    - Я пройду, - отчего-то шёпотом вдруг обратился дядя Яша к Степану.
    Шёпотом же ответил и Степан:
    - Прошу вас…
    Степан сделал жест рукой и посторонился.
    Дядя Яша для смелости, не раскрывая губ, крякнул.
    - Спасибо.
    Войдя в кабинет ровно  на шаг, дядя Яша застыл, рассматривая медную люстру, сияющую в лучах ламп с хрустальными подвесками, смотря на сие произведение искусства в упор, как когда-то в далёкой молодости без стеснения, смущая и вводя в краску, рассматривал симпатичных девушек, раздевая их откровенным плотоядным взглядом.
    - Россия, начало тридцатых годов прошлого века, - поспешил объяснить заинтересованность соседа Степан. – Нашёл на городской свалке.
    - На ней много чего можно при желании отыскать, - поддакнул дядя Яша. – Только не говори, что и подвески лежали рядом с нею. Не поверю.
    - Не верьте, - охотно согласился Степан. – Подвески нашёл на соседней с нами даче при разборе дома на крыше. А лежали они завёрнутыми в бордовый бархат. Вот он, материал, пустил его на пуфик. Отлично сохранился.
    - Чудо какое-то, - не поверил дядя Яша словам хозяина кабинета.
    - Чудо и в него хочется верить. Да я и верю.
    Что-то сияющее матовым светом привлекло взгляд дяди Яши. Он присмотрелся. На стене, обшитой тёмной доской, пахнущей солёными морскими брызгами, – это не разыгралось воображение, было именно так, – душным южным солнцем, пропитанной смехом жизни и штормом смерти на высоте глаз висели морские часы, алюминиевый корпус горел огнём.
    Дядя Яша осмелев, робость первых минут и ошеломление от увиденного прошли, подошёл к часам. Погладил пальцами прохладный металл. Ощутил кожей мелкие щербинки. Повернулся к Степану: «Можно?» Он взглядом разрешил. Дядя Яша откинул крючок на боку корпуса, крышка с приятным  металлическим скрипом отодвинулась на несколько сантиметров. Дядя Яша открыл крышку полностью.
    - Ora es Muczer. Budapest.
    Секунду помолчал.
    - Один раз в жизни видел точно такие во время круиза на пароходе. В далёком детстве.
    - Не идут. Подлежат ремонту. Руки всё не доходят.
    - И пусть.
    - Что – пусть?
    - Пусть руки и ноги не доходят, - произнёс с тоской дядя Яша. – Оставь так. Они хранят время, бережно донося до нас его морской аромат. Я вижу номер…
    - Да, сейчас продиктую: пять, один, шесть, пять, один.
    Повторно осторожно выдохнув, дядя Яша медленно развернулся, будто остерегался резким движением нарушить некое равновесие времени, застывшее в комнате.
    - О! – воскликнул он точно также как и Зина, увидев караван из слоников на полке. – У моих родителей… в моём детстве… хорошо помню, они в таком же порядке стояли на полке в серванте.
    Степан снял с полки кожаный прямоугольный кофр.
    - Посмотрите на это, - он открыл кофр.
    - Видеокамера.
    - В самом старом исполнении. Крутишь ручку. Снимаешь.
    Дядя Яша вытащил камеру.
    - Кварц. 2х85 – 1М.  – Прочитал название и серийный номер. – Где взял, не интересуюсь. Всё на той же городской свалке. И так понятно.    
    - Не надо иронизировать, - почти смутился Степан. – Кое-что нахожу. Кое-какие предметы покупаю, вымениваю. Есть добрые люди. Просто дарят.
    - Хотелось бы посмотреть на ту охмурённую тобой стройняшечку с карими глазками и осиной талией, - усмехнулся дядя Яша.
    - Вовсе она не стройняшка. Я бы сказал: пышечка.
    - Аппетитная?
    - Выше меры. Предложил продать. Она выдвинула своё условие.
    - Погоди, угадаю.
    - Прошу без спиритических фокусов. Что бы, то было. Ну, освежили с ней свои припылённые временем эротические воспоминания. За то какой экземпляр у меня теперь есть! Просто загляденье! Сколько таких камер осталось в целости, можете сказать? Нет? то-то!
