Три дня в октябре 1836 года

Пушкин взял колокольчик, стоявший рядом с чернильницей, и позвонил. Через некоторое время в кабинет вошел Никита и остановился у двери.
- Надо отнести барону Корфу. Это – через два дома от нас в сторону Невского.
Пушкин протянул Никите записку.
Тот как-то набычился, помолчал и сказал:
- К Корфу не пойду.
Пушкин удивленно посмотрел на него, а потом расхохотался:
- До сих пор простить не можешь?!
Никита молчал.
- Ладно, пусть кто-нибудь из мальчишек отнесет. Скажи, что я велел.
Никита взял записку и вышел.
- Памятливый…
Пушкин улыбался, вспоминая тот случай.
Это же почти двадцать лет прошло. Жил он тогда с родителями в Коломне после Лицея, и семья Корфов - в том же доме. Что там уж вышло между Никитой и слугой Корфа, не вспомнить. Но Корф побил Никиту. Узнав об этом, Пушкин вспылил (девятнадцатый год шел!) и вызвал Корфа на дуэль, но Корф хладнокровно отказался, сказав, что он – не Кюхельбекер. Тот еще в Лицее, обидевшись на Пушкина, вызывал его на дуэль, но никто не воспринял это всерьез.

Два дня назад, утром, Пушкин вышел из дома, собираясь зайти в книжную лавку Лисенкова. Он шел по набережной Мойки к Невскому проспекту. Было холодно и пасмурно, но ни дождя, ни ветра, слава Богу, не было. Из-под арки дома, к которому он подходил, выехала коляска и тоже повернула к Невскому. Вдруг седок велел кучеру остановиться и, приподнявшись в коляске, обернулся. Пушкин узнал Модеста Корфа.
Они поздоровались, и Корф предложил Пушкину подвезти его, но выяснилось, что по Невскому им - в противоположные стороны. Корф вышел из коляски, они пожали друг другу руки, и Корф велел извозчику ехать и ждать его у выезда на Невский проспект.
Пошли вместе.
- У Яковлева увидимся девятнадцатого?
- Обязательно, а может быть – и раньше. Говорят, Мясоедов приехал и хочет дать обед однокашникам.
Помолчали, и Корф спросил:
- Александр, а как твоя история Петра?
- И как, и никак. Материалов много, а написанного нет. Очень сложно. Фигура великая, но противоречивая. Великая – не охватить в целом, хочется отойти, чтобы рассмотреть всю. Но надеюсь – справлюсь, хотя как скоро - не знаю.
Пушкин увлёкся, рассказывая. О Петре I он мог говорить бесконечно.
Корф внимательно слушал.
У Невского они распрощались. Корф сел в коляску и поехал направо, а Пушкин пошел налево.
Проходя мимо магазина Беллизара, не удержался и зашел. Просматривал новые книги, но преодолел искушение и купил только свежее парижское издание сказок Перро.
Перешел к Гостиному двору, дошел до Садовой, где во флигеле Пажеского корпуса помещался магазин Лисенкова. Пушкин любил этот магазин и его хозяина, который всегда гостеприимно принимал его, зная, что Пушкин интересуется новинками русской литературы для раздела «Новые книги» в «Современнике».
И в тот день Лисенков радостно встретил Пушкина, принял от него плащ и шляпу, усадил в кресло и выложил перед ним на стол всё, что появилось нового за последние дни. Пушкин быстро пролистывал книги, схватывая их содержание, но ничего не записывал. Библиографические справки об этих книгах он возьмёт потом из газетных объявлений того же Лисенкова и других книгопродавцев. Просидел довольно долго, и Лисенков напоил его чаем.
Домой в тот день вернулся к обеду.

А вчера под вечер ему принесли какой-то сверток с запиской от Корфа. Не разворачивая ещё свертка, Пушкин прочитал записку:

«Лет пятнадцать тому назад, когда служба не поглощала еще всего моего времени, мне хотелось ближе изучить Русскую историю, и это постепенно навело меня на мысль: составить полный библиографический каталог всех книг и пр. когда либо изданных о России, не в одном уже историческом, но во всех вообще отношениях и на всех языках: труд компилятора, но который в то время приносил мне неизъяснимое удовольствие. Перебрав все возможные каталоги, перерыв все наши журналы, перечитав всё, что я мог достать о России и воспользовавшись всеми, сколько-нибудь надежными цитатами, — я собрал огромный запас материалов, в последствии, однакож, оставшихся без всякой дальнейшей обработки и частию даже растерянных. Последний наш разговор о великом твоем труде припомнил мне эту работу. Из разрозненных ее остатков я собрал всё то, что было у меня в виду о Петре Великом и посылаю тебе, любезный Александр Сергеевич, ce que j’ai glan; sur ce champ, разумеется, без всякой другой претензии, кроме той, чтобы пополнить твои материалы, если, впрочем, ты найдешь тут что-нибудь новое. Это одна голая, сухая библиография, и легче было выписывать заглавия, чем находить самые книги, которых я и десятой части сам не видал. Впрочем в теперешней моей выборке я ограничился решительно одними специальностями о Петре Великом, его веке и его людях, не приводя никаких общих исторических курсов, и т. п. В этой выборке нет ни системы, ни даже хронологического порядка: я выписывал заглавия книг так, как находил их в своих заметках, и искренно рад буду, если ты найдешь тут указание чего нибудь, до сих пор от тебя ускользнувшего, а еще больше, если по этому указанию тебе можно будет найти и достать самую книгу. Я охотно обратил на это несколько часов свободного моего времени и прошу ценить мое приношение не по внутреннему его достоинству, а по цели.
                Весь твой Модест.
  13 окт. 1836.
Разумеется, что указания мои не идут дальше той эпохи, в которую я ими занимался; всё вышедшее после того, при перемене моих занятий, совершенно мне чуждо, и из прежнего, как я уже сказал, многое пропало: это одни остатки».

Прочитав записку, Пушкин развернул сверток. В нем оказалось несколько листов, исписанных аккуратным почерком Модеста.
Библиографических выписок было и вправду много – пожалуй, несколько сотен. «Узнаю старательного Модиньку. Он и в Лицее был таким».
Пушкин углубился в чтение, перелистывая рукопись. Что-то из этого он знал, но многое видел впервые.
Отложив корфовские бумаги, задумался, вздохнул: «Да, прочитал много, знаю вроде бы много, но чего-то цельного пока не складывается, а без этого писать нельзя». Усмехнулся: «А напишу хотя бы так, как сейчас чувствую, так печатать не разрешат… Да, надо заканчивать “Капитанскую дочку”, отослать вторую часть на цензуру Корсакову… Подготовить материалы для четвертого “Современника” и тогда снова - за Петра».

Утром сел за рукопись романа, но, посмотрев на лежавшую рядом на столе корфовскую библиографию, взял лист почтовой бумаги.

«Вчерашняя посылка твоя мне драгоценна во всех отношениях и останется у меня памятником. Право, жалею, что государственная служба отняла у нас историка. Не надеюсь тебя заменить. Прочитав эту номенклатуру, я испугался и устыдился: большая часть цитованных книг мне неизвестна. Употреблю всевозможные старания, дабы их достать. Какое поле — эта новейшая Русская история! И как подумаешь, что оно вовсе еще не обработано, и что кроме нас, русских, никто того не может и предпринять! — Но история долга, жизнь коротка, а пуще всего, человеческая природа ленива (русская природа в особенности). До свидания. Завтра, вероятно, мы увидимся у Мясоедова.
              Сердцем тебе преданный
14 Окт.                А. П.

Сложив записку конвертиком, запечатал ее и написал на чистой стороне:
       Его Превосходительству
        Милостивому Государю
         Модесту Андреевичу
           Барону Корфу».
Взял колокольчик, стоявший рядом с чернильницей, и позвонил.

                2021 г.