Сказ Второй. Глава Восьмая

8.  ЛИЧНЫЙ ВРАГ.

«- Ступай-ко, любезный, ступай! Ждут ведь.»
П.П. Бажов

И опять они собрались в Верхотурской съезжей избе почти тем же составом, как в первый приезд Гилёвых. Только у воеводы теперь иной подьчий служил, а взамен Семена Васильевича Гилёва навытяжку перед воеводой стоял стрелец Иван Лапин, и докладывал о выполненном задании.

- Так один только раненный, говоришь? – уточнил воевода.

- Один, батюшка Раф Родионович, дернулся было за луком черемисин этот, ну Григорий Констянтинов и прострелил ему ногу. А стрельцы все по лошадям стреляли. Когда кони у черемисы падать стали, не до геройства тем стало, враз поутихли.

- И двух коней ты казакам Арамашевским отдал?

- Отдал, господин воевода. Добрые кони у черемисы воровской, казакам нашим сгодятся. Впервой увидал, как казаки Арамашевские с пиками управляются. Выучены!

- Что ж Тихонку Турсунбаева не привез?

- Да отхлестали их с Шадрыбайкой плетками дюже, опасался, не довезем.

- Все ясно мне, - сказал воевода. – Теперь отвечай, Иван, чем обеспокоен ты? По глазам вижу.

- За садчиков слободки разоренной хлопотать хочу, батюшка Раф Родионович, - сказал Лапин. – За Офанасия с Семеном.

- Похлопочи, Иван, доброе дело – за других хлопотать, - поощрил его воевода.

- Знаю я черемису эту вороватую. Отлежатся после порки, зарастут рубцы-то, и мстить будут. В открытую-то не сунутся теперь, а исподтишка попробуют.

- Так что ты предлагаешь, Иван, стрельцов к ним в караул определить?

- Не стрельцов, батюшка Раф Родионович, а ружья им дать. Досматривал ты ружья те, что с орлом, в теплой избе лежат да в бумаге масляной. Я ж тебе те ружья и показывал.

(А с ружьями этими вот какая история приключилась. В 1635 году, еще при царе Михаиле Федоровиче, из Москвы в Сибирь было направлено 1500 ружей, которые называли тогда самопалами. Вез их атаман Тарского города Влас Калашников: да-да, в те далекие годы род Калашниковых уже оружием интересовался! Самопалы эти, судя по орленому клейму, на Московском оружейном заводе были изготовлены, и упакованы в соответствии с госприемкой того времени. Для служилых людей всех Сибирских городов предназначались, у которых оружия нет. 200 самопалов досталось Верхотурью.

Царь, знамо дело, по головам служилых Верхотурских не пересчитывал и оружие у них не досматривал, но в своей грамоте воеводе тогдашнему Верхотурскому, Ивану Федоровичу Еропкину, велел излишек, что останется, раздать в цену посадским людям и пашенным крестьянам. «И за те самопалы имати у них в нашу казну денги по рублю по одиннадцати алтын за самопал».

Воевода Еропкин оружие своим служилым людям раздал, и какое-то число даже посадским и крестьянам продал, но часть про запас оставил. Не вечны самопалы, новых-то, когда еще с Москвы дождешься, а те, что у Строгановых изготовлялись, с орлеными разве сравнишь! И последующие воеводы Верхотурские не стремились от арсенала избавиться).

- А стрелять-то умеют ли Гилёвы? – спросил воевода и на Афанасия посмотрел с улыбкой.

- Давал я им ружье, - признался Иван Лапин. – Семен, тот все же с луком хорош, а Офанасия отец с детства приучил к ружью. Три раза и стрельнул-то всего, Офанасий, а с третьего белку влет сбил.

- Хорошо, - кивнул воевода. – Только одно ружье дадим?

- Четыре, батюшка Раф Родионович, - быстро ответил стрелец. – С одним-то, случись розбойники объявятся, они не устоят! А если в четыре ствола встретят, да перезаряжать быстро учнут, тогда их не взять! И пороху бы им дать в достатке, и свинца, и форму для отливки.