    С удовольствием и любопытством мальчишки дядя Яша рассмотрел содержимое кофра: набор светофильтром. Линз, больших и маленьких. Сменных объективов. Потряс круглые алюминиевые коробочки. «Плёнка?» - «Да». – «Не вскрывал?» - «Нет». – «Молодец!»
    - Сколько бы ни заплатил…
    - Повторюсь, это подарок.
    - … через пяток лет, – продолжил дядя Яша, - будет дороже стоить.
    После этих слов перевёл взгляд на полки с книгами. Тут уже старался Степан отвечать на вопросы. Они не отличались от тех, что задавала Зина; только дядя Яша въедливо вдавался в подробности, где купил, у кого приобрёл, год выпуска книги, журнала, газеты. Уселся на кожаное кресло за столом, включил настольную лампу под зелёным абажуром.               
    - Стол с креслом и лампой купил…
    - … у одной вдовы, знаменитого на весь город архитектора, - закончил Степан.
    - Знаю его, - с видом знатока сказал дядя Яша. – Как-то перевозил ему мебель из магазина. Мастер был выпить. Каких только у него на тот момент импортных напитков не было! Глаза разбежались. А он говорит, пейте, друг, дегустируйте, составьте компанию. Ну, мы тогда до синих чёртиков и надегустировались. Два дня в себя приходил. Влёжку на диване. Ничего не помню! Во было время!
    - Это поправимо, - напустил дыму Степан. – Оцените мои рюмочки.
    Степан вынул из простенькой деревянной шкатулки два штофа.
    - Обратите внимание, дядя Яша: резервуар для жидкости из зелёного стекла, основание из белого. Этот набор был изготовлен для какого-то купца в единственном экземпляре в количестве двенадцати единиц. До нашего времени уцелели два. И они – мои!
    - Молодчина! – похвалил дядя Яша и судорожно глотнул. – Вот бы нам из них водочки попить. Прикоснуться к культуре пития прошлого века.
    - Отчего бы и не прикоснуться, - пожал плечами хозяин коллекции. – Всё показал. Если у вас нет медицинских или прочих противопоказаний…
    - Нету! – категорично перебил дядя Яша.
    - Тогда прошу в залу. Захвачу штофы. Перелью водку в графин, из него она вкуснее пьётся. Да и насчёт закусочки покумекаю. В общем, чем богаты…
    - Правильно, - усевшись на диван прокомментировал слова Степана дядя Яша. – Кабинет для торжества души. А для торжества плоти – зал!

    Когда опустел графин. Когда уныло замолчали весело певшие штофы, когда была съедена скромная закуска, в основном из консервов, и когда перешли к кофе, дядя Яша вдруг проронил:
    - У меня, Стёпа, тоже есть одна очень ценная вещь. Можно сказать – раритет.
    Язык у него от выпитого заплетался, да и сам он смотрелся немного карикатурно с всклокоченными волосами.
    - Очень он мне дорог… И дорого достался…
    Дядя Яша закрыл глаза и помахал пальцем.
    - Я не сплю. Собираюсь с мыслями.    
    Внезапно с загадочно-улыбчивым лицом дядя Яша встал.
    - Пойдём! – скомандовал он.
    - Куда?
    - Ко мне, Стёпа. Никому никогда не показывал и истории этой не рассказывал, думал и не расскажу. Да вот ишь ты, разволновал ты меня своей коллекцией.
    Пока спускались по лестнице, Степан допытывал соседа: «Вещь объёмная?» - «Увидишь». – «Старинная?» - «Говорю же: увидишь».
    Они быстро спустились на первый этаж. Дверь была приоткрыта.
    - Моя на даче. Не приехала. Это к лучшему. Никто не помешает. Заходи.
    Степан сунулся на кухню.
    - В зал! – прогремела команда. – Я сейчас.
    Мыли в голове Степана, вертелись по поводу загадочного раритета соседа, но чтобы можно было его представить вещью в объёме даже в цвете, не получалось. Мешало отсутствие исходных данных.
    В кладовке слышалась возня. Стук предметов. Звон металлической посуды.
    - Нашёл! – огласил воздух радостный крик дяди Яши, и он ввернулся в зал, держа в руках…
    Поначалу Степан подумал, что это розыгрыш. В руках соседа была обычная литровая стеклянная банка с закручивающейся крышкой без этикетки. За годы жизни он этих банок перевидал и передержал в руках немыслимое количество. «Вот, нашёл чем удивить», - подумал он, но вида не подал. Даже немного привстал с дивана, чтобы рассмотреть, что же такого интересного в руках хозяина квартиры, дяди Яши. Сосед был серьёзен, как палка о двух концах с металлическим острым наконечником. Он не обратил внимания на реакцию соседа-коллекционера. На его совсем не скрытую иронию. Смех повисший на ресницах.
