маленькая любовь

                СЕРГЕЙ  ВЛАД.  ЛАЗУТКИН


                Маленькая любовь
                Рассказ.
 

 
                «А  как третья  любовь  -  ключ   
                торчит в  замке, ключ  торчит  в   
                замке,  чемодан  в  руке...»
                Булат  Окуджава
     Амеба.   Она  родилась такой,  «девочкой  на шаре». Только  глазки  у  нее  -   совсем  другое,  малопонятное.   Ватное… Она видела, когда  открылись  ее  глазки  -  видела   таких, как она.  Она  почти  не  была  одна.   Добрые,  ласковые  взрослые люди.  Ей  очень  повезло. Она  ходила в  очень  дорогую  с  обычной  для  школ бесовщиной  не  то  школу,  не  то   в   развлекательный  центр: все  друг  над   другом  издевались,  до  обидности  публично,  но  не  очень.   Все  знали,  что  отовсюду  за  ними приглядывали  шпионов    оптические  глаза,  и  каждое  их  движение  фиксировалось  и  отправлялось прямиком  родителям.  К окончанию  школы  жизнь  на  глазах  стала  для многих  мечтой. Но  разлетелись…   и  почти  не  встречались .  А  когда  встречались, обычно  в  хоромах «Маленькой» , то  вспоминали резервацию ,  как  они  обзывали  школу , и  девчонки  обычно  плакали  -  так хорошо  там  им  было . И  Илонке.  Пусть  и  дразнили  ее  Амебой.
Эту  песенку  про  третью  любовь  они  выучили  перед  самой   школой.  Амеба  ее  подслушала  от  папки,  от  его  разудалой  компании  и  оказалось,  что  обедать  под нее   получилось.   Все  как-то  вытянулись  и  ели  молча,  не  дрались   деревянными  ложками.
Забавно.  И  весь  класс  сфотографировали. С  истериками  матерей   «вы   не  туда ее   поставили!  Я подам  в  суд!».     Матушка    Илоны  уже   жила  с   Петручио,  как  она  называла   молодого  мужа. Тот  воодушевленно  ухаживал  за новой  дочкой  из  Раши,  сопел,  невзначай  поглаживая выпускницу  по  пушистой  ножке. И поправлял повязку  на  ее  подбородке,  подтягивая ее  к  носу, и  совершенно  случайно  касался  ее тугой  девичьей    груди.  Только  что  отгуляла  по  миру  пандемия  и  изящная  японская   повязка очень  даже  шла   этой  изящной девушке с  немного  странным разрезом  глаз.
Это  я так о  себе говорю.  Хоть  с собой.  А  так  и поговорить не с кем.
В классе ее  называли  тоже «Амебой» . Как  и в другом  -   детском -  корпусе. С  малышней.  Как  мамке  удалось  все это построить?  Папа -  загадочный  режиссер вроде или   еще  ужасней,  звал  ее  « моя  радость».  Его  юная жена -  всего-то  на пять  лет старше   Илоны,  быстро  сдружилась   с  ней, видно  из  простого  женского  желания  знать  про  прежнюю  жизнь  нынешнего  ее  мужа  побольше..  А  потом  втянулась  в жизнь Илонки   -   странной, даже  пугающей  ее, не  такой как  у всех, жизни   красавицы-уродки,   всегда  глядящей    смеющимися и  любящими  глазами.   А часто один  глаз ее  излишне  внимательно,   искоса    поглядывал   на  вас   как   на  раздевающуюся  кокотку - ой, сколько  такого  на  вас  надето,  красиво-то  как …   С нескрываемым  любопытством   осматривал   тебя ее  глаз    и  улыбался ,  будто  то,  что  он  видел  перед  собой,  очень , ну   очень гармонично и потому не  может не нравиться. Для более  опытного   человека   от   ее  одноглазого   взгляда   мог   проступить  в  воображении  некий  аналог  этого   взгляда. За спиной.     Сам   аналог  -     образ  с  любимой  иконы за спиной  Илонки  на  стене -  он-то рассматривал  тебя   именно   там,  где  твое  сердце, а  также  что  под сердцем  у  тебя   и  можно ли  верить  тому,  что    тебе   твое  сердце  шепчет,  или  ты  живешь  шутками? -  … и  чуть холодно  тебе  станет. И  все  с  ее  улыбкой.   С  моей.  Поставленной…Иногда  я подхулиганивала,  тренируя  «этот»  взгляд, как  советовал,  приказывал  и проверял! один мой  чокнутый,  но  начитанный  дружок. «У  тебя  скоромное  для  нас  тело.». «Это  как?» «  Вставить  тебе  хочется  …и  сейчас…сучка…ты  что, не  ловишь?»  «Нет» . «И не тянет  в  штаны  залезть?» « Немного.» .  «Нормально». А ты  его  этим  взглядом…  и  у него  упадет. Беги  девочка  мужиков  голодных…они  похабщина!  И  никакой  эстетики, если б ты  сиськой голой   его  приманила…и  по  сусалам!  Он  был  сыном  знаменитой....  Он  лазал  на  девятый  этаж  моего  дома  дышать  волей.
