Похоть 18 плюс

1

        Как остановить эту сумасшедшую белку, что крутит колесо в моей голове? Как стать одним из тех людей, которые не страдают идиотским самоанализом и умеют радоваться жизни? Что думают все эти сторонники «позитивного мышления» о том, что меня выбивает из седла почти любая мелочь? И, на самом деле, не так важно, что кожа не стала толстой и к состоянию угнетенного сознания может привести красота опадающей желтой листвы или вскользь брошенная фраза малознакомого человека, по-настоящему мешает эта склонность к самокопанию и глубокому субъективному анализу происходящего снаружи и особенно внутри.

      Как же чудовищно одиноко и неуютно в центре самого густонаселенного города Европы. Александровский сад полон людей, здесь назначены тысячи свиданий тем, кого любят. По брусчатке на Красной площади ходят толпы тех, кто живет интересной и насыщенной жизнью, той жизнью, которую я себе представлял, когда подростком смотрел кино. Но став взрослым, вместо музеев, концертов и экскурсий я хожу на работу, а по выходным вместо саморазвития и расширения границ разума, вливаю в себя алкоголь и пытаюсь засунуть свой член в наибольшее количество женщин. Все – это моя тупиковая ветвь развития, моя личная эволюция-наоборот.

Будущий труп утром варит кофе в турке, потом закрывает дверь съемной квартиры, заводит автомобиль или идет до метро и едет на любимую, но осточертевшую работу, чтобы оплачивать проживание на этой планете. Будущий труп доволен собой. У будущего трупа сегодня пятница – алкоголь, громкая музыка и, может быть, секс.

      Я сижу в кофейне и пью кофе, читаю записки какого-то загнанного таксиста:
«…А ты так и останешься в моей голове, в моем сердце. В самых лучших фильмах, в самой настоящей музыке, в полотнах всех гениальных художников. Ты так и останешься героиней лучших книг. Ты будешь и Соней Мармеладовой, и Кармен и Лолитой, будешь и Лилией Бриг и Айседорой Дункан и Мариной Басмановой и Полиной Виардо. Ты будешь ездить со мной в вечерних трамваях и просиживать в вечерних кафе, ты будешь со мной подниматься на вершину Эйфелевой башни, прогуливаться по Бродвею и танцевать самбу на бразильском карнавале. Ты будешь рядом солнечной весной, жарким летом, болдинской осенью и ледяной зимой. Ты будешь рядом в Европе и в Азии, в Америке, в Австралии, и на всех полюсах, на всех островах, где мы мечтали побывать. Ты будешь рядом, даже когда меня не будет.  Через двадцать лет ты будешь актрисой бродячего цирка, худая и постаревшая, но все такая же очаровательная, а я буду матросом на рыболовецком судне. Ты будешь курить элегантно-тонкие сигареты и мундштук, а я буду грубо кашлять, вдыхая дым трубки или обломка сигары. И по каким-то тайным знакам мы узнаем друг друга, мы будем общаться так, словно не было этих двадцати лет, будто я спустился в магазин купить кофе, сигарет и вина и вернулся, когда ты еще не успела досмотреть свой любимый фильм».

        В какой-то момент я обратил внимание на девушку за столиком у окна, она смотрела в экран смартфона своими большими красивыми глазищами, черные волосы собраны в хвост, на черной футболке надпись – эйфория. Первые впечатления – лоб высокий, как признак интеллекта, слегка нервные движения как признак отсутствия постоянного сексуального партнера, родинка на щеке – как метка человека с повышенным уровнем эротизма.  Какая же это чушь – составление психологического портрета по внешним признакам, все в этом мире так относительно, все такие разные и одинаковые одновременно.

         Дальше я как заядлый вуайерист представил, как было бы здорово прикоснуться своими губами к ее губам. Взять за волосы сзади, спустить узкие джинсы, отодвинуть трусики… В моей голове мы, уставшие от трехчасового секс-марафона, лежим на кровати и курим одну сигарету на двоих. Но я не могу подойти к ней сейчас – у меня мигрень, трясутся руки и отчаяние в моей голове с утра не дает возможности нормально заговорить. Всю эту неделю я разобран на части. Если я подойду к ней, она примет меня за городского сумасшедшего и, вероятно, будет права. Я смотрю на нее пожирающим взглядом, и меня уже злит мысль, что она явно с кем-то переписывается и улыбается от полученных сообщений. В голове своей после секса я устраиваю ей жуткую сцену ревности.

       Мне становится вдруг не по себе – в какой-то момент меня накрыл океан всепоглощающей нежности. Я хочу ее обнять, обнять очень крепко, прижать к себе с невероятной силой и закрыть собой от всех бед и невзгод этого мира. Я хочу сказать ей, что ее глаза такие же невероятно красивые, как у Татьяны Самойловой, в слезах обнимающей букет цветов на перроне Белорусского вокзала.

        Она так похожа на Марию. Этот образ уже больше года не возникал в моей голове и так неожиданно вернулся сейчас. Шлаки воспоминаний, раздирающие сердце, о которых писал Ремарк. Я посмотрел на нее вдруг как на дочь или на сестру. Я должен ее спасти, и в эту ядерную зиму, мы будто бы остались одни: вокруг нас вечные сумерки и радиоактивный пепел. Я хочу войти в нее намного глубже – под кожу, внутрь черепной коробки…

        Ее голова лежит на моей груди, и я глажу ее волосы. Я представляю, как сутками напролет мы болтаем обо всем на свете. Ты смотришь на меня и с интересом слушаешь эту чушь, которую я несу про открытый космос, постмодернизм, магический реализм и годаровскую новую волну. Я говорю, что хочу научиться рисовать, чтобы рисовать твои глаза, или научиться писать стихи, как Полозкова, чтобы посвящать их тебе, Мария.
–  Сеть наших кофеин работает по всей стране, – отвечает ей официант. – Мы готовы сделать скидочную карту, назовите номер вашего телефона.
Я напрягаю слух и беру в руки телефон.
–  Восемь, девятьсот двенадцать, двести семьдесят…

            В гостиничном номере свет от ночника освещает ее смуглые бедра, она опирается локтями на узкий подоконник, я стою сзади, мой член глубоко в ней. На ее загорелом теле белый след от трусиков, который выдает, что еще совсем недавно она лежала под жарким солнцем где-то у моря.
Мы оба смотри на отражение двух обнаженных тел в ночном стекле и на ярко освещенную площадь Европы. Мы трахаемся уже несколько часов с прекрасной незнакомкой, которая приехала на экскурсию в Москву и отстала от своей группы. Ее тело идеально, почти как тело Марии, и разговаривает она почти так же загадочно и красиво. Я пытаюсь прочитать латинские буквы, вытатуированные на ее ребрах, и спрашиваю, как переводится эта фраза.
–  Не знаю, не отвлекай, – отвечает Она, тяжело дыша.
Наши тела мокрые от пота, я замедляю темп и шлепаю ее ладонью по ягодицам, дотягиваюсь до столика, одной рукой наливаю вино в бокал и передаю ей со словами:
–  Выпей вина, моя красотка.
Она улыбается, берет бокал и просит меня остановиться, но не выходить из нее. Она выпивает, а я закуриваю сигарету и продолжаю медленно и глубоко входить в нее.
– Как же хорошо, – нежно шепчет Она.
Я смотрю на ее обнаженную спину и почему-то вспоминаю, как Мария бросала свои вещи в сумку и говорила, что уезжает из нашего городка, что наши отношения исчерпали себя, что я так и останусь в этой дыре со своими мечтами написать книгу или записать суперхит и никогда не пойму, что нельзя совать свой член во всех телок подряд.

       Я предложил сменить позу и с силой толкнул свою новую знакомую на кровать. Она лежала на спине, а я, крепко прижав ее к себе, сжал ее волосы в руке и резко вошел в нее. Она слегка покусывала мою грудь. Мне хотелось вырвать клок ее волос, как все эти ненужные воспоминания. Я механически трахал ее, она стонала и царапала мне спину. В тот вечер, когда мы познакомились с Марией, она была пьяна и сказала, что хотела бы гореть в аду рядом со мной.
– Нет, у меня свой, персональный ад, и он одноместный, прости, – ответил тогда я ей.
– Принцесса, а ты бы могла представить, как сейчас на Марсе идет снег? – говорю я и чувствую, как мое дыхание сбивается от быстрого темпа.
¬– О да, только не останавливайся, – почти кричала она, – я сейчас кончу! Да, да, ещё, как же я хочу тебя, о боже!

2

      Проснувшись с больной головой, полной мыслей о смерти – все, что здесь происходит, что вы называете жизнью, такое сиюминутное явление, с точки зрения вечности. В 30 лет в однокомнатной квартире в Кузьминках надеюсь только на притовомигренозные препараты, так как анальгетики не помогают. Вчера – ни глотка, ни затяжки.  Только пару чашек крепкого кофе, а голова просто рассыпается на тысячи осколков – ощущение как будто внутрь поместили миксер и периодически краткосрочно его включают. И тошнота, как у Сартра. Не хочу ни о чем думать, сейчас лекарство подействует – и я начну собирать пазлы внутри своей головы. Радует, что сегодня суббота и не нужно спускаться в метро, ехать в офис и пожимать влажные ладони коллег.
– Мир тебя ненавидит, - подумалось мне.
Потом я подхожу к зеркалу и начинаю себя передразнивать дурацким голосом:
– Мир тебя ненавидит, мир тебя ненавидит. Ха, он даже не знает о твоем существовании, чувак.  Всем просто плевать на тебя. И ты не уникальный и не живешь интересную жизнь и вообще не представляешь собой ничего, кроме этого временного тела с костями и набором хромосом. Но в общем-то, как и все, только без всяких иллюзий.

         Мне почему-то кажется, что все вы лучше и все вы знаете то, чего я не знаю. Вы все знаете, как жить, и меня это пугает, потому что я ни черта не понимаю. Вообще не понимаю, как пролетели последние 10 лет. Вот я на плацу, в парадной форме и в мечтах заслушиваю приказ об увольнении в запас, а вот я уже стареющий, одинокий и никому не интересный пассажир, спешащий на работу по фиолетовой ветке метро. Вот тебе сказка о потерянном времени.

         Я буду гулять по осеннему парку, а вечером читать какую-нибудь жизнеутверждающую, радостную книгу от Федора Михайловича или Антона Павловича. Я проживаю, пожалуй, самую скучную и неинтересную жизнь в Москве. Да уж, стоило переехать из ****ей в Москву, чтобы проводить одинокие вечера в съемной квартире за 35 тысяч в месяц и гулять не в парке Металлургов, а в парке Горького или на Воробьевых горах.

       Фиолетовая ветка метро полна людей даже в воскресенье, в воздухе витает нервозность и, хотя выходной, все вокруг напряжены и сосредоточены. Взгляды абсолютно каждого устремлены в смартфоны, большинство нервно листают ленту вниз, мечтая дойти до конца, ежесекундно поглощая сотни или тысячи бит ненужной информации
– чтобы похудеть, нужно потреблять не менее 2х литров воды ежедневно/ еще один известный актер был уличен в интимной связи с журналисткой/ продолжается обстрел Нагорного Карабаха/ меня сложно найти, легко потерять и невозможно забыть/ прекратите негативный диалог с самим собой/ прожиточный минимум в Московской области для трудоспособного населения снизился до 14 300 руб/ сотни одиноких разведенных женщин жаждут встречи с тобой на нашем сайте/ брошенный в сотрудника ОМОНа пластиковый стаканчик мог быть коктейлем Молотова/ в знак протеста против полицейского произвола в Нижнем Новгороде Ирина Славина совершила акт самосожжения на площади у здания ФСБ/ Отравление Берлинского пациента было совсем не выгодно российским спецслужбам/ 10 способов быстро не кончать/ НАТО продолжает расширение на Восток/ Минские протестующие получают от Запада по 100$ за участие в незаконных акциях/ пассажирка московского метро дала бой контролерам, проверявшим соблюдение масочно-перчаточного режима/ прежде чем начать процесс размножения – убедись, что ты не стремительно деградирующий биомусор…

       Пересадка на Таганской, три станции по кольцевой, черный кофе на пересечении Ленинского проспекта и садового кольца, и я иду в сторону парка Горького. Иду я, в руке несу стакан кофе, в голове какой-то бред в стиле Кафки. Как же, сука, вытравить из головы всю эту муть – хочу остановить этот шепот, и поэтому иду в людное место, где веселье льется рекой и люди радуются жизни, прогуливаясь вдоль Москвы-реки.
– Ты совсем не вписываешься в общую картину со своим унылым е****ом в центре города. Я снова вспомнил Марию и невообразимо захотел взять ее за руку и начать рассказывать истории про Нескучный сад или скульптуры у министерства обороны. Ей будет совсем неинтересно слушать эту занудную х*рню.
– Или днем ты будешь водить ее на экскурсии и задвигать про мировую культуру, а вечером заказывать ей такси к ее же любовнику, где ее будут драть до потери сознания, а в перерывах, она будет говорить своему альфасамцу про кретина,  который сегодня говорил про скульптуру то ли Ланового, то ли Леонова из какого-то – насрать какого – скучного фильма. Они будут хохотать в голос и вдыхать белую пыль с экрана телефона через пятитысячную купюру.

      Но я так и не вытравил воспоминания. А вдруг мы какие-то неполноценные люди по отдельности? А, обняв друг друга, вдруг станем гармоничными и цельными. Она скажет мне, что я совершенно прав, все так и есть: жизнь бессмысленна и никчемна, и все это какой-то гнусный эксперимент. Но даже в условиях этого эксперимента мы научимся быть счастливыми, радоваться происходящему вокруг, ведь наряду со всем дерьмом бывают еще и закаты у океана, ночи у костра, невообразимо красивое небо, кофе на Эйфелевой башне, великая литература, кинематограф, путешествия и много всего еще.
         Среди всей этой жизнерадостной толпы я продолжал чувствовать пустоту и безнадежность. Меня посетила мысль о том, что совсем рядом со мной сейчас находится то, что очень близко мне. Это нужно мне сейчас, и я нужен этому. Хочу вернуться на Крымский вал и уставиться, как в зеркало, в черный квадрат Малевича.

3

         Супрематизм, авангард, черный квадрат – разноцветный куб. Я ничего в этом не понимаю и понимать не хотел бы. Я стоял, уставившись на картину Малевича, и его пустота и чернота поглощали меня с головой, какое-то отражение черной дыры внутри, дыры, которую непременно нужно заполнить, как писал Сартр. Но чем? Алкоголь, наркотики, секс или тихое семейное счастье, идеальная кредитная история, воспитание детей, домашний очаг, рыбалка и походы на футбол с друзьями, по выходным  – с женой за покупками,  пуля в лоб в 40 лет. Я представлял маленькую фигуру человека. Он парит внутри картины, медленно падает внутрь черного квадрата, беспричинно и бесцельно. 

         Нужно взять себя в руки – начать снова бегать по вечерам, ходить в бассейн и в тренажерный зал, больше читать, в очередной раз бросить курить и начать общаться с людьми вокруг. Нужно снова стать сильным и морально устойчивым, выкинуть все запасы марихуаны из квартиры и запасы суицидального бреда из головы, начать разгребать эту кучу работы, которая накопилась за последнее время – пока руководство не узнало, что я смотрю «Южный парк» и «Доктора Хауса» на работе и не вышвырнули меня к чертям.

         Мимо проходила женщина, не обращая внимания ни на меня, ни на Малевича, она шла, уставившись в телефон, медленным прогулочным шагом. Мой взгляд переместился с картины на ее попу, обтянутую синими узкими джинсами, на то, как она слегка покачивалась из стороны в сторону. Ее изгибы притягивали сильнее, чем весь авангард и модернизм вместе взятые. Я почувствовал напряжение в штанах и попытался отвлечься и вернуть взгляд на картину. Выдерживая расстояние и осматривая картины, я направился за женщиной. Ее бедра эротично переваливались при ходьбе, без особого интереса она осматривала картины, и я видел ее профиль: грудь обтянута черной водолазкой, на лице практически нет макияжа, губы пухлые, но в меру, взгляд немного грустный и несколько равнодушный. Я подумал, что она просто убивает время и не имеет особого интереса к авангарду или соцреализму. На картины я почти не смотрел, я ходил за ней по залам и в мыслях представлял, как ее джинсы валяются на полу возле моей кровати, а я в это время сжимаю ее ягодицы одной рукой, а другой держу ее за волосы. Я вхожу в нее глубоко сзади, она стонет, а комната наполняется влажными звуками соприкосновения двух обнаженных тел. Ее дыхание сбивается, и она просит немного сбавить темп, а я шлепаю ее по ягодицам, и на них остается красный след от моей ладони.
– Павел Челищев, «Феномен», картина ада современной цивилизации – власть денег и секса, экологические катастрофы и мутации, Иероним Босх нервно курит в сторонке, – выдаю я небольшое разъяснение к картине, делаю это как бы невзначай, не обращаясь ни к кому конкретно.
– Спасибо, я уже прочла аннотацию к картине, – равнодушным голосом ответила девушка, не обращая своего взгляда ко мне.
– Испытываете ли вы бурю эмоций при прикосновении к искусству 20 века? – я встаю между картиной и девушкой, наши взгляды встречаются. Она выдержаивает паузу, изучающе смотрит на меня и идет в сторону.
– Я далека от мира живописи, мне ближе поэзия, – произнесла она и продолжила осмотр.

 – Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне, – я прочитал негромко отрывок из Есенина.
Она повернулась ко мне и ответила:
– Вы говорили:
Нам пора расстаться,
Что вас измучила
Моя шальная жизнь,
Что вам пора за дело приниматься,
А мой удел –
Катиться дальше, вниз.
– Вам нравится Есенин? – спросила она в завершении этой киношной сцены…

      Мы шли по парку «Музеон», и я говорил:
– Это памятник Петру, который так не нравится москвичам. Вот там Храм Христа Спасителя. А если идти вдоль Москвы-реки, то можно оказаться на Воробьёвых горах.
Говорил я негромко, в руках у нас были стаканчики с глинтвейном, и мы прогуливались мимо каких-то странных фигур.
Ее звали Ирой, она прилетела на 3 дня в Москву по рабочим делам и решила задержаться на выходные. Она рассказывала про славный город Челябинск, про свою работу в какой-то строительной компании, про чудовищный московский ритм и толпу, которая сметает тебя в метро. Мы решили дойти до Красной площади, на которой она ни разу не была, а я хотел посмотреть  ее глазами на величие столицы. Как в первый раз.