    - Смотри!
    Степан кивнул.
    - Вижу: банка.
    - Не простая банка.
    - Золотая, что ли…
    - Банка для урины.
    - Для урины?
    Дядя Яша будто и не видел Степана и не слышал его вопроса.
    - Ей почти сорок. И она мне однажды спасла жизнь.
    - Банка для урины?!
    - Да.
    - Обыкновенная банка для урины спасла жизнь?!
    Дядя Яша повертел банку в руках, пропустив мимо ушей очередной вопрос с подколкой.
    - Банка с автографом.
    - Чьим? – Степан протянул руку к банке.
    Сосед аккуратненько отвёл банку в сторону.
    - Всё по порядку, Стёпа. Я выслушал твою одиссею приобретённых вещей. Настал твой черёд выслушать меня.
    Степан улёгся на спинку дивана. В открытое окно задувал летний знойный ветерок, надувал шторы пузырями, летал, теряя перья жары по комнате.
    - Итак, - сказал Степан. – Я весь во внимании.

    Своё откровение дядя Яша начал издалека. Чуть ли не со времён тогдашнего президента СССР, отца Перестройки, его сразу заклеймили в народе Мишка-меченый из-за характерной отметки, родимого пятна на голове. Будучи взрослым, на момент распада страны Степану исполнилось двадцать лет, он знал не понаслышке о тех «весёлых временах». Знал о рэкете, самому сталкиваться не приходилось; дружок-одноклассник Геша Шестов, он именовал себя хозяином жизни, носил малиновый пиджак и прочие принадлежности к новой касте, звал к себе в команду рэкетиров. «Стёпа, - рекрутировал он друга, - ты только пойми, какие перед тобой открываются радужные перспективы, какая радостная и весёлая жизнь тебя ожидает впереди. Мы ведь не бандиты, мы просто просим делиться с нами противозаконно заработанными средствами, основанными на жульничестве и прочей хитрой дребедени». Степан отказался, он ответил другу-рэкетиру, что с ним согласен, жизнь яркая и весёлая, да уж больно короткая и оказался прав. Гешу с его командой, этих российских Робин Гудов, годом позже наказали свои же коллеги по романтическому ремеслу раздела денег, заподозрив Гешу со компанией в крысятничестве, сказали что они утаили от «общества» энную сумму в рублях Американских Штатов. Наказали Гешу с компанией оригинально: искромсали в мелкие клочья американские рубли и набили ими глотки виновных, чтобы они наелись деньгами досыта. После того, как виновные прекратили активное дыхание, им показательно для других крупными зарядами на лоб приклеили по контрольной американской купюре. Из газет и по слухам Стёпа знал о творимом в городе беспределе. На какие хитрости шли бизнесмены, пытаясь отговориться от навязываемых им «крыш». Что творилось на бесконечных дорогах некогда просторной, но в одночасье вдруг кастрированной стране, о разгуле обнаглевших от безнаказанности всяких рэкетменов-бандитов и обычных уголовников, о появившейся крепкой смычке не города с деревней, а сотрудников внутренних органов с преступным элементом. Об этом писалось и со всех экранов телевизоров лились жуткие кадры с расправой. Бродили из уст в уста, обрастая подробностями страшные истории. Это были поверхностные знания о криминале, будто жил он в параллельном мире, не имеющем с тем никаких точек соприкосновения.
    Поэтому почти ностальгическое вступление дяди Яши он почти пропустил мимо ушей, стараясь оставаться внимательным слушателем, внимающим каждому слову рассказчика; изредка вставлял реплики типа: «Да-да, конечно!» или «Иначе-то никак!» или «Чистая правда!»
    Разницу между сопливыми ностальжи и жестокой правдой-маткой рассказа он почувствовал сразу и, что называется, сделал стойку, чуть ли не начал прядать ушами от усердия; афедроном почувствовал, сейчас начнётся. Пусть и с небольшой предысторией.