 А  иногда  ее звали  в садике «Бомбой». Из-за  уловки  малышки  вскидывать  над  головой  руки  и  престрашно   гудеть -  так  она  пугала.  Выпускной  класс  сфотографировали, чего не  делали никогда  в   школе   из-за  боязни, что вдруг  дети  увидят  себя  всех  вместе  и  тогда  согласно  талмудам  из  Америки,  по  коим  жила  школа,   может  все  взорваться -  дети  увидят,  кто они -  вроде  похожие  на  своих чудесных  богатых,  красивых  и  умных  родителей,  но  вовсе  не  такие.  Драмы  и  трагедии,  что  сопровождали  их  все это    время  и  что  взрослые  не успевали  скрыть,  детей  интересовали  вяло,  хотя  это и  происходило с  их  друзьями и  подружками – «Ой,  он  умер, ну тот,   с  синими  зубами…»
Баловались  подружка  с подружкой ,  не  хотели  разлетаться,  но…  Большую  свою  школьную  фотографию  со  всем  классом  и учителями,   Илонка   от  всех прятала.  Отдельно, но  со всеми  вместе   на  фото  были выделены,  что ли,  изображения  ребятишек  в  квадратах.  Наверное, четверть от  всей   группы. Эти  ребята  уже умерли.  А  их  родители  очень  хотели, чтобы  они продолжали   жить , хотя бы на фото.  Скандал  случился грандиозный.  Но  внутренний.  И  денежный.  Победила дружба  очень  богатых  родителей.  Дети  с  фото  поступили  мудро -  сговорились  и   голубым  фломастером подчеркнули   фотки  своих  ушедших  товарищей.  И  дружно спрятали  картинку  от  взрослых.  Изредка  созванивались ,  вытаскивали  упрятанное и  подчеркивали  новые  квадраты. « Аты-баты…»  -  тихонько  говорила себе  Илонка, утирая  слезы -  «мои  солдатики.»  Вот и я  помру. Наверно,  скоро.  Кто  вас  тогда  утешит?
« Датики-датики »  -   крутилось  в  головке  «Амебы», когда  по  вечерам в итальянском  изящном  двойном  кресле  она   любовалась  закатом и  ждала  маму,  хотя  предполагала,  что и  сегодня  она  уляжется  одна,  без  кошки  даже,  так  как  голубую  красотку  увезли  на  дачу,  на  травку,  подальше  от  кошачьего  диабета,   коим  та  страдала .   Матушка  с самого начала  Илониной  жизни  была  хозяйкой  именно такого странного  пансиона  для  не совсем  адекватных  детей.  Богатые  не только  плачут, но  и  шалят,   дурят  и поступают  как   жестокосердные  подзаборные  отморозки, коль  родился  не  штатный  ребенок  с  проблемой   во  внешности  или  в  мозгах.  А это были хорошенькие  выпускницы   спец заведений  со  знанием    евроязыков ,  чуть  ли  не  по  паре воспитательниц  на  одну  особь, они  сияли   отличными  зубами,  говорили  милые  вещи.   В  давние  времена  Спарты  швыряли  детишек  таких  со  скалы  на   крокодилов,  а  нынче  -  отвозили  в  лимузинах  в такие  вот удивительно комфортные садики  с  бешеной  оплатой.
Илона  провела  в прекрасном  саду  заведения  всю  свою  маленькую  жизнь  до  школы, наплакалась  над  неживыми  малышами, наигралась  с ними  живыми  в  обязательные   детские  игры,  почти всегда на  руках  удерживая не ходячую  подружку -  « ей  тоже  хочется  побегать! »  -  и  этим  объясняла  воспитательнице,   отчего   это она   сама  задыхается  и  вспотела.- « Устала…с  моими.»  Потом  школа  тоже  спец, но  обычная,  тоже  мамина,  дорогая. Так  захотела  она сама.  Она  просто привыкла , что  надо  за  кем-то ухаживать.   А   в  этой  школе  все  дети тоже  часто  пугали  собой  не  своих  родителей,  поэтому  те  прикатывали  в  старинный  тенистый  с  небольшим  садом  дом  редко  и  быстро  удирали.   Заячья губка Илоны !  Она  вполне могла  обитать  в какой -то  обычной  спецшколе.  Например,  по  математике или  по  общекультурному  направлению.  Такую  тихую,  улыбчивую,   хрупкую  девушку  вряд ли  уж очень  бы  обижали. Но  Илона  сама  как- то боялась  пассионарных  ребятишек и  девчонок -болтушек   из  обычной  жизни..  Да  и  поближе  к  маме  ей  все  время  хотелось  …  хотя  мамка,  занятая   престижной  болтовней   в  домах,  похожих  на  замки,  наведывалась  редко в  саму   школу, поглаживала  по  бедру  учителя  физкультуры  в  проходах  по  коридорам   с  заглядыванием  в  классы.  Поцелуй в  дочкин  носик.  Дома мамка ночевала  редко.  За  обедом  в школе  ребята  по детсадовской  инерции  или  с  баловства,  пели,  чавкая,  про  третью  любовь и  «чумадан».
