Почётный долг -губа-

   
   "ГУБА"


Служба в армии - почётный долг гражданина СССР. Это слова из воинской присяги, которую принимали все военнослужащие попав в вооружённые силы.
   Служба в армии - почётный долг. С этими словами засыпал и каждое утро просыпался Алёшка. Второй год службы вносит небольшие коррективы в поведение и ход самой службы.
   Зазвенели ключи, загремел старый засов, и с тяжёлым протяжным скрипом открылась металлическая дверь камеры. "Губари, подъём, сдаём вертолёты". Уже знакомая команда, которая идёт в разрез с мыслью о почётном долге. Неизвестно почему, но "вертолётами" называли деревянные нары на которых спали осужденные. Их каждый вечер получали и каждое утро сдавали в кладовую, укладывая в высоту ровной стопкой. Спали осуждённые в одежде, накрывшись каждый своей шинелькой, так что сложностей с подъёмом никогда не возникало. Взяв подмышку каждый свой "вертолёт" семь человек, именно на столько была рассчитана камера, затоптались на месте, имитируя бег. Все передвижения по территории гауптвахты должны производиться или строевым шагом, или бегом. Сдаём "вертолёты" продублировал команду выводной. Сама камера была расположена ниже уровня пола здания гауптвахты, и чтобы из неё выйти нужно было преодолеть пять ступенек бетонной лестницы. С какой целью это было сделано останется вечной загадкой и вопросом без ответа.
   Пробежав по коридору вся братва покидала "вертолёты в одну стопку и также бегом вернулась в в камеру. Не дав продрать глаза и войти в норму тот же противный голос выводного скомандовал: "Губари, выходи строиться на зарядку".
   Зарядка проходила на маленьком дворе или плаце гауптвахты. Сам плац был выполнен в виде шестиугольника и напоминал по форме здание Пентагона. Бетонная дорожка, которая располагалась по периметру плаца состояла из шести отрезков примерно по двадцать - двадцать пять метров. Так что вся длина трассы была около ста пятидесяти метров.
В середине плаца величественно, как Колизей, возвышался туалет, рассчитанный на две персоны. Камер на "губе" было две. Вот все четырнадцать человек под руководством выводного месили этот плац в течении двух часов то строевым, то от команды " танки" или вспышка на брюхе. Броском вперёд, ползком то к туалету, то обратно. Вся пыль с непокрытого бетоном грунта оседала на гимнастёрке, нижнем белье, которое и так выглядело как обычная ветошь после протирки и вспотевших лицах воинов. Выводными, как обычно были первогодки из роты охраны. Им было за счастье поглумиться над старослужащими, и если что-то шло не так, вызывали начальника караула. А уж офицер знал своё дело туго. Но были и те, которые орали громче всех, выслуживаясь и показывая свою власть, но вызывая двоих из строя для посещения туалета, давали сигарету. "Не дай Бог увижу дым, пипец и вам и мне". Все всё понимали, и когда один курил, второй сняв куртку х/б разгонял  дым.
   Вдоволь наигравшись весёлые и счастливые все возвращались по камерам. Впереди был завтрак. Алёшка понимал, что это не навсегда. Всего пять суток, это же мелочи, если не брать в расчёт  те трое суток которые он отсидел в комендатуре.
   "Губари", выходи на завтрак. Снова со скрипом открылась дверь, и вновь бегом, колонна двинулась в комнату приёма пищи. Путь пролегал мимо умывальника, на котором стояла зелёная армейская кружка. Все проходящие выпивали перед завтраком кружку воды, дабы наполнить желудок. Завтрак состоял из урезанной вдвое армейской пайки. Может это так должно быть, а может это вечно голодные выводные урезали её по своему усмотрению. Такие мысли возникали после того, как на завтрак могли дать два, а то и один кусочек сахара. А были дни, когда без сахара и масла. Ложка пшенной или перловой каши, урезанный кусок хлеба и кружка чая. После команды "Закончить приём пищи, по камерам" все проходя в обратном направлении вновь выпивали кружку воды. Зайдя в камеру и расположившись по углам оной сидели и думали, какой же сегодня сытный завтрак, так как заправившись водой чувство сытости возрастало в разы.
   Мысли Алёшки о почётном долге были прерваны командой" выходи строиться". Из четырнадцати человек был оставлен один для уборки гаубтвахты. Критерии, по которым выбирали уборщика останутся на совести автора, но уборщик выделялся коллективом и он как всегда был один и тот же. Остальную братву, похожую на колонну военнопленных повели на работу. Грязные, чумазые, шинели без ремней. Не то что пленные, а отребье а не солдаты.