    - Едва пошла мода ИП и прочие индивидуальности, наше АТП сразу перепрофилировали, дали модное название ООО «Модуль-плюс инкорпорейтед». Новый хозяин Толик Сермяжный, до того он был обычным средненьким авто-слесарем, пригласил весь коллектив и заявил напрямую, мол, так и так, предприятие модернизируется. Старые кадры хорошо, но как в любом новом деле нужна новая кровь. Поэтому, мужики, без обид, всем писать заявление по собственному желанию. Жду через полчаса в своём кабинете. Потянулись хмурые ручейки работяг-водил с листочками к Толяну, точнее Анатолию Семёновичу. Выходили с серыми лицами и шли в бухгалтерию. Я как ни оттягивал приятный в кавычках момент. Но всё же дошла очередь и до меня. Ждал с тяжёлым сердцем, ведь это была отличная возможность отомстить мне, отыграться за все, что он от меня претерпел за своё наплевательское отношение к делу, за халатность, за работу спустя рукава. Иллюзии оставил за порогом. Вхожу в кабинет. Кладу на стол заявление. Стою. Жду. Берёт Толик моё заявление, надевает очки в большой оправе. Раньше он их не носил, а сейчас, видать, для солидности напялил. Минута проходит. Две. Третья заканчивается. Я смотрю на напольные часы с боем, они остались от прежнего руководства, наградили ими за успехи в социалистическом соревновании, даже медная табличка с надписью сохранилась, как стрелочки время моё съедают с акульим аппетитом. А Толик всё вчитывается в заявление, будто вдруг забыл буквы и вспоминает, как они выглядят. Кхекаю в кулак. Напоминаю о себе. Он мне говорит: «Я не забыл, Яша, про тебя, жди. Принимаю решение». Меня прорвало: «Чего ждать! Ты, Толик, вона, всех поувольнял одним росчерком своего «Паркера»! со стороны принял новеньких! Не тяни резину, подписывай и я пойду!» Толик снимает очки, важно так трёт переносицу: «Не спеши и горло не дери, Яша! Человек я совестливый и справедливый. И совсем не злопамятный, как можешь гадать. Думаешь, забыл, как ты меня песочил и в хвост и в гриву? За дело фитиль вставлял. Помню всё: и хорошее и плохое. Спасибо тебе ещё раз отдельно сказать хочу, когда моя Нина двойню родила, ты же первым пошёл в профком с заявлением о расширении моей жилплощади. Выделили мне тогда двухкомнатную квартиру улучшенной планировки с двумя лоджиями, окна выходили на обе стороны дома. Сколько народу возмущалось, мол, я такой и сякой. Ты один стоял на своём: дети здесь не при чём, нужна дополнительная квадратура. Али забыл?» - «Помню, - отвечаю ему, а сам думаю, куда он клонит. – Разыгрывает из себя добренького благодетеля, а сам барской ручкой на дверь укажет, мол, вали нахрен, на все четыре стороны!» Берёт Толик моё заявление и рвёт. «Яша, я привык за добро платить добром, - говорит он. – Предлагаю тебе остаться. Раньше крутил «баранку» и сейчас тем же заниматься будешь. С небольшим изменением в работе. Слышал о дальнобойщиках? Предлагаю тебе работу водителя-дальнобойщика. Работы невпроворот. Юристы мои подсуетились. Составили договора о перевозке товара. Остаётся только сесть за руль и вперёд, колесить по дорогам нашего отечества. Согласен, Яша? Или пойдёшь на биржу труда? Чем своих девчонок кормить будешь, во что одевать? Тридцать секунд на размышление. Время пошло». Я тут же, говорю ему, дескать, согласен. От добра-де добра не ищут. Ну обрадовался он; по рукам, говорит, верное решение принял. Труд он облагораживает человека и, как говорили отцы основатели коммунизма, из обезьяны сделал человека. Выпили с ним по рюмке коньяку. Он направил меня в кадры и предупредил чтобы с завтрашнего дня без опоздания явился на работу – мой первый дальний рейс. Так я вошёл в дружную капиталистическую семью. Подробности первой поездки и нескольких последующих опущу. Перейду сразу к делу. Вернее, к банке. Банка эта не простая, уже говорил. На ней есть автограф, о чём упоминал тоже.