- Все дай! – сказал воевода и к подьячем повернулся. – Через подъемные все расходы оформляй.

- А тебе, Лука Евсевьев, велю с Офанасием в слободку ехать. Денги с казны возмешь, ближе где пригоже хлеб для Гилёвых закупишь, да подводы для извозу того хлеба наймешь. Тебя-то все знают, а за Офанасием могут с опаскою отказать. 

- Посевы-то, поди, все конными вытоптали, Офанасей? С голодом в зиму уйдете?

- Вытоптали, батюшка Раф Родионович, - тяжело вздохнул слободчик.

- А может и одежку какую дадут, - продолжал воевода. – Руские люди к чужой беде отзывчивы. И орудья какие на земле работать. А если шубы за денги отдавать зачнут, значит за денги бери, Лука!

- И хлеб тот, что Лука закупит, и шубы через подъемные записывай! – сказал воевода, не глядя на подьячего. – И хватит глаза выпучивать, а то на зимовку в Чюсовскую слободку тебя сошлю!

- И вот еще что, Лука, - вспомнил вдруг воевода. – Ты Гилёвым покажи, как засаду устроить. Они, хотя и умелые, а воинским премудростям не обучены.

- Все сделаю, господин воевода, - заверил его Евсевьев.

За окном раздался топот копыт, и посыльный выскочил встречать. Вскоре вернулся, доложил:

- Сотник Егитов с ясашными прибыл.

- Теперь все в сборе, - сказал воевода и приказал посыльному Запевалке: - К тюрьме беги, пусть сторожа розбойников к приказной избе ведут!

- А ты, Арлан, найди тех тотар двоих, что давеча по вызову явились, да скажи, пущай и они к нам идут. Суд будет!

Когда посыльные убежали, а Иван Лапин отпущен был, воевода еще о многом с Афанасием Гилёвым да Лукой Евсевьевым переговорил. И много советов добрых дал: все-таки большой жизненный опыт у Рафа Родионовича имелся. А Афанасий долго и горячо благодарил за все воеводу Верхотурского.

По дороге к тюрьме Запевалко всего-то и шепнул про судилище двум-трем встречным, а уж вскоре чуть не весь острог Верхотурский перед приказной избой собрался: всяк пришел на розбойников взглянуть, да воеводу послушать. В дороге дальней оклемались несколько Мамайко с Бекзянкой, проморгались чуток с темницы, и теперь смотрели на люд руский с вызовом, да усмехались криво. Ну, Мамайко-то мог и не кривить рожу свою синюшную, и так все в ней вкривь да вкось гляделось.

- Эк татаровя угостил кто-то, - делились собравшиеся впечатлениями.

- То садчик Чюсовской, Офанасий Гилёв его приветил, - пояснил подошедший пушкарь Григорий Констянтинов.

  – За дело, видать! Теперь по девкам ему не ходить, разве что вдовка какая сжалится, да и то если слепа.

- А другой-то, черемиса воровская будет? А вроде на человека похож.

- Иван, Лапин, это вы с Григорьем таких зверков добыли?

Но вот на крыльцо вышел воевода, Раф Родионович, а за ним и сын его Андрей, и подьячий Гришка Жданов с бумагами показался, и зрители разом примолкли. Минуту-другую смотрел воевода на разбойников, затем спросил тихим, но грозным голосом, к Мамайке обращаясь:

- Так это ты слободку Чюсовскую у крестьян захватил?

- Они на семлях нашых поселилис, гошподин воевота, - быстро ответил Мамайко. Готовился, видно, к разговору тяжелому с воеводой Верхотурским, оправданье себе придумывал. – Там яшак наш…

- Нет в уезде Верхотурском земли твоей! – перебил его Раф Родионович. – Да и по Сылве вам, Турсунбаевым, земли государем не дадены!

Вожак черемисы Бекзянка Токтамышев бросил на Мамайку быстрый удивленный взгляд, а Мамайка смешался вдруг, и все заготовленные в оправдание слова разом вылетели у него из головы.

- А у Гилёвых кто дозволил тебе животы забирать? – продолжал допрос воевода.