Дома  Илонка  редко  валялась  в  постели.  Долго  умывалась,  разглядывая страшную  губу,  свое  мини, очень  декоративное,  как  она называла,  тельце,   созревающую  грудь,  с  осуждением  поглядывала  на  большую  фотографию    на  стенке «Бродский  и  кошечка.»    Чудесный  зверек, как  казалось  девочке,  с  любовью  поглядывал  на  нее.  Довольно  странной  породы. Оказалось,  и  в  Америке  такие  есть. Умницы.   Питерской  карнавальной  породы.  А  у  нее  была  британка, голубая. Встречались дети  из  школы   тоже  редко .  В  основном  девчонки  собирались  у  Илонки.  В  ее  замечательных  апартаментах.  Когда-то  трех-  и четырех квартирные  жилища    объединил   роскошный  коридор в  сталинском  доме.  Матушке  негде  было  собирать  неформальные  сборища  единомышленников.  Она  получила , что  хотела.  В  такой квартире  при  желании  можно было … да  хоть с  боевыми  автоматами…но  ее сердце  метнулось  к  пылкому  состоятельному  итальянцу и  …после.
После  школы  Илонка ,  не  понимая,  как  она  решилась,  легко  поступила  в  Университет ,  Московский ,  великий,   обитаемый  множеством  великолепных  студентов,  изучать   русскую   иконографию. И   получила  в своей небольшой группе кликуху  - «Маленькая» . Отвратительное  уродство части  ее лица  они интеллигентно  не  заметили,  да и  все  не  гармоничное  на  лице  «Маленькой»  было  прикрыто  симпатичной  тряпочкой.
О себе самой   она  знала  мало.  Но  заметив  в  себе  что-то  не  то, обязательно  объясняла  себе,  что  за  зверь  поселился  в ней, чтобы   похитить   кошелек  с  замочком,   в  коем  она хранила   божию  благодать  от  рождения  и  маленькую  зверушку -  душу.  Всё это она узнала В свою первую детскую исповедь от батюшки Сергия, из восьмой соседней  квартиры.   Но,  как  полагается,  в  храме под  золотой  накидкой , шепотом.  Самый  удивительный  штрих в  себе   она  уловила   лет  в  десять.  Что-то  сладостное  промелькнуло  тогда  внутри.   Быстро. Исчезло.   Но  запомнилось.  Она  попробовала  его  вернуть   -  не  получилось,  какой-то  суррогат  или  похожее  на  шелуху  от  орехов разглядела  она у себя  под  сердцем.. То,  о  чем  рассказывали  подруги   и  на что намекала  улыбчивая  вторая  жена   отца , или  слезообильные  исповеди  девичьих  страданий,   она  как-то  пропускала  мимо -  ни изумительных  долин с янтарными  гранатовыми  плодами  над  головой,  ни  кричащих  восторгом  хрустальных  ребристых  пиков  в  себе,  что   обрушивались  нежным  дождиком нахлынувшей  любви, она  не  замечала,  в  отличие  от  девчонок,  и  не  жаждала  замечать.   Затворничество!   ей  было  приятно.   Хмыкающие   замечания  девчонок, сверлящие   глаза  мальчишек  …Ей  казалось, но  не  болезненно , что им  так  хочется  заглянуть  ей  за  намордник  (что  же,  наконец,  там?),  так  она шутила  про  себя , когда  была  на  виду  для  всех.  Например,  на  картошке.
                *   *    *   *   *   *  *   *   *   *   *
       Горели  костры  первого  студенческого   года.  Всемирный  хохот.  Пластиковые  стаканчики   над  головой ,  вскинутые    руки ,  распахнутые  рты  ,  чуть  приторный дымок  Ивана  да  Марьи.  От  костра  кричали  Илонке   вылезти  из  кустов  и  приветствовать  пьющих  каким-нибудь  гекзаметром  из  своего  арсенала.  Илонка  отмахивалась  от  друзей  из   своей  засады.  Она  была  уже  пьяненькой  и  пыталась  точно,  даже  очень  точно  вспомнить  одно умное  высказывание,  обязательно  точно  -   даже  навеселе  она  всё  делала  очень  точно.  Что-то  про особо  страдающую  тонкую  натуру   в вихре  общечеловеческих  радостей  или  печалей,  что  было  в общем одно  и то же для  нее  -  когда  требовалось  слиться  с  толпой  в  экстазе.  Еще  там  было  слово  «страдание »,  но  оно сейчас  никуда  не  втыкалось.  Радостно  заорав,  перекрикивая  соседей,   «православники»,    дружно   захлебываясь,  глотнули  винища… И   тут   Илонка   уперлась  взглядом . В этого. И   откуда  он  взялся! 
     -  Я  завис    на  тебя  …-   проговорил  парень,  исподлобья   глядя  на  девушку.  -  пойдем  в  кусты,  пошатаемся  туда-сюда…повисим?