    Первое время сильно удивлялся, когда помимо командировочных бухгалтер выдавала конверт с «баксами». Когда двести, иногда триста, один раз полштуки, как тогда говорили «полтонны». Каждый раз бухгалтер особо напоминала тратить эти деньги в случае крайней необходимости. Были это проездные деньги «дорожным контролёрам». Просил, ни перед кем не светить полную сумму и никому не рассказывать: меньше знаешь – крепче спишь. Каждый раз, возвращаясь с рейса, возвращал бухгалтеру деньги полной не растраченной суммой. Он удивлялся, мол, как тебе дядя Яша, - уже тогда в бывшем АТП ко мне обращались дядя Яша, - удаётся так прокатиться и ни с кем не повстречаться. На что отвечал, что гадать, везучий. А знал, что моим коллегам не так счастливилось в пути,  шерстили их карманы «дорожные инспектора-рэкетмены», кое-кому рихтовали не только автомобили, лица тоже, руки-ноги ломали монтировками, калечили, как могли, будто не одного христианского роду-племени. Как-то раз Толик вернул мне пару сотен «баксов», поблагодарил за работу. Возвращаю после очередного рейса деньги бухгалтеру, балагурю, мол, везёт, как утопленнику, на что он и говорит, не сглазь, Яша, а то и впрямь повезёт, как тому утопленнику. Кто сглазил, я или он, но началось с того, что отравился я мороженым, детям ничего, меня же неделю так носило в туалет, почти сутками с «белого коня» не слазил. Вызвала моя супруга в итоге «скорую». Приехали они, посетовали, дескать, так можно от обезвоживания умереть. Сделали капельницу, несколько уколов. Оставили таблетки. Разъяснили, как пить. «К утру будете как огурец!» - сказал на прощание фельдшер. Ночь прошла без позывов. Уснул. Утром ранёхонько просыпаюсь, ни боли тебе, ни каких ещё других посторонних побочек. Звоню диспетчеру. Она мне, ой, как здорово, что вы, дядя Яша, выздоровели. Утром надо ехать. Отвечаю бодро так, коли надо, значит – поеду. Немного Толик огорчил, говорит, поедешь один, не как раньше в паре с кем-то, груза не очень много. Обернёшься к вечеру следующего дня. Суёт в карман рубашки «капусту»: «Мало ли чего в дороге случиться может». – «Всё будет тип-топ», - ему в ответ. А он так тихо: «Бери, Яша, пригодятся». Не поверишь, Стёпа, ничего ведь не почувствовал. Выехал из автобазы с лёгкой душой.
    Дядя Яша перевёл дух.
    - Будто заново то время переживаю… Именно тогда по всем дорогам распустили крылья белые кресты в память по погибшим и слова «Спаси и сохрани» были как напутствие любому, кто собрался в путь.
     Он снова замолчал; вытер выступивший бисер влаги на лбу.
    - Это сейчас, когда смотришь на прошлое через призму прожитых лет, всё смотрится иначе. Несколько не таким уж и трагичным, как казалось, даже можно сказать – комичным. Сколько мне тогда было? За сорок? Да! за сорок! Самый разгар жизни. Солнце постоянно над головой. Ни одной тучи неприятностей. Дочки подросли. Старшая в институт поступила, невестилась. Готовились к свадьбе…   
    Слушая соседа, Степан незаметно начал клевать носом, и лишь посторонний звук, то ли смех, то ли дребезжание, вернули его в действительность: он открыл глаза и впрямь, дядя Яша тихонько смеялся в кулак.
    Он поймал взгляд Степана и сказал:
    - Ты не думай, что я словил «ку-ку». Повторюсь, ситуация с банкой вышла как в пословице: не было бы счастья, да несчастье помогло.
