memento Mori

Ибо он был болен при смерти; но Бог помиловал его,
и не его только, но и меня, чтобы не прибавилась мне
печаль к печали.
(К Филиппийцам 2:27)


Я не дышал уже так давно…

Горящие легкие с хрипом втянули стерильный воздух. Я резко вскочил. В тяжко открытые глаза ударил приглушенный белый свет. Картинка слегка плыла и двоилась. Больница… Я был в больнице. Едва уловимый флёр спирта и лекарств тупой болью отозвался в затылке. Но что произошло?
Анемичное солнце нехотя являлось сквозь линялую пелену облаков. Ветви деревьев будто вторили моему плывущему сознанию и легкими призрачными очертаниями выглядывали сквозь дымку тумана. Изредка доносилось одинокое щебетание птиц. По всей видимости, было утро.
Под мерный писк кардиомонитора я уставился в безупречно белый потолок и, силясь собрать воедино трещавшие мысли, попытался вспомнить всё…

***

–   Мы его теряем!
Я очнулся от непонятного оцепенения, в котором, казалось, пребывал уже давно. По ТВ, слева над барной стойкой, шла какая-то малобюджетная драма про молодых врачей и их везучих пациентов.
Загадочное это место –  бар. Никогда точно не скажешь, провел ты здесь 7 минут или 2,5 часа... Но в этом царстве ореховых скорлупок и засохших кружков из-под кружек пива я был впервые.
– Повторить?
Тит, недолго понаблюдав за моим ступором, с готовностью занёс бутылку над пустой стопкой.
– Давай… –  согласился я, добавив про себя "что бы это ни было". Я абсолютно не помнил, что заказал. – Готов поклясться, что кто-то из моих приятелей сказал, что ты умер пару лет назад, Тит! – с улыбкой бросил я бармену.
– Что же, я тоже рад тебя видеть, дружище! 
Усмехнувшись, он взял пульт и переключил на канал новостей. Пожилой репортер вещал о катастрофе пассажирского самолета. Весь экипаж погиб, но спаслось несколько пассажиров. "Бедолаги", – Тит выдохнул, переключил обратно и грузно двинулся к парню на другом конце стойки. Это был интеллигентного вида молодой человек лет двадцати восьми, взъерошенный, с красивыми и слегка крупными чертами лица. Немигающим и напряженным взглядом он буравил пространство перед собой. Тит хотел было обновить стопку и ему, но парень резко развернулся в мою сторону, его темные глаза встретились с моими, и меня будто пронзило. Спустя пару напряженных секунд, оттого казавшихся часами, странный тип поспешно вышел.
– Тяжёлый день, – Тит не спеша занял свое привычное место.
– Разряд! – донеслось от белого халата из телевизора. Внутри меня подтачивал тревожный осадок.
 
Звенящая тишина тугим кольцом схлопнулась вокруг надкусанных временем стен бара, и от хмельной атмосферы искусственного веселья не осталось ни следа. Царили синие сумерки, искусно и в тон кутаясь в сиреневатый туман. Наугад я побрёл направо, в сторону предполагаемого местонахождения какой-нибудь гостиницы. Для полной картины опустошенности и холодной немоты в этом городишке на хватало перекати-поля, летящего по своим делам в убогую подворотенку. Сколько раз я ездил по двенадцатому шоссе, но поворот в это местечко каждый раз от меня ускальзывал. Но, быть может, я невнимательно смотрел…
Толчок в плечо. Оборачиваюсь. В отличие от меня, неизвестный господин прошёл мимо, не повернув головы.
– Тебе здесь не место, – донеслось от удаляющейся фигуры в грязной буро-коричневой рубашке и подранных джинсах. Видимо, "тяжёлый день" здесь – распространённое явление.