- Офанашей сам отдал. Брату моему, Тихонку, отдал.

Вскинулся было Афанасий, да Лука Евсевьев, что рядом стоял, за локоть придержал и шепнул только: - «Воевода суд вершит».

- В батоги велю, - сказал воевода просто, - пошуткуешь тогда!

- Верну, все верну Гилёвым, - опустил голову Мамайко.

- Кто сотник Егитов? – спросил у собравшихся воевода.

Служилые расступились, и в круг вышел названный сотник.

- И Игнашке Егитову с ясашными людьми всех соболей и бобров вернешь, что многие годы в их зверовьях словил?! И куницу всю, что по две всякий черемисин вороватый тебе отдавал?!

И еще ниже опустил голову Мамайко. А воевода взял из рук подьячего приготовленные бумаги:

– Где Булатов с Апсаитовым?

И вышли в круг татары вызванные.

- Может и Булатову с Апсаитовым всю рыбу и всякий зверь уворованные вернешь? И племянницу его захолопенную?

Упал вдруг на колени перед воеводой Мамайко Турсунбаев, и руки, связанные, к груди прижал:

- Прошти, гошподин воевота, - прошамкал он жалобным голосом. – Пошалей.

- Пожалеть, говоришь? – переспросил Раф Родионович задумчиво и посмотрел на стрельца своего, Ивана Лапина. – А что, Иван, плетьми уже били этих розбойников?

- Били батюшка, Раф Родионович, - подтвердил служилый. - Арамашевские старались.

- Так та права за Гилёвых была. А теперь пущай сотник Егитов со товарыщи, да Булатов с Апсаитовым с них спросят. В кнуты розбойников, по пятьдесят каждому, потом в тюрму сведете! И быть посему!

Вот и все. Краток суд воеводы Верхотурского и суров. Не ожидали Мамайко с Бекзянкой, что до тюрьмы темной да холодной вновь дело дойдет, за два последних дня, что провели там, уже в полной мере познали жизнь в темнице.

Понурясь, они за конвоирами служилыми поплелись. Но, проходя мимо Афанасия Гилёва, Мамайко извернулся вдруг, глянул злобно и прошипел что-то на своем языке.

- Что про врага сказал этот розбойник? – спросил воевода у Евсевьева. В Касимове было много татар, и за годы службы там научился понимать их язык Раф Родионович, да вот поди ж ты, подзабывать стал.

- А говорил он Офанасию, - перевел Лука, - что все беды его из-за Гилёвых. И что Офанасий теперь – его личный враг.

- Во-от оно как, - протянул воевода. – Личный враг, значит? Нет, Офанасий, с титулом сим поздравлять тебя не буду. А я, знать, не досудил…

Ну а Афанасий с Лукой стали в дорогу собираться.

Служилые же, один за другим, потянулись на тюремный двор, смотреть, как розбойников привяжут к столбам и, по-очереди, бить кнутом начнут. Говорят, что наказания такие предки Мамайки на Русь завезли. Зрелище не для слабонервных: били хвостом кнута, неторопливо, после каждого удара палач смахивал с ремня кровь и кожу; а после каждых десяти ударов кнут менялся, чтобы для пылающей как в огне спины, слишком мягким не показаться; от иных ударов обнажались кости; в результате, после наказания, мясо и кожа со спины свисали клочьями. И громко кричали палачи перед каждым ударом, а как наказуемые кричали!..

  Ежели прервать описание избиения жуткое, да правду сказать: крепко не досудил и слабинку дал в решении суда воевода, потому как разбойникам иные наказания полагались. И ведали в городах розбойные и убийственые и татины дела губные старосты и целовальники. Но, поскольку в документах они не упоминаются, по всему выходит, что не было на Верхотурье в тот момент таких. Быть может, на Москву губной староста был отправлен: только там, в Розбойном Приказе, после того как к кресту его приводили по записи, он получал наказные памяти? Вот и вершил за него суд воевода, как и предписывал закон. Так что же по статьям из «Соборного уложения 1649» Мамайке с Бекзянкой полагалось?