   Под прицелом автоматов колонна вышла за границу воинской части и проследовала в неизвестном направлении. Остановились около грунтовой дороги. Впереди стеной стояла тайга. На "Уазике" привезли ломы, лопаты, кирки. Разбирай не стесняйся. Копали траншею. Не то под кабель, не то под фундамент забора, но Забайкальский грунт давался не легко. Сплошной камень, и приходилось повозиться, чтобы добиться какого-то результата. Помимо того,что все были полуголодные и уставшие, свои коррективы в работу вносил сильный ледяной ветер. Знатоки говорили, что открывается Байкал. Алёшка приметил, что Байкал открывается, что по осени закрывается, то есть покрывается льдом, дуют ледяные пронизывающие ветра, и шинельки, в которые были одеты все из их штрафной команды результата практически не давали. Так что, дабы не замёрзнуть, на пронизывающем ветру приходилось работать по настоящему чтобы согреться. На это и была сделана ставка заказчиков работ, что "губари" самая подходящая сила. Пот в семь ручьёв стекал по спине и даже нижнее бельё стало мокрым. Обед привезли сюда же, на объект строительства. О вкусе и качестве баланды думаю писать нет смысла. На "губе" хоть водой можно залить брюхо, а тут, после физического труда, да на свежем воздухе. Аппетит зверский, хоть самих выводных жри, вместе с автоматами. Если бы не солдатские истории и рассказы, что выдавали губари, и которые немного сглаживали всю суровость почётного долга,то день бы считался пропащим на сто процентов.
   В расположение гаубтвахты вернулись по тёмному. Апрель месяц, темнеет рано. Всех развели по камерам в ожидании ужина. Ужин прошёл всё также по старой схеме. Все сидельцы дважды испили водицы из попутного крана и вернувшись в люкс стали ожидать досмотра. Вот лязгнул засов камеры и в дверном проёме появился начальник караула с двумя подчинёнными. "Строиться в одну шеренгу". Прижимаясь плечом к плечу, арестанты выстроились в одну линию. "Десять секунд раздеться, время пошло". Губари посрывали с себя одежду и оставаясь в нижнем белье побросали х/б на пол. Пройдя вдоль строя начкар скомандовал "пятнадцать секунд, одеться".  Процедура с одеванием и раздеванием длилась минут десять, но это время показалось вечностью. Алёшка стиснул зубы и волком взглянул на офицера. Тому явно не понравилась выходка воина. Но как можно наказать уже наказанного. Не зона же. Когда все разделись в очередной раз начкар отдал команду "Лицом к стене, лапы в гору, ноги на ширине плеч". Все повернулись и подняли руки вверх, уперев их в стену. Это испытанее намного серьёзней, по сравнению с раздеванием. Пока губари стояли лицом к стене, два выводных, зашедших с офицером стали медленно и монотонно обыскивать одежду лежащую на полу. Они ощупывали каждый шов, каждую петельку, погоны, клапана и прочие детали формы, куда можно было спрятать что-то из запрещённого, спички, сигареты, режущие и колющие предметы.  Без того уставшие от дневных работ руки немели и потихоньку наливаясь свинцом ползли вниз. "Руки выше", "Стоять ровней". В добавок к этим командам можно было получить и прикладом автомата в бок. "Выше руки" я сказал, разрывался офицер. Вот "Сука" думал Лёха. Специально тянет время, сволочь.   
   Когда всё закончилось и сыскная команда покинула камеру, все медленно оделись. Такая же процедура ждала и соседнюю камеру. После небольшого времени, которое можно назвать личным дверь открылась и выводной скомандовал "Губари, получать "вертолёты". Это означало, что очередной день из пяти присуждённых окончен. Осталась самая малость.
   Уложив нары на пол, рядком, как только что стояли на досмотре, ребята улеглись, вспоминая минувший день, кто-то засопел сразу, кто-то беседовал, а Алексей лежал и думал о почётном долге каждого гражданина...

                *  *  *  *  *

   Алёшка лежал на деревянных нарах, уложенных на полу, закрыв лицо рукавом. Позади, был ещё один день отсидки  из присужденных пяти. Вновь работы на свежем воздухе, с вгрызанием киркой в каменистый грунт Забайкалья. Тело болело ни сколько от усталости, а от того, что пронизывающий ветер целый день гулял под пологом шинели, облизывая потную спину. Вдобавок к этому, по полу несло сквозняком, и было трудно согреться, или вообще заснуть. 
   Так, думая о почётном долге, Алексей ворочался на вертолёте. Он был не одинок в своих ночных бдениях. Ребята, лежавшие по обе стороны от него, тихонько переговаривались. В животе бурчала вода от вечернего ужина. Голодное брюхо тоже было причиной бессонницы. Потихонечку шёпот стал переходить на громкий разговор. Особенно если кто-то рассказывал смешную байку. Ржали во все семь глоток.  На такое количество осужденных  «гауптвахты» была рассчитана  камера. Время клонилось к полуночи, как в металлическую дверь постучали снаружи. Командный голос выводного строго запретил все разговоры. Недолго думая, Серёга из Томска послал выводного куда подальше. Тот в свою очередь наглым голосом спросил – ты чё? Серёга чёкнул в ответ. Началась перебранка из коротких реплик – ты чё, а ты чё?