– Это ваш счастливый день, – доверительно и тепло, даже заговорщицки, сообщила пожилая дама на ресепшене, с интересом заглядывая мне в глаза. Во всем ее облике было нечто абсолютно противоречивое, но каким-то магическим образом сочетавшееся между собой: черное платье с ажурной вышивкой викторианской эпохи и высоким воротником, тугой корсет с длинной шнуровкой, а из-под полы выглядывали чёрные кроссовки на высокой подошве. Угольные волосы с широкой снежной прядью по-деловому были убраны наверх, сбоку отливом смоляного оникса ненавязчиво сверкала брошь в виде какого-то цветка, похожего на мак. Взгляд же на белом, скуластом, аристократическом лице был холодным, спокойным, будто старуха еще до встречи с тобой знала о тебе все и даже больше, чем ты сам. Тем не менее, где-то глубоко в нем чувствовалась какая-то неудержимая энергия, пробивавшаяся изнутри серыми огоньками глаз.
Ума не приложу, как я за один раз успел заметить все это. Наверное, разглядывал экстравагантную женщину неприлично долго. Несмотря на добродушие худощавой старухи, стало как-то холодно и не по себе. Должно быть, сказывалась усталость, и я поспешил запоздало отреагировать на ее слова легкой усмешкой.
– Подпишите здесь, – и высохший, узловатый палец хозяйки гостиницы с большим овальным перстнем ткнул в нужную строчку, а рот старушенции растворился в паутинке улыбающихся морщинок.

… Юркий скальпель будто коньки фигуриста умело скользит по моей остывающей коже. Небольшое сопротивление - и ребра поддаются паре алых латексных перчаток, умело орудующих стернотомом. На ослепительно яркий свет из меня появляются копошащиеся, склизкие, верещащие темно-коричневые черви с отвратительными морщинистыми лицами не то стариков, не то младенцев. Неразличимая фигура в белом халате бережно и терпеливо вытаскивает их одного за другим.
- Урс! - мое имя тянется нежной ватной завесой.
Повторяется снова, и завеса падает.
Еще раз - и падшая вата звучит гулом набата.
- УРС!

Я в отеле. Абсолютно не заметил, как очутился в номере и прямо в одежде бросился на кровать и отключился. Мое воображение когда-нибудь доведет меня, но обычно так пылко оно активизируется, когда со мной что-то происходит…
Со мной что-то не так.
Но я не знаю, что именно.
Хотел было дотянуться до своих часов, но вместо этого вляпался во что-то склизкое и темное и резко отдернул руку, припомнив мерзких старикоподобных червей из моего сна… Но нет, это не черви, это гостиница наверняка экономит на уборщицах. Тем не менее, часы куда-то пропали.
По ощущениям было около трех часов ночи, хотя контуры черных деревьев за окном, казалось, подсвечивались все теми же сизыми сумерками.
Из-за двери, где-то в глубине, послышались сдавленные голоса, по ощущениям явно не хотевшие быть услышанными. Обычно я тактичен и чужих разговоров не подслушиваю, но тут что-то дернуло меня двинуться на звук.
Я крался по пролёту старинной лестницы вниз, и галерея выцветших портретов горделивыми бледными лицами во фраках и корсетах сопровождала меня немым укором. Важные господа так сильно напоминали хозяйку отеля не только стилем одежды, но и внешностью, что легкий холодок пробежал у меня по спине, и я постарался как можно быстрее прошмыгнуть мимо них на цыпочках.
– ... Я не могу этого сделать!
– Мой мальчик, у тебя нет выбора.
Второй голос принадлежал старухе. Мне очень хотелось узнать, кем был этот первый, напряженный и взволнованный голос, и я плавно начал выглядывать из-за угла…
Владельцем первого голоса оказался тот заведенный парень из бара. Старуха насильно впихивала ему в руки какой-то блестящий предмет, и в конце концов странный тип сдался. Я все сильнее щурился и вытягивался, чтобы разглядеть, что это было, но тут половица предательски скрипнула, и говорящие уставились в мою сторону. Прятаться было бессмысленно, и я поспешил сделать вид, что просто спускаюсь по лестнице.
При виде меня парень снова скрылся.
– У вас все хорошо, мистер Келер? – спокойно и доброжелательно обратилась ко мне женщина.
– Да, а с тем… приятелем?
– О, не обращайте внимания. Он наворотил кое-чего и теперь ему предстоит это исправить.
За таинственной суматохой прошедшего вечера я поймал себя на мысли, что совершенно не разглядел отель, как следует. Странно, что снаружи эта постройка совершенно никак не выделялась на фоне местных захудалых домишек. Но стоило только войти, как тебя пронизывала печальная мысль об утраченном величии прошедших эпох и бездушной безвкусице современных интерьеров. Кованые люстры свешивались с темного потолка, разливая тусклое тепло света на драпированные стены. Высокие стрельчатые окна с цветной мозаикой, будто рыцарские копья, поддерживали старые каменные черные своды и, должно быть, очень красиво переливались в солнечный день. Паркет из темных сортов дерева был совершенно истерт и помнил тысячи шагов... Готический дух постройки одновременно пугал и очаровывал настолько, что, казалось, встреть я сейчас пару неприкаянных душ на пути в свой номер – ни капли бы не удивился...
– Дядя, купите часы!
Я невольно вздрогнул. Из темноты угла, будто из ниоткуда, в нескольких шагах передо мной появился оборванец лет девяти и что-то мне протягивал.
– Постой-ка... это же мои часы! – я хотел было выхватить их из рук воришки, но мальчишка вышел на свет, и я отшатнулся.
С маленьких протянутых ручонок сочилась и капала на пол свежая кровь. В немом ужасе я перевел взгляд выше... Лоскуты скальпа бахромой свешивались над хитро сощуренными, лукавыми глазкам, и тонкие алые ручейки стекали на бледные щеки. Мальчик безмятежно и широко улыбался.
Кажется, я закричал.
Все вокруг закружилось в бредовом танце бутафории мрачных красок... Это был сон! Я все еще спал, но никак не мог проснуться! Нужно бежать, скорее... Прочь, от улыбающегося неизвестно чему разодранного мальца, мимо галереи ехидно осклабившихся бескровных портретов, прочь из этой чертовой гостиницы, прочь из этого места!