«А приведут татя, а доведут на него одну татьбу, и того татя пытать и в иных татьбах и в убийстве, да будет с пытки в иных татьбах и в убийстве не повинится, а скажет, что он крал впервые, а убийства не учинил, и того татя за первую татьбу бить кнутом и отрезать ему левое ухо, и посадити его в тюрму на два года, а животы его отдати исцом в выть (отдать соразмерную часть имущества виновного), и ис тюрмы выимая его, посылать в кайдалах работать на всякия изделья, где государь укажет. А как он два года в тюрме отсидит, и его послать в украинные городы где государь укажет, и велеть ему в украинных городех быти, в какой чин он пригодится, и дать ему писмо за дьячьею приписью, что он за свое воровство в тюрме урочныя годы отсидел, и ис тюрмы выпущен.

А будет того же тятя изымают на другой татьбе, и его потому же пытать в иных татьбах. Да будет он повинится толко в дву татьбах, а убивства он не учинил же, и его после пытки бить кнутом, и урезав у него праваго уха, посадить в тюрму на четыре года, а ис тюрмы выимая его посылать на всякие государевы изделья, потому же в кайдалах. А как он в тюрме урочные лета отсидит, и его сослать в украинные же городы, где государь укажет, и дать ему писмо, что он за другую татьбу урочные годы в тюрме отсидел и ис тюрмы выпущен.

А приведут татя, а доведут на него татбы три, или четыре или больши, и того татя пытав казнити смертью, хотя он и убийства не учинил, а животы его отдать исцом в выть.»

(По всему выходит, что смертная казнь разбойникам нашим полагалась, ну а для начала уши отрезать. Не взял на себя смертный приговор Раф Родионович, переложил сей груз тяжелый на Розбойный приказ. А ведь в легкую мог! Да еще бы и уши, отрезанные, к стене в приказной избе приколотил! Только удивительное дело, Мамайко с Бекзянкой в великодушии воеводу даже не заподозрили; потому как во все века народ в Русии в законах плоховато разбирался; а в адвокатской конторе мыши «Соборное Уложение» погрызли. И казалось разбойникам, что двойная порка – это предел их страданий!)

… Спустя время, когда Лука Евсевьев из слободки Чюсовской в Верхотурье возвернется, да доложит воеводе, что все в порядке с Гилёвыми, уже и дым из труб печных идет, а сам он вместе с Офанасием хлеб закупил для них и доставил – вот только тогда уверится Раф Родионович, что новая слобода стоять будет! И станут они с подьячим Григореем Ждановым отписку царю готовить.

Приведу я ниже их творения. Текст набирал А. Г. Ушенин – поклон ему низкий! Сразу скажу, что существует и чистовой вариант набора, но я черновой предпочитаю, потому как видно из него, как порой трудно на бумаге кратко изложить те события, что для предков наших судьбоносными стали. И опись животов пограбленных сохранилась. И еще – годы в старом летоисчислении приведу, коли и ранее новый год с 1 сентября определял.

Отписка в Москву Верхотурского воеводы Рафа Всеволожского о заведении слободчиками Семеном и Афанасием Гилёвыми новой слободы на реке Чусовой, о разбойном нападении на нее татарина Мамая Турсунбаева с товарыщами, о притеснении им ясачных людей Аятской, Верх-Чюсовской и Уфимской волостей, и о поимке его и заключении в тюрьму.

1652 год октября 10

РГАДА. Ф.1111. Оп. 1.Д. 60/3. Листы 54-59. Черновой отпуск.

«Государю, царю и великаму князю Алексею Михайловичю всеа Русии холопи твои Рафко Всеволожской, подьячей Гришка Жданов челом бьют.