   Загремел замок камеры и в проёме открытой двери показался выводной. «Кто тут чёкает? Умный? Иди сюда.»  Серёга скоренько встал, поднялся на пять ступеней вверх, которые вели из камеры, и они с выводным скрылись за дверью. Дверь с грохотом закрылась. Все обитатели камеры, прислушиваясь к происходящему снаружи,  затихли. Из перебранки, которая доносилась из коридора, понять практически было ничего не возможно. Но бряцанье оружия донеслось отчётливо. Сразу пошли догадки. Кто-то выдвинул мысль, что Серёгу забьют прикладами, а кто-то вообще сказал, что он отберёт автоматы у этих салаг  и завалится в камеру. Вот в коридоре всё затихло. Замерла в ожидании результата и братва. Открылась дверь, и в камеру вошёл целый и невредимый Серёга. За спиной с тем же грохотом закрылась дверь каземата. Ничего особенного, произнёс Серёга, укладываясь на вертолёт. Ну нет и нет, главное без осложнений. Не тут-то было…
   Через пару минут дверь распахнулась вновь, но на пороге уже стоял начальник караула.  Старлей  скомандовал подъём и бегом на выход. На улице все выстроились в одну шеренгу.  В полумраке дворового освещения стояли семь силуэтов арестантов и силуэт начкара, совершавшего променад вдоль шеренги. «Кто пререкался с выводным?» командным голосом спросил старлей. Шеренга молчала.  «Я ещё раз спрашиваю, кто пререкался с выводным?.  Ответ был таким же. «Направо и бегом марш!» - злобно выпалил старлей.  Вся гопкомпания повернулась в сторону плаца и начала своё ночное дефиле с разгрузочной пробежки. Неизвестно сколько по времени длилась пробежка, но все подустали порядком. «На месте стой! Ко мне!» продолжал рулить офицер.
    «Кто пререкался с выводным?»  В ответ на вопрос стояла гробовая тишина, и лишь тяжёлое дыхание беглецов тихим пыхтением вгрызалось в сумрак. «Кто пререкался с выводным?»  «Направо, бегом марш!»  Понеслись очередные круги ночного марш броска.  Да дело-то было ни сколько в беге, сколько в том, что плац был мал и бег по кругу выматывал  больше всего, чуть ли не до головокружения.  Алёшка стал замечать, что многие из беглецов уже еле тянут. Он подхватил  одного из сокамерников и, взвалив на плечо его руку,  потащил его за собой. По спине большими ручьями стекал пот. Вот и согрелись. Кто-то нашёл в себе силы пошутить, а кто-то и хихикнуть.
    «На месте стой! Ко мне! В одну шеренгу становись! Кто пререкался с выводным?» Над двором «гауптвахты» царила мёртвая тишина.  «Направо, бегом марш!»  Вдруг Серёгин голос прорезал сумрак. «Я пререкался. Рядовой Большаков».  «Выйти из строя!». Серёга сделал два шага вперёд и повернулся к строю.  «Что ты ему сказал?» спросил старлей.  «Чё» ответил Серый. Чего ты мне тут чёкаешь. Что ты ему сказал?»  В ответ снова «чё». «Что, чё? Ты что, идиот? Я спрашиваю, что ты ему сказал?»  «Чё  и сказал.  Он меня спросил ты чё, я и ответил, чё».  Старлей почувствовал себя немного неловко, а среди пацанов прошмыгнул смешок.  «Отставить смех! Все в камеру! Большаков со мной».
    Было около двух часов ночи. Ни о каком сне не было и речи. Все стали ждать, чем закончится вся эта история, и зачем старлей вызвал к себе Серого.
Минут через двадцать открылась дверь,  и в камеру вошёл Серёга. Ну как,  чего там, сразу затрещали сокамерники.  Ничего. Посидели, за жизнь поговорили. Спросил откуда да и так, про семью. Чаем угостил, с сахаром. Да, чайку бы сейчас не помешало подумал Алёшка.
   Вот так, с мыслью о чае и о почётном долге он заснул, и что ему снилось известно одному Господу Богу…

                *  *  *  *  *
 
   Наутро Алёшка проснулся раньше времени.  Не то от холода, не то от каких-либо других посторонних звуков. В животе урчало от голода. Да, сейчас бы чайку, да с сахаром, о котором вечером говорил Серёга. Лёшка прислушался. За дверью камеры шли какие-то обсуждения. Похоже, начкар давал разгон караулу.
   Полежав глядя в тёмный потолок камеры, и подумав о почётном долге, Алексей повернулся на бок и закрыл глаза. Время он не знал, но нутром чувствовал, что до подъёма ещё есть минут сорок. Немного согревшись, он стал погружаться в сон, как вдруг дверь камеры открылась, и выводной громким голосом сотряс тишину «Губари, подъём, сдаём «вертолёты». Вместе с командой включился свет. Нехотя братва подняла свои тела с деревянных настилов и медленно, один за другим направились к выходу.
После сдачи «вертолётов» всех вывели на улицу, для проведения утреннего променада. Вспышки то слева, то справа, то танки, то ползком вперёд. То бегом, то строевым. Плац гауптвахты дрожал от гремящих команд и от степени их выполнения. Выводной, сука, попался как назло не из «крестьян», и проблемы арестантов его волновали мало. О куреве не было даже и разговора.  Поди неспроста, с самого утра начались такие гонки. Через пару часов мунштры, утомлённых и грязных, арестантов завели в расположение. «Строится на завтрак, бегом марш». Пробегая мимо раковины, сначала в одну сторону, а затем в другую все из арестантов, уже привычным жестом, опрокинули по кружке воды.
   После завтрака всех оставили в расположении гауптвахты. Работы на выход были отменены. Была объявлена генеральная уборка территории. Граблями и метёлками ребята причесали плац, по которому час назад ползали на брюхе. Он стал похож на пограничную полосу, и если бы даже муха села на него, то обязательно оставила свой след. Территория была убрана как никогда. Внутри, специально выделенные из соседней камеры два бойца провели влажную уборку. Затем всех развели по камерам.