        В Александровском саду я читал вслух Бродского, Ирина смотрела на меня с удивлением. Я ухмыльнулся и сказал, что знаю много мертвых слов. На Красной Площади мы купили еще вина. Мою спутницу слегка пьянило – то ли  вино, то ли величие державы. Она говорила, что-то про гордость и патриотизм, а когда забили куранты, она прижалась ко мне, взяла мою руку и положила на свою.
– Ты чувствуешь мурашки на моей руке? – прошептала Ира. Я нежно погладил ее запястье и хотел ответить, что чувствую, что у меня встал. И пока она была так близко, я обнял ее за талию и крепко прижал к себе. Потом склонился и влажно поцеловал ее шею. Ее нежная кожа и запах сводили с ума, я хотел держать ее в объятьях и никогда не отпускать, но она отстранилась и, с упреком посмотрев на меня, сказала:
– Еще что-то подобное, и наша прогулка завершена. Хочу сказать, что я замужем и никогда не изменяю мужу. Мне интересно с тобой общаться, но, пожалуйста, не порти этот прекрасный день.
Я извинился и обещал держать себя в руках, но подумал, что точно ее трахну сегодня. Эта фраза про то, что она «не такая» и замужем – явный сигнал того, что она готова добавить эротическую историю в копилку воспоминаний об этой командировке.

– А ты всем девушкам читаешь Есенина при встрече? - Ира спросила об этом без особого интереса или упрека. Она сидела на лавочке в парке «Зарядье» так близко ко мне, одежда на ней эротично обтягивает ее грудь, и я представляю, как целую ее, облизывая соски, ее пальцы гладят мою голову, она слегка закидывает голову назад и нежно постанывает.
– Хватит так на меня смотреть, – говорит она, – эта твоя ****ская родинка на подбородке выдает тебя насквозь – еще в галерее ты трахнул меня в своих мыслях.
– Ты ошибаешься, – отшучиваюсь я и, видимо, зря – в мыслях я уже расчленил твое тело и выбросил его по частям в Москву-реку.
После неудачной шутки я сочинил неудачный отрывок и чтобы не забыть тут же продекламировал:

– Я на феназепаме, а ты в Инстаграме, и целая жизнь лежит между нами. Ты решаешь кто круче – Витонн или Гуччи, а я в «16 тонн» на Торбу-на-Круче.
 
        После небольшой паузы Ира просит вызвать ей такси, а я умоляю ее остаться. Говорю, что мы обязаны побывать на Воробьёвых горах, что я умру без нее в эту ночь, в этом чудовищном мегаполисе. Говорю, что ее глаза – океан, в котором, я хочу утонуть, что я единственный, кто может ее понять и что я чувствую ее скрытую боль и тревогу. Я говорю, что всю ночь буду читать ей стихи Веры Полозковой и начинаю дурацким голосом цитировать что-то из «Бернард пишет Эстер».
        Я думаю, что там в Челябинске ее ждет любовник, с которым она никогда не изменяет мужу. Что она готова переспать с кем угодно, с любым, но не со мной, ведь я самый ничтожный и жалкий представитель двуногих. Такси увезло ее от меня, а я остался на Кремлевской набережной со своим напрасно напряженным членом смотреть на холодные воды Москвы-реки. 

4

     Дремучая пустота снова наполнила эту субботу, она обволакивает меня и поглощает. Я не хочу даже вставать с кровати. Нет, сегодня не будет ни утренней пробежки, ни бассейна, ни прогулки. Сегодня я не буду писать эту свою повесть, такую же безнадежную и убогую, как и я сам. Нет, я не хочу сегодня снова углубиться в какую-нибудь мировую классику и целый день провести с книгой. Не хочу смотреть сериал. Не будет сегодня поисков травы по закладкам или лирики и «Трилептала» в аптеке, случайного секса после выпитого или выкуренного. Ничего. Наверное, через несколько лет, когда все это – то, что вы называете жизнью – мне надоест, когда осточертеет эта нелепая оболочка, которую вы называете телом, я найду в себе силы и смелость пренебречь тем, что вы называете венцом природы и высшей ценностью. Вот совершенно не в качестве протеста и не в качестве доказательства собственной силы, как в «Бесах». Но и не от слабости, скорее, это будет единственный логический акт в этой нелепой и случайной пьесе, которую вы называете божьим даром. Вот только проблема – как? «Для чего» можно и не объяснять, никто же не объяснил, для чего мы рождаемся – все великие умы пытаются это сделать на протяжении всей истории человечества, но ни одно объяснение мне не показалось хоть немного убедительным. Проблема – как?

        Ну, повеситься на суку в лесу – это очень, конечно, интересная мысль. Я даже представляю этот осенний лес, желтые листья, запах грибов и тело, которое качается на осине. Но я боюсь, что когда начну задыхаться – то могу кончить, и тогда криминалисты решат, что я долбанный извращенец. Повеситься – это значит выбрать российский путь, и так это безнадежно. Да и сложно все это, придется гуглить: как связать надежную петлю, для чего использовать мыло, какую лучше выбрать веревку, как закрепить ее на ветке, а потом как все это совершить. Блин, я слишком криворук для всех этих манипуляций. 
         Да и я не хикикомори, чтобы выкрасить волосы в красный цвет, раздеться догола и повеситься в своей захламленной квартире на накрепко вмонтированном в потолок крюке.
       Поэтому я все-таки стремлюсь к европейскому пути развития – вскрыть вены ненадежно да и медленно, а я хочу быстро. Прыгнуть с моста или с крыши очень заманчиво. Но куда интереснее выстрелить себе в рот, я именно так и сделаю. И тут можно найти ружье или напроситься с мужиками на охоту, у директора моего есть «Сайга», и эта мысль не дает мне покоя. Если ее использовать, точно можно будет с Кобейном выкурить косяк сразу после выстрела.

 А есть еще мысль: напасть на мента около метро и забрать у него пистолет, потом вернуться в свою квартиру в Кузьминках и украсить обои своими мозгами.

5

       Я лежу на верхней полке и пристально смотрю на свою соседку, которая сидит на нижней боковой. Она недавно вошла в вагон на какой-то захолустной станции. Она сидит в коротенькой голубой юбочке, и я вижу, какие у нее упругие, гладко выбритые ножки, покрытые кожей с бронзовым загаром. Она повернулась, слегка раздвинула ножки и начала что-то искать в дорожной сумке, стоящей рядом на полу. На долю секунды я увидел тонкую полоску ее белых трусиков и в этот момент понял, что не смогу спокойно уснуть сегодня. Девушка закинула ногу на ногу, повернулась вполоборота: профиль груди обтянут белой футболкой. Пристально смотрю на контуры лифчика, думаю о том, что это лишняя деталь. Ясно представляю, какие у нее маленькие соски, как приятно облизывать их языком и чувствовать, как они напрягаются у меня во рту.

         Я изучающе смотрю на девушку и жду, когда она начнет заправлять постель, представляю, как она будет нагибаться, как встанет на цыпочки, чтобы достать матрас и подушку. Если она будет это делать в своей юбочке, я точно замечу округлости ее попы. Даже в одежде я вижу, какая она неприлично сексуальная и как, переваливаясь во время ходьбы, попа откровенно просит наклонить ее хозяйку прямо в туалете, спустить трусики и ублажать ее все восемь часов до самого Санкт- Петербурга. Книжка в моих руках превратилась в ненужную декорацию: ожидание Годо меня не интересует, у меня ожидание поинтересней. Я смотрю на то, как она нервно что-то перекладывает в сумочке, убирает ее, достает вновь, проводит рукой по коленке, поглаживает волосы на голове, поглядывает по сторонам. Эти жесты выдают желание, но не обязательно сексуальное, возможно, она хочет курить, возможно, ей нужно в туалет. Теперь я замечаю, что она почти незаметным движением гладит большим пальцем зажигалку в правой руке. Она хочет курить и трахаться, и я могу удовлетворить оба ее желания.

         Я собираюсь встать, подойти к ней, предложить ей покурить. С тех пор, как запретили курить в поездах, многие стали делать это не в тамбуре, а между вагонами. А страх, что тебя застукают, заставляет большинство вот так сидеть и в нерешительности теребить в руке зажигалку. Сейчас я жду, когда у меня перестанет стоять. Если я начну спускаться со своего места сейчас, всем будет видно, как бесстыдно торчит член в моих легких шортах. Но у этой красотки такой томный взгляд, такие красивые ножки, что я не могу успокоиться. Вся ее сущность выдает, что она нуждается в долгом и жестком сексе. Я пытаюсь не думать об этом, мне нужно подойти к ней, пока она не решилась пойти одна. Думаю о том, как меня, лежащего на асфальте школьной спортплощадки, били ногами старшеклассники. О тех чувствах, когда врач сказал, что у меня гонорея и нам предстоит долгое и малоприятное лечение. Я вспоминал, как мерзко искажается лицо бабки с соседней полки, когда она жует копченую курицу и запивает ее какой-то вонючей жидкостью. Вспоминал, как муж Дашки долбил в дверь своей квартиры, когда я на его кровати долбил его жену. Вспомнил взгляд матери, когда она вошла в комнату, где я валялся на полу в блевоте после недельного дембельского запоя. От этих воспоминаний я готов был расплакаться, но он продолжал стоять, как каменный. Пока я упражнялся мысленным калейдоскопом, объект моего внимания достала из сумочки сигарету, спрятала ее в ладони, поднялась и пошла в сторону тамбура. Я вновь обратил внимание на то, как эротично переваливаются ее бедра, подыгрывая движению поезда, слегка покачиваясь по сторонам.

       Я больно ущипнул свои яйца и резко начал спускаться, спрашивая у мерзких бабок, сколько мы будем стоять в Нижнем. Я достал сигареты, надел тапочки и пошел курить. Когда я открыл дверь тамбура, мне навстречу шли парень и девушка, они мило улыбались. Парень сказал девушке: «Ну, давайте посмотрим, что там у Вас с настройками, я с удовольствием помогу справиться с этой проблемой». Херов волонтер,  ****, тимуровец, помощник Санта-Клауса, нарисовался. Такой еще красивый – наверное дрочит на свое отражение в зеркале.

        Я смотрю на ее губы, испачканные красной помадой, нижняя губа чуть-чуть выдается вперед, и я думаю, как бы слегка прикусывал ее во время поцелуя. Поезд возбуждающе стучал колесами, вагон покачивало из стороны в сторону, наступил вечер, включили тусклый свет, в окне лишь чернота и отражения силуэтов пассажиров. Незаметным движением Она облизнулась, на секунду я увидел кончик ее красного языка, который мгновенно спрятался за белоснежными зубами. Все мои мысли занял этот горячий кусочек тела, который должен во что бы то ни стало оказаться у меня во рту. Она сидела вполоборота и что-то искала в своем планшете, я лежал на спине и ворочался, пытаясь найти наилучший ракурс. Взглядом я пытался проникнуть в те места, которые она тщательно скрывала, лишь изредка приоткрывая случайными движениями какие-то части тела, которые я обязательно замечу. И эти части потом заполнят все мои мысли, разбудят похоть и будут держать в постоянном напряжении, не давая покоя. Я представлял, как она постанывает, когда я медленно языком спускаюсь по ее телу. Я хочу знать, какой она издаст звук, когда я резко и глубоко войду в нее. Как она будет сжимать мою голову, когда я буду языком проникать между ее ног, вылизывая все ее тело. Хочу почувствовать, как ее ноги будут дрожать, как она будет извиваться подо мной. В вагоне жарко, и я жду, когда она будет переодеваться в дорожную одежду. Как она это сделает: пойдет в туалет и выйдет оттуда в шортах и майке или накроет себя покрывалом, натянет шорты, а потом снимет юбку? Снимет ли она лифчик, увижу ли я, как ее соски упрутся в тоненькую ткань майки? Может, она наденет рубашку, тогда я многое увижу в промежутках между пуговиц, опытным взглядом наискосок. Я лежал, накрытый покрывалом, думал об этом и чувствовал, как моя левая рука все сильнее сжимает мой бессовестно отвердевший член…

        Я лежу на верхней полке и не могу уснуть, объект моего наблюдения пропал из поля зрения. Как я понял, она не собирается застилать постель, не собирается переодеваться и вообще выходит на ближайшей станции. А я поеду один в Санкт-Петербург. Поезд остановился в Твери, девушка вышла, я отвернулся к стене и весь сжался в маленький комок. На душе было тошно, противно от самого себя. Долбаная похоть не даст мне уснуть, пока я тупо не спущу себе в трусы. Я буду лежать, испачканный спермой между двумя столицами, и видеть, как тараканы ползают по чемоданам на третьей полке. А внизу будет сидеть сумасшедшая старуха и причитать то ли молитву, то ли проклятье. Я самое мерзкое тридцатилетнее создание на этой планете. За каким чертом я оказался в этом поезде? От кого я снова убегаю, соглашаясь на эту дурацкую командировку? Я полстраны объездил, всех вижу насквозь. Я знаю, что будет. Мне нафиг не нужны все эти Исаакиевские соборы да Александрийские столпы. Мне вообще ничего не надо: жизнь – неинтересная, бессмысленная вещь, ежедневное умножение страданий миллионов. Серое, убогое существование в мире, где люди пожирают друг друга. Придумывать, как бы поинтереснее провести это время от рождения до смерти. Может, кто-то придумал что-то новое? Вы уехали жить в Индию, вы взяли ипотеку в городе Асбест – а разницы нет никакой. Вы только думаете, что она есть. Вы ветеран труда, а Вы в окошко выпрыгнули в двадцать семь – все одно. Планета медленно приближает свой последний оборот.

6

       – Тут есть кто-нибудь большой и сильный, кто может помочь мне закинуть эту сумку наверх?
Внизу стояла Анна Керн в свитере и джинсах, с челкой, падающей на восхитительное лицо, с невообразимо красивыми глазами, подведенными черной тушью – просто мечта художника.
– Давайте я помогу!
Снова я не успел спуститься, все тот же чертов пикапер меня опередил. Сука, я сейчас спущусь и сломаю твой хлебальник. Как ты собрался помогать, ты же не дотянешься до третьей полки, у тебя все части тела, как у лилипута. Посмотри на свои холеные ручки, эти мышцы вообще не напрягались, ты вряд ли поднимешь эту сумку. Сейчас я ноги вытру о тебя, чучело.
       Девушка вышла на перрон. Я спустился и пошел за ней. Она стояла и нервно вдыхала в себя дым сигареты. Я встал в небольшом отдалении и тоже закурил, стараясь принимать такие же, позы как она. Сейчас нужно, чтобы она меня заметила, хотя бы на секунду на меня взглянула. Она возвращалась в вагон, и наши взгляды пересеклись. Эта малышка смотрела оценивающе, с интересом. Это был взгляд человека, открытого к новым знакомствам и новым приключениям, это не какой-нибудь айфоновский взгляд, когда человек полностью поглощен лишь виртуальной реальностью, увлекаясь лишь интернет-общением. Я мельком оценил ее фигуру: красивая, но не вульгарная попа, средняя грудь, элегантная талия, вся она такая гармоничная, словно Одри Хепберн сошла с экрана и стала слушать Нирвану, читать Чака Паланика, пить вискарь и курить траву, словно Мария вернулась ко мне. Я оживаю, мне хочется жить, я могу действовать активно и радоваться каждому часу, проведенному на этой планете.

        Значит так: обращаю на себя внимание, знакомлюсь, вечером встречаемся, тащу ее в гостиницу, трахаю пять часов, утром уезжаю довольный и опустошенный, ибо не ее желаю наполнить, а себя желаю опустошить, или как там написано. Потом муки совести, осознание собственной никчемности и зависимости от животных инстинктов, буду гулять по дворам-колодцам и вспоминать героев Достоевского, ну или героев фильмов Балабанова. Посмотрю, где повесился Есенин, в какое окно выбросился Башлачев, где Хармс сходил с ума, где Герман шептал: «Тройка, семерка, туз!». Я буду размышлять о высших материях, о бренности нашего существования, рассуждать о морали, долге, чувстве справедливости, об ответственности за свои поступки. А самое важное то, что где-то рядом со свои мужем будет спать Мария, а я даже не буду думать о ней и мечтать о случайной или не очень встрече.

        Не могу сомкнуть глаз, хожу курить в тамбур каждые пятнадцать минут. Моя попутчица крепко спит, хотя в начале она вела себя несколько нервозно, поспорила с проводницей, выказала недовольство соседям по поводу расставленной на полу клади. За два часа до прибытия в северную столицу я уже сидел готовый к выходу. Потеряв надежду поспать хоть немного, я собрал белье, умылся, почистил зубы, переоделся, налил себе кофе и сел на боковой полке, готовый ко всему. В вагоне воняло грязными телами и туалетом, стук колес смешивался с храпом и какими-то причитаниями. Свет от фонарей освещал ее лицо – природа точно приготовила эти черты, чтобы сводить с ума художников и поэтов. Такой красоты вы не увидите на подиуме, в такой красоте есть некий изъян, но ты не можешь понять, в чем именно, и только такая красота может свести с ума. Так не может выглядеть Мисс Мира-2008, так выглядела Полина Виардо или Лиля Брик.