     Маршрут мой пролегал в объезд Смоленска. В дороге вспомнил, что там живёт мой сослуживец Егор Ершов, хотя друзьями большими не были, но изредка переписывались. Вспомнил, накручивая на колёса километры асфальта, как с ним бегали в самоход, как однажды застукал их, уже выпивших, замполит и вставил по самое не балуй. В голове всплыл и адрес. Думаю, небольшой крюк дам, не во вред работе. Наверстаю потом потраченное на общение с сослуживцем время. Встретила жена и сообщила, мол, Егор в больнице. Ничего сложного, сорвал спину. Прошу жену передать привет от меня. Ведь почти двадцать лет после не виделись и в дорогу. Выехал на объездную трассу и притопил на всю мощь движка. Гудят шины, ветерок задувает в кабину, солнышко светит – красота! Кстати или нет, по пути придорожное кафе с вкусным названием «Добро поешь». Захожу. Пусто. Два столика занято небольшими компаниями. На стоянке стояли два автомобиля. Поел вкусно. Не буду утверждать, что великий гурман, но еда понравилась. Подхожу рассчитаться к буфетчице. Слово за слово, разговорились. Оказалось, она хозяйка кафе. Похвалил её; она раскраснелась, мол, приятно услышать от человека доброе слово за её стряпню, говорит. Спрашивает, как работа. Ну, я и раскрыл душу, дескать, так и так, всегда в пути, дома редко бываю. Хозяйка тоже заявляет, вот так совпадение. Мой муж тоже дальнобойщик, сейчас уехал на Украину. Переживаю, как там у него дела, это же раньше одно государство было, сейчас – заграница, смешно подумать. Ведь, наслышана, что в пути происходит, и дальше жалуется, что места себе не находит, пока  не постучится в дверь муж живой да здоровый. Тут я на часы бросаю взгляд, говорю, мол, хозяюшка спасибо. Да пора мне в дорогу. Она предлагает выпить кваску домашнего в дорогу. Выпил стакан, она наливает другой. Улыбается, пей, мол, авось и моему кто запросто так даст кваску жажду удалить. Поблагодарил за квас. Она доброго пути пожелала, как обычно, без гвоздя и жезла, перекрестила и сказала: «Храни вас бог!»
    Еду и удивляюсь, почему трасса пустая. Ни одной машины попутной и встречной нет; вокруг запущенные поля. Одинокие персты труб выглядывают закопчёнными столбами из провалившихся крыш. И солнце. Висит оно, над головой и клониться к закату не хочет. За всеми размышлениями чую, что мой пузырь даёт знать: пора облегчиться. Можно было остановиться и как многие делают, помочиться на колёса, чтобы дорога была удачной. Но мне захотелось ещё и в тени отдохнуть. И тут как по щучьему велению впереди по курсу, справа, приличный лесок. Подъезжаю. Выпрыгиваю из кабины. Бегом под дерево, на ходу ширинку расстёгиваю. Остановился, лью, глаза закрыл от удовольствия, счастье распирает от копчика до макушки. Только последняя капля слетела, как слышу шорох за спиной и противный скрипящий голос: «С облегчением, дядя!» Ноги враз ватными стали. Не мои, чувствую, чужие; не повинуются мне, не слушаются. От того места. Откуда волна удовольствия по телу растеклась, холод пошёл до макушки. Нашёл силы, развернулся. Стоят четыре лба метра по два ростом. Плечи шире ковша погрузчика, мышцы рельефом через маечки облегающие говорят о недюжинной силе. Во всём виде парнишек сквозит далеко не сочувствие к окружающим. Сердце так и ушло в пятки. «Приплыл, - думаю, - сглазил, вот теперь и получу за все мои два года везения по самые помидоры!» Один из них спрашивает морда у него прыщавая, круглая, глазки так и сверлят, и кого-то он мне напоминает, вспомнить не могу, но и не до этого было: «Что молчишь, язык проглотил от вежливого обращения, дядя?» Икаю и отвечаю: «Спасибо, ребята!» Они как загогочут, будто кони при виде кобылицы. Прыщавый смеётся громче всех: «Одним спасибо, дядя, не отделаешься!» Сердце замирает, но я нахожу силы спросить: «Это отчего». Прыщавый говорит, а от его слов по спине мурашки слоновьими ледяными ногами тропки прокладывают: «А от того!» - и снова гогочет. Смелости мне не занимать, но в тот момент сыграл труса, голос треснул, спрашиваю: «Вы, ребята, собственно, кем будете?» Прыщавый