   В неведении грядущего, время тянулось медленнее обычного. Через маленькую дырочку в железном листе, которым было забито окно камеры, пробивался солнечный лучик. Хотя он и был размером с копеечную монету, он всё же своим присутствием доставлял радость. Мало того радость. У него было ещё одно назначение. Таджик Сафар сказал: «Когда этот лучик достигнет этой точки, будет два часа, обед. Откуда он это знал, осталось тайной, но все стали ждать, когда солнечный зайчик достигнет нужной точки. И впрямь, в намеченное время заскрипели засовы и команда «губари, строится в колонну по одному, бегом марш» прозвучала как предвестник чего-то великого. Выпив в очередной раз воды, арестанты заняли место за столами. Вдруг, в комнату приёма пищи зашёл капитан.
    Это был начальник комендатуры  капитан Неустроев. Горлопан ещё тот. Алёшка его хорошо запомнил, когда почти трое суток чалился в комендатуре. Все подчинённые боялись его как зверя. Алексей видел как кэп «пробивал фанеру», то есть бил солдат кулаком в грудь. Ему и самому приходилось нарываться на кулак капитана, но будучи обученным, держать «железную рубашку» он переносил эти удары намного легче товарищей. В своё время деды научили. Сейчас вот оно как, пригодилось. Нужно выдохнуть весь воздух до максимума и напрячься. Так удар в грудь переносится легче. А как капитан тряс одного воина. Это и смех и грех. Выстроив в комендатуре всех арестантов, а их было порядка восьми – десяти человек, Неустроев проходя мимо шеренги останавливался и, глядя в глаза спрашивал каждого: «За что?» «За не уставные отношения» - ответил первый. За что и так далее…  Среди арестантов был один Тувинец. Крепкий парень восточной внешности,  ростом под метр девяносто. Остановившись перед ним, капитан спросил: «За что?» «За не уставные» - ответил тот. Схватив его за грудки капитан начал его трясти так, что у того чуть душа не вылетела. «****ишь, сука, муку с хлебозавода ****ил.» Среди бойцов прошмыгнул смешок. Одним словом – это был Неустроев.
    И вот, когда бойцы были за столами в комнате приёма пищи в неё вошёл капитан Неустроев. Всем стало ясно, почему наводился такой марафет. О визите кэпа знали заранее. По тарелкам была разлита похлёбка. Так было принято на гауптвахте. После поедания первого блюда, дабы не мыть много посуды после обеда, выводные в эту же тарелку накладывали второе. Хорошо, что кисель разливали по кружкам. Так вот… Капитан, зайдя в столовую, поглядел волчьим взглядом на арестантов и громким голосом произнёс: «Сегодня, как положено солдату по уставу, на обед отводиться сорок пять минут, время пошло». Губари не поверили своим ушам, что могут быть такие поблажки. А то выводные их обычно торопят и порой не дают доесть и так урезанную пайку. Взявшись за ложки, толпа приступила к обеду. Это громко сказано, приступила. Суп с капустой, именуемый щами был настолько горяч, что его невозможно было взять в рот. Через пару минут, Капитан посмотрел на часы и громко вымолвил, десять минут прошло. Все были в шоке. Ещё через пару, он глядя на часы, выдавил, ещё пятнадцать минут прошло. Никто не успел съесть ни одной ложки. Начали пытаться пить бульон через край. Затея хорошая, но в виду того, что в тарелках был кипяток, результата было мало. Глядя на часы, Неустроев громким голосом скомандовал: «Сорок пять минут прошли. Закончить приём пищи, выходи строиться». Тут губари, набравшись смелости в один голос загалдели, а где второе, где кисель? Окинув взглядом стол, капитан, обращаясь к выводным спросил: «Почему на столах нет второго и третьего. Вам что, посуду мыть лень?» Караул зашевелился, и, достав тарелки под второе, начал раскладывать обед. Когда обед был полностью на тарелках и выставлен на стол, капитан проворчал: «Ладно, жрите, а вы, он обращался к караулу, идите за мной». В комнате приёма пищи воцарилась тишина. Губари с таким наслаждение поглащали пищу, которая была наложена по нормативам, что забыли о времени. Никто никуда не спешил. Лишь из караульного помещения иногда доносился громкий ор капитана Неустроева. Он чистил караул и в хвост и в гриву. Это была песня, которую можно слушать вечно.
    После сытного обеда, проходя мимо раковины, никто из арестантов и не думал пить воды. Обед соответствовал норме, так что сытыми были все. После обеда арестанты так и просидели по камерам. Это был маленький, но выходной.
     Вечером, пройдя процедуру досмотра, губари получив «вертолёты» улеглись на покой. Все разговоры только и были о сегодняшнем дне. Неустроев хоть и хорошая скотина, но сегодня поступил по человечески, хотя и предпосыл был не в пользу арестантов.
    Наверное, сегодня он добросовестно исполнил свой долг, о котором на протяжении всего времени думает Алёшка.