За распахнутыми дверями отеля все ещё царили зловещие иссиня-алые сумерки. Спертым, мертвым воздухом нельзя было надышаться. Я бежал, обгоняя самого себя, а сердце грозилось пробить дыру в груди.
Ноги превратились в костыли и едва слушались. Еще миг – и я лечу в багряную лужу какой-то вязкой, холодной жижи. Боже мой, это кровь! Да что за нескончаемый ужас здесь происходит?!
Стоянка. Где-то через два поворота должна быть стоянка... В машину – и прочь отсюда!
Но что за…
На месте, где я совершенно точно припарковался, красовался пустырь.
Резкий свет фар окончательно сбил меня с толку. Почему-то первым, что выцепил мой взгляд, был номер машины – 108. Дверь растворилась, и из нее вышел тот самый тип, что преследовал меня по пятам.
Я абсолютно ничего уже не понимал, но появление именно этого парня казалось совершенно естественным.
– Прости, но у меня и правда нет выбора... Это для твоего же блага. Передавай привет той стороне.
Чёрное дуло блестящего револьвера уставилось мне в лицо.
Щелчок затвора.
Выстрел.

***

– Хорошо же он меня огрел... 
– Не то слово! Но сам же и поплатился. Эх, бедняга…
– Что..? 
Элиан удивлённо на меня уставился.
– Гм, я думал, ты уже знаешь... Его отключают от аппарата жизнеобеспечения. У него, кажется, невеста погибла, стюардессой была как раз на том рейсе, что разбился на днях. Напился в баре и давай за руль. Гнал как черт! А тут ты из-за поворота… Да вон он, в 108, но ты бы... 
Последних слов я уже не слышал. В голове пронзительно завизжали тормоза и страшный скрежет лобового удара, и я сразу вспомнил всё, по-крайней мере, именно то всё.
Со всей дури, так, что затрещал частично скроенный заново череп, я ломанулся в коридор, лихорадочно шаря глазами по табличкам с номерами палат, и чуть не налетел на какую-то пожилую медсестру с белой проседью и черной брошью, с удивительным умиротворением везущую каталку с телом. Нужная комната оказалась за вторым поворотом. Цифра 108 произвела на меня такое отрезвляющее впечатление, что я мигом затормозил у двери и несколько секунд таращился на её безукоризненную, стерильно белую поверхность, леденящую душу.

Наконец, я решился.

Палата была уже пуста.

Фигура с каталкой исчезла.