В нынешнем, государь, во 1651-м году декабря в 30 день били челом тебе, государю, царю и великаму князю Алексею Михайловичю всеа Русии, а мне, холопу твоему Рафку, да подьячему Олексею Маркову на Верхотурье в съезжей избе подали челобитную Соли Камской уезду с Обвы слободчики Сенка Васильев да Офонка Иванов Гилевы, а в челобитной их написано: приискали де они в Верхотурском уезде верх Чюсовые реки вверх от Утки реки вверх по обе стороны Чюсовые реки пустые порозжие лесные дубровые места, и на розчисть под хлебную пахоту и под сенные покосы те места годны, а не владеет де тем местом нихто, лежит впусте. И чтоб ты, государь, их пожаловал, велел тое пустоые порозжеие местоа от Утки реки вверх по обе стороны Чюсовые реки до тотарские пашни Тихонка Турсунбаева и со всякиеми угодьи дать им Сенке и Офонке на десять семей на розчисть и твоего государева годовово денежново оброку на льготные годы на сколько ты, государь, укажешь.

И я, холоп твой Рафко, с подьячим Олексеем Марковым про те пустые по места велели Верх-Чюсовской волости ясачному зборщику верхотурскому стрельцу Лучке Евсевьеву сыскать всякими сыски накрепко попы по священству, а простыми всяких чинов людьми по твоему государеву, цареву и великаго князя Алексея Михайловича всеа Русии крестному целованью, а тотары и вагуличи по их вере по шерти вправду: те дубровные и лесные места лежать впусте ли, и наперед того иному кому на оброк не отданы ли, и не из ясачных ли людей тотарских и вагульских вотчин, и к иным каким землям и вотчинам за кем не прописаны ли. И по сыску, государь, каков подал стрелец Лучка Евсевьев за своею рукою и за вогульски и верхотурского уезду Верх-Чюсовской, и Верх-Туринской, и Аяцкой, и Терсяцкой волостей ясачных людей за знамены и за вогульскими знамены те ста те места то место Верхотурского уезду вверх Чюсовой реке от Утки реки вверх по обе стороны Чюсовые реки до тотарские пашни Тихонка Торсунбаева со всеми угодьи пустое порозжее лесное и дубровное место до тотарские пашни Тихонка Торсунбаева со всеми угодьи лежит впусте и не владеет ли им нихто, и наперед того иному и никому на оброк не отдано ли, и не из ясачных ли людей тотарскихая и вагульскихая вотчина, и к иным ни х каким землям и к вотчинам не приписано ли. И в сыску, государь, Верх-Чюсовской, и Верх-Туринской, и Аяцкой, и Терсяцкой волостей вагуличи ясачные люди сказали: та земля Верхотурского уезду проезжая и вотчина не их.

И я, холоп твой Рафко, и подьячей Олексей Марков тем пустым лесным и дубровным пустым местом слободчикам Сенке Васильеву да Офонке Иванову Гилевым владеть, и пашни роспахивать, и сено косить по вся годы, и на том месте крестьян поселить во лготные годы велели. А лготы, государь, им Сеньке и Офоньке с товарыщи дано для дворового строенья и пашенные роспашки и сенные розчисти с нынешняго 1651 году генваря с 15 числа да генваря ж по 15 число 1659 году. А как лготные годы отойдут, и им Сенке и Офонке с товарыщи с того места платить твой государев оброк, что ты, государь, укажешь. И того места без твоего государева указу никому не продать, не заложить, и впусте не покинуть.

А по скаске, государь, Сенки да Офон поселилось, государь, на том пустом месте А по скаске, государь, тех слободчиков Сенки да Офонки поселилось на том месте семей с восемь Гилевых, на том пустом месте поселилося их восемь семей крестьян, да и впредь де на то место во крестьяне селитца будут охочих людей много, и тебе, государю, в том будет прибыль немалая, потому что новая слобода стала ко многим угодьям, к рекам и к бортным ухожея.

И в нынешнем ж, государь, во 1651 году били челом тебе, государю, царю и великаму князю Алексею Михайловичю всеа Русии, Верхотурского уезду с верх Чюсовые реки тое новые слободы слободчики Сенка Васильев да Офонька Иванов Гилевы, а нам, холопем твоим, на Верхотурье в съезжей избе подали челобитную Соли Камской уезду на сылвинского тотарина на Тихонка да на Мамайка Турсунбаева з братьею челобитную, а в челобитной их написано: в нынешнем де во 1651 году в Петров пост приезжал де к ним вверх Чюсовые реки в новую слободу тот Мамайко з братом своим Тихонком и с воровскою черемисою, человек с пятьдесят, з боем и з грабежем, и их Сенку и Афонку с того места из новые слободы розгоняли, и иных крестьян на пашнях переимали, и животы де их все розграбили.