с друзьями просто от смеха пополам складываются: «Развеселил ты нас, дядя, до колик в животе. Вот спасибо!» Отвечаю им: «Всегда, пожалуйста!» Внезапно прыщавый говорит: «Мы, дядя, из лесоохраны». Ничего не понимаю, но говорю: «Юннаты, что ли?» Прыщавый улыбнулся. Сверкнул золотой коронкой и из неё ударил мне в глаза лучик. «Они самые, только повзрослевшие. Охраняем природу родного края». Что мне в его словах ёрническое послышалось, да снова захотелось траву водой смочить, аж в затылке вода заплескалась. Держусь, хотя и терпения мало. «Вот этот лес, дядя, от таких вандалов, как ты, и прочих любителей испытать природу на прочность. А лес этот охраняется государством». Слушаю этого молодца и вижу, как жизнь мою позёмка смерти заметает: «Реликтовый он что ли»; а прыщавый продолжает: «Не знаю, реликтовый или нет, однако дубу, под который  ты выссался, почти триста лет. Может именно его могучий вид вдохновил Александра Сергеича…» Тут я его робко и несмело перебиваю: «Пушкина?» Прыщавый смотрит на меня, как на идиота: «Ты много знаешь Александров Сергеичей «Руслана и Людмилу» написавших? То-то! где гарантия, что именно под этим дубом написаны знаменитые строки: - У лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том, и днём и ночью кот учёный… Сейчас не заметно, но если на рассвете или на закате присмотреться, на коре можно рассмотреть следы цепи и когтей кота». Тут я не стерпел: «Пушкин начал писать поэму в лицее, не в Смоленске!» прыщавый усмехается: «Лично мне по барабану, где и что он написал. Мне как потомку великого русского поэта, обидно, что все подряд становятся под этот дуб, ссут под корни. Губят дерево. Как думаешь, дядя, красиво ты поступил? С памятью народной о великом поэте и с дубом?» Ничего не успеваю ответить. Терпеть мочи нет. Отворачиваюсь и давай траву проливать. «Ведёшь с тобой, дядя, пропагандистские беседы, вразумляешь, а ты всё норовишь по-своему делать. Нельзя так. Но я добрый. Скажу как можно». Привожу себя в порядок.  «Сколько?» - спрашиваю и думаю, куда сунул тонну «баксов». «Нравятся мне сообразительные, - говорит прыщавый и обращается к своим дружкам. – Правда, пацаны? С такими легко работать». Те ржут, кулаки сжимают-разжимают, плечами поводят, головами вертят, разминаются, будто перед боем. Подходит прыщавый ко мне, хлопает по плечу, так, по свойски: «А сколько не жалко для сохранения родной природы». Лезет пальцами в нагрудный карман рубашки и вынимает тонну «баксов». Пересчитывает: «И щедрые мне тоже нравятся. Вот, ты уедешь. А мы с пацанами забуримся в кафешку какую-нибудь придорожную и почтим память Александра Сергеича. Тебе же денег не жалко?» Отвечаю вдруг севшим голосом: «Нет». Прыщавый ёрничает: «Не слышу». Громко, с хрипом кричу: «Не жалко!» Ржут кобели мускулистые. Издеваются. Прыщавый снова с расспросами: «Может у тебя в кабине ещё что припрятано?» - «Три тыщи рублей в бардачке». – «Не, дядя, «деревянные» оставь себе, - говорит прыщавый. – Этого добра, - он обводит рукой лес, - навалом и запомни дядя нашу доброту, любителей флоры и фауны родной Смоленщины». – «Запомню». – «Вот и ладушки, - прыщавого понесло, - зачем нам, скромным бессеребренникам, чужие деньги, правда, парни? – смотрит он на своих бугаёв, те от смеха давятся, - мы работаем не за деньги, на общественных началах. Раз ты покусился на зелень леса, - развивает прыщавый мысль, - то и рассчитался «зеленью». Справедливо?» - «Конечно», - отвечаю ему. Тут снова прыщавый хлопает меня по плечу, затем обнимает: «Только честно, дядя, без обид? Если нет, то я же мучиться буду. Совесть не даст уснуть ночью. Всё буду думать, что поступил с тобой несправедливо». – «Пусть вас совесть не мучает, - говорю прыщавому. – Всё по совести. Можно я поеду? работа ждёт». Обращается прыщавый к друзьям: «Как думаете, можно ему ехать? Я думаю, можно. Если работа ждёт. Пусть едет. Езжай, дядя!» Благословляет он меня. «И вот ещё что…» Сердце бух в пятки. «Что?» Прыщавый указывает рукой: «Застегни ширинку, дядя, всё-таки в лесу, где творил