                *  *  *  *  *

    На следующий день Алёшка проснулся в приподнятом настроении. Наступил пятый день, как он был на гауптвахте, на которую его спровадил прапор. Если, правда не учитывать те три дня в комендатуре, которые провёл Лёха, прежде чем попал на "губу". Да и дело-то было пустяковое и не стоящее ломаного гроша. Лёшка служил электриком в отдельном эксплуатационном взводе, и в его обязанности входило обслуживание объектов жизнедеятельности части. Часть – это громко сказано. Батальон, затерянный на одной из таёжных площадок, где-то между сопок, на краю географии Забайкальского края. Вот Лёха, оставшись одним электриком на часть, обслуживал не только свои объекты котельную, станцию перекачки, насосную и другие не маловажные устройства, но и привлекался к ремонту оборудования в батальон, хотя в его обязанности это не входило.
    Неуставные отношения, в виде мордобоя, издевательств или перекладывании старослужащими своих обязанностей на бойцов молодого призыва не просто имели место быть, это была реальная сущность этого подразделения. Вот уж по ком плакала "губа" это точно. Молодых били все. И деды, и офицеры. Но доставалось от офицеров и дедам. Такие факты порой радовали молодёжь. Одним словом, жизнь была весёлой. Вот в один из таких весёлых дней прапорщик вызвал Алексея в лабораторию котельной и указал на забитую раковину. Лёха, будучи уже дедом,  прикинул, чем пахнет дело и пошёл в отказ. Не умею и всё. Прапор, засучив рукава, сказал, я буду помогать, а ты будешь осваивать смежную специальность. После некоторых пререканий, в которых прапор выдвигал явные угрозы, сопровождаемые отборными словечками не из устава, Лёха принялся за дело. Прапор командовал и указывал на нужные детали. Открути гайку, сними сифон и так далее. Одним словом, работа была выполнена. На полу остались водяные подтёки. "Бери тряпку и мой пол" – прорычал прапорщик.  "Ты что, с ума сошёл, или это ещё одна профессия?" - ответил Лёха. Внутри у него заклокотало. Ему так хотелось разбить прапору лицо в кровь, как тот  неоднократно делал всем, в том числе и самому Лёхе. Выпучив глаза прапорщик снова настоял на своём предложении и уже официальным тоном выпалил: "Я Вам приказываю, товарищ солдат!" Тут Лёха не выдержал, " Ты из меня чухана хочешь сделать?" Затем он  послал прапорщика не по уставу и вышел на улицу. Только и услышал за спиной – я тебя на "губе" сгною. Прапор, конечно, был из блатных и имел наверху хорошие связи, что и объясняет его раскованность в общении с личным составом. Многим, в том числе и Алёшке, перепадало от прапора, да и не раз. Разбитые в кровь лица частенько выскакивали из каптёрки в туалет, благо тот был напротив. А на счёт "губы" прапор скорее погорячился, думал Алексей. Буквально вчера батальоновские начальники возили своих и, вернувшись в полном составе сказали, что на гауптвахте нет свободных мест.
    Вечером, перед отъездом домой прапорщик, будучи в казарме сказал Алёшке, чтобы тот утром был готов к поездке на "губу". Сказано – сделано. Лёха по совету уже бывалых закрепил пуговицы, прорезал шире петельки на хб, чтобы во время досмотра, когда на раздевание дают всего десять секунд, пуговицы не разлетелись по сторонам. Сменил трусы на кальсоны, как полагается военнослужащим по уставу в зимнее время и сев у окна в сушилке стал дожидаться приезда офицерского состава. Автобус с офицерами, как и обычно подъехал к зданию штаба в восемь сорок. К этому времени уже был окончен завтрак и все готовились к утреннему разводу, который как правило проходил в девять часов. Командир взвода остался на доклад дежурного по части, а прапор, тихонько отделился и быстрым шагом направился в казарму. "Готов?" "Готов" - ответил Алёксей. По указанию прапорщика, взводный водила подогнал ЗИЛ - 157 и открыл кунг. "Садись, проститутка!" - приказал прапор. Лёха уселся в будку по удобнее, дверь закрылась снаружи, и машина двинулась к КПП на выезд из части. Прапор привёз и сдал Алексея в дивизионную комендатуру без каких либо заморочек. Штаб дивизии, где была и комендатура,  и сама гауптвахта были в пределах сорока километров  от места дислокации части. Скорее нехваткой мест на "губе" Алексей и объясняет своё трёхдневное пребывание в комендатуре. Тем более он видел, как прапор чуть ли не в дёсна целовался с её начальником капитаном Неустроевым.
    А ведь совсем недавно, всего пару месяцев назад сам командир дивизии  жал ему руку и объявлял благодарность. Тогда, в разгар отопительного сезона порвали кабель управления насосом водяной скважины, и чтобы питать котельную, да и саму часть водой, нужно было несколько раз за ночь ездить на скважину и включать насос вручную, а это добрых пять километров. Вот во время решения этой проблемы и приезжал комдив, а для скорейшего передвижения он даже выделил Алёшке свой автомобиль. И тут вот, вчерашний герой, жавший руку полковнику, командиру дивизии, как последняя сволочь, сидит на бетонном полу камеры комендатуры. Но это всё в прошлом.