    -  А  не  свалимся? -  совсем  весело  проговорила  Илонка.  -  Ам!  Я  тебя  съем!  -  и она   мягко  сняла  повязку.   Прикрывавшую  ее  заячью  губку.
      Парень  вдруг  шарахнулся,  чуть  не  завалился в   куст,  вскинул  руки , будто  сдавался   и  сбежал.
    -  Вот  так  всегда! -   продекламировала  девушка  весело  костру и  указала  пальцем  на  убегающего  мимо  костров  парня.
    -  Я  знаю  его.  Физик, -  сказал  сидящий  у  костра  парень в  чалме. -  У  него  глаза  разные.  Запомнила?
      И  девушка  вспомнила забытое   слово,  что  ей  мешало  произнести  тост -  одиночество. «Такое  острое   чувство   одиночества  в    ликующем  множестве людей…особенно  для  тонкой  натуры.»   Тонкая  натура. Вот  она  кто…решила  она  по  себя. Мягкий  сумеречный  двор  со  сливовыми  деревьями…  почему-то бамбук с  веточками,  листьями -наконечниками  копий.  Цветочки.  Не  цветы,  а  цветочки.  Наглый  бархатный  шмель.  Он  все-таки   изредка  нападал…  хоть  и  жил  в  земле,  а  не  среди  веток.   Голубая  любопытствующая  и  обожаемая  английская  кошка  за  углом. 
      С  кошкой   на  даче  у   Илонки  был  долгоорущий  прикол. Она  сама  почему-то изредка  становилась  этой самой   кошкой. У  себя  за  животом.  Там,  внутри  Илонки,  она  пряталась.   И  хотелось ей   орать  до  надрыва -  например,   с  после обеда  и  до  глубокой  темноты.   Кошка,  чего-то опасаясь,  вскарабкивалась  по  узловатому  стволу   к  высоченной  расселине,  передними  лапами  драла  кору   и  орала.  Час,  другой.  Приходили  под  дерево собаки -  Элой  и   соседский  громадина  пес.  Удивленно  задирали  морды.   Потом, обойдя ствол  миллион  раз,  парочкой убегали.  Мама,  папа ,  бабушка  пытались  рассмотреть  ее  в  густой  листве  из  окон.  С  темнотой  ей  вдруг  становилось  легко  и  скучно под  животом.    При  выдохе   она  вроде  как  начинала  проваливаться  вглубь, и тогда  она понимала,  что  пора  выходить.  Кошка  выходила, девочка  засыпала.
     Кисана  Ивановна. голубая  кошка,    спускалась  в  траву,  уже  пахнущую  влагой  и  горькими  цветами.  Бежала,  ежась  от холода  на  крыльцо и  вякнув  пару  раз -   там  ее  ждали!  -   мимо  ног  влетала  в  теплынь и  густой вкусный запах   пакетиков . Запах  и  вкус полыни  она  знала.  А  тут…обалдеть!  Еще    вишня  и  персики  сухие.  Сейчас, в  огромной   квартире   Илонка  самозабвенно  фантазировала  вкусности,  что  она  подсунет дымчатой   красотке,  наконец вернувшись  домой  на  дачу, к  бабушке. К  ее  чудесной  бабушке.
       Тихая, маленькая  улыбка. Это  бабушка.   И  она  сама. 
        Илонка  даже  не  знала,  сколько  у  нее  было  тугриков  от  ежемесячных  вливаний  от отца.  Денежки  приходили,  она их  тратила.  И  всегда  что-то оставалось. А еще  она работала.  Как начала  добывать  рублики  с  первых  болей  в  груди.  Хирург  сказал «о кей,  тебе  пора  на трудотерапию».  Она  поняла  слова  молодого  доктора  буквально,  пропустив  реплику -  тебе с  этим  помочь,  детка?   И  засела  за  идею  -  не  будь  мерзавкой,  им  это очень надо.  А что  грудь?  Она  ей  нравилась .  Приятно  было  трогать.  Как  большая  сливина.  А  что  идея? Ей  до слез  нравились  эти  разноуродливые  малыши.  И  перед  школой  она  уже  забегала навестить  своих  питомцев, вечером  заходила,  чтобы   укладывать  их  спать  и с   песенками , с  приговорами   опускала  веки на  их потрясающие,  как  у  больших  собак глаза,  именно  большущих  До  щемящего сердце  восторга  наивные  и  такие  любящие . Боже  мой!  Как  же они  умирали? 
      После  школы  все  продолжилось. Утром  большой  бутерброд  с икрой .  Икра самая  настоящая,  черная,  из  огромной  банки.  Как  завещали  ей   люди  в  белых  халатах. Для  исправления  чего-то  у  маленькой   внутри.  Сначала  она  отчаянно  сопротивлялась,  хитрила,  но  мама  повесила  на  холодильник  страшный  замок,   на  тыльной  стороне  которого  было  написано   железными  буквами  - «Илонка,  не  смей!»  И   девочка  сдалась.