         А я ни черта не поспал, глаза немного болят. У меня всегда так перед важным делом, когда надо быть отдохнувшим. Лежу, глядя в потолок, и пытаюсь ни о чем не думать; это не получается, и в итоге я себя чувствую совершенно измотанным. Ненавижу себя за это! Сколько раз в жизни меня это подводило!
– Вам снился дурной сон? Вы ругались во сне, – она проснулась, а я вру.
– Надеюсь, не матом? – отвечает она, но не смотрит на меня: чем-то недовольна. Я жду, когда нужно будет достать ее огромную сумку, на этот раз меня никто не опередит. Пью третью кружку кофе с расчетом на то, что она почувствует запах и непременно захочет тоже. И тогда она просто не сможет мне отказать, когда я приглашу ее на чашку кофе.
– Да, если вам несложно, – она посмотрела на меня с долей удивления. Человек, который любит кофе по-настоящему, не сможет отказаться от такого предложения. Если бы меня взяли в плен и требовали продать родину, то не нужны были пытки – достаточно ароматного кофе. Она сидит напротив меня и пьет кофе. Мне кажется, мы стали близки за эти пятнадцать минут. После кофе, конечно, курить в тамбур, несмотря на запреты. Шучу, что во сне она злилась на людей, которые храпят и смердят. Ей нравится, мы уже, как заговорщики, смеемся над тем парнем с идиотской бородкой, который смотрит в зеркало и возбуждается от себя. Я спрашиваю, многих ли мужчин она свела с ума, она отвечает, что много, но не тех. Снова кофе, я говорю, что если бы я был художником, я бы запечатлел ее на картине с названием…
– Так, как Вас зовут? Хорошо… «Влада, бережет свои нервы».
На вокзале прощается, но я не отдаю ее сумку, а провожаю до такси. Затем предлагаю встретиться сегодня вечером, она вежливо отказывается. Я говорю: «Если ты меня оставишь одного вечером в этом мистическом городе, я напьюсь водки и буду бродить один вдоль Невы с топором за пазухой». Потом таким же пафосным тоном цитирую отрывок из Бродского про Васильевский Остров, она диктует свой номер и говорит, что, может быть, и выпьем где-нибудь кофе, но времени у нее свободного почти не бывает.

        Потом такси, опять вокзал, электричка, утренняя суета, какая-то спешка, такси, какой-то завод, люди вокруг, составление документов, какие-то слова, заполняющие пустоту, люди, которые ждали меня, видимо, всю жизнь, чтобы между делом посвятить меня во все свои трудности и проблемы. Нужно было спать ночью: в голове все смешалось. Снова такси, куда-то едем, таксист говорит про хоккей, я ненавижу хоккей, таксистов и человеческую речь. Ждем. Воняет потом. Документы, подписи, печати, снова какие-то фразы, шутки про неверную жену, невкусный обед.
Конечно, Влада, ну не Наташа же и не Марина. Прогуляюсь пешком, «спасибо, не надо, не первый раз в городе», вру, электричка, Невский проспект, дешевая гостиница, наконец-то душ.

6,5

         Три часа дня, а я все успел, все сделал, с работой покончено. Сейчас спать, вечером на Дворцовую площадь бродить без идеи и цели. Уверен, она не ответит, или откажет, или посмеется надо мной. Лег на кровать, написал сообщение. Ответила: «Привет, еще не обедала, я на Площади вост».
– «Давай прямо сейчас».
– «Ладно, но у меня мало будет времени, сори».
 – «Напиши где».
– Пить в середине дня? – Влада изобразила удивление.
– Да ладно, пиво можем себе позволить, по одной кружке – тем более, ты тоже все успела. Мы молодцы, – я уговариваю, как заядлый алкоголик, – К тому же, мы ведь, как настоящая русская интеллигенция, не можем смотреть на этот грустный мир трезвыми глазами.
Какое вкусное пиво; ноги гудят, в голове наступает ясность, играет приятная музыка, за окном кафе проходят люди, разные и яркие, здесь приятней, чем в Москве. Она держит сумочку на коленях, пьет пиво и смотрит на часы.
– Я должна, буду уйти скоро, у меня еще дел много, и обещала я человеку одному, – она начинает искать пути отхода. Мне грустно, я все понимаю, но алкоголь делает свое дело: я хочу праздника, а в итоге она пойдет радоваться жизни, а я уставший быстро захмелею и пойду в задницу. Я встаю и громко говорю:
– На самом деле мне нравилась только ты,
Мой идеал и моё мерило.
Во всех моих женщинах были твои черты,
И это с ними меня мирило.
Пока ты там, покорна своим страстям,
Порхаешь между Орсе и Прадо,
Я, можно сказать, собрал тебя по частям –
Звучит ужасно, но это правда..
– Да-да, я знаю это, – Влада смеется, – я думаю о тебе, когда трахаю все, что движется.
– Давай еще по одной, – продолжаю уговаривать я.
Она рассказывает, как приехала из Сибири, как поступила в институт, как влюбилась в Питер и в какого-то мудака, который вытирал об нее ноги. Как ходила на концерт «Сплин» и «АукцЫон». Как запоем читала Сэлинджера и Воннегута.
Я говорю про Егора Летова, про то, как Достоевский испортил мне детство. Как грустно  в семнадцать лет любить музыку, которая играет по радио, мечтать найти хорошую работу и не читать «Сто лет одиночества» или «Лолиту», например.
– Лолита, мне не нравится, каждая страница пропитана похотью и вожделением – ну, будто Набоков задрот какой-то, – Влада, тоже слегка пьяна.
Я отвечаю:
– Так, как писал Набоков, не писал никто: просто невообразимая красота в каждой строчке, каждое слово на своем месте, лучше язык только у Платонова в «Котловане». Ну, там вообще литература, сносящая крышу.
Вечерело, над Питером моросил мелкий осенний дождь. Влада сидела напротив меня, пила пиво, сумка лежала рядом. Первый раз я увидел ее расслабленной. Настроение становилось ярче, жизнь ощущалась острее, я пытался представить, какой формы грудь у Влады, но мне становилось стыдно, что я хочу ее трахнуть. Такую принцессу нужно носить на руках, сдувать с нее пылинки, делать ей массаж, купать в пене, облизывать языком. А я хочу, чтобы она кричала и извивалась подо мной, чтобы она просила трахать ее до потери сознания.

         Я предлагаю, как в каком-то кино, пройти по всему Невскому проспекту, заходить в каждое питейное заведение и выпивать там по рюмке виски или коньяка. Такое социалистическое соревнование: кто дойдет до конца. Мы вышли из кафе, мне пришла в голову идея пить кальвадос, как герои Ремарка. Всю ночь пить кальвадос и размышлять о смысле жизни.
– Ты просто не представляешь, какой он огромный этот Невский. А кальвадос мы нигде не купим, мы не во Франции, – Влада, не испытывает энтузиазма и говорит, что ей уже пора.
– Значит, будем пить ром с колой, как звезды рок-н-ролла, или водку, но только из штофа! – я продолжаю надеяться на праздник.
Мы зашли в какой-то бар, где ходили официантки с кожаными плетками за поясом, громко, но ненавязчиво играла музыка. Мы заказали виски, выпили за русскую литературу. Крепкий напиток обжег горло и сразу ударил в голову, жизнь стала казаться удивительной и неповторимой.
– Перейдем эту жизнь, как по струне бездну! – сказала Влада, ей виски пришелся по вкусу.
         Выпили еще, вышли на улицу курить. Я предложил уйти, не заплатив, но Влада была против – сама работала официанткой и считала это верхом подлости. Вернулись и выпили без тоста. Какой же крепкий виски! Моя красавица пьяна, и от этого еще прекрасней. Я теряю силы, предлагаю идти дальше, лишь бы не заснуть. На улице темно, моросит дождь, мокрый асфальт сверкает в свете фонарей. Невский наполнен прохожими. Сигарета за сигаретой. Как же приятно вдыхать дым в центре Санкт-Петербурга осенним вечером!
Влада рассказывает про своего парня, который панически боится того, что женщина его «кастрирует», поэтому играет роль кухонного мачо. История про то, как мужчина превращается в прирученное домашнее животное, зависимое от домашнего уюта и комфорта, от семьи, от мнения окружающих. Я говорю, что это обоснованная фобия, так и происходит: охотник превращается в домашнюю собаку, которая питается с руки. Еще вчера он был степным волком, а сегодня – пудель без яиц. Она всхлипывает или ухмыляется, говорит, что на память о себе он оставил ей рецепт лечения трихомониаза и разбитое сердце.

        Мы заходим в ночной клуб, пьем водку с энергетиком и танцуем под дикую электронную музыку. Я прыгаю, мерцает свет, голова кружится, но я не чувствую усталости. Моя спутница двигается эротично, но не со мной, а с каким-то армянином или азербайджанцем, или турком – мне один х*р, я расстроен. Чувствую себя семилетним мальчиком, с которым не хотят играть другие дети, они дразнят его и дают понять, что он им не ровня. Я подросток, не понимающий шуток из «Камеди Клаб» – кто-то шутит рядом, а я не смотрел, я не в теме.

       Я же от Печорина сошел с ума: раз ему можно, значит и мои мысли непорочны. Влада танцует с нерусским, ей классно, я нагло встаю между ними и отсекаю его, горный орел недоволен, что-то грозно мне кричит, рядом появляется еще несколько земляков. Я сдерживаюсь, чтобы ни назвать их о*****ми и черножопыми чурбанами, переживаю за то, чтобы не вышло международного конфликта. Одно дело разборка из-за женщины, другое – конфликт на почве национальной неприязни. Мне глубоко плевать на их угрозы, но я никуда не собираюсь выходить, раз на раз меня не устраивает, я слишком пьян да и не верю им. Выходи один, мы тоже выйдем одни. Пытаюсь сгладить конфликт – не выходит; подходит охрана, горячие парни говорят про нанесенное им оскорбление, я слушаю без интереса. Нежная теплая ладонь берет меня за руку и уводит через толпу. Мы вышли из клуба и быстрым шагом, почти бегом, пошли дальше. Я не отпускаю ее руку: она такая нежная, такая эротично влажная. Я, пьяный и уставший, иду по ночному Питеру и чувствую в штанах твердо и уверенно стоящий член.

        Я не совсем понимаю, где мы – вроде под мостом, любуемся и курим. Какой сладкий дым! Я пытаюсь приобнять Владу, она не против. Она чувствует, что у меня стоит, и удивленно спрашивает, когда у меня последний раз был секс. Я немного смущен, тем, что она это почувствовала, и вру, что где-то полгода у меня не было женщины, поэтому такая реакция на невинное обнимание. Не могу ей объяснить, что для меня объятия — это очень много, и я возбуждаюсь от одного ее голоса.

        Я спрашиваю, в какой стороне Дворцовая площадь. Она отвечает, что мы рядом, и сейчас будет все: и Эрмитаж, и Исаакиевский собор, и Медный всадник. Мы заходим в кафе и выпиваем обжигающий горло ром, решаем перекусить; даже пьяный я недоумеваю от цен, но не подаю виду – кредитная карта сегодня платит за все. Я буду ненавидеть себя завтра, я отключил телефон, чтобы не слышать, как каждый раз приходит оповещение о снятии со счета. После рома начинает заплетаться язык у обоих. Нам варят кофе, затем приносят кальян, я обещаю две тысячи чаевых за красивые глаза официантки, про ее задницу вообще молчу. Говорим про людей, живущих фотографиями в Инстаграме, не говорим, а пытаемся говорить. «Все это дерьмо напоказ, не жизнь, а помойка и подмена ценностей, как бы, эт самое, вроде, кажись, бляя, если я ничего не могу уже говорить, где мой кофе!».

       Мы вынесли ром из бара и пьем из горлышка, глядя на серую рябь Невы, пытаюсь вспомнить стихи про берег пустынных волн, не получается, выдаю только мычание. Влада, сидит у меня на коленках, мы целуемся, я вылизываю языком у нее во рту, чувствую, что ее слюна пропитана виски. Моя рука гладит ее грудь под свитером, она слегка сопротивляется. Мы садимся в такси и едем ко мне в номер.
Я принимаю душ, руки не слушаются: роняю то мыло, то шампунь, не могу отстроить воду. Смотрю на себя в зеркало и говорю: «Дружище, да ты в говно». Выхожу из душа, замотанный в полотенце по пояс, думаю, заметит ли она, что я уже год занимаюсь в тренажерном зале? Влада лежит на кровати в одежде на спине и спит, нежно посапывая. Я не расстроен, у меня стоит, но я пьян, и она пьяна, пусть ничего не будет. Ложусь рядом, в голове кружится, включаю телевизор и отпиваю из бутылки ром, там еще почти половина. Пытаюсь понять, что говорит ведущий ток-шоу, но тщетно. Пью не спеша, выкуриваю сигарету. Стою возле окна. Вдруг Влада просыпается и бодро идет в душ, а через пару минут выходит абсолютно голая.
Мы начинаем целоваться, ладонью я глажу ей между ног и чувствую, как она становится влажной. Целую грудь и спускаюсь все ниже, облизываю ее бедра и между ними. Она стонет. Потом она начинает ласкать мой член руками, а после нежно берет его в рот.
– Трахни меня, как суку,– шепчет она.
        В этот момент я почувствовал головокружение и резкий приступ тошноты. Я метнулся к унитазу и, схватившись за него, начал сблевывать фонтаном выпитое за прошедшее время. Меня рвало и, казалось, сейчас из меня вылезут все мои внутренности. В голове все смешалось. Я стоял на коленях перед унитазом и мне хотелось умереть. Я чувствовал, как сползаю вниз и медленно падаю в черный квадрат Малевича. Маленькое тело летело в бездну. Наступила тишина: в черном квадрате нет никаких звуков – там тепло и невесомо, там вечное парение, вечное очень медленное падение.

    Я проснулся, лежа на полу возле унитаза, с чудовищной головной болью и ломотой в суставах. Через два часа отправлялся мой поезд в Москву, в номере было пусто. С кредитного счета было списано 50 тысяч рублей. На подоконнике стояла бутылка с недопитым кальвадосом.

7

       Абсолютно один в этом огромном городе. Иду по мосту по промозглой вечерней Москве. Так много бегущих людей вокруг, они идут домой, спешат к семье. Я ускоряю шаг, чтобы выдерживать общий ритм и не выделяться из серой толпы.
В сердце Европы в самом большом городе самой большой страны по каменному мосту идет человек, воспоминания корчатся в его переполненной голове, он безвозвратно стареет и все больше сливается с массой безликих людей, живущих на самотек.  По ледяной реке бежит ветер.

      Она стоит молодая и красивая на фоне тропической зелени и гор, на горизонте полоска моря. Ее волосы треплет ветер, мир прекрасен, впереди нас ждут удивительные и прекрасные события. Ее глаза голубые, как небо, улыбка лучезарна и теплый ветер уносит ее слова.

– … и тогда с хорошими людьми будут происходить только хорошие вещи.
Он улыбается и кивает в ответ, совершенно не уловив ее мысли.
«Какая же она красивая»,– думает он.
Экскурсовод, рассказывает о том, как  Сталин показывал детям свой кинотеатр здесь, в доме, спрятанном в скалах, где вождю всюду мерещились враги, которые отравят его вино.

– … я не знаю, что мне нравится больше – «Сто лет одиночества» или «Над пропастью во ржи»! Никак не могу определиться. А тебе?–  она почти кричит, но сильный ветер доносит до него только обрывки фраз.
Ему семнадцать, возможно, жизнь его будет нескончаемой чередой прекрасных моментов, а возможно, через год он будет вжиматься в землю и трястись от страха, защищая блокпост под ураганным огнем.

– Моя любимая книга – это книга французского передвижника Герберта Монтье «Прерванный сон мертвой принцессы»,– они идут по вечерней набережной, и он выдумывает несуществующую книгу, чтобы удивить ее. – Этот роман лучше, чем все вместе взятое, что я когда-либо читал. А читал я немало. Книга просто уносит тебя в другие миры и делает лучше, чем ты был до нее.
– Из французов читала только Камю и Сартра, а об этом авторе ничего не слышала, – отвечает она.

     Ее загорелая кожа сильно выделяется на фоне белого легкого платья. От нее исходит сумасшедший соленый и тропический аромат нежности и любви. У нее красивая грудь, тонкая талия и невообразимые изгибы бедер. Он представляет, как бы ласкал ее тело, но, когда она берет его за руку, он начинает нервничать, ладони потеют и дрожат. В первый день он попытался ее поцеловать, но делать этого не умеет, и она отстранит его, сказав, что не хочет этим портить дружбу. В этот момент он так разнервничался, что ничего уже и не хотел, только провалиться сквозь землю.

8

      Уже год я пишу эту чертову книгу про последнее лето детства, и такой бред получается. Ну за такой банальный бред Букера не дадут и на интервью к Дудю не пригласят. Все сильнее не люблю себя. Вот все учения сводятся к тому, что нужно полюбить себя, а я как-то все больше разочаровываюсь в этом теле и в том, что вы называете душой или сознанием, а я – начинкой.
– Напиши лучше  книгу про то, как ты приехал по работе в свой родной городок, и чудовищная похоть заставила тебя блуждать по ночному городу, как в этот день тебе отказали все твои бывшие любовницы под различными предлогами –  «Я больше не изменяю мужу», «Я не хочу себя растрачивать только на секс, ничего не получая взамен», «Я только начала отношения и не хочу с тобой трахаться», «Я уехала к родителям в деревню», «Мне не с кем оставить ребенка»…
Я уже готов был поступиться своими принципами и воспользоваться проституткой. После короткого созвона я стою у подъезда, холодная осень смотрит на меня с чувством стыда, и мне предлагают перевести предоплату и говорят по телефону, что после этого ко мне спустится красотка и проведет меня в рай через заплеванный подъезд хрущевки. Конечно, посылаю к черту, мне не 20 лет, чтобы вестись на такие глупые разводы.
 Я иду по ночному городу и не могу никак отвлечься от чудовищного желания войти в женское тело, я иду и понимаю природу сексуальных маньяков. Мне сегодня отказали все.
– Никто не хочет тебя – потому, что ты ничтожество. Они все такие клевые и спят они только с клевыми – а ты иди подрочи, как Дзюба.
Я себя упрашиваю вернуться в номер и передернуть на воспоминания об Инне и туалете аэроэкспресса. Но в голове продолжаю перебирать разные варианты – кого еще можно разбудить.
Этой отвратительной ночью я трахнул какую-то алкоголичку за бутылку пива прямо на автобусной остановке. Я трахнул ее, мысленно дав пощечину всем королевам, которые думают, что у них между ног уникальное и неповторимое произведение искусства. Я ненавидел себя и потом всю ночь полоскал член в хлоргексидине и читал статьи о том, можно ли подцепить вич, после секса в презервативе. Как же я презирал себя в ту ночь…. Но писать книгу об этом после того, как Лимонов отсосал у бомжа, более глупо, вторично.
 