И мы, холопи твои, велели тое новую слободу служилым людем оберегать от тех воров. И верхотурские де стрел служилые люди, которым мы, холопи твои, в тое новую слободу с Верхотурья послали для крестьянского береженья и новые селидьбы, стрелец Ивашко Лапин да пушкарь Гришка Констянтинов с Арамашевскими беломестными казаками и с ясачными вагуличи того Мамайка с черемисином в новой слободе поимали, а поимав, его обыскивали и нашли де у нево Мамайка и тот Мамайко в зверовых ево своих юртах Верхотурского уезду животы, и платье, и зипуны, и шубы их крестьянские топоры, и косы, и серпы, и платье зипуны и шубы, и невод, и мережи, и всякую мелочь, и хлеб рожь, и муку тем крестьяном лицом отдавали.

А не сыскали де они Сенка и Офонка животов своих, тритцати аршин сукна белово, десяти и топоров, девятерых и сошников, дватцати и кос, тритцати и серпов, шти пуд соли, шестерых обувей котов, сорока аршин новины, двух шуб бараньих, десятерых поршон полога, четырех четьи ржи, пяти четьи муки, четырех рубах женских, десятерых штанов, четырех бортевых снастей, дватцатерых рукавиц ролдужных, кожу дубленую, две козы лучебные, две остроги, три шапки мужские, два зипуна белых, три свинки женские, два долота, две сети, два котла, два войлока, четыре лука, шездесят стрел, семь рубах мужских, а цена де и всего, государь, тому всемуго грабленому их животу на тритцать на два рубли на дватцать на один алтын. И в тех де, государь, животах он Мамайко винился при верхотурских служилых людех при Ивашке Лапине с товарыщи, все а хотел назад все отдать назад. Да на того ж, государь, сылвинского тотарина на Мамайку Турсунбаева с товарыщи били челом тебе, государю, Верхотурского уезду Аятцкой да другие Уфинской волости и Верх-Чюсовской волости ясачные люди, а в челобитной, государь, Аятцкой волости сотник Игнашко Егитов с товарыщи написано: приезжает де тот Мамайко з братом своим с Тихонком да з зятем Шадрыбайком и Казанского уезду с черемисою вверх Чюсовые реки в их Игнашки Егитова вагульские вотчины и всякими де промыслы промышляют, бобры, и соболи, и куницы, и всякой зверь в их вотчинах вылавливают, и бортной ухожей делают, а тебе де, государю, ясаку ни с чего не платят. А как де те тотаровя Мамайко, да Тихонко, да Шадрыбайко в их вагульских вотчинах воровством своим промышляют, тому де ест лет с пятнатцать. И пускают де они тотаровя с собою в их вагульские вотчины промышлять с собою Казанского уезду черемисы человек по дватцати и болше, а емлют с них на себя со всякого черемисина по дву куницы.

Да А в челобитной ж, государь, Уфинской и Верх-Чюсовской волостей ясачных людей Урузбайка Булатова да да Кутлыбайка Апсаитова написано: завладели де тот Мамайко и Тихонко з братьею их Урузбайковою и Кутлыбайковою вотчиною, рыбною ловлею и звериными ухожеи вверх по Чюсовой реке и до Терсяцкой волости и до верх Бисери реки. Да тот же де Мамайко взял у него Кутлыбайка насилством племянницу девку Дыбку и у себя запохолопил. А та де племянница ево просватана была за иренского тотарина за Баймурзу Тайкулова, а калыму де ряжено за то нее пятдесят рублев. И чтоб ты, государь, их пожаловал, велел в том свой государев указ учинить, чтоб де им впредь твоего государева ясаку не отбыть и врозь не розбрестися. А Аяцкой, государь, и Чюсовской, и Уфинской волостей на вагу ясачных людей ясаку доимки и недобору много.