     В  университете  Илона вдруг  спохватилась .  Одержимые парни,  обычно  из  провинции,   часто  голодали.  И  черная  икра  с ее  бутерброда  утреннего  покрывала  бы их  затраты  на  неделю.  Так  жить  нельзя!  И  она  было решила  отказаться от  икры. Позвонила  неуловимому  Вуке. И  не  отказалась.  Она  ему  звонила  и   заказывала  всякие  вкусности.  Приезжал  лимузин  с  заказом. У  шофера  Илонка  забирала все.  И  так  каждый  день. С  детишками  она, конечно,  делилась.  Себе ничего  не  оставляла. Когда  заканчивалась  черная  икра,  появлялась  новая  банка.  Еще  в  школе  она  задумалась:  как же  появляется новая   банка,  когда  она  ее не  заказывала?   Значит,  кто-то  заглядывает  в  ее  холодильник  и  еще  его  моет.  Кто он?? И  тайна  открылась. У  Илонки  был  переносной  следящий  аппаратик. Она  включала  его  ночью для  наблюдения  за  тем,  что творится  вокруг  ее  девичьей  постельки ..  Ну,  хотя   бы  половить  амебу… И  она  включила  аппарат  утром перед  уходом в  школу.  И  поймала плутовку!  Молоденькую  плутовку.  Проникнув  в дом,  та  перво-наперво  съела  целую  ложку  икры!  Завалилась в  любимое  девичье  кресло, задрала  ноги  и запела…  Черте  что. На следующее  утро  Илонка  ее  застукала. Поговорили пару  минут  и  уже  пели  вместе,  задрав  на  столик  ноги.   Оказалось…
     Спустя  несколько   лет,  уже перед обязательным,  как по расписанию,  приходом  к  ней обязательной  самой   смерти,   Илонка вдруг  вспомнила  и спросила   «Хранительницу  очага»,  как  та   сама  просила  ее  называть , о  том  странном  разговоре,  что  не  шел  из  головы   юной  пятнадцатилетней    девушки. Этот  разговор  заглядывал  и  заглядывал  в  юную  головку.  Они  валялись  на  огромном  диване  и  болтали   о том,  о  сем.  Как  вдруг  та  выпрямилась  и  внимательно  оглядела   Илонку.
    -  Тельце  вкусненькое…  слушай,  а  может…  нет.   -  проговорила   та, махнула  рукой  и  задумавшись  о  чем-то,  ушла.  Что  она  вдруг  загоревшись,  хотела  сказать  или  предложить  Илонке?  И  вот  накануне   своего  двадцатилетия  наша  героиня  решилась  спросить  старую  подружку  о  том  разговоре. Оказалось, что  та  помнила  тот  разговор,  точнее,  девичий  треп. И  весело  рассмеялась;
    -  Что  помнится!   Тогда  я  приметила  в тебе  такую  славную  шлюшку…и  подумала …моему  кавказцу  меня  одной   мало. Ну, мало!  Ещё, значит,  нужен  кто-то.  А  с тобой   были  бы  вдвоем  на  него  одного… и  испугалась -  та  со  стены  мне  погрозила  пальцем  Я  уж  не  помню,  что  я у  тебя  пила из  холодильника.
    Виски.  Папка  приходил  накануне  и принес   настоящее  виски .  Я  запретила  себе пить  алкоголь. В  еженедельной  исповеди  я особо  отчитывалась  батюшке,  что не  пила  ничего  запретного,   не  курила  негодность,  не куролесила  и  спала сама  отдельно  от  проказников. А  еще  не  делала того,  что  тайно  обещала  батюшке -   не  шалила,  как  девчонки  в  ванной  с  сильным  душем  между  ножек..    И  хорошо училась.
     У  меня  тоже  этот  полуразговор  не  уходил  в  даль  дальнюю.   Выскакивал  и  чем-то  тревожил.  Та  по-прежнему    мыла  полы  в  старинном  храме  за  спиной  огромного  сталинского   Илонкиного   дома  брежневских  времен. Она  вышла  замуж  за  порядочного  человека  строительной  профессии ,  родила  дитятю  -  хорошего  мальчишку. Он  сидел  на  лавочке  перед  выходом  из  храма,  пока  мамка  протирает  пол,  потом  иконы для дальнейших  поцелуев  прихожан. При  встрече  Илонка и «хранительница   очага»  кланялись  друг  дружке.
   Так  было  принято  в  этом  храме.  Не очень  пестро-красивом.  Но  очень  теплом.  Наверно,  из-за  этого   в  небольшое  помещение  приходило  и  приезжало  много  прихожан. Настоятель   храма,  отец   Сергий, Илонку  обожал,  обнимал  при  встрече,  целовал  при  расставании.  «Он  любит  меня  из-за  мамки.   - вдолбила  Илонка  себе  в  голову  с  детства. -   как и все  они…»  Но  Сергия тоже   обожала , и  нудные  наставления  его  слушала  и  даже  исполняла  в  нещадной  борьбе  с  демоном  и,  в  частности, с  черной. парализующей  ее  амебой.  Что  умирать надо,  положено,   они  знали  -  она  сама   и  ее  воробышки    И  страшно.  До  лохмотьев  кровавых  в  горле.    Зеленые   таблеточки.  Они всегда  были у  нее  в  кармашке. Это  ее и мамкина  тайна  от профессора.