9

На следующий день я встречался со своим одногруппником и лучшим другом, с которым не общался, наверное, лет пять. Я представлял, как он будет рад меня видеть и уж наверняка не в унынии и не в смятении.
Я думал, что приду к нему домой, и он скажет: «Друган, я тут ракету на кухне собираю, чтобы улететь в космос, помоги найти немного урана, у вас там в Москве все можно купить» или «Я рок-группу сколотил, завтра концерт, а ударник у нас из окна вчера выпал. Подменишь по старой памяти?», потом засмеется и добавит с ухмылкой: «Он не сам выпал, если честно, я просто как узнал, что ты в городе, решил тебе место освободить, как и обещал».
Ну, или хотя бы он попросит меня составить компанию на свидании с подругой, у которой сестра-близняшка с четвертым размером и она тоже идет с нами. Я представлял, как он оценивающе взглянет на меня скажет: «****ь ты старый и скучный, как куча унылого говна. Что там у вас в Москве – год за три считают?» И мне было бы немного стыдно, что я такой разобранный на части и что в каком-то метафизическом тупике последние пару лет.
Я шел по улицам города, в котором родился и жил почти 25 лет, и вспоминал, как мы с моим другом на искусственно отсыпанной косе на середине реки Урал нашли огромную железную трубу и как он придумал набивать в мешки пластиковые бутылки и привязывать их к трубе.  И как мы потом плыли на до берега, где нас ждал эвакуатор. А потом мы всю неделю накуривали целый район травой, купленной на деньги, вырученные с продажи этой трубы.

   Вспоминал драку в ДК «Железнодорожников» в Верхнеуральске, куда мы за каким-то чертом ввалились пьяные и начали клеить самых  красивых девчонок, а местным это, конечно, не понравилось, и когда нас попросили объясниться, меня так переклинило от водки и страха, что я начал изъясняться на дикой, как мне казалось, тюремной фене и, стоя за клубом, многие поверили, что я «к людям отношение имею и совсем недавно откинулся и что живу ровно и по понятиям и нас лучше не трогать, что за беспредел с них спросят, и т.д.» Но один из приблатненных спросил, по какой статье я сидел и спросил есть ли у меня татуировки и что за пидорская змея наколота у моего друга на руке…
Вот мы уже идем по ночной улице в разорванной одежде с разбитыми лицами и отбитыми ребрами. Мой друг, хмурый, что-то шепчет себе под нос, в какой-то момент поворачивается ко мне и начинает смеяться и сквозь смех говорит: «Я к людям отношение имею, ха-ха-ха, ну ты сказанул, бля! К каким людям? В смысле к классу млекопитающих относишься, а так-то не видно? Ха-ха, ну, сука, объясни мне смысл этой фразы. Ты, ****ь, по какой статье сидел – за ****еж в особо крупных размерах?»  Он хохотал от души своими разбитыми губами, а я пытался понять, не шатается ли у меня передний зуб.
 – Кто бы говорил, – ответил я, – если бы не твоя пидорская змея, я бы с той брюнеткой уже замутил. Вон ларек, пойдем пива возьмем, голова раскалывается. Надо вообще как-то выбираться отсюда.
– У тебя не все забрали, какое пиво? – спросил он.
– Какое? Темное нефильтрованное! У меня сотка в носке заныкана, я же знал, чем кончится.
Потом мы курили сигареты на окраине города и смотрели в звездное летнее небо. Вот тогда жизнь казалась бесконечной. Мы-то точно жить будем вечно, ну или очень долго – просто бесконечность впереди такая же, как это звездное августовское небо.

9,5

        Я проходил по улицам, где впервые встретил Марию. Той ночью мне позвонил приятель и попросил забрать его из клуба. С ним оказалась его подруга и ее сестра. Они были веселые и шумные, а я в плохом настроении и ехал молча, не обращая на них особого внимания. За окном лил осенний дождь. В какой-то момент сестра подруги друга, с заднего сиденья положила мне руки на голову и наши взгляды встретились в зеркальце заднего вида.
– Почему у тебя такие грустные глаза? – спросила Она.
У меня по спине пробежали мурашки и сердце сжалось в комок. Она пристально смотрела в мои глаза, и в них не было пьяного намерения пристать к трезвому, я увидел в них участие.
– Ну, улыбнись, пожалуйста, – попросила она, улыбнувшись мне, и я увидел ее невероятно красивую ямку на щеке.
– Я не улыбаюсь по заказу, но уверен, что твоя ямка на щеке может свести с ума любого художника, – ответил я.
– А тебя?...

Мы встретились с другом детства и сидим на кухне пьем кофе, с нами его жена Алена. Я ему предлагаю сходить и посидеть где-нибудь вдвоем – несколько лет не виделись, и хотелось пообщаться наедине. Он сидит в трико и в майке и говорит, что сегодня Россия с Турцией играет, что пабы закрыты, и у него дел много завтра. Предлагает попить пиво у телевизора. Я настолько рад его видеть, что не придаю этому особого значения. Телевизор, футбол и пиво – это все, конечно, полное дно, но тем не менее я пошел в магазин за пивом и закусками.
Злюсь: мы не виделись 3 года и сидим у телевизора, смотрим, как толпа мудаков гоняется за мячом. Во дворе мы играли на ящик пива против соседнего района, и мотивации и рвения у нас было намного больше.
 
          У моего друга начал появляться живот, он почти не смотрит на меня, как будто не рад совсем. Его жена, наоборот, с последней нашей встречи стала выглядеть гораздо лучше. Она сидела в майке и шортах на кухне и пялилась в телефон, по ее движениям я понимал, что она переписывается с кем-то. Я пошел на кухню взять еще пива, Алена потянулась в шкаф за чем-то, а я обратил внимание на ее фигуру и на то, какие гладкие у нее подмышки. Тут же мелькнула мысль, что она ходит на эпиляцию и что так гладко у нее везде. Уж точно не для мужа она это делает, и вообще она в таком приподнятом настроении, точно с ****ок вернулась или на них собралась – подумалось мне. На какое-то время я задумался об этом и, если бы там у телевизора сидел не мой друг, а малознакомый стареющий рогоносец, то, наверное, я бы ее мог трахнуть прямо на кухне. Я позвал Алену выйти на балкон и покурить, она накинула куртку и мы вышли, взяв с собой сигарет и пива.
– Алена, я давно хотел тебе сказать одну важную вещь, – начал развивать мысль, которая мне не давала покоя, – вот мы же особо не знаем друг друга и никогда толком не общались. Но однажды лет семь назад, когда мы пили вино и курили траву, стоя на этом балконе, ты посмотрела на меня как на полного и конченного идиота., и я запомнил этот взгляд,– я закурил вторую сигарету, глубоко затянулся дымом и продолжил,– обсуждая митинги в Москве, я высказал мысль про Крым и про президента, мысль моя была о том, что если не он, то кто еще – и ты даже толком не стала спорить и не стала ничего доказывать, потому что с такими конченными ослами даже и спорить не о чем. Вот сейчас я у тебя прошу прощения за то, что тогда ляпнул эту чушь. Я, видимо, передач про имперские амбиции пересмотрел, а ты просто смотрела в окна трамвая и видела лучше любого эксперта, что происходит на самом деле в стране.

     Мы стояли на балконе, курили и пили пиво, и обсуждали очевидные вещи: конечно, преступная группировка захватила власть в стране и пользуется ей, как личной кормушкой, а мы в их глазах всего лишь крепостные крестьяне без права голоса и возможности выбирать. Как же мне понравилась Алена, такая красивая, и с головой в которой есть интересные мысли.
– Бля, гребанные турки! Карабах у нас отжали, еще и в футбол отымели, – мой друг вышел на балкон и начал закуривать.
Я говорю, что, наверное, опять чуть-чуть не хватило и судья, наверное, гандон, и вообще мы были явно сильнее. Друг со мной согласился, но мне показалось, что он не понял моего сарказма.
– Кстати, как там Ленка поживает? – спросил он у Алены, – нормально вчера посидели?
Все сходится – подумал я – значит, у Ленки была вчера вечером или ночью, ну и правильно, ну и хорошо.
Я засобирался домой, общение не клеилось, пиво кончалось. Мой друг решил выйти со мной в подъезд, закурил сигарету, а я специально медленно зашнуровывал ботинки, чтобы наедине посмотреть на Алену и с сарказмом спросить у нее перед выходом: «Что, с Ленкой классно было вчера?» Она посмотрела на меня очень серьезно, а я зачем-то подмигнул ей, поцеловал в щеку и тоже вышел в подъезд.

       Я принимаю душ и пытаюсь курить. Пьяный и голый, стою никому не нужный в глубине Урала. Завтра поезд до Барабинска, и потом Барнаул. Проведу там пару встреч, связанных с работой, и назад – в свою уже ставшую родной однушку в Кузьминках. Там хотя бы нет никаких теней прошлого, а теперь еще и нет иллюзий, что есть друг. Удалю вообще его номер: так-то не созванивались год, еще и при встрече – полное равнодушие, ну и на *** такую дружбу, я навязываться не стану. То ли какие-то старые обиды, то ли рога на мозги ему давят – что он так холоден со мной.

       Я зашел к ним днем, когда друг на работе, и сказал Алене, что оставил перчатки в коридоре, она, конечно, предложила кофе. Вот она стоит у плиты и варит кофе в турке, я подхожу к ней сзади и начинаю нежно целовать ее шею. Одной рукой я глажу ее ягодицы, а второй залезаю под майку и начинаю ласкать ее грудь. Я слышу, как она постанывает, и стягиваю с нее шорты вместе с черными кружевными трусиками. Я держу ее за волосы и глубоко вхожу в нее своим членом. Я трахаю ее очень быстро, и чувствую какая она влажная от возбуждения. Алена опирается рукой на разделочный стол и нечаянно задевает сахарницу, она падает и разбивается на сотни осколков. Алена говорит сквозь стон:
– Да и черт с ней.
Я поворачиваю ее лицом к себе, начинаю целовать ее губы жадно, одним движением сметаю все со стола в раковину и сажаю ее на стол. Она широко расставляет свои ноги и опирает их на ручки шкафа. Я глубоко вхожу в нее, и она обвивает меня руками. Я трахаю ее все быстрее, она стонет и впивается своими зубами мне в шею. Кофе выбегает из турки и заливает плиту. Я кончаю на кафель в душевой кабинке гостиничного номера. Вода льется по моему стареющему телу, смывая грязь и пену и утекает в канализацию, как и вся моя жизнь.
 
10

     Уже почти год мы живем с Марией в одной съемной квартире с видом на городские часы и шумный проспект. Живем скромно, у нас почти ничего нет, но при этом у нас есть все. Мы наслаждаемся друг другом, иногда встречаемся с какими-нибудь общими знакомыми или ходим в местный провинциальный театр, порой гуляем вдоль реки или уезжаем на несколько дней бродить по уральским горам. Но чаще все свободное время трахаемся и не можем насытиться друг другом, в парке на лавочке или в беседке, в примерочной или в кинотеатре, в машине, на машине, на крыше нашего дома, в рейсовом автобусе и даже один раз в вагоне трамвая. Летом мы любим забираться на крышу и пить вино или курить траву. Мария пытается продавать свои поделки из смолы, а я бросаю работу в такси и устраиваюсь на завод. С нетерпением жду вечера, чтобы скорее вернуться в квартиру и в Марию. Я заметил, что уже год трахаюсь с одной женщиной и меня это устраивает.
Мария увидела, что я занимаюсь онанизмом в душе и всерьез обиделась, ей это казалось странным, ведь мы и так трахаемся всегда и везде. Я пробую объяснять, что это другое и потом просто отшучиваюсь:
– Я занимаюсь этим с 13 лет, когда в первые прочитал статью в журнале «сторожевая башня», о том, как чернокожий мальчик мастурбировал и тем самым прогневал господа. Я тогда подумал, что стоит попробовать тоже разозлить этого криворукого бога, вряд ли, конечно, это задело его, но попробовать стоило, за неимением на тот момент, других методов.

Кристину бросил ее парень, а по совместительству мой приятель. Кристина – сестра Марии, благодаря ей мы и знакомы. Мы втроем сидим на кухне у Кристины, пьем вино, курим, я иногда пою песни под гитару. Обсуждаем Гаспара Ноэ и еще каких-то малоизвестных режиссеров. Кристина сидит напротив меня на диванчике в коротком домашнем платье, без лифчика, закинув ногу на ногу, а я стараюсь не смотреть на ее сочные ножки и очертания сосков, просматриваемые через ткань платья. Мы смеемся над шутками про ее бывшего парня, а я прошу не обижать моего приятеля, хотя и не могу оспорить того факта, что он мудак. Кристина просит почитать им Бродского, я отказываюсь, а она продолжает настаивать:
– Ну, доставь нам удовольствие языком и губами – почитай стихи. Маша рассказывала, что ты умеешь делать приятно языком.
Кристина говорит, что у нее все мокро под ванной и просит меня посмотреть, где там подтекает. Мысль о том, что у нее все мокро, волнует меня, но я не подаю виду. Говорю, что сейчас гляну, но делать сегодня ничего не буду. Мы идем в ванную, я смотрю, в чем там проблема и говорю, что завтра куплю силикон и проклею все швы. В ванной так тесно, что, когда мы выходим, я нечаянно касаюсь ее тела и чувствую внешней стороной ладони шов на ее трусиках.
– Что, сучка, показала, где там у тебя мокро? – Мария встретила нас громким, но не злым смехом. Я держался, как мог, и понимал, что Мария жуткая собственница, хоть и никогда не устраивала мне сцен ревности.
 
       Кристина перекидывает ногу, почти как Шерон Стоун, и я невольно бросаю взгляд на ее белые трусики, а Мария перехватывает мой взгляд и ухмыляется. Я встаю и зажигаю чайник на плите, говорю, что вино в меня уже не лезет. Мы все довольно пьяны, девчонки заговорщицки посмеиваются и что-то шепчут друг другу. В моей захмелевшей голове промелькнула мысль, что они хотят устроить мне сюрприз и не знают, как я к этому отнесусь. Я же давно готов к любому повороту, и меня не оставляет в покое этот похотливый взгляд Кристины, ее немного полные ножки и белые трусики. Она совсем не похожа на Марию, и мне удивительно, что они сестры. В моей голове я уже нарисовал картину, как мы втроем перемещаемся в спальню, и я пальцами трахаю Кристину между ног, в то время как мой член глубоко входит в Марию. Я представляю, как трахаю Кристину сзади и сжимаю ее сочную попу, а она лижет в это время моей Марии между ног, и они обе стонут так, что соседи не могут уснуть и стучат по батареям.
¬– Я выйду на балкон, подышу свежим воздухом, веющим с океана. – говорю я, наливая себе крепкий чай в кружку.
Вечер продолжался за их девчачьими разговорами, вино кончилось, и я сходил в ночной магазин за пятой или шестой бутылкой вина. Я старался пить меньше, так как считал, что силы мне еще понадобятся. Девочки накачивались по полной и в какой-то момент, Мария, которая уже засыпала за столом, встала и сказала:
– Я все, спать.
 
       Я пошел с Марией, она моментально уснула, и я вернулся на кухню. Я сел на стул и налил нам вина. Кристина встала, чтобы достать с холодильника очередную пачку сигарет и оказалась очень близко ко мне. Наши взгляды уперлись друг в друга, я схватил ее за талию и притянул к себе, она не сопротивлялась. Я сжал ее ягодицы, она раздвинула ноги и села на меня. Я расстегнул пуговки на ее платье и начал целовать ее грудь. Кристина расстегивала ширинку на моих джинсах, у нее не получалось. Я сделал это сам, потом отодвинул ее трусики вставил в нее свой напряженный член. Она была вся мокрая и делала плавные движения вверх-вниз, а я облизывал ее грудь и сжимал ее ягодицы, немного направляя ее.
– А говорил, ничего не будешь делать сегодня, – шептала Она.
Я приподнял Кристину и, не выходя из нее, посадил на стол. Она сидела на столе и ногами крепко обвивала меня, а я трахал ее все быстрее. Кристина не сдерживалась и громко стонала, а я пытался закрыть ее рот своими поцелуями. Я понимал, что Мария в соседней комнате может проснуться в любой момент. Моя рука держала ее голову и пальцами я сильно сжимал ее густые волосы.
¬– О да, не останавливайся, я хочу кончить, – стонала Кристина.
Мои движения становились все быстрее и жестче, стол скрипел и качался, бутылка чуть не упала с него, но я успел ее перехватить. Не останавливаясь, я отхлебнул вина и крепко поцеловал Кристину. В ней было очень влажно и горячо, она крепко обнимала меня руками и ртом прижималась к моей шее, чтобы не кричать. Я почувствовал, как она кончила и слезы выступили у нее на глазах. Я положил ее на стол, ее раздвинутые ноги лежали на моих плечах, я входил не слишком глубоко, чтобы ей не было больно. Руками я придерживал ее колени. Повернув голову, я взял в рот палец на ее ноге и начал его сосать и покусывать. Я смотрел на ее отодвинутые трусики и то, как мой член быстро движется в ней, и думал о том, как сегодня случайно увидел эти белые трусики первый раз и как Мария перехватила мой взгляд. Стол скрипел неприлично громко и Кристина стонала на всю квартиру, я двигался очень быстро и в самый последний момент вынул член и кончил, испачкав Кристине платье и живот.
 