    Сегодня, по истечении срока ареста всех арестантов построили в коридоре здания гауптвахты. Прибыл сам капитан Неустроев. Это не предвещало ничего хорошего. Проходя вдоль строя, он спрашивал фамилии и двум арестантам дал добро на выход с территории гауптвахты. Сроки отбывания наказания истекли. Некоторым он добавлял срок. Это было скажем прямо – большой неожиданностью. Поравнявшись с Алёшкой, он зыркнул на него и спросив фамилию, сделав замечание за неопрятный вид. Лёха даже не успел ничего возразить, как кэп выпалил "пять ДБ."  Это означало, что Алёшке добавили пять суток. И мало того, его назначили старшим камеры, так как старший их камеры сегодня освободился. Самый худший день в жизни, подумал Лёха. Прохаживаясь вдоль строя, капитан читал проповедь о поведении личного состава и законе о неуставных взаимоотношениях. Выйдя в голову шеренги, капитан громким голосом произнёс: "Старшие камер!" Лёха и ещё один бедолага из второй камеры вытянули руку со сжатым кулаком перед собой. Так было принято. Подойдя к Алёшке, кэп протянул ему ручную машинку для стрижки и сказал: "Всех наголо и не дай Бог, она сломается. Завтра проверю лично". После этого всех развели по камерам, а Неустроев, о чём-то дружески беседуя с начкаром, удалились прочь.
    Алёшка, недолго думая, и не оттягивая времени спросил: "Кто умеет стричь такой машинкой?" Я – отозвался Сафар. Точно? Точнее не бывает… Пойдём. Ребята постучали в дверь камеры. Условием стрижки было то, что это должно проходить под  надзором охраны, что бы избежать порчи имущества, в данном случае машинки. Лёха сел на табурет. Сломается – так сломается, начинай с меня, чтобы ни у кого не возникало вопросов.  Сафар, со знанием дела, приступил к стрижке. Ох, как он возил эту машинку по голове Лёхи. То прикусит, то вырвет клок волос. Это было адской мукой, быть его подопытным. Лёха терпел - терпел, но после слов Сафара – первый и последний раз стригу человека, выпалил такую тираду, что Забайкальские сопки на минуту прижались к земле. Ты же говоришь, стриг и умеешь. Да, умею, я овец стриг до армии. Ржание было дикое. Одному Алёшке было не до смеха. Во первых он ощиплен, как неизвестно кто, а во вторых машинка и впрямь сломалась и не хотела показывать ни каких признаков жизни.
   На этом закончился очередной и последний день отсидки Алёшки, плавно перешедший на новый срок. После был ужин, очередная порция халявной воды. Были, как положено и досмотр, с поднятием лап в гору, "вертолёты".  И вот Алёшка, со стриженой на лысо, да ещё и клочками головой лежит у слушает, как ржут сокамерники. Мысли о почётном долге как-то плавно отошли на второй план. В голове роились мысли о новом сроке и о том, что прапор совсем про него забыл. Вдобавок ко всему лысая голова ещё и мёрзла от сквозняка. Какой уж тут долг…

                *  *  *  *  *
       В темноте заскрипела дверь камеры.  «Губари, подъём». Включился свет. Все были  в недоумении, почему подъём на полчаса  раньше обычного.  Оказалось всё очень просто. Сегодня банный день – громко объявил выводной. Наконец-то, подумал Алёшка. Уже больше недели, мотаясь по комендатурам и гауптвахтам, облизывая брюхом песок плаца, обливаясь потом на работах, он не был в бане. Нижнее бельё, а точнее рубашка с кальсонами были такими чёрными, будто ими вытирали паровоз. Оно и хб то выглядело не чище, но бельё хоть могут поменять.
   « Выходи строиться!» Так, построенные в колонну по два, окружённые спереди и сзади вооружёнными выводными они двинулись в сторону бани. Было раннее утро. Темень кромешная. Даже освещение городка не давало нужного результата, а от висящих кое - где светильников, падали кривые тени, которые наводили ещё большую жуть. Колонна шла хихикая и перешёптываясь, и лишь окрики выводных « разговорчики»,  подхваченные ветром, витали в воздухе . Вот и двух этажное строение, напоминающее баню. Первый этаж был включен, второй оставался в темноте. Наверное, позаботились о «губарях», даже свет зажгли,  издевались сидельцы. Внутри действительно пахло мылом,  и был тёплый влажный воздух. Пока колонна толпилась в предбаннике, по спинам осуждённых уже начал течь пот. Вот вам и парная. И снова громкий смех разорвал тишину. Дежурный по бане открыл дверь раздевалки и запустил «губарей» внутрь. Полу мрачное помещение было заставлено лавками. Каждый, выбрав себе место, начал снимать с себя влажное, грязное барахло. Когда очередь дошла до нижнего белья, в воздухе прозвучал конкретный вопрос – бельё давать будут? Будут, раздевайтесь. Все, как один, арестанты побросали бельё под ноги, и пошли в помывочный зал. Не прошло и пяти минут, как начался процесс купания. Никто даже и намылиться толком не успел, лишь облились водой, как вдруг прозвучала команда «Губари, закончить помывку, выходи строиться!» С громким матом и эмоциями возмущения все вышли в раздевалку. Как и подобает, чтобы не стоять на холодном полу, все встали на свои тряпки, брошенные на пол. Полотенец не было. Вода, напополам с размоченной грязью, стекала со всего тела, впитываясь в грязное бельё. Все ждали чистое. Вдруг, как гром среди ясного неба прозвучало «Губари, одевайтесь, белья не будет». Поднялся галдёж, но подоспевшие офицеры из какой-то спецроты быстро всё успокоили. Это для их роты было освобождено банное помещение. Мало того, что пришлось одевать грязное до одури бельё, так оно было ещё и мокрым. Кальсоны никак не хотели одеваться, а лишь прилипали штанинами к сырым ногам. Такого не ожидал никто…
    До обеда все губари находились в расположении. Все обитатели Алёшкиной камеры с нетерпением ждали, когда лучик света от окна достигнет заветной точки. Наконец-то произошло долгожданное слияние зайчика и метки, так не заставив себя ждать,  заскрипели засовы. Было время обеда.