      Благодаря  мамке.   Мой  поцелуйчик  тебе!   Они  жили рядом.  Квартира  к  квартире.  Сергей  и  мамка.    Дружили , может,  тискались. Но  мамка  любила  только  умных,  то есть  умеющих  делать  денежки. А  он,  глядя  из  окна  во  двор,  уже  мечтал,  что  большевики  не  снесут  старый  обветшалый  этой   улицы  храм  семнадцатого века..  Когда-то  популярный  у  обитателей   кривых  улочек.  И  она  это  помнила,   моя  мамка,  про  храм.
     Когда  она  заманила  в  ловушку  папку -  а он  уже  был  хитрющий  коррупционер  в  самой  властной   верхушке -  она,  успокаивая  погибающего  Сергия,  потребовала   отдать  храм  дружку  по   лестничной  клетке и  после  топания ногами и угроз  открыть  миру   сущность  коварного  мужа, тот  сдался.  Помог  «никчемному балбесу» пробить  тоннель  в  бумагах,  поговорил  с  самим  архиепископом,  и  храм  восстановили  невероятно  быстро. Он же, мой  папаша, и   стал  завсегдатаем  церквушки.  Его  привозили  на  мерседесах  под  охраной.
     Он  звонил  заранее, и я  приходила  в  храм  тоже.  Мы  обнимались  - целовались,  не  хотели  далее  расставаться… Мне  кажется,  что  коррупционером  папка  стал  после  грандиозной  попойки,  почти  недельной,  с вооруженной  автоматами  охраной  на  дверях,  но с сотней  пьяниц. А я  читала  «Прогулки  по  Риму»  Стендаля   и  размышляла  о  случайно подслушанной  реплике -  « а он  лазером  того пополам..»   Я  понимала, что  были  испытания  чего-то  и лазерный луч  кого-то перерезал  пополам.  Военный  мир наш  ликовал.  Папку  погладили  по  головке  там,  совсем  наверху, и  он  стал  коррупционером. А   кого  порезал  лазер,  не  ребеночка  ведь?  Я  хотела   спросить,  но  испугалась.   Теперь  я  понимаю  -    не  смог  бы   папка  обидеть  дитятю.
    А  родился   папка    в  бабушкином  доме  на  101  километре  от  Столицы. В  давние  времена  наш  дом  был, как  все дома  вокруг  - на  пару-тройку   окон , со  скотным  двором.  Когда  мимо  проезжал  Иван  Грозный,  еще  не  убивший  сына,  из  этого  дома  вышла  моя  пра-пра-прабабка -  писанная,  чуть наглая  красавица.  Подманила  к себе  царя  и на  рушнике  подала  страннику  рюмку  водки  и  соленый  огурец.  И  позволила  поцеловать  себя в   ядреные  губы.  Царь остался  отдохнуть  в  чистеньком  доме  на  три  окна,  потом  забрал ее  к  себе совсем,  в  гарем.   Правда,  не  женился.  Она  нарожала  ему  кучу  мальчишек. Ей  стали платить  алименты,  и она разбогатела  и  расширила  на старости  лет  дом  до  пяти  окон.   Эта  легенда  существовала во  всех,   кажется,  домах  по   предположительному  движению  царя  в  Александров.   Везде   татарские,  вывезенные  из  Европы  толстостенные  стеклянные  рюмочки,  а  в них  водка и  красотки  с  распахнутым  воротом  для  созерцания  их  умопомрачительных  прелестей.         
       Работа  появилась  как-то сама -  спросила  у  папки, и  та  появилась.  «Папочка ! Милость от  графоманов,  мне  очень приятно   -  подтирать их  художественные  сопли,  я,  правда  не  брезгую…  ты  сам-то  потянешь?».-  заботливо  в  сидячих  объятиях  отца  поинтересовалась  она.      Часто  рукописные  статьи, сценарии   требовали  перепечатки. 
     Надо  было  смочь  прочитать  авторскую  галиматью.  Разобрать  на предложения,  отредактировать  чисто  технически.  Правильно  напечатать .  И  получить  за  это  деньги.  « Автора  не  жалей -  у  нас  платят! Давай  начнем с  большего.»    Она  обожала  авторов.  Но  была  с  ними  жесткой.  Худлитературу    печатала  с особым  обожанием.   И  при прощании с автором  его  смущенно  целовала  в  щечку.
     И  указывала,  как  Зеленый  Христос  из  северного  Возрождения,    длиннющим  пальцем  на    клок  бумаги  в  другой  своей  руке -  на  чек.    И  ее  не  обманывали -   честно  переводили  весь  до  копеечки  гонорар  по  адресу   подругам,  теперь  сотрудникам  детдомов    из той  ее  жизни.