И мы, холопи твои, того сылвинского тотарина Мамайка Турсунбаева и черемисина, который поиман с ним Мамайкой поиман Верхотурского уезду вверх Чюсовые реки в новой слободе, Бекзянка Токтамышева, велели посадить в тюрьму на Верхотурье в тюрьму до твоего государева указу. И о том что ты, государь, царь и великай князь Алексей Михайлович всеа Русии, что укажешь?»

Послана отписка с Володькою Прянишниковым октября в 10 день.

Суров был воевода Верхотурский, Раф Родионович Всеволожский, но следовал закону. А потому в новой отписке напомнил государю о плененных разбойниках, которые в холодной тюрьме зиму провели, а окончательного приговора не получили.

(Оно вишь как случилось: забыли в свое время коммунальные службы Верхотурского острога и тюрьму к системе центрального отопления подключить, да так все и осталось; ну а печурка в темнице давно прогорела, и дым больший внутри оставался, чем в трубу уходил; ежели, конечно, сторожа тюремные подкинуть дровишек не поскупятся).

1652 год февраля 22

РГАДА. Ф.1111. Оп. 1.Д. 60/3. Лист 60. Черновой отпуск.

«Государю, царю и великаму князю Алексею Михайловичю всеа Русии холопи твои Рафко Всеволожмкой, подьячей Гришка Жданов челом бьют.

В прошлом нынешнем, государь, во 1652 году писали мы, холопи твои, к тебе к государю с верхотурским стрелецким пятидесятником с Володькою Прянишниковым об указе, что по челобитью Верхотурского уезду верх Чюсовые реки новые слободы слободчиков Сенки Васильева да Офонки Иванова Гилевых в грабленых животах и в воровстве посажены на Верхотурье в тюрьму сылвинской тотарин Мамайко Турсунбаев да черемисин Бекзянко Токм Токтамышев. И о том тотарине и о черемисине твоего государева, царева и великаго князя Алексея Михайловича всеа Русии указу к нам, холопем твоим, в нынешнем во 1652 году февраля по 22 число не поступало. И о том что ты, государь и великай князь Алексей Михайлович всеа Русии нам, холопем т своим, укажешь?

Февраля в 22 день послана отписка стрельцом с Тимошкою Глазуновым.

Но и на эту отписку смолчали в Розбойном Приказе. Думается, на то были веские причины у них. В Сказе-то своем я, так сказать, в узком формате работаю, все вокруг родичей своих оборачиваю. Вот и наглость Мамайкина, его разбой, - а он ранее чисто воровством занимался, - как будто из ниоткуда появились. Ан нет! Если пошире взглянуть, то увидим мы вдруг, что в начале 1651 года калмыки, «хищные степей скитальцы», перекочевали к Сибири, и сделали набег на Далматову пустошь, или Белое городище на реке Исети.

Шишонко В.Н. так описывает тот набег: «Незнакомые с чувством жалости, свирепые дикари, - какого безчеловечия, каких жестокостей виновниками они здесь не были! Они – и часовню и сени на Белом городище обратили в пепел: иноков, после пыток, после ужасных мучений – то сожгли, то мечем побили, то захватили в полон. Не многие сохранить успели жизнь и свободу побегом».

По другим источникам, на Далматов монастырь сделали нападение князья из рода Кучумова, Дивлет-Кирей и Кучук. В Сибирской Истории говорится: потомки Кучума, Дивлет-Кирей и Кучук, в числе 100 человек инородцев, напали на Далматовский монастырь, разграбили его и сожгли. При этом было убито 3 монаха, а 17 монастырских служителей и 20 других уведены в полон.

В 1652 году в Чердынском уезде бунтовали вогулы. Сведений о причине бунта не сохранилось, лишь Ныробцы вздрогнули.

Первые искры грядущего бунта. Разглядели их в Приказе-то Розбойном, не простофили чай работали. Это с возвеличиванием Петра Первого появились вдруг утверждения, что до него и править-то на Русии не умели. А это совсем не так: административная система управления была выстроена крепко и надежно; иное дело, что средства связи и логистика для просторов Руского государства были ужасающе медлительны.