    После обеда, ничего не предвещающее затишье, нарушилось скрипом камерных дверей. Губари, выходи строиться. Порядок построения в колонну по два и одетые шинели, давали повод думать о выходе за территорию гауптвахты. Лишь бы не на земляные работы. Одного испытания баней уже хватило. Пройдя мимо казарменных и офисных помещений, колонна вошла на территорию складского комплекса. У входа на склады, у шлагбаума их встретил коренастый мужичок в гражданке. Пройдя мимо боксов, они подошли к пандусу, около которого стоял фургон на базе «Камаза». Сразу всё и всем стало понятно. Разгружали какие-то коробки. Учёт был строгий, так как при снятии коробки с машины и доставке его в конец склада вёлся надзор и со стороны водителя и экспедитора, коренастого дяди и выводных. А вот обратный путь, который был налегке, не контролировался никем. Губари, сразу начали совать свои носы во все щели. Кто первым нашёл неизвестно, да и не в этом суть. Одним словом нашли коробки с сухофруктами. Спросом пользовались упаковки с курагой и с черносливом. Процесс разгрузки сразу замедлился, так как нужно было за обратный путь успеть прожевать уложенное за щёку. Выходя из склада и получая новую коробку с грузом, губари ни малейшим жестом или движение не выдавали своего второго занятия. Но будучи в пути, шорох, чавканье и шуршание целлофановых упаковок было таким, что грех было не заметить. Многие, выйдя на улицу, прятали упаковки с сухофруктами по всем щелям, куда можно только было их пристроить. Это на завтра. Вдруг снова поведут на склады.
     Тут Алёшка вспомнил, как ходили на склады из комендатуры. Бесплатная рабочая сила, да и обещать можно что угодно. Одним словом, повадилась в комендатуру одна барышня,  лет так за пятьдесят. Говоря  литературным языком – Бальзаковского возраста. Как всегда она обещала: «Ребятки, вас покормят,  я распоряжусь.»  Наверное, она думала, что в комендатуре каждый день новые работники. Не угадала. Алёшка там провёл аж целые, трое суток, и он был не один  из сторожил.  И вот когда их обманули в первый раз, то на следующий день, попав в продуктовый склад, они первым делом вскрыли коробку с пряниками, стоящую прямо перед носом. Склад, конечно, был богатейшим, по содержанию товара и ассортименту. В одной стороне стояли коробки с Болгарскими сигаретами, в другой были пряники и прочая сладость. А вот в правом углу, где и довелось работать арестантам, хранились мешки с мукой. Не наглея, а просто покушав досыта пряников, ребята принялись за разгрузку. Я уж не буду описывать, как визжала тётя, видя  процесс исчезновения пряников в желудках пацанов, но она нашла в себе силы успокоиться, и дело сошло на тормозах. А вот работа была не из приятных.  Мешки с мукой весом в семьдесят килограмм нужно было разгрузить быстро, сложить ровно и без потерь. Попотеть пришлось на славу. Когда очередной мешок падал на плечо, Лёху даже заносило, да и во время движения ноги заплетались и гнулись в коленях. И как не хотелось возвращаться, когда мешок был уложен на место. Но дело прошлое,  дело сделано.
     А сегодняшняя разгрузка была закончена. Снова колонна арестантов скрылась за воротами гауптвахты. Ужин, досмотр, вертолёты, всё прошло по намеченной программе. Все улеглись спать. День выдался полный на события, особенно баня.
Но главным было то, что на завтра, на территории складов их ждёт сюрприз из чернослива и кураги. Но это будет завтра.
А сейчас,  с чувством выполненного долга все отошли ко сну…

                *  *  *  *  *

    Очередное утро на гауптвахте. Между арестантами одни только разговоры, что о вчерашнем дне и о запрятанных сокровищах в виде пакетов с курагой и черносливом. Забегу вперёд и скажу, что за последние дни отсидки не только Алёшка, но и никто из губарей не попали работать на склады. Может кто – то из последующих арестантов найдут эти тайники и вспомнят хорошими словами тех, кто своим трудом устроил для них этот праздник.
    На улице шёл дождь. Все работы вне гауптвахты были прекращены. Арестанты сидели по камерам и травили байки в ожидании того, когда из-за отсутствия солнца тусклый зайчик, ползущий по стене, достигнет нужной метки. Оставалось просто сидеть и ждать, когда настанет обед, ужин, отбой.
Как в комендатуре. Все только сидят и ждут, когда появится возможность выйти на работу и появится шанс где-то, что-то урвать поесть.
     Кстати, не все сидящие в комендатуре попадали на гауптвахту. Куда девались люди, оставалось вопросом, так как за несколько дней пребывания в комендатуре, все сильно сдружились и знали друг друга от и до. Но только один Алёшка из содержащихся в комендатуре, испытал радость знакомства с гауптвахтой. Все, кто выходил на работу из комендатуры, по возможности возвращались, при себе имея какие-то продукты. Кто приносил пряники, кто печенье. Похоже, что они тоже работали на тех же складах. Благо, что тотального обыска как на губе в комендатуре не было. Однажды под вечер дежурный, подойдя к решётке камеры, громко объявил – два человека. Желающие были все, но он указал на Алёшку и Андрея из Москвы. Чем был основан выбор, судить трудно, но этот маленький, но шанс выпал им. Конвойный, в присутствии видной дамы, которая указывала дорогу, отвёл ребят в продуктовый магазин.  Там прошло деление на мясной и молочные отделы. На вопрос, кто умеет рубить мясо москвич, не задумываясь, ответил – я.  Алёшка спустился в подвал в молочный сектор. Чем занимался Андрей, он не знал, а ему как специалисту по молочному делу  пришлось поворочать фляги со сметаной и молоком. Молоко в ящиках, в бутылках, в пакетах. Ряженка, варенец, сыры, творог и прочие молочные продукты. Одним словом тару на внос и вынос, полную и пустую. Спасибо работал лифт. Если бы пришлось всё это носить по лестнице, то это можно было бы сравнить с адом. Ощущение было такое, что все готовятся к войне, хотя на самом деле, скорее был день поставки продуктов, а попользоваться услугами бесплатной рабочей силы здесь не гнушались. Так пролетело время с восемнадцати до двадцати одного часа. По окончании работ караульный вывел ребят из магазина, и они под дулом автомата  направились в сторону комендатуры.    

        Рубил ли мясо Андрюха или нет, и чем он вообще занимался, сказать трудно, но улучив момент, когда Лёшка одевал шинель,  он ему сказал: " Аккуратней, сильно не маши, у тебя в кармане колбаса". Что? У тебя в кармане коляска колбасы. У Алексея глаза на лоб вылезли. Да ты что, совсем что ли? А если бы меня обыскали. Тебя не стали бы, у тебя фляги и бутыли, а вот меня могли. А у меня и творог, и сырки, возразил Алексей. Но дело сделано, и они уже вышли на улицу. И неизвестно, чем бы кончилось дело, найди кто-нибудь у них эту колбасу.
   И вот они уже в камере. Достав коляску "Краковской"  её разделили на всех поровну. Аромат копчёности разносился не только в камере, но и далеко за её пределы. К счастью для всех, кто принимал участие в уничтожении копчёного мясного продукта, дело прошло тихо.
     Вспоминая и рассказывая эту историю, Лёха то и дело смотрел на ползущую к заветной цели светлую точку. Всем уже мерещился аромат колбасы, мнимый запах которой ещё больше возбуждал аппетит. Загремел засов, заскрипела дверь. Вот она заветная команда "Губари, строимся на обед". Снова кружка воды по дороге в комнату приёма пищи  и кружка воды обратно, А между ними урезанный паёк обеда. Но уже после восьми суток гауптвахты этот пай казался нормой. Хотя Лёха и осознавал, что и без того свободный крой хб на нём стал ещё свободней.
     Вечером, хотя с территории гауптвахты никто не отлучался, снова досмотр. Десять секунд раздеться! Пятнадцать секунд одеться! После ряда упражнений на одевание и раздевание снова команда - " Лицом к стене, лапы в гору, ноги на ширине плеч". Затем "вертолёты" и отбой.
   Алёшка лежал и думал – послезавтра малый дембель. После двух сроков по пять суток он сможет вернуться в часть. А вдруг прапор снова не приедет,  и злосчастный капитан Неустроев снова произнесёт контрольную фразу – "Пять ДБ". Ужас холодком пробежал по телу Алексея. Смешиваясь с холодным ветром, который постоянно гулял по камере, они заставили Алексея вздрогнуть. Лёшка повернулся на бок и, накрывшись полой шинели,  постарался согреться и заснуть.
    Наутро, после очередного променада по плацу формы "Пентагона" и завтрака, все сидели и ждали решения своей судьбы. Не то они снова просидят весь день в камере, не то их выведут на работы. У всех была малая толика надежды, что они снова попадут на склады. За дверью камеры послышались разговоры. Дверь открылась,  и голос выводного назвал фамилию Алексея. "На выход" – громко произнёс выводной. Ничего не понимая, Лёха поглядел на ребят и пошёл к выходу. Дверь камеры с грохотом закрылась за его спиной.  "Вперёд" – снова рулил выводной. Когда вышли во двор гауптвахты, начальник караула распорядился отдать Алёшке ремень и документы. У ворот стоял прапор. Ни два – ни полтора подумал Лёха. Наверняка в части что-то произошло и нужен электрик.
    Он оглянулся, окинул взглядом уже породнившиеся стены и подумал – даже попрощаться не дали, волки, чтобы выполнить свой святой долг до конца.