великий поэт, находишься». Иду к машине, на ходу ширинку застёгиваю. Пальцы дрожат. В спину голос: «Стоять, дядя!» Душа едва вон из тела не выпорхнула, думаю, что ему ещё надо. Останавливаюсь. Ко мне приближаются эти великовозрастные юннаты. Прыщавый протягивает мне банку. «Держи, дядя, и помни мою доброту. Что растерялся, думаешь, зачем тебе банка? Для урины. Слово такое умное есть. Будешь в неё отливать в пути, чтобы денежки на ветер не бросать. Понимать должен, делаю я это себе и своим братанам в убыток, но ты мне понравился. Захотелось тебе доброе дело сделать. Денег не верну. Ушли в кассу. Сам в курсе, сколько отморозков на дорогах промышляет. Мы по сравнению с ними – работники красного креста и полумесяца». Беру банку, не заставлять же ждать, вдруг ещё, что взбредёт в голову этому размороженному отморозку. «Ну, так я пойду?» Прыщавый машет рукой: «Валяй!» Едва на пару шагов отошёл, снова окрик: «Погоди-ка, дядя!» Спина напряглась, думаю, что тебе ещё нужно, гад прыщавый. Он подбегает: «Погоди, дядя. Дай банку. Не боись, не отбираю дареное. Оставлю тебе автограф на ней, чтобы знал, кому спасибо говорить и свечку в церкви ставить да детишкам-внукам своим моё светлое простое русское имя сказать». Открывает рот, - и тут до меня дошло, что мне в глаза лучики отражало, - вынимает золотую коронку с бриллиантом и давай им черкать по стеклу. Кто-то из его друзей ему кричит: «Ёрш, благодетель, блин, долбанный, харе автографами разбрасываться!» В голове моей: «Ёрш! Уж не Егорки ли Ершова сын!» Прыщавый кричит в ответ: «Не мешай, бля, работа по стеклу кропотливая!» Обращаюсь к прыщавому: «Егор Ершов не отцом ли тебе приходится?» Отрывается прыщавый от работы, аж язык высунул, так старается: «Он самый мой батяня и есть, Егор Емельяныч Ершов. Я Юрец, младшой сын, наследник. А ты с ним знаком, что ли». – «Служили вместе, можно сказать, однополчане». Юрец что-то почиркал бриллиантом на банке, посмотрел на солнце, оставался доволен работой. «Видишь, дядя, как тебе несказанно повезло. Жизнь тебе, получается, я спас, банку для урины подарил, чтобы больше денежки в дороге не раздавал направо да налево. Не ожидал ты такого. Согласись или ожидал? Ездил по длинным дорогам и думал, как бы мне сынка моего однополчанина повстречать». Юрец остротами сыплет, друзья его ржут, бесплатное представление им, сукам. «А меня не надо звать, я сам прихожу, когда по делу, когда запросто так, от безделья». – «Знал бы Егор, чем ты занимаешься…» - «Так он знает». – «И что». – «Поначалу нотации читал. Мать уговаривала образумиться. Теперь привыкли». Юрец посмотрел на свою работу. Что-то подкорректировал бриллиантом. «Держи, однополчанин батин. Кстати, увижу, от кого ему привет передать?» Назвался я и пока они были в прекрасном расположении духа, быстренько смотался. С той поры банка всегда была со мной, куда ни поеду, её в первую очередь в кабину ставлю. Приспичит, крышку свинчу, отолью, и дальше. На остановке, где все дальнобойщики собираются. Вылью содержимое, ополосну. Снова готова. Видишь, Стёпа, какими бывают ещё раритеты. Обычная банка приспособленная для сбора урины, - сам бы я никогда до такого не догадался, - а сколько нервов да денег сберегла,  бог весть. Да и жизнь, уверен, тоже. Могло так получиться, что не дожил бы до своих нынешних лет и внуков не нянчил.
    Степан взял банку. Присмотрелся на просвет. Точно, на ней написано тоненькими полосками: Юрец Ершов, год, роспись и текст «Батиному однополчанину от его сына».
    - Долго хранить будете, дядя Яша, эту банку?
    - Пока костлявая не придёт, а там уж как сложится.
    - Как сложилась судьба Юрца, знаете?
    - Полгода-год спустя после того события получил письмо от Егора. Среди прочих новостей сообщил он о встрече со мной сына, погоревал, что сын вырос не в пример ему. Через неделю пришло ещё письмо. В нём Егор сообщил, что Юрка пропал. Искали его долго. Не нашли. Вот такая разная судьба у всех сложилась. Я живу. Банка с автографом Юрца цела. Его нет.

                9 июля 2021г.