      « Ну  и  к  чему  тебе  это  знать ?»   донимал  ее  небедный  отец.   «Я  тебя  люблю. -  отвечала  дочка. -  А как  ты  такие большущие  деньги  зарабатываешь?  - «Я,  доченька, этих  денег   и  не  вижу , что  они такие  большие.  Я  -  коррупционер.»  Дочка  не  понимала  этого  слова. 
      Мамаша,  бывшая  балерина,  обожала  этот  дом   и плясала,   раскручиваясь, плясала.   Она  очень  живо   погрузилась  в  дочкину  болезнь,  организовала « Дом  жизни»  для  богатых  детей своих  подружек  из  света.  А  тут  сам  как-то  организовался  клуб   - как   бы  английское  общество с  ярлыком -   не   западный  агент.    Девочке  позволялось  все.  Даже  присутствовать  на  заседаниях советов  по  детским  болезням . 
    На  одном  из  них  она  услышала  нечто, что  укрепило  ее  в желании  обязательно  дожить  до  двадцатилетия.   И  не умереть, как  большинство   ее  калеченых  друзей…
       Профессор  был  самый  настоящий,  как  и  большинство  друзей  отца. Элегантный  пиджак.  И  ботинки,   как  у   старинных  русских  офицеров  -  лайка!   Илоне  исполнилось  тогда  тринадцать.  Ее  крупно  обследовали и  там,  и  там. Светили ,  фотографировали… Людей,  поначалу,  было  даже  трудно  разобрать  -  муж.  то  или  жен.  копаются  в ее  организме -   все  в  скафандрах  одинаковых белых  мумий..
     Да она  по  большому  счету  отучилась  стесняться и  свыклась   с  больной  голой  жизнью.  Забывала  стесняться.  По рукам  только  определяла, кто  есть  кто.  Сильные  руки и как-то  даже  приятно,  даже  приятно  -  значит  хирург, а не тетка.    «Я  хирург,  я  спешу»  как  было  написано  в  каком-то  сценарии.
     Профессор  отказался  теребить  девушку,  потребовал  фотки,  быстро  разобрал  их,  отобрав  три  штуки -  фото  заячьей  губки -  вид  изнутри. Очень  смачную  левую  грудь…смех  смехом,  но  ее  Илонка  наровила поцеловать  на  себе.  но… и  то что, так волновало ее подружек….пряталось  не  глубоко  внутри,  а  совсем  на  поверхности,  на легком  касании…Но  об  этом железная  Илона  запретила  себе  думать…как  обещала  батюшке,  глубоко  изнутри  переживать было  поинтересней..  Илонка  чуть  раньше  попросила  эту  фотку, чтобы  своими  глазами   увидать  то,  что  калечит  девичью  судьбу…и  рожает   детишек.  «Ну  и что такого?» - пробормотала  она. –« Точно как  на  картинке.»  Изображение  ее на фото и  на  компьютере  совпадали.  Доктор  согласно  кивнул,  поглаживая  большим    пальцем  руки  то  место  на  фото,   где  полузавалился  внутри  смущающий  девушек  ребяческий  орган.  И  быстро  заговорил  по-аглицки.
 Он  сообщил,  что  более  двадцати  лет  работал  в  таком-то  штате,  в  такой-то  конторе   по   реабилитации,  в  таком-то  городке на  границе  пустыни и там …-  к  этому  моменту  он  разобрался,  что  Илонка  понимает его английский,  очень тихо  на  нем  ругнулся, так как  вспомнил  других  спецов  того же  центра -  они  мучали  детишек  и те  всю  ночь  плакали.   -  так  в  этом  центре  наконец -то  все  очухались,  -  уже  на  русском  говорил  профессор -   осознали  теорию  местного  гения,  пока что,  а  глядишь,  то  и  скоро мирового  уровня,  что  амеба -  он  так  и сказал  по-русски  «амеба»  удержалась  в  их  отчете  как  факт  победы  над  незнанием. Он  торжествовал , поглаживая  девицу  по  бедрышку.!  Вся  гадость  в  ней!  И он указывал  куда-то,  куда  -  Илонка  не  видела…  Но  знала.  И чувствовала пугающий  ее во снах   шевелящийся  клубок обрубков… сосудов. И  каких-то  белых  червей.
    А вот от этой  амебы  миллионы  щупальцев  пронзают наши  генетически  защищенные  тела.  Отвратительные  червеобразные,  тончайшие  змеи и  …   Вот  вам  и акупунктурные  точки.  Воткнул  иголку и  получай  звоночек от  точки  тела,  бегущей,  например,  к  почке… И  таких  амеб - центров сотни  в  нас.  « И  они  могут  договориться.  И,  глядишь,  исправят заячью  губку хоть  как-то  или   резко  смягчат  рисунок,   и  еще  кое-что  поменяют в  этой  девушке. Сами!   А это  кое -что…я  пока  помолчу, лучше  я  говорить не   буду,  читайте  в  отчете. И  никто  более!  Знать  только  профу,  то есть     мне ! »
    -  Что,  дурында?  До  двадцати  лет  дотянешь?  -  ласково  спросил он,  заглядывая  в  ее  широко открытые глаза. – Зараза.  Я  приеду.  Сколько тебе  будет?  -  и он  ласково  поцеловал  ее  губки.  И она  расхохоталась.
      А  потом  она    проанализировала  тысячу  раз   слова  доктора  про  двадцать  ее  лет… и  его  поцелуй . И  каждый  год  ее  реальной  жизни  добавлял  все  больше  откровений … то  ужасающих,  то веселящих и опять   убивающих  ее  в  постели  на  неделю… только  глазки  любящие  и тут  же  забывающие  ее крошечных,  страдающих  существ,  покачивали  ее  во  снах,  и реальные  заботы  возвращались,  спасали ее  от  нефтяной  слякоти ,  что  подбиралась  к  ней  в  лунные  ночи. Клокочущая  плоть   жирной  амебы.  Леденящие  выбросы …исковерканные  наросты  на  суставах…
    Избавилась  она  от  них  забавно лихо. Это  было  неизлечимо.  Жирная  амеба  постаралась  и  парализовала  почти полностью  левую  руку. Своим  мерзким  ледяным  выбросом.  Люди  в  белых  халатах  заявили, что  это не  лечится. В  очереди  за хлебом -  особым  монастырским  хлебом,  соседка,  совсем  молоденькая  женщина,  заметив  уродство на  руках  Илонки,  поинтересовалась  -  она  что,  мазохистка? К  чему ей эти  наросты?  Илонка  призналась  в  своей  беде.  А   надо было  всего  на  даче  отыскать   цветущее  в  этот  миг  дерево,  да  хоть  липу,   и  отломив  от  ветки  старый  отживший  отросток,   произнести  трижды:
      – « Ломаю я  тебя, сухая ветка,  по  настовым  костям.  Как я тебя,        ветка,  ломаю, так и  наросты  на  руках  и  ногах  порушу.  Во имя  Отца и  Сына  и Святаго  Духа.   Аминь.»
      И  через  пару  недель  у  нее  все рассосалось.  Молитва!
      А  как же  любовь?   А  как же   любовь?
                ******************************************
                «  А  как  вторая  любовь  -  она
                к  первой  льнет…»  -  сообщил  Илонке    великий Булат.

      Наконец, проступил  здравый  житейский смысл  в  жизни  Илонки.   Быть  как  все.    Например,  в  метро.  Взял  машинный  микрофон  и  спел  этот  куплет великий  бард. А  ты  живи.
     Увы,  она  молчала  и  не  просила.  И   прямёхонько  в  сердце  «Маленькой»  поселилась  великая  маленькая  надежда , что  и  у  нее  будет  такое  счастье,  как  у  всех , и не надо будет ждать  каждый  вечер  подружку  с косой.  И не надо будет прибирать  вокруг всякую  мелочевку,  чтобы  не  суетиться,  когда  она   заденет  краешком  косы  притолоку.
      Заботливая  мамаша  нагрузила  дочку  достаточно  большими  деньгами.   Подсунула  лысого  Мойшу  с    бабьим  трепом . Он-де  все  поведет  -  у  них  все  обо  всем  договорились.  Цацкайся  с  детишками,  учись…  хочешь  в  Англию? .  нет?   И  трать  их  на себя  .. и не  давай  денег  подругам -  разорят! И  эти  заботы  стали  у  Илоны  реальными. «  А  Мойша  все-все!  Ты  слышишь меня  -  все-все     тебе  устроит.  Завтраки, обеды , билеты  на  самолет, радостные  тебе  встречи  по  ночам -  и  все  надежно,   без  врагов  рядом.  Тихо  и   сю-сю …  сладенькая ты  моя ».
Илонка   отлично  знала,  что  можно  уродцам,  столь  любимым  ею ,  а  что  вредно.  И  жила  она  ими.  А  еще  жила  в  ту  сторонку ,  куда  ее   потянет.  Туда  и  вонзалась  такая тихоня , что  ой-ой  - ёй.
       Вообще-то  в  губу по-настоящему  ее  поцеловал этот  разноглазый. Тем  более  такую  уродливую.  И  ей  понравилось.  И  напугало -  уж  очень  ей  напомнило малиновый  зигзаг  еще в   ее детстве.  Вспомнилась  детская клятва  себе  -     не пускать  ее,    эту  любовь -    к сердцу.  Тогда  помогла  Иисусова молитва.
     А  еще  она  училась.  С отличием  окончила    спец ,  но  в общем -  то обычную  школу.  Побыла  амебой,  и  в  университете  стала  «Маленькой». Любимый  предмет  -  иконы. В  них  она  растворялась  с  младенчества.  Долго  разбиралась  в  себе  -  кем  они ей  по родству  приходятся.  Вдруг  поняла , что она  грешница,  великая превеликая  грешница  и  им -   вечным  ликам -  она  не  пара,  а  в лучшем случая -  поломойка.  Она  выставила  их -  много  было  очень  от  отца -  вдоль  стен   в  полутора метрах  от  пