Виселица Висилицца

Мерный стук раздаётся будто бы отовсюду, точно шепотом проговаривают одно и тоже слово и шипящие звуки сливаются просто в хлесткий стук и удар. Оглушительный крик звенящей тишины стоит в ушах. Как хлыстом обдает обжигающая волна, что голова похожа на кипящий чан, полная беспросветность и наивная попытка восстановить хронологию не увенчались водружением на голову мне лаврового венца. Впрочем, самая что ни наесть слабая попытка, как кинуть в стенку стакан и попробовать склеить гуммиарабиком, или же поднять глупый народ на восстание, когда людям по-просту это не надо, они не готовы, но слепо идут за тобой и за обещанное и несбыточное.

Только сейчас доходит сквозь точно толщу грязной, плотной, холодной воды мутное и ватное осознание... Что начало своё этот стук, перетекающий в гул, как если бы крикнуть в горах в поисках эха, поймать его последние отзвуки, берет из головы. Моей головы, что как чертова река Стикс порождает слабую связующую нить с «До» и «После», только Харону не нужны мои жалкие медные гроши. Все из Головы, где раз за разом, сквозь трение матовой кости об точильный камень жизни, словно кто-то скребёт ее изнутри когтями острыми, в попытке выбраться из глухой сальной коробки.

Выныриваю из состояния ступора и пред глазами, наконец, размыкается пелена белесая. Утренний туман не бывает таким красивым и молочным, похожий на кружевную паутину поддёрнутого сознания. Прекращается звон в ушах и удушливое спазмовое чувство в груди, что сдавливало, и заворачивалось вокруг шеи латунной змеей, заканчивается. Предо мной оказалось пространство, рассекаемое лишь посеребрённом проблеском, маленьким световым лучом Луны пробивал атмосферы бронь, что не мог толком осветить путь, но давал ощущение не промозглой безнадёги, а легкой мечтательности, когда все твои проблемы отступают на задний план. Впереди поле. Прекрасное и далеко простирающееся маковое поле, прямо из сказок волшебного Изумрудного города...

Чувство, что здесь и правда был когда-то город, но теперь только растёт бурьян, изредка перебивающийся полевыми цветами совсем не частыми, да крупными маковыми опавшими головками, которые освещает мёртвый месяц. Чуть удаляюсь дальше, закалявшись от сдавившего грудь напряжения, оттуда шёл неконтролируемый и нескончаемый жар, словно я эта лучинка, что от обилия кислорода готова вспыхнуть и гореть сгорая. Не тлеть бесцельно, нет, гореть. Делать это так, что пред глазами возникали бы уже знакомые огненно-красные вспыхивающие в темноте круги, чтобы невыносимая боль касалась своими нежными руками горла в горячем прикосновении... Но воздух здесь далеко не таков и похож на ртуть... Все это такой туман, ровно таков, какой в моей голове рождается.

Шаги даются с неимоверной сложностью, жгучие мелкие растения ласкают ноги своим дыханием, констрастируя с холодом и сыростью земли, точно это самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать, но я не помнил... Откуда доносятся из недр подсознания одобрительный гул и возгласы, почему вдруг становится тело, как натянутая тетива у лука и простреливает виски каким-то страшным осознанием безысходности и неизвестности, однако... Удовлетворенности? Точно ее, такой скрипучей, не сахарной, точно оправдательной... Хотя ведь тело не ждёт ничего в будущем при горькой жизни, а лишь земля со вкусом сахара.

Не заметил, как на толкнулся на коряжливый старый пень, что стоял полицмейстером на въезде в село,однако сомкнулись его корни на моей ноге, как капкан, а то все месяц провоцирует на обман... Легкая поволокистая дымка расплывалась прямо у самых ступней ковром, точно закуренная сигарета источает ароматный и приятный дым, но уходит он в противовес вниз, точно придавленный под каким-то давлением и не имея силы Архимеда, что подняла бы его в противовес. Захотелось присесть, смотря на некую вновь появившуюся удушливость, перестало хватать воздуха, что заставило ослабить воротник белой рубашки, прикрытой военным мундиром. И все же...

Я упёрся руками, согнутыми в локтях в разведённые колени, роняя голову прямо в сомкнутые ладони с тихим хрипом. Я не мог совершенно вспомнить ничего. Все вокруг давило и это в том числе. Чистый лист. Такой же бескрайний и бесцельно существующий, как это место, как я сам, не имеющий представления хоть о чём-то родном и таком недалёком, да здесь красивые и ароматные травы, в общей массе отдающие горечью полыни, красивые и уходящие вдаль, чуть не идеально выставленные аллеи высоких деревьев, напоминающие липы. А ведь посажены они были верно очень и очень давно какими-нибудь детьми, а ведь совершенно не помню себя... Резкий порыв ветра породил за моей спиной какой-то ощутимый и старческий скрип, похожий просто на деревянный и не слишком приятный стон, что заставил обернуться и выяснить откуда исходил столь неприятный звук, что имел место быть похожим на шёпот из прошлого. Липкие лапы которого медленно и верно червячком сомнения, ибо не змеей из сказаний Адама и Евы, прополз вокруг клетки рёбер.

Поворачиваю глаза неспешно. С губ сорвался предательский смешок, переходящий в истеричный и раскатистый, совершенно не верующий смех. На шее точно затянулась даже не намыленная, небрежная и сухо-колючая петля моего личного и не такого далёкого Монфокона.