11

        В казахстанском Петропавловске после всех проверок, границ, досмотра и прочей ерунды мне несказанно повезло – в купе вошла симпатичная высокая и стройная женщина.  Я смотрел на нее, как на подарок судьбы. Много лет я ездил по всей стране на поездах, покупал билеты в купе, плацкарт, СВ, и никогда мне не везло с попутчиками. Были интересные люди, люди для одноразового общения, для игры в карты, для разгадывания кроссвордов и прочих действий, направленных на то, чтобы скоротать время в пути. В основном же, неприятные бабушки, со вставными челюстями, некрасивые мамаши с некрасивыми непослушными детьми. Вечно пьяные вахтовики или дембеля с отвратительными лицами и всегда вонючими носками. Всегда мерзкие разговоры ни о чем. Мне ничего не интересно! Не надо со мной общаться. Мне нечего вам рассказать, я абсолютно пустой и неинтересный человек. Все слова бесполезны, лишь никому не нужный шум из человеческих голосов.
Она вошла, мы поздоровались, какие-то манипуляции с сумками, проводник, билеты, чай, белье. Никто не подсел, я продолжаю удивляться. Она приветлива и очень красива, попросила выйти – ей нужно переодеться. Она переоделась в белую футболку и белые бриджи. Сидит напротив меня, поджав одну ногу под себя. Пьем кофе, обсуждаем, что-то незначительное. Я смотрю на нее изучающе, но не слишком откровенно, чтобы она, не увидела в моих глазах, отражения картин, которые я себе представляю. Взглядом я уже оттрахал ее в трех различных позах. Вагон тряхнуло, я по своей неловкости проливаю на себя горячий кофе. Кофе, правда, уже остыл, да и я не такой уж и неловкий, просто мне надо снять футболку, резким движением и увидеть ее взгляд. За одну секунду она себя выдала, она посмотрела так, что я понял – в мыслях она отдалась мне три раза точно. Я переоделся, продолжили говорить, будто ничего не произошло. Хотя ничего и не произошло, просто мне все трудней сидеть в таких положениях, чтобы ей, не было видно, что я уже ко всему готов. Я так и не могу продумать план действий, совершенно в себе не уверен. Она может поднять скандал и попросить другое купе или еще что похуже.

      Колеса поезда стучат, где-то в степях Казахстана. Ночь. Нас в купе двое. Ей тридцать два, зовут Жанна, она едет по работе в Новосибирск. Все шутки отшучены, кофе выпито по 3 кружки. Обсудили отдых в Турции и в Египте, политику, сравнили жизнь в двух нищих государствах. Скоро граница, таможенный досмотр, поезд снова поедет по территории России. Итак, один турист вышел из пункта Ч в пункт Б, второй турист вышел из пункта П в пункт Н, каждый выбрал наудачу один из возможных путей. Какова вероятность того, что где-то на середине пути они займутся сексом друг с другом? Предположим, что событие «С» случится, если они окажутся ночью в купе поезда, если к ним не подсядет другой пассажир и если они окажутся симпатичны друг другу. Нет, неправильное условие задачи. Какова вероятность того, что Жанна через полтора часа знакомства займется сексом с мутным незнакомцем при условии, что мы оба трезвые, взрослые и благоразумные, никаких психотропных средств не употребили, а вариант изнасилования не рассматривается? Согласно теории вероятности два возможных события – да и нет, то есть вероятность 50%.

      Она высокая и стройная, у нее маленькая грудь, миниатюрная попа, длинные, прямые черные волосы, черные, совсем не узкие глаза, она скорее похожа на цыганку, нежели на казашку. Она лежит, закутавшись в покрывало и шутит, что это ее кокон, который ее греет и защищает. Я лежу рядом, на соседней полке, свет погашен. Я чувствую, как она дышит. Вагон поезда слегка покачивает от движения. Я думаю, что нужно просто уснуть и проснуться через четыре часа в Барабинске, снять номер в гостинице «Провинция», заняться онанизмом, принять душ, позавтракать и начать заниматься своей работой. В купе поезда тишина, Жанна спит, мне что-то не дает покоя. Разве можно спать, когда рядом лежит девушка, которую нужно крепко прижать к себе, запустить руку в копну ее черных волос? Ладонью гладить ее между ног и чувствовать, как ее трусики становятся влажными, когда ты вылизываешь языком ее маленькое ушко. Поезд остановился на каком-то переезде, в окно попал тусклый свет фонаря, я увидел, как Жанна пальцем тихонько водит по стенке купе, туда-сюда. Что выдает это движение? «Мне скучно и грустно, мне не спится, я хочу, чтобы ты гладил меня ладонью между ножек, пока трусики мои не станут насквозь мокрыми»? Я не уверен, что так. Женщины неоднозначны, я часто попадал в дурацкое положение, неправильно толкуя их поведение, особенно жесты.
– Жанна, – шепотом зову я, – пойдемте покурим.
– Нет, я замерзну, и мне не хочется, – отвечает она.
– Да ладно, мы быстро, вас же согреет кокон, – настаиваю я.
Это репетиция других вопросов. Я зову покурить, она отвечает отказом, но в итоге мы идем. Я попрошу раздвинуть ноги, она отказывает, но раздвигает. Она попросит не входить в нее, но я войду. И так далее. Но пока это только теория.
Я говорю:
– Ну, пойдем, мне одному скучно, вдохнем в себя такой вкусный, терпкий, табачный дым.
Ей не хочется идти в холодный тамбур, но сейчас за меня работает никотиновая зависимость: я напомнил ей про вкус дыма и просто жду. Через паузу, она говорит:
– Ну, пойдем. Но если я замерзну, это будет на твоей совести.
От этих слов я весь напрягаюсь. Мне слышится, она говорит, что я должен буду ее согреть. Пропуская ее вперед в дверь тамбура, я слегка приобнимаю ее за талию и тут же отпускаю. В тамбуре мы курим и улыбаемся, говорить невозможно – шумно гремит поезд. Мы стоим близко друг к другу, и я периодически, прикасаюсь к ее локтю, связано это, конечно с тем, что сильно качает вагон, и с тем, что я пытаюсь предугадать ее поведение, когда я приступлю к решительным действиям. Мы вернулись в купе, и Жанна сразу забралась в свой кокон из покрывала.
– Я в домике, – сказала она.
– А из чего домик? Не из соломы, случайно? – пытаюсь глупо и дешево флиртовать я.
– Нет, он из прочных кирпичей, – отвечает она.
Я сел на ее кровать посередине, забрался рукой к ее ногам и пощекотал ее, она дернулась и засмеялась.
– Кто в теремочке живет? – продолжал я. Потом, каким-то образом я начал ей делать массаж, поглаживая ее плечи. В купе было темно, поезд мчался вперед, лишь одинокие фонари разбавляли на мгновение темноту. Я гладил ее плечи, а она шептала:
– Ты что, сумасшедший?  Потом постучала проводница и предупредила, что через полчаса мы приедем в Омск. Я приоткрыл дверь и сказал, что никто из нас в Омске не выходит, а я выхожу в Барабинске. Я закрыл дверь и сразу лег рядом с Жанной, она, что-то сказала, а я ее обнял и своим бедром раздвинул ее ноги. Я сильно прижался к ней, она издавала какие-то звуки и слегка сопротивлялась, но я замечал, что ей приятно.
– Ты, что сумасшедший? – снова спросила она.
 
     Я уже гладил ее грудь через футболку. Потом я начал вылизывать ее губы языком, я делал это, пока она не открыла свой рот и не впустила мой язык в себя. Я начал спускаться ниже, по сантиметрам завоевывая ее тело. Сначала она не давала снять футболку, потом лифчик, когда я все-таки снял лифчик, я целиком взял ее грудь ртом, посасывая маленький сосок. Моя рука гладила ее попу через легкую ткань одежды, я вылизывал ее пупок она стонала и гладила мою голову. После я одним движением стянул и трусики и бриджи, на ней остались только розовые носочки. Между ног у нее было идеально выбрито и пахло прекрасной похотью. Я присосался к ее клитору, я облизывал его языком, и прикусывал губами. Мои пальцы были в ней, я чувствовал, как сильно она возбудилась. Я ласкал ее, а она напряглась всем телом, потом изогнула позвоночник и издала громкий и сладкий стон. После она ослабла, а я чувствовал, как бешено, колотится ее сердце внутри хрупкого тела. Вагон остановился, за окном был освещенный перрон омского вокзала.
Я прижимал Жанну к себе на перроне ночного Омска. Мы курили и шутили на тему удачно выбранного купе. Она была совсем другой, с нежностью и преданностью смотрела на меня, была бодра, раскованна и жизнерадостна. Потом поезд тронулся. К счастью, к нам в купе никто не подсел. Под монотонный стук колес мы занимались сексом долго и жадно. Жанна стояла на четвереньках, и я трахая ее сзади, смотрел на мелькающие фонарные столбы и полустанки. Она нежно стонала, и стон ее перемешивался со стуком колес. Потом она села на край кровати, а я встал, и она взяла мой член в рот и начала ласкать его губами, пытаясь заглотить его почти целиком. Она делала это так нежно, что через несколько минут мои ноги затряслись и я со стоном кончил ей в ротик, а она сплюнула мою сперму на пол, под стол.
Потом Жанна лежала на животе, а я лежал сверху на ней, мой член медленно и глубоко входил в нее, а мои мокрые пальцы ласкали ее клитор.

        Я представлял, что нас увозят в Сибирь в ссылку или на расстрел. В Барабинске я вышел, и мы расстались, я подумал, что она не знает, как меня зовут, а я видел ее имя только на билете, который лежал на столе. Я был благодарен Жанне за то чувство последней любви, любви солдата, едущего эшелоном умирать, заключенного, приговоренного к расстрелу или двух выживших особей, после ядерной зимы.
На предрассветный Барабинск медленно падал снег.

12

        В Барнауле в гостинице с одноименным названием я принял душ, побрился посмотрел из окна на проспект, подумал: «Какой же все-таки унылый город, как и почти все города России». Россия для грустных – это точно. Созвонился с нашими партнерами, с которыми общался только по телефону, и раз я был в Барнауле, мы решили устроить встречу. Позвали то ли в «Аджику», то ли в «Пожарку» – все равно, лишь бы не оставаться одному в этот вечер. После посещения моего родного городка, после этого секса в поезде я был полон мыслей, которые растягивали мою голову во все стороны. Я презирал себя.
– Ты трахнул бомжиху на улице, урод, – говорил я себе, – а если бы эта Жанна из поезда шум подняла? Ментов бы вызвали, как бы ты им объяснял, что она тебе всем своим видом показывала желание заняться сексом? Сказал бы, что она сидела с развернутыми в мою сторону скрещенными ногами, а это верный признак и намек на секс. Бред. Еще бы на пару дней задержался и жену друга отымел бы у него на кухонном столе.
 
      Я не хочу признаваться, что не могу себя контролировать, когда во мне возникает маниакальное желание секса. Я думаю, что это у каждого так, у каждого здорового мужика с яйцами возникает естественное желание при виде женщины трахнуть ее. В душе я занялся онанизмом, так как понимал, что в ресторане будут женщины, а мне нужно произвести впечатление нормального человека, и не сидеть там и не пялится на женщин со слюной, стекающей изо рта.
– Давай сейчас без самоанализа, без ностальгии, не слушаем сегодня 25/17 или Торбу-на-круче, не вспоминаем Марию, не нужно сегодня накачивать себя, – готовлю я себя к вечеру, стоя у зеркала, – просто попьешь водку, поговоришь про работу, как вагонами перевозится уголь из Кузбасса в Польшу, про армию тоже сможешь поговорить. Ну, о чем там еще мужчины разговаривают? Про ебучие футбол, тачки и рыбалку весь этот духовный онанизм – постараемся обойти стороной. Если будут обсуждать, отшутись, только без злобы.  Не говори о кино и литературе, вообще меньше говори. Только не напейся и не начни им рассказывать про фильм «Сука-любовь» или «Солярис», не позорься и помни – ты никому не интересен со своим внутренним миром. И главное – не начни клеить певичку или официантку.

         Сидим в ресторане, выпиваем. Трое взрослых мужиков: Игорь оказался огромным двухметровым амбалом, а Андрей, наоборот, очень худым маленького роста мужчиной. И так они забавно смотрелись, когда встретили меня у входа в эту «Аджику». Водка, мясо, разговоры о работе, девушка поет мерзким голосом какую-то российскую лабуду.
– Как прекрасно поет, она тут каждый четверг выступает, я просто влюблен в ее голос, – говорит Игорь.
– Да, очень даже неплохо, – соглашаюсь я и показываю большим пальцем класс в ее сторону.

«Тормози»,– думаю про себя. Эти сибирские мужики сейчас еще ведро выпьют, а ты ползать тут будешь, вон уже начинаешь херню исполнять, пальцы свои кривые показывать.
 
      
      Мы сели таким образом, что я находился спиной к залу и кроме задницы официантки в общем-то не отвлекался на женщин, и это было хорошо. Андрей начал понемногу сворачивать разговор в сторону наркотиков, говоря, что в юношестве все пробовали. Я понял, к чему он клонит, и это мне очень понравилось. Я сейчас был готов на все ,и к тому же водка мне не лезла уже, а я, как ни странно, протрезвел, и тоска начала подкатывать к горлу.
– Травы я бы сейчас с удовольствием покурил, – говорю я, чтобы моим новым друзьям не пришлось дальше прощупывать мое отношение к наркотикам.
– Траву не сможем достать, – тут же ответил Андрей, – но вот точно соль есть. Ты пробовал? Это намного интересней.

      Я вру, что не пробовал, но готов попробовать, а у самого аж сердце застучало  от волнения. Как это безнадежно – убиться солью сегодня после водки, потом не спать ночь, естественно, а завтра в восемь утра за мной приедет машина и повезет в соседний городок Новоалтайск на вагоностроительный завод. Я представляю, в каком буду состоянии завтра утром. Впрочем, нужно просто перед поездкой втереться, и весь день я буду просто самым энергичным работником Алтайского края. Главное – не словить паранойю раньше времени.
Телефон в руках Андрея ждал своего выхода, десять минут, и Телеграм-бот запущен, мы переводим деньги за грамм. Выходим покурить, нервничаем, что долго не присылают адрес закладки. Заказываем еще водки, я пропускаю, хочу, чтобы протащило от соли без алкоголя, заказываю американо – а почему бы и нет? – у меня же еще есть запасное сердце. Пишем в службу поддержки, нам отвечают, что произошла ошибка и нам положили не грамм, а два и нужно доплатить, после этого сразу получим инструкцию, где поднять закладку. Мы соглашаемся, я думаю: «Два – это даже лучше, смогу тут все три дня торчать и не сдохнуть с тоски, главное – на самолет попасть». Делаем перевод, но так и не получаем адрес, на том конце чата чувак отмораживается и пишет, что, мол, простите закладчик сглупил и положил три грамма, готовы ли мы три грамма выкупить. Игорь соглашается, говорит, что три даже лучше. Я говорю, чтобы тормозил, что это галимое кидалово. Все уже понятно, давай сегодня без соли. Он меня убеждает, что так бывает и что это стандартная ситуация и в итоге переводит еще, и дальше нас блокируют. Я уже и не надеялся, сразу подумал, что какой-то развод. Андрей злится и говорит, что сейчас еще один номер попробуем, я прошу остановиться, но он не унимается.
– Господа, – пафосно говорю, – я хочу вас угостить текилой. Где у вас танцуют лучшие девчонки Барнаула?
Выходя на крыльцо и ожидая такси, Андрей закуривает сигарету и как бы между прочим спрашивает:
– А знаешь, что является основным источником загрязнения воздуха в Барнике? –потом сам себе отвечает,  – Печное отопление. Ха-ха, весь газ уходит на запад – для людей Сибири его нет.

      В общем, мы поехали в какой-то ночной клуб, и я подумал, что можно будет снять какую-нибудь сибирячку на ночь и даже забрать ее с собой в Москву. И превратить ее жизнь в ад. Поставить в моральную и материальную зависимость от себя, подсадить, как на наркотик на себя. Сначала  читать ей стихи, водить в кино и театры, вечерами читать шедевры мировой литературы, путешествовать по России и Европе, трахать ее до потери сознания по три раза в день, катать по ночному городу, посещать всякие квесты, обзавестись кучей совместных друзей, а потом начать презирать ее и абьюзить по поводу и без, и в итоге бросить, сказав ей, что с ней невыносимо душно. Оставить ее одну в мегаполисе без жилья и денег, с психологической травмой и черной дырой внутри, надо еще в начале отношений предупредить, чтобы она начала откладывать на психолога. Всякая чушь крутилась в моей пьяной голове, пока мы ехали в такси.

       У барной стойки выпиваем текилу, о чем-то говорим. Атмосфера клуба весьма провинциальная, людей мало, музыка в стиле восьмидесятых. Я огляделся вокруг и был рад, что не вижу в зале каких-то сверхпривлекательных с точки зрения продолжения сегодняшнего вечера женщин. Одна слишком жирная, другая уже старая, третья уже пьяна до такого предела, что даже трахать ее не хочется. Тем более вокруг нее уже трутся каки-то армяне, как стервятники, выжидая, когда жертва без сил упадет в их цепкие лапы. И я вспоминаю, одну историю, когда был уверен в сексе после такого знакомства в клубе, а в итоге всю ночь выслушивал историю про то, как трудно жить матери-одиночке с двумя детьми в мире, где мужчинам нужно только отверстие между ее ног.
 
      Вечер проходил довольно приятно: мы пили текилу, вели беседы про армию, политику, ну и про работу, конечно. Я вполне успешно делал вид, что все эти разговоры мне интересны, что человеческая речь не вызывает во мне отвращения своей нелепостью. О чем могут говорить сгустки пыли на шаре, наполненном огненной лавой, который вращается в сторону неизбежного самоуничтожения? О чем могут думать и на что могут влиять эти млекопитающие с двумя ногами, вся жизнь которых, с точки зрения Вселенной, это миллионная доля секунды? Я гнал от себя все эти мысли, и мы допивали вторую бутылку текилы, когда Андрей, этот человечек ростом сантиметров сто шестьдесят пять и весом килограммов шестьдесят, на танцполе устроил конфликт с двумя армянами или азербайджанцами – никогда не мог их различать. Но одно я знал точно: их не двое, они никогда не ходят таким маленьким составом в такие места и даже если выйти один на один с любым из них, рядом обязательно окажется толпа из группы поддержки с ножами. Конфликт разгорался, как я понял из-за той телки, которую Андрей пощупал или погладил за задницу, и из-за того что он был уже в невменяемом состоянии. Я посмотрел на Игоря и подумал, что он со своим двухметровым ростом будет хорошим аргументом в решении конфликта. Выхватывать ****юлей в ночном Барнауле никак не входило в мои планы. Мы с Игорем наблюдали, сидя за столиком, за тем, что происходило на танцполе. Игорь ухмылялся, а я сказал:
– Ну ладно, пойдем, надо успокоить этих джигитов.
– Ты сиди, сейчас я решу, – очень уверенно сказал Игорь, и я удивился его самоуверенности. Он встал, я вместе с ним.
– Сиди, сиди, я серьезно. Я их знаю, а они знают, с кем я общаюсь, – Игорь говорил очень уверенно, – Я сейчас извинюсь за этого дурака и уходим отсюда.
Мы вышли в осенний ночной город, я подумал, что хорошо жить в маленьком городке, где все друг друга знают, хорошо, но только не для меня. Мы шли в сторону гостиницы, Андрей еле волочил ноги, его явно мутило. Я думал, что его вырвет, потом немного отпустит. Игорь почти тащил его на себе.
– Долбанные животные, нахера ты меня увел, я бы их покрошил, ***, – Андрей нес всякий пьяный бред, а я собирался сесть в такси и уехать в гостиницу спать.
В этот момент по другой стороне улицы шла какая-то толпа подростков около десяти человек. Андрей начал буровить что-то в их сторону, но негромко. Они, наверное, и не слышали, и не обращали на нас внимания ,пока Игорь не взял Андрея за плечи и хорошенько не тряханул.

– Успокойся, пожалуйста, и возьми себя в руки. Хорош исполнять, – сказал он.
Из толпы нас окрикнули:
– Эй, бугай, оставь малого, хуль ты его трясешь.
– Все нормально, ребят. Наш друг перепил, – уверенно ответил Игорь, – домой его ведем.
Но Андрей не взял себя в руки и своим криком изменил ход этого вечера. 
– Пошли вы нафиг, гомосексуалисты(цензура) малолетние! Вы вообще почему свой рот открываете, – крикнул он.
 
      Они рванули в нашу сторону, я ударил первым и почувствовал, как мой кулак врезался в чью-то челюсть с характерным приятным звуком. Я только успел увидеть, как мой противник рухнул пластом на асфальт, но меня тут же сбили с ног и стали запинывать несколько ног. Игорь отбивался и, как огромный медведь, раскидывал соперников в разные стороны, пока его тоже не сбили с ног ударом бутылки об голову, сзади. Какое-то время наши лежащие тела еще били ногами, но уже без особого интереса. Ночные фонари отражались в осенних лужах на асфальте, и этот мир казался удивительно красивым и гармоничным.

     Я вошел в гостиницу в разодранной одежде и с разбитым носом, голова гудела от текилы и ударов. Возле лифта стояли три потрепанные проститутки, я посмотрел на них и сказал той, которая менее потрепанная, чтобы шла со мной. В лифте я ей сказал, что хочу чтобы она меня раздела, помыла в душе и подрочила мне.

12,5

        Я считал, что с Марией мы самая счастливая пара. Скоро лето, и мы снова уедем в Абхазию к морю, однажды останемся там жить навсегда. Ночью я проснулся и увидел, что Мария лежит рядом и переписывается с кем-то на сайте знакомств. Я не подал виду, что проснулся, но запомнил с какого профиля она переписывается. На следующий день, работая на заводе, я зарегистрировался на этом сайте, и создал профиль одинокого успешного красавца с фотографиями из интернета. Зная все привычки, слабые места и пристрастия Марии, за пару дней активной переписки я узнал много нового.

        Она так разоткровенничалась, что рассказала, что живет с чуваком, с которым плохо все, кроме секса. Что парень этот конченный мечтатель и так и будет снимать всю жизнь дешевую однушку на окраине этой провинциальной дыры. И что он трахает ее сестру и что это она запланировала его измену, чтобы ей не было так стыдно за свою. Своему парню, т.е. мне, она изменяет с каким-то взрослым мужиком из Питера, с которым познакомилась, когда ездила с подругой на экскурсию. У него свое кафе. Мария рассказала, что ей душно в этом городе и главная ее мечта – это жизнь в мегаполисе и общение с успешными людьми.

13

            Поездки закончились, и я вернулся в свою однушку в Кузьминках. Ноябрь был серым и безнадежным, уже после обеда начинало темнеть. Все чаще приходилось ездить в офис по любимой фиолетовой ветке от Кузьминок до Улицы 1905 года. Я читал «Записки из подполья» и «Котлован». Русская литература не казалась мне такой глубокой. Эти ничтожные персонажи и их авторы разочаровывали своей беспомощностью. Я понимал, что нужно вытягивать себя из этого болота безнадежного безделья, онанизма и рефлексии. Решил, что пора приводить себя в форму, и снова стал заниматься на турнике, бегать по вечерам.

     Я писал стих про взрыв метро и не мог продвинуться уже несколько недель, дальше строк «Кончается желтая ветка, я в переполненной клетке, Раздавленный грудой металла, жду тебя в центре зала» .

         В один из вечеров я пошел в бассейн на бульваре Сергея Есенина и, увидев администратора, с большими голубыми глазами и большой грудью, которая была подчеркнута вырезом платья, подумал, что зря не ходил сюда раньше.
– Вы у нас первый раз? Что же не приходили раньше? – спросила девушка, смотря на меня через окошко. Я услышал ее голос, невольно опустил глаза на грудь, и у меня мгновенно встал, я растерялся и смутился. Пролепетал что-то про расписание и цены, спросил, где вход в раздевалку и прочее. Она явно подумала, что перед ней полный кретин и была права.

        Я плыл по дорожке и представлял, что нахожусь в доме престарелых, в котором меня заставили плыть в этой воде, и я обязан испытывать радость, доживая свою никчемную жизнь. Я должен был лежать на кровати, читать, каждые 15 минут выходить на балкон курить, потом пару раз подрочить перед сном, потом до трех ночи ворочаться в кровати, пытаясь остановить внутренний диалог. Но вместо этого заставил себя плыть от одного борта до другого, и терпеть соседство на дорожке какого-то пловца, который думает, что он долбанная подводная лодка и херачит своими полупрофессиональными кролем, не замечая никого вокруг. Я плыл херовым брассом и думал, как это все глупо и грустно. Эти будущие трупы, заботящиеся о своем здоровье, такие наивные и смешные.

      Обратно я возвращался почти ночью. Холодный ветер так приятно дул мне в лицо. Настроение поднялось, я подумал, что все равно нужно себя заставлять ходить сюда – хоть какое-то занятие, и еще нужно трахнуть Лену, это имя было на бейджике у администратора. У нее не было кольца на пальце и, наверное, она в разводе, скорее всего, с ребенком, живет, видимо, недалеко – очень удобный для меня вариант. Тем более, судя по ее интонациям, она явно ищет себе партнера.

– Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым, – проговорил я вслух, проходя мимо памятника Есенину.

       Вечером я пришел в бассейн и, отмечая абонемент, передал Лене плитку шоколада со словами «Передайте это обладательнице красивых, как океан, глаз и самой красивой улыбки на юге Москвы».
– И всего-то на юге Москвы? Ну это неинтересно, – Лена, сказала это с улыбкой, показывая, что она открыта для общения и знакомства.
– С тех пор, как я пришел сюда первый раз, – продолжил я говорить, улыбаясь, – я не спал ни единого часа, моя голова заполнена мыслями о Вас.
– Это было позавчера, – ответила Елена, – вы не спите уже 2 ночи?
– Ого, – удивляюсь я, – вы меня запомнили?
– У меня тут около окошка черта на стене – 180 сантиметров от пола, – говорила она загадочно, – я запоминаю всех, кто выше этой черты.

       В очереди за мной нетерпеливо ерзали два каких-то чудака, я посмотрел Лене в глаза, пожелал хорошего вечера и пошел в раздевалку. Мне действительно понравились ее взгляд, прямые длинные волосы и, конечно, грудь. После бассейна я дошел пешком до Рязанского проспекта, купил шаурму и неспешным шагом возвращался домой по первому снегу. Вокруг меня была снующая толпа, люди, видимо, вышли встретить первый снег и заполнили улицы. Толпа в этот раз меня не раздражала, я был в хорошем настроении. В наушниках играла «Торба-на-Круче» .
Я думаю, что пора остановить эти беспорядочные половые связи хотя бы на время. Нужно соблазнить Лену и некоторое время побыть в образе влюбленного парня для матери-одиночки.

           Что там делают влюбленные кроме секса? Наверное, как-то совместно проводят время, о чем-то разговаривают, решают какие-то общие задачи, обсуждают литературу и кино, наверное, кайфуют друг от друга. Смогу ли я изображать заинтересованность хоть какое-то время? Сыграть роль заботливого ухажера и человека, который увлекается тем, что вы называете жизнью.

       Вспоминаю, как на последних посиделках с коллегами все рассказывали какие-то жизненные истории про командировки в Китай, про быт китайцев, а я никак не мог сконцентрироваться на том, чтобы слушать, и только старался улыбаться, когда улыбались все – значит, зам по коммерции пошутил про то, какие эти узкоглазые свиньи, или начальник моего отдела отпустил в его адрес какую-то шуточку, вспоминая, как они напились где-то на окраине Пекина.
 
14

           Утренняя давка в метро – сегодня получилось втиснуться только в третий поезд таганско-краснопресненской ветки, можно было бы ворваться и в первый, но не было желания работать локтями. Люди ведут себя как на поле боя, отвоевывая по сантиметрам себе пространство. На самом деле, если пройти в середину вагона, то места намного больше, но все теснятся у выхода, боясь, что не смогут выйти на своей станции. Я чувствую неловкость, когда людская волна, которая затащила меня в вагон, прижимает меня к женщине, которая надела самые обтягивающие джинсы, которые только можно представить. Своим бедром я ощущаю ее округлости и пытаюсь думать о посторонних вещах, но не справляюсь, и все во мне напрягается и твердеет.
      
        Чувствую себя маньяком, она, видимо, почувствовав меня, пытается отстраниться, но это не выходит, от ее телодвижений я возбуждаюсь еще сильнее. Мои руки опущены вниз и правой ладонью я касаюсь руки блондинки, которая стоит рядом. Рука ее теплая и гладкая, я хочу взять ее ладонь в свои и нежно погладить. Хочу обнять ее тонкую талию и прижать к себе, хочу свои пальцы запустить в копну волос на ее голове. Хочу прошептать ей на ухо:
– Все хорошо, моя родная, я спасу тебя от этого ужасного мира.

      Я чувствую себе паршиво, член в моих штанах напрягся до предела. Я боюсь, что меня вышвырнут из метро или начнут кричать, что я извращенец. В отражении стекла с надписью «не прислоняться» я вижу свою глупую рожу с этой морщиной между бровей, недельной щетиной и пустым взглядом. Мне нужно отвлечься.  Пытаюсь вспомнить, как огромная машина сбила собаку, и то, что было животным, поднялось и рванулось умирать в кусты на обочину. Я тоже не хочу, чтобы кто-то видел, как я, беспомощный и никому не нужный, буду корчиться в предсмертном бреду. Вспомнил табуретку, занесенную над своей головой, которую я увидел перед тем, как попасть в госпиталь екатеринбургского гарнизона.
– Вы будете выходить?
         Вопрос адресован мне. Мотаю головой в ответ, пытаемся поменяться местами с пассажиром, которому я перекрывал путь к выходу. В этот момент, женщина, к которой я бессовестно прижимался, нежно погладила мой напряженный член, слегка сжав его своей ладонью.  Голова закружилась от неожиданности, фиолетовая ветка несла нескончаемый поток человеческих тел.

      Жители подземелья спешат на работу, их лица и души серые. Они каждый день добывают тоску, не видя солнечного света, копят злобу и ненависть друг к другу. Как я тут оказался? За каким чертом я изо дня в день повторяю этот ритуал – проснулся, собрал себя в одно целое, вынес тело из квартиры и отправился играть роль честного обывателя?  Зачем я тут? Зачем мы тут проводим время от рождения до смерти, заполняем его какими-то занятиями, радуемся, грустим, воспитываем детей, расстраиваемся, трахаемся, кладем в себя продукты питания, к чему-то стремимся, живем, болеем, умираем? Почему я не могу отделаться от мысли, что скоро этот муравейник будет жить без меня, что планета будет вращаться, а меня не будет, тело мое, когда-то такое сильное и выносливое, будет лежать на глубине и становиться землей? И такая участь ждет всех. Вы улыбаетесь и смеетесь, вы довольны собой и тем, что называете жизнью, но за поворотом на огромной скорости уже мчится большая черная машина с обезумевшим от метамфетамина водителем за рулем. 

   Может, я не в себе, а? А у вас все нормально. Как у вас получается радоваться? Почему вы молчите? Куда и зачем вы, ****ь, бежите, по этому чертову эскалатору? Куда вы хотите успеть? У меня башка сейчас разлетится к чертям от вопросов, но дежурный у эскалатора справок не дает. Он, сука, вообще ничего не делает, только смотрит, как нескончаемый поток человеческих тел движется в смерть. Дежурный у эскалатора молчит. Может быть, он и сам ничего не знает? Тогда зачем он здесь? Зачем все мы здесь?

15

        Я провожаю Лену до дома и всю дорогу слушаю истории, как нелепо к ней клеятся посетители бассейна, один армянин обещал прокатить ее на Майбахе, она смеется, а я стараюсь не слушать. Проходя мимо памятника Есенину, я читаю отрывок из «Письма к женщине».
– Чьи это стихи?– спрашивает Лена
– Осип Мандельштам, – говорю я.
– Какое смешное имя, – замечает Лена.
Я, не обращая внимания на ее замечание, отвечаю:
– Зато несмешная судьба, – ненавязчиво в нескольких строчках рассказываю о жене Мандельштама и о стихе «Сохрани мою речь».
– Ты такой образованный, – восхищается Лена.
      Я говорю, что совсем нет, просто мне нравится литература, так как она намного интересней жизни. Лена спорит со мой и говорит, что жизнь намного интересней, я отвечаю, что, конечно, она права. Лена рассказывает, про своего первого мужа, что он был боксером, а потом его посадили в тюрьму за какую-то драку. Правда это было уже после развода. Я интересуюсь, бил ли он ее, а она отвечает, что мы слишком мало знакомы для таких вопросов и что, возможно, она расскажет мне об этих «нереальных» отношениях, когда посчитает нужным. Я говорю, что жизнь действительно интересней литературы и, ухмыляясь, думаю о том, что у меня на сотой странице «Пролетая над гнездом кукушки», а я тут слушаю, какую-то муть про армян и боксеров в надежде получить секс.

    Как же унизительно общаться на неинтересные темы и не общаться о чем-то космическом, интимном, вечном и безупречном. Ну, нет контакта, и значит надо прекращать общение. Лена меня уже начала раздражать своей деланной загадочностью и тем, с какой уверенностью произносит какие-то очевидно глупые вещи. Видимо, мужчины сами виноваты в таком положении вещей: все с ней соглашались и улыбались ей, делая вид, что она интересный собеседник только для того, чтобы засунуть в нее свой член. Нужно просто расставаться сразу, когда нет контакта, думаю я и тут же себе отвечаю, давясь от злости на себя: «Тогда ты будешь вечно дрочить, чувак».
      Когда мы дошли до ее подъезда, я быстро поцеловал ее в шею, развернулся и пошел в сторону дома.
 
      Почему-то Лена захотела познакомить меня со своей двенадцатилетней дочерью. Я пришел к ним домой, в коридоре мы с Леной начали целоваться. Целовались мы уже целую неделю, и я начал рукой гладить ее ягодицы, задирая домашний халат. Я крепко прижал Лену к себе и рукой начал отодвигать ее трусики сзади, чтобы погладить ее между ног. Она резко оттолкнула меня, но я почувствовал, что она была влажной.

     Ее дочь звали Настей. Мы пили кофе, а я думал:
– Интересно, Лена всех своих мужиков знакомит с дочерью?
Я увидел перед телевизором игровую приставку и предложил устроить турнир по какой-нибудь стрелялке втроем.
– И на что будем играть? – спросила Настя.
– Ну, устроим турнир. Если выигрываешь ты, то я вас приглашаю в ресторан, если выигрываю я, то ты мне на неделю отдашь эту приставку, а то мне вечерами нечем заняться.
– А мама? – уточняет она.
– А мама, если проиграет мне, будет всю неделю вечером готовить у меня дома ужин, а если выиграет, то я покупаю ей какую-нибудь цепочку, или духи, или серьги.
На ушко я шепнул Лене:
– Я стащу с тебя трусики сегодня.

     Мы встречались почти три недели, и меня дико злило, что мы до сих пор не трахаемся. Я хотел Лену неистово, хоть и она порой невероятно раздражала своей глупость и узостью мышления. Я хотел узнать об отношениях с ее мужчинами, чтобы хотя бы почерпнуть знаний о женской психологии на ее примере. Она же, думая, что я ревную и поэтому проявляю интерес к ее прошлым мужчинам, была скрытной и не хотела это обсуждать. И все время меня спрашивала:
– Ну, зачем ты копаешь? Все эти отношения уже закончились, меня пугает, что ты жутко ревнивый.
На жизнь в стране и жизнь страны ей было все плевать:
– Я не интересуюсь политикой. Давай не будем об этом, ну ведь все же хорошо – главное войны нет и еда есть, вот мне кажется, самый верный взгляд, а все, кто недоволен, они-то чего хотят? Чтобы было как на Украине?
Я ничего не отвечал, чтобы не выходить из себя, только думал, что жестко промыли мозги этой украинской темой нашим людям. Интересно, надолго еще хватит этой страшилки, про то, как опасно бороться за свои права и интересы?
– А у тебя был секс втроем? А было когда-нибудь желание попробовать?
– А в каких нестандартных местах у тебя был секс?
– А был ли опыт в стиле БДСМ?
– Целовалась ли ты с девчонкой?
– Сколько раз бывало максимально за сутки?
– Как ты относишься к сексу без презерватива?
– А у тебя был сквирт?
– А ты часто задумываешься о смерти?
Такие вопросы мне казались нормальными для взрослых мужчины и женщины, но Лена обрубала все разговоры на эти темы.
Кино нам тоже нравилось разное: она любила комедии и фантастику, а я начал рассказывать про Ларса Фон Триера, а потом сам, устав от собственного занудства, свернул этот разговор.

    Разговоры о литературе заканчивались тем, что Лена говорила, что в школе ей нравились «Горе от ума» и «Недоросль».  Забеременела она в 16,  потом ей уже было не до чтения. Про свою беременность – она все время подчеркивала, что это не был залет и что она просто очень сильно любила одного спортсмена, который был на 10 лет старше ее. От таких историй меня воротило просто, и я с тоской вспоминал, как мы с Марией, лежа на крыше пятиэтажки, пили вино летней ночью. Она, прижавшись своими губами к моей щеке, шептала, что представляет, как мы летим в открытом космосе и скоро разобьёмся об эти яркие звезды.
Лену интересовали вполне конкретные темы – за сколько я снимаю квартиру, сколько зарабатываю, как давно работаю в своей компании, есть ли у меня дети, был ли женат. В общем, просто анкета в банке, где рассматривают, выдать ли вам кредит отверстием между ног.
      Спрашивала, как я отношусь к наркотикам, как часто выпиваю и еще бил ли когда-нибудь женщин. Подозрительнее всего ей казалось то, что я не женат и что у меня нет девушки. И когда она начала дотошно этим интересоваться, я придумал, что несколько месяцев назад моя девушка, с которой мы встречались почти три года, изменила мне с моим другом.
– А почему вы за три года не женились? – спросила тогда она. Я продолжил врать, про то, что я не был готов к браку и прочую чушь.
– Ну, вот поэтому она тебе и изменила. Она устала просто ждать и надеяться, что ты сделаешь ей предложение. Все девушки этого хотят, – разложила все по полочкам Лена.
– Понятно, – ответил я.

16

     В моей квартире на Федора Полетаева Лена сидит у меня на коленях. На столе вино, ролы и свечи. Это она все это придумала – видимо, решила дать мне первый раз в торжественной обстановке. Я же готов был трахнуть ее в примерочной накануне, когда она меня зачем-то потащила помочь ей с покупками. Но там, за ширмой, она с отвращением одернула свою руку, когда я притянул ее к своему напрягшемуся члену.
Мой язык глубоко у нее во рту, рука гладит грудь под рубашкой, я прикусываю ее губу, и наша слюна обильно смешивается. Я расстегиваю ее джинсы и рукой глажу через трусики между ног. Она немного смущается и как бы сопротивляется.
– Давай не сейчас, – говорит она.
– Нет, дорогая, сейчас, – отвечаю я, – и прижимаю ее к кровати свои телом, пытаясь при этом расстегивать эти идиотские пуговки на рубашке. Я думаю, что эта четырехнедельная прелюдия и так порядком затянулась. Нам не семнадцать лет.
Каким-то образом она все-таки вырывается из-под меня и встает около кровати, поправляя одежду и застегивая пуговицы.
– Ты не говорил, что играешь на гитаре, – сказала Лена, увидев в углу гитару.
– Это не моя, это хозяин квартиры оставил, – вру я и при этом думаю, что надо позвонить Кристине, своему парикмахеру из соседнего дома, а Лену отправить домой. Прямо сейчас сказать, что она меня достала за эти дни и что ее внутренний мир меня не заинтересовал.
– Ну что ты врешь? На ней ни грамма пыли. Ну, сыграй мне что-нибудь, – не унимается Лена.
         Я злюсь, молча закуриваю сигарету, беру гитару и хрипловатым голосом, пою свою самую короткую и грустную песню, пусть и у нее настроение испортится:

«Ты бредишь Питером или Москвой,
А я, разбираем ебучей тоской,
По фиолетовой, по кольцевой,
После пяти возвращаюсь домой.

Ты поливаешь цветы на окне,
Ты гуляешь по парку в осенней листве.
Ты, растворяясь в мирской суете,
Не вспоминаешь почти обо мне.

Жизнь иногда прерывается сном.
Палые листья, осенний синдром.
Не грусти, дорогая, мы скоро умрем –
Очередным золотым сентябрем….»

– Зачем я это услышала? – смеясь говорит Лена ,– а Цоя знаешь? Сыграй Цоя.
– Нет, Цоя не знаю, – отвечаю я.
Ее реакция кажется вполне оправданной, я же не предупредил, что сам сочинил эту песню. Я говорю:
– Сейчас сыграю красивую песню.
«Перестал и снова сыпет снег
Для тебя и для меня, для всех…»
Я спел две строчки и поставил гитару в угол.
– Все, мы договорились на одну песню, тем более она сегодня наказана, пусть дальше стоит в углу. – Я улыбаюсь и продолжаю, – У меня есть идея получше.
 
       На протяжении нескольких часов я трахал Лену членом, пальцами, языком, в разных позах и в разном темпе, нежно и грубо, глубоко и не очень, вводя член под разными углами. Она глубоко дышала, но почти не стонала. Она ни разу не кончила и была очень зажата, меня это раздражало. В какой-то момент я попытался членом коснуться ее губ, но Лена резко отвернулась, с некой долей отвращения. Когда я облизывал ее клитор, она все время пыталась отстранить меня рукой или сжимала ноги, как будто ей это неприятно. Но тело ее было прекрасно и невероятно заводило. Она вся такая сочная и приятная на ощупь. Все ее изгибы и выпуклости были способны свести с ума.

      Глубокой ночью она сказала, что почти не разу в жизни не кончала с мужчиной. Я подумал, что «почти» значит «никогда». Я принимал душ и думал, о том, что мне вот на фиг не нужно это все – раскрывать ее сексуальность, пытаться снять какие-то барьеры, помогать решить психологические проблемы и прочее. У меня свои экзистенциальные заебы и детские травмы, не хватало еще заниматься проблемами малознакомой матери-одиночки с, видимо, очень неприглядным бэкграундом в виде абъюзеров, эгоистов, инфантильных придурков и прочих садистов. 

17

         В понедельник случился провал: меня вызвал к себе начальник отдела и сказал, что служба безопасности вскрыла мою переписку Вотсапе с клиентами.
– ......А вот это уже никого не касается, – робко возражаю я.
– Да хер ты угадал, не касается. У нас интересы компании: ты трахаешь коммерческого директора фирмы, с которой у нас проект на семь лямов в месяц. У нее муж не последний человек в новосибирской областной думе. Ты не думал об этом?  Мне насрать, если тебе яйца отрежут ревнивые мужья, но вот если наши проекты сорвутся, потому что тебе в Москве баб не хватает, они – он показывает пальцем наверх – сами тебе отрежут яйца.
 
     ........................................

        Я вышел из офиса бледный и трясущимися руками закурил сигарету. В голове вереница мыслей металась по кругу. На душе было погано, хотелось залезть в ванну и отмыться. Они читали всю мою переписку, чертовы извращенцы, они там дрочили, наверное, на фотки которые мне присылали. А начальник дрочил на фотки, которые отправлял я. Сука, как же глупо я попался, как наивно по-идиотски верил в тайну переписки и зашифрованные сообщения этого чертового Вотсапа. И главное – как я подставил Аню, ведь они все знают и про нее. Сука. Я понимаю, что проблем может быть куда больше. Вернувшись домой, я курил траву, лежа в ванной.
 
     Мысли начали немного вставать на свои места, ничего страшного не произошло – мужу ее они сдавать не будут, в прокуратуру не заявят, этих людей я больше не увижу, плевать на них. Деньги пока есть. Буду искать работу или уеду из Москвы.
Уеду, но куда? Можно поехать в Сочи, Самару, а лучше – в Новосибирск. Я ухмыляюсь этой мысли и пытаюсь забить еще косяк, но рассыпаю траву и начинаю смеяться – ****ные извращенцы читали там все эти ночные разговоры, весь этот секс по телефону и наши интимные мысли о вселенском одиночестве.
– Вернусь на Урал, устроюсь в такси, буду созерцать ночную жизнь провинциального городка и трахать башкирок, которые пахнут кумысом.

18

         В телегу пришло сообщение от Марии: «Привет. Такое безумно красивое здание у тебя на аватарке, и ты такой серьезный и красивый. Жутко захотела увидеть тебя и Москву, я так ни разу там и не была. Устроишь мне экскурсию? В пятницу утром я приезжаю на Курский вокзал, встреть меня, пожалуйста. В ожидании встречи, твоя М.»

      Ну, только этого не хватало. Безумно она хочет. Пошла на хер со своими хотелками. Так я и поверил, конечно, – меня она хочет увидеть. Я удаляю сообщение и молча курю на балконе. Сука, так еще литературно написала, так трогательно. Я даже не собираюсь отвечать и уж тем более как собачонка встречать у вокзала. Вот пусть муж возит и экскурсии устраивает и трахает пусть тоже муж. Пошли эти долбанные манипуляции – «Ты такой красивый», «Устроишь экскурсии» «Твоя М.» Со мной такая фигня больше не прокатит. Я уже совсем не тот. Но я, конечно, не ведусь на это, наливаю кофе себе, включаю Doors негромко, курю на кухне. Думаю, что жуткий бардак, надо бы прибраться к ее приезду и белье бы новое прикупить.

        Нет, ты совсем что ли ебнулся, белье прикупить? Я смотрю в зеркало и говорю сам себе вслух: «Она же не захотела жить с тобой, сказала, что слишком инфантилен и никогда не будешь готов для жизни с ней, что ей нужен мужчина, который заботится о завтрашнем дне, а не который живет только днем сегодняшним. Она трахалась с этим папиком, чтобы он увез ее к себе, а жила с тобой, на твои деньги и просила читать стихи вечерами».

     Друган, она так и сказала, что ты ей не нужен. Найди яйца у себя в штанах, опять потом будешь, как сука, скулить и тосковать по ней. Я смотрю в зеркало, и оно так подло подчеркивает приближающееся старение – эти морщины и вечно серый цвет, нелепо вытянувшееся лицо и из двух дыр глаз этот мерзко унылый взгляд. Ну ладно, что ты? Потрахаешься вдоволь на выходных, попьешь вино, погуляешь по городу и все. Она ведь тоже для этого едет сюда. Ну да, только она вернется в свою жизнь, к своему ненаглядному мужу, а ты, как мудак, влюбишься снова и будешь страдать, как глупый подросток.

      В общем, в тот вечер, я твердо решил не отвечать и уж тем более не встречаться с ней на выходных. Лучше приглашу Ленку в кино и попробую как-то ее раскрепостить в ночном зале кинотеатра. Хочу кончить ей в рот и отвлечься от всей этой ситуации. И вообще нужно искать работу. Интересно, я смогу в другую логистическую компанию устроиться, или у них есть какой-то свой черный список? Я слушал музыку, лежа на кровати, смотрел в потолок, потом взял телефон и написал Марии несколько строк:

 «В воздухе запах приближающейся беды.
 Я по тебе скучаю, а ты?
 Жизнь, скоротечна, как снег на крыши.
Через тысячу километров Я слушаю, как ты дышишь...»

      Она ответила моментально: «Невероятно красиво. Ты продолжаешь писать – молодец, мне всегда нравились твои стихи»
       Я в ответ вру, что ничего не пишу уже давно, и просто вспомнил старый стих Киндзабуро Оэ. Мы пишемся полночи, она рассказывает про свою жизнь в Петербурге. Она продолжает заниматься своими поделками из эпоксидной смолы, муж у нее владеет то ли пекарней, то ли кафе. Познакомились они на сайте знакомств, когда она еще была со мной. Он казался ей таким надежным и взрослым. Рассказывает мне про него какие-то подробности: что секс раз в неделю, очень быстро и что он ее совсем не возбуждает. Я спрашиваю про любовников, она прерывает разговор на эту тему, и я понимаю, что муж ее точно цепляет все питерские арки своими рогами. Я ей пишу, что до сих пор вспоминаю ее глаза и то, как она стонала, когда я сжимал ее волосы сзади, она пишет про мои пальцы.

      Вспоминаем наши ночи в горах под звездами, бесконечные разговоры с табачным дымом на балконе с видом на вечерний проспект, и то, как я пьяный, стоя на кровати, читал ей Маяковского, голый, с бутылкой вина в руке.
«Приду в четыре»,— сказала Мария. Восемь. Девять. Десять.

        К трем часам ночи я уже готов сорваться за ней и, не дожидаясь пятницы, прикоснуться своими губами к ее. Хочу забыть про всех, кто был с ней и в ней за это время, хочу растоптать свое самолюбие и оставить ее жить тут, в Кузьминках, в этой однушке на Федора Полетаева. Я понимаю, что теперь я значительно интересней того таксиста из провинции. Она даже пишет мне, что я стал совсем другим. Но она глубоко ошибается: ничего не поменялось, только декорации. Я все тот же – только стихи стали хуже.

19


     Я, конечно, на взводе. Мы сидим в какой-то кофейне на Кузнецком мосту, я накачан всей этой политической повесткой: манипуляции со обеих сторон и русский народ как обычно выбирает крепостное право. На людей плевать всем, и каждый хочет только власти, ну и это естественно, если народу самому наплевать на себя (Ко мне приезжает Мария). И этот провал со вскрытием моей переписки и ............... В прокуратуру не заявят, конечно, но нужно искать работу и вновь знакомиться с коллективом и начальством, что-то врать про себя, играть роль, которая устроит всех. (В пятницу, в эту пятницу я сожму ее в своих объятиях). Тут я благополучно изображал энергичного и харизматичного менеджера с преданностью общему делу и принципам справедливости, парня из провинции, который честно выполняет работу и не стремится к звездам, простого парня с Урала. Обидно, что получается, что и я, кроме денег, ничего интереснее не нашел в этой жизни.

      Лена сидит напротив меня, и раздражает, как она размешивает сахар в чашке кофе. Когда же она прекратит это делать? (Не стоит обольщаться, Маша приезжает не к тебе), так громко и навязчиво, как будто нарочно, хочет вывести меня из себя. Видимо, она представляет, что разбивает посуду в моей голове.
– Ты какой-то грустный, – с участием сказала она.
– Нет, просто голова болит, – отвечаю я. (Она всего-то проездом в Москве)
– У меня есть с собой анальгин, мне всегда помогает, дать тебе? (Просто хочет получить какие-то яркие эмоции).
– Нет, я же говорил, мне только противомигренозные помогают, но от них руки немеют, поэтому я стараюсь их пить только в крайнем случае. (Да и хер с ней – трахнешь ее хорошенько, а потом наручниками к батарее, и будете жить вместе долго и счастливо).
– Очень странно, мне анальгин всегда помогает.
– Ну, так ты не я, я не ты. И если анальгин тебе помогает, значит ты ничего не знаешь о головной боли.
– Ну, а что тогда я могу сказать тебе, чем помочь?
– Лена, давай сменим тему. Я ничего не прошу у тебя. Болит и болит, это настолько часто и настолько уже стало частью меня, что и говорить нечего, тем более я курю и пью кофе, не обращаюсь к врачу. Так что все эти слова про мигрень можешь считать нытьем. (Смешная мысль, можно еще распилить ее красивое тело и по частям вынести на пустырь)

– Я давно хотела с тобой обсудить одну вещь, – она начала издалека, а я смотрел на разрез платья и думал, какая все-таки клевая у нее грудь. Жаль, ее сексуальность не раскрыта, и она так зажата. – Через месяц Новый год, ты уже построил какие-то планы? – с улыбкой спросила она.
– Лена, я давно хотел с тобой обсудить другую вещь, – начал я говорить немного шепотом, взяв ее за руку, – тут такой клевый туалет и народу немного. У тебя был секс в туалете кафе? (Три года ты не видел ее)

       Лена покраснела и начала говорить, что не понимает, какой прикол трахаться в туалете, что она не хочет как животное сношаться, где ни попадя, и прочую чепуху.
– Погоди, Лена, – продолжил я, – там зеркало, ты встанешь к нему лицом, я сзади начну целовать твою шею, приподниму платье и спущу колготки вместе с трусиками, потом медленно введу в тебя свой член и возьму тебя за волосы… Пойдем. Я беру ее за руку и пытаюсь повести за собой, но она остается на месте и выдергивает свою руку. (Когда обниму ее на вокзале, прижмусь губами и носом к ее нежной шее)
– Ты меня не слушаешь совсем, я же серьезно хочу с тобой поговорить, про Новый год, а ты опять бред свой начинаешь, – злится Лена.

– Почему бред? Что бредового в том, что я хочу тебя прямо сейчас? Почему это бред, а твой разговор про Новый год – нет? Ну планета сделала очередной оборот вокруг солнца и что поэтому я должен шампанское пить и бред всякий по телевизору смотреть про идиота, который перепутал город и про дуру, которая променяла нормального парня на тряпку, который с мамой живет и в бане раз в год моется? Давай я тебе сейчас шампанское закажу? Хочешь, прям сейчас? Мы же можем из любой точки отсчитывать начало оборота планеты, вот и будем отмечать и Новый год, и день борьбы со СПИДом. Как тебе такая идея? (Свяжу ей руки за спиной и хорошенько отшлепаю ее своей ладонью и ремнем, чтобы вся попа была красная и в кровоподтеках, как она любит)
– При чем тут СПИД? Что ты вообще несешь? Я хочу, чтобы мы поехали втроем в Истру к моим родителям, хотя бы на пару дней. Я хочу вас познакомить, ты же такой образованный и наверняка понравишься папе. (Я буду хлестать ее по заднице и трахать, а она будет стонать от удовольствия, да я помню, как Маша стонет)
– В какую Истру? Ты чего? Я принципиально ни в какую Истру не поеду. Мне тут одна женщина сказала, что настоящие москвичи живут в Истре, а в Кузьминках живут только понаехавшие из Таджикистана или Перми. И что это мы все сюда премся?! – ухмыляюсь я, – ведь так прекрасно жить в провинции с зарплатой в 20 тысяч рублей, в провинции с отсутствием медицины, образования, досуга, а главное – права выбора места работы. Получается, это я виноват, что не родился в Москве, где можно легко найти работу за 70, 80 тысяч и общий уровень жизни выше среднего? Вот когда везде в России будут приемлемые условия жизни, мы перестанем переться в вашу Москву. Вот я дурак, можно было просто родиться в Москве. Знаешь шутку – чтобы не быть бедным, нужно просто стать богатым и всего-то.

– Тебя что-то совсем понесло. При чем тут это? – Лена в недоумении.
Я смеюсь и говорю, что надо было соглашаться на секс в туалете, а теперь придется слушать весь мой этот бред. Я извиняюсь перед ней и предлагаю сменить тему, но она стала продолжать.
– Настя к тебе так хорошо относится, я еще не видела, чтобы она так относилась к моим парням, хоть их было немного. Я уверена, что и родителям моим ты понравишься.

– Слушай, ну, Настя у тебя клевая, но ты не думала о том, что я не смогу относиться к ней, как к дочери, и через год другой я буду хотеть ее трахнуть, а, возможно, и она меня. Ты представляешь, как мы будем жить в одной квартире?
– Да, что за бред ты сегодня опять несешь? – Лена недовольна.
– Да я тебе условно говорю, не про себя, – пытаюсь говорить спокойно и с улыбкой, – Но ты должна понимать, что у любого нормального мужчины будет на нее стоять, ведь нет отцовского инстинкта, а ты с годами будешь выглядеть не так привлекательно, как сейчас. У нее будет гормональный взрыв, и она сама сможет соблазнить любого, тем более если он будет ходить по квартире в полуголом виде. Почему ты не думаешь об этом, когда приводишь домой мужиков с сайта знакомств, ну скажи, почему?
– Как с тобой сложно. Ну, почему ты всегда усложняешь?
– А зачем быть простым в мире, где можно быть бесконечно сложным? – я ухмыляюсь и замолкаю.

       Я недоволен собой и Леной. Мне кажется, что я говорю очень простые вещи. Но у меня так всегда. Когда я пытаюсь казаться простым и жизнерадостным, меня причисляют к чудакам, и я начинаю доказывать, что я просто шучу, что это постирония или постмодерн, цитата из книги или фильма, в итоге меня спрашивают про наркотики или как давно я освободился, и тогда мне становится безнадежно грустно и одиноко.
      
       Я хочу извиниться перед Леной, сказать, что поедем в Истру и я буду мило общаться за бокалом вина с ее родителями, а накануне мы поедем на фотосессию у елки и камина и обязательно наденем эти свитера с оленями. И главным оленем, конечно, буду я, когда предложу ей, снимать вместе квартиру и делить мою зарплату пополам. И еще я хочу сказать, что Настя мне уже как родная дочь и что я беру на себя ответственность за них обеих. Я пообещаю купить машину и бросить курить траву, до кучи еще брошу свои книжечки про тошноту и потерянное поколение и свои сексуально извращенные амбиции. Но вместо всего этого я говорю:
– Лена, в общем, давай так: я на самом деле плотно сижу на фене и даже сейчас под кайфом, к тому же я не говорил тебе, что после последней отсидки у меня туберкулез и со мной небезопасно, плюс у меня семья в Воронеже и двое детей. Я им вру, что уезжаю на заработки в Москву. Ну и моя сексуальная зависимость не поддаётся контролю, почти всю зарплату я спускаю на проституток. Короче я тебя не достоин. Прости, но со мной у тебя не будет никакого будущего, мы должны расстаться. – Я встаю из-за стола, кладу на стол тысячу рублей, желаю Лене всего доброго и ухожу.

      Я свернул на Неглинную и спустился к Театральной площади. Я думал, что поступил немного грубо, можно было это сделать как-то помягче, но продолжать дальше не видел никакого смысла, брать с Леной ипотеку в Москве и начинать вместе стареть я не планировал, трахать ее мне не нравилось, ее мысли и взгляды совсем мне не близки. С ней, конечно, уютно, она заботливая, но я реально испортил бы ей и себе жизнь, если бы она привязалась ко мне еще сильнее.

20

       Я еду за рулем каршеринга по Садовому кольцу, на пассажирском сиденье сидит женщина моей мечты, такая безупречно красивая с распущенными черными волосами ниже плеч, высокая и стройная, она улыбается, и ямка на ее щеке вновь сводит меня с ума.
По радио пела Анна Корсун, и я сжимаю руль, смотрю на Марию и говорю:
– Ты красивая, как мелодия этой песни. Когда я слушаю эту или другую прекрасную музыку, я представляю то, как мы смотрим на звездное небо в горах Абхазии и вдыхаем соленый теплый воздух. Или я представляю, как мы поднимаемся на Эйфелеву башню, чтобы выпить кофе с видом на Париж. Или мы попали под ливень в Венеции, твое тонкое платье намокло и стало неприлично прозрачным, мы забегаем в кафе, ты прижимаешься ко мне, и стареющие итальянцы смотрят на нас с завистью. А потом режиссер говорит нам, что нужно сыграть еще один дубль.
Я ухмыляюсь, давлю на педали, слежу за дорогой, хочу чтобы она осталась со мной. Мария толком не слушает, она смотрит на меня снисходительно, с усмешкой и долей презрения.

     Я испытываю странное чувство агрессии вперемежку с обидой. Мне хочется разбить ее красивое личико, чтобы по нему текла кровь. Взять ее за волосы и расшибить об асфальт, чтобы она не досталась никому.
«****ец тебе, Настасья Филипповна», – подумал я.
Мария смотрит в окно, я сбавляю скорость и говорю с интонацией несостоявшегося гида:
– Обратите внимание на сталинскую высотку у Красных Ворот, один из семи так называемых сталинских небоскребов. Но про нее, если честно, мне нечего рассказать, потом я покажу тебе две свои самые любимые – это здания МИДа и МГУ. А также с парящего моста я покажу тебе завтра высотку на Котельнической набережной, той самой, где жили девчонки из фильма «Москва слезам не верит» и где Данила Багров трахал Салтыкову.
– Очень красиво, –  Мария начинает смотреть на меня и кладет свою ладонь мне на колено, – А что ты покажешь мне сегодня? Она улыбается, и медленно поглаживает меня рукой по коленке. 
– Сегодня я хочу отвезти тебя на ВДНХ, а потом дать тебе выспаться после долгой дороги, – я останавливаюсь на светофоре и целую ее в шею. Она такая нежная, пахнет приятным ароматом духов. Мне кажется, что я узнаю этот запах, что он не поменялся за годы, что мы не были вместе.

     Мария своей рукой проводит по моим волосам и ее губы касаются моих. Мой язык проникает в ее рот, и я чувствую вкус ее слюны. Я вспоминаю наш первый поцелуй около 5 лет назад: мы сидели в моей машине ночью, за окном шел осенний дождь, Мария была пьяна. Мы разговаривали о том, что этот город в дождь выглядит не так уж плохо, а я говорил, что осень – самое поэтичное время года.
Сейчас я чувствовал ее пальцы на своей голове и немного прикусывал ее нижнюю  губу, такую невероятно вкусную. Сзади начали сигналить машины, и я нажал на педаль газа. Я прочитал ей свой стих про ВДНХ:

Походу Курт, стреляя из ружья – попадает в меня...
Давай в эту осень, подруга, достанем до дна.
Мы совсем не грустим, мы как люди дождя.
Мы встречаемся завтра у входа на ВДНХ.

      Мария почти все время молчала, а я болтал общие вещи про Москву и почти ничего про себя. Она прислонилась к перилам и посмотрела на стадион «Лужники» на макете Москвы, я обнимал ее за талию, и моя рука стремилась залезть под куртку и погладить ее попу. Мне казалось, ВДНХ не особо впечатляет ее, и в какой-то момент она сказала, что устала. Мы взяли кофе в Маке и пошли в сторону машины. Я шел перед Марией спиной вперед и улыбался, глядя ей в глаза:
– Какая ты до безумия красивая, я так скучал по тебе. А ты?

       Я задвинул шторы, мы пили вино, и Мария рассказывала, как ей приходится торопиться домой из-за этих разводных мостов. После ванной она лежала на новых простынях на моей кровати. И я медленно гладил ее обнаженную спину. Потом я начал делать ей массаж, и мои горячие руки сжимали ее плечи и медленно опускались ниже. Я гладил ее ягодицы и Мария начала тяжело дышать.
– Как хорошо, - прошептала она.
Я начал медленно гладить ее ногу поднимаясь по бедру. Я целовал ее ягодицы, а моя ладонь гладила ее между ног. Я чувствовал, какая она влажная, и мои пальцы медленно вошли в нее.

       Мария лежит на спине, мой влажный язык лижет ее клитор, она стонет от наслаждения, которое передают ей  восемь тысяч нервных окончаний. Мои пальцы ласкают ее внутри, другой рукой я сжимаю ее грудь. Она изгибается и сжимает своими пальцами волосы у меня на голове. 
Я стою на коленях перед ней и мой член у нее во рту, она сосет его своими влажными губами,  одной рукой я сжимаю ее волосы,  а другой глажу ее между ног, мои пальцы все быстрее двигаются в ней. Мария сжимает мой член рукой и почти кричит, она выгибается в дугу и потом издает громкий стон и кладет свою руку на мою мокрую ладонь.
Я сижу на кровати, Мария сверху на мне, она двигается очень быстро, я облизываю сосок на ее груди. Она стонет громко, почти кричит.
– Да, о да, – только не кончай сейчас, – о да, еще. Я сейчас кончу. Она двигается очень быстро, и я сильно сжимаю ее ягодицы.
– Как офигенно мне в тебе, – шепчу я.

       Мария стоит на четвереньках, ее попа вся красная от моих ударов, я сжимаю волосы на ее голове и больно притягиваю к себе. Я трахаю ее очень быстро, она вспоминает бога и говорит, как же ей хорошо. Я мокрый от пота вхожу в нее быстро и глубоко. Я смотрю на изгибы ее ягодиц и думаю, что ее тело идеально. Но сейчас я словно вымещаю все обиды на ней, всю злость и агрессию я направил в секс.
Мария стоит у окна и опирается руками на подоконник, я трахаю ее сзади очень медленно, мы оба устали. Я дотягиваюсь рукой до бокала вина и даю ей.
Сам я закуриваю сигарету, не прекращая входить в Марию, обращаю внимание на то, как идеально мы смотримся в зеркале. Она пытается пить вино из бокала, я сзади, с сигаретой в руке, вынимаю полностью и медленно ввожу свой член глубоко в нее.
Мария пошла в душ, я лежу на кровати, и мое сердце бешено колотится от этого секс-марафона.
      Я думаю, что надо будет постараться не проспать завтра до обеда и поехать на Красную площадь. Там я угощу Марию глинтвейном, и мы будем целоваться напротив мавзолея под бой курантов. Мне интересно, понравится ли ей Зарядье и Арбат, восхитят ли ее высотки, и как она отнесется к памятнику Петру в Музеоне. Я закуриваю сигарету и наливаю еще вина. Она ничего толком не рассказывает про свою жизнь и про дальнейшие планы. Я однозначно хочу оставить ее тут, я хочу оставить ее у себя. Я тот обиженный ребенок, что не хочет отдавать дорогую игрушку. Тем более ее изначально купили мне, а потом ее у меня украли, и теперь я должен вернуть ее себе, пока никто не видит.
     Я слышу, как льется вода в душе, и я не хочу сегодня обсуждать это, мы не станем об этом говорить, пусть все идет свои чередом, как будто не было этих лет разлуки. Вода в душе стекает по ее горячему телу, я представляю эти капельки на ее груди. Я иду под душ к ней, я встаю сзади и руками начинаю гладить ее грудь, мой член упирается в ее горячую попу, по нам течет вода, и я как вампир присасываюсь к ее шее.
Мы лежим на кровати, я читаю Марии свой последний стих:

Гони от себя эти мысли про вечность,
Про притяжение черной дыры.
Про возраст, про смерть и дней скоротечность.
Про двери, закрытые с той стороны.

Выйди со мной под свет фонарей,
Под стук уходящего в ночь трамвая,
Где в черное небо и в мир без людей
Падают звезды, тебя вспоминая.

Ведь души сливаются слишком редко,
Значит, мне будет о чем жалеть.
Расставанье, детка, как птица в клетке,
Что навсегда разучилась петь.

– У меня завтра в 12 самолет из Домодедово, нам надо поспать хоть немного, потом вызовешь мне такси, хорошо?
После этих слов я соскакиваю с кровати и подхожу к окну, недолго понаблюдав на свои предательские морщины в отражении стекла, я говорю Марии:
– Мария, прости, но тут не гостиница, вызывай такси сейчас и поезжай в аэропорт, там есть отличный капсульный отель – поспишь там, а я засыпаю всегда один, у меня персональный рай, если ты помнишь. Я помогу спустить твою сумку. По лестнице или в окно?

21

        Время 10 утра, а я не ложился. Сидя на кухне, я допиваю бутылку водки и курю сигареты – дым коромыслом, окурки лежат в переполненной пепельнице и мерзко воняют – заплеванные и ненужные. Я пьяный в сопли, уставший от бессонной ночи и алкоголя. Но голова продолжает генерировать какие-то бредовые мысли про то, чтобы улететь жить на Сахалин или на Камчатку. А может быть, отправиться бомжевать во Францию – увидеть Париж и охуеть.
 
     В дверь позвонили, и это вывело меня из оцепенения, я впервые услышал звонок в этой квартире. Я обрадовался, и первая мысль была, что Мария вернулась. Рейс не отменили, но, как в дешевом кино, она выбежала из самолета и помчалась по взлетной полосе назад ко мне, поняв, что хочет остаться. Я натянул джинсы и качающейся походкой пошел к двери. Не смотря в глазок, открыл дверь, на пороге стояла Лена.

– Я заберу свои вещи – халат, косметичку и так, по мелочи…
Она зашла в коридор и бросила на меня презрительный взгляд. Я, конечно, представлял собой жалкое зрелище, а она была ярко накрашена и поменяла прическу. У нее были завитые кудри, которые сексуально падали на ее плечи. Она сняла, пальто и повесила его на вешалку на стене, потом сняла ботинки и начала проходить в комнату, но я стоял на пороге и не давал ей пройти. Лена, сказала:
– Ну, дай я пройду, – и попыталась отстранить меня.

        Я посмотрел на ее кофточку с широким разрезом, который подчеркивал шикарную грудь, на короткую юбку, обтягивающую ее широкие бедра, и мне жутко захотелось трахнуть ее прямо тут, на пороге. Я схватил ее руки и резким движением прижал спиной к стене. Я пытался ее целовать, но она убирала с отвращением губы и пыталась меня отталкивать. Я целовал ее шею жадно и грубо, но она резко вырвалась из моего плена и попыталась проскочить к двери. Я удержал ее руку и сильным движением сначала прижал к себе, а потом опустил ее на пол. Я задрал на ней кофту и отодвинув лифчик, присосался к ее груди, Лена пыталась вырваться и отталкивала меня ногами. Я прижимал ее тело своим и рукой задрал юбку и разрывал колготки на ней, она сопротивлялась всерьез и почти кричала:
– Не прикасайся ко мне, оставь меня. Я не хочу тебя.

            Я разорвал колготки, и моя ладонь скользнула под ее трусики, я почувствовал, что она влажная. Я гладил Лену между ног и жадно целовал ее от груди до лба, она продолжала меня отталкивать. Я расстегнул ширинку, отодвинул ее черные трусики и резко вошел в нее своим членом, в этот момент она очень больно укусила мою щеку, и я рефлекторным движением врезал ей сильную пощечину. Потом я сжал ее волосы и сильно прижал ее к полу, она лежала на спине на полу в коридоре, а я грубыми движениями резко входил в нее, делая небольшие паузы, когда мой член был в ней.

      Она стонала, как никогда и уже почти не сопротивлялась. Я перевернул ее на живот и начал трахать ее сзади, моя рука грубо держала ее кудрявые волосы и прижимала ее голову к полу, я кусал ее шею, и ей это нравилось. Потом, я поставил Лену на четвереньки и разорвал ее кружевные трусики. Рукой за волосы я притягивал ее голову к себе. Я снял свой ремень и начал со всей силы хлестать ее по ягодицам, пока на них не появились кровоподтеки. Все это время я продолжал вводить свой член резко и глубоко, делая небольшие паузы между движениями. Потом я начал трахать ее очень быстро и продолжал, хлестать ремнем. Комнату заполнили звуки ударов ремня по ее коже вперемешку с влажными звуками секса и стоном, и это заводило меня еще сильнее. Лена текла и мой член так приятно входил в ее мокрое влагалище. В какой-то момент она перешла на крик, и я почувствовал, как ее тело напряглось и сжалось, а после, она начала извиваться, спазм, и Лена ослабевшая вытянулась на полу.

– Черт, каждый думает, что он избранный, что он жизнь проживает так, как никто другой. Каждый думает, что он в этом кино главный герой. Чертова массовка, они не понимают, что главный герой это Я, а они – это роль второго плана в лучшем случае, а так – массовка. И, ****, каждый в этой массовке думает, что вправе давать мне советы, учить меня, как мне играть мою роль!!!

          Вот я стою у обочины скоростной трассы, асфальт плавится от жары, у моих ног лежит запылившийся рюкзак. Голова полна мыслей о прожитой жизни. Нет, я не старый – мне 30 или 40. Взгляд устремлен на линию горизонта, полоска трассы скрывается из вида, между величественных гор. На мне помятая кепка, камуфлированные штаны, ботинки с высокой шнуровкой и черная футболка. Я герой неснятого фильма Оливера Стоуна, возможно, я маньяк, возможно, ветеран какого-нибудь сопротивления. Вот я вижу приближающуюся машину, вытягиваю руку и поднимаю вверх большой палец – начинается кино.