Странности памяти

   Память такая странная штука – иногда крутится в голове совершенно не значимое событие, крутится и крутится и отмахнуться от него не можешь. И наоборот, что-то очень важное спрячется в какой-то дальний уголок памяти, да так хитро спрячется, что пока не произойдёт какое-то событие: запах ли, мелодия, голос ли из прошлого, которое всколыхнёт, как землетрясение, всю твою память, вот только тогда посыплются из самых потаённых уголков, давно, кажется, забытые воспоминания.

   Взяла меня как-то раз мама с собой в сельсовет – дорога туда длинная, чтоб ей не скучно одной идти было. Наш посёлок только строился и здания сельсовета в нём ещё не было, а старый сельсовет находился в деревне, в паре километров от посёлка. Это был высокий двухэтажный бревенчатый дом. Дом был очень старый из толстенных не крашеных почерневших от времени брёвен. И всё в этом доме было большое: большие окна, большие, на две створки, двери, широкие лестницы с резными перилами и высокие ступеньки. А может мне всё это казалось таким большим, потому, что я сама была ещё маленькая... А ещё там был запах. Важный такой запах. Пахло бумагой, краской от пишущих машинок, свежеокрашенным деревом и ещё чем-то незнакомым мне и я решила, что наверное так пахнут очень важные документы.
   Мы с мамой вошли в большой кабинет с огромным столом посередине. Стол был массивный, с толстенными резными лакированными ножками. Покрыт он был зелёным сукном, на котором кое-где виднелись пятна от чернил. В центре стола стоял графин с водой и два стакана. Мне тут же захотелось пить, хотя ещё минуту назад я совершенно не испытывала никакой жажды. Но попросить воды я побоялась, потому, что за столом сидела большая грузная тётя с высоченной смешной причёской, и с ярко накрашенными морковной помадой губами. Взгляд у неё был очень строгий и я поспешила спрятаться за маму.
– Проходите, присаживайтесь, – низким грудным голосом сказала большая тётя, и указала рукой на стулья возле стола.
   Мама прошла и села, а я осталась топтаться на месте. Мне не хотелось оставаться в этом большом и неуютном кабинете. И к тому же так и подмывало рассмеяться над странной причёской строгой большой тёти, но я была девочка воспитанная, и знала когда можно смеяться, а когда нельзя. Но эта огромная улитка-копна на голове женщины не давала мне покоя, я ценой неимоверных усилий сохраняла серьёзное выражение лица. Но долго я бы не продержалась.
– Мам, можно я лучше погуляю?
– Конечно, деточка, беги, – ответила мне не мама, а эта строгая тётя. – У нас через дорогу большое поле гороха, пойди пособирай, и маме принесёшь.
   «Ну, не такая она и строгая, - подумала я, выскакивая из кабинета. – Но причёска всё-равно смешная!»

   Я выбежала на широкое крыльцо сельсовета, перешла дорогу и сразу оказалась среди высокой травы. Я знала – это был овёс. Он ещё не вызрел и его метёлочки были ярко-зелёные и мягкие. Горох всегда высаживали так – по краю примерно метра полтора шириной, полоса овса, а дальше поле засаживалось горохом вперемешку с овсом.
   Пройдя полосу овса, я оказалась в зарослях гороха. Стручков было много, все уже крупные, плотные. «Плашек» – это такие совсем ещё плоские несозревшие стручки, попадалось совсем мало, но перезревших стручков с уже жёсткими и чуть горьковатыми горошинами, тоже ещё не было. Я срывала сочно-зелёные хрусткие стручки и складывала их за ворот майки, края которой были заправлены под резинку юбки. «Пузико» моё постепенно росло увеличивалось, но не так быстро, как мне бы хотелось, потому как я не столько собирала горох, сколько его ела. Сорвёшь стручок, нажмешь на его «шовчик» большим пальцем и стручок лопается со вкусным хрустящим звуком. А внутри горошинки – одна к одной, в самой своей, как говорила моя мама, «молочной» поре – мягкие, сладкие и когда раскусываешь горошинку, она лопается и на язык брызжет маленькая свежая сладкая капелька сока. Вкуснотища!
   От удовольствия я начала напевать – я всегда пою, когда мне хорошо, когда настроение прекрасное и всё вокруг мне радуется. Вдруг, слышу, совсем рядом зашуршали плотные гороховые заросли. Я замолчала, прислушалась – кто-то совсем рядом со мной тоже видимо собирал горох. Стало как-то неуютно – вот ходит кто-то и слушает мои песни. «Пойду-ка в другую сторону, чтоб не встретиться с этим «кто-то» – решила я, и только было двинулась в противоположном направлении, как стена гороха передо мной разомкнулась и появилось загорелое мальчишеское лицо. Затем образовались загорелые плечи и худющие длинные руки. И вот, он весь окончательно вылез из высоченных зарослей и смущённо переминался с ноги на ногу. Мы какое-то время молча разглядывали друг друга. Мальчишка был примерно моего возраста, черноволосый и загорелый, ну, просто до черноты. Наши поселковые ребята за лето тоже успевали здорово загореть, но чтоб так... «Ничего себе! Похоже, он совсем в дом не заходит, всё лето на улице живёт, – решила я. – интересно чей? Вроде бы всех тут знаю. Наверное приезжий».
– Я песню услышала, хотела посмотреть кто поёт. –  заговорил мальчишка. Почему-то говорил он о себе странно – в женском роде. И слова он произносил тоже как-то странно – почти перед каждым словом паузу делал или тянул звук «эээ», как будто вспоминал слова. «Чудной какой-то. Точно приезжий. Может у них там все так разговаривают?» - подумала я и спросила, так, на всякий случай:
– Ты не местный?
– Не, далеко живу. Приехала сюда. Завтра домой поеду. А ты здесь живёшь?
– Нет, я там живу, – махнула я рукой в сторону посёлка. – мы с мамой в сельсовет сюда пришли. –  И с серьёзным лицом добавила – По важному делу.
   Мальчишка посмотрел на меня с уважением и кивнул. Разговор завязался. Мы неспешно пошли бок о бок, срывая стручки (парнишка тоже засовывал их в вырез своей линялой майки), и разговаривали. Между делом познакомились. Мне уже не резал слух странный его говор.  Я рассказала ему о том, что осенью пойду в школу, он сказал, что тоже пойдёт. Ещё рассказал о двух своих огромных лохматых собаках, которые остались дома и стерегут овец и коз от волков. Я ему рассказала, что у нас «не ко времени» – это я повторила мамино выражение, отелилась Зорька. И про телёнка, который сначала совсем не мог встать на ножки, потому что они у него тоненькие и слабые, а голова большаааая. Но что потом он сам встал и стоял шатаясь, и совсем по-человечьи, тоненько звал маму. И ещё много-много о чём говорили. А в траве трещали кузнечики, терпко пахло зелёной свежей травой и тёплой пылью с дороги. Вечернее солнце грело наши макушки, а тёплый ветерок щекотал носы и трепал волосы.
   Вдруг мы услышали женский крик. Женщина явно кого-то звала, но я не понимала ни слова.
– Мама зовёт. Русский совсем не знает. – сказал мальчишка. – Надо идти.   
   Мы двинулись к краю поля, туда, откуда доносился женский голос. Кое-как выбравшись из переплетений гороха, я увидела стоявшую на дороге, невысокую женщину в ярком платке и пёстром платье. Она приложила одну руку «козырьком» к голове, высматривая нас против солнца, а другой призывно махала.
– Надо идти. – снова грустно повторил мой спутник, и добавил заглядывая мне в глаза своими большущими тёмно-карими глазами, – Хорошо подружили, да?
   Я улыбнулась его смешной корявенькой фразе:
– Да, хорошо подружили.
   Мы хотели обняться на прощание, но наши «гороховые пузики» помешали нам это сделать. Мы оба смутились и просто пожали друг другу руки.
   Мальчишка ушёл. Я ещё какое-то время побродила по гороховому полю, но в одиночестве всё казалось уже не интересным, скучным, горох каким-то не вкусным. Я побежала к маме. И во время – мама как раз выходила из сельсовета. Мы пошли домой. Всю дорогу я трещала без умолку, рассказывая про своего нового знакомого, не забывая при этом периодически выуживать из «пузика» стручки и угощать маму.
– Вы хотя бы познакомились? Как зовут мальчика? – спросила мама.
Я остановилась, наморщила лоб, пытаясь вспомнить:
– Имя у него странное такое. Не наше. Нет, не могу вспомнить. - расстроилась я.
– Ну, ничего, потом вспомнишь обязательно. - успокоила меня мама.
   ...Но я так и не вспомнила. И не вспомнила бы уже наверное никогда, если бы не страшная трагедия в Северной Осетии, которая спустя много-много лет, огромной болью обрушилась на нас, а мне вдруг напомнила этот тихий тёплый летний вечер, запах травы и трескотню кузнечиков, и вкус лопающихся горошин на языке, и чуднОе имя смуглого мальчишки.
   Его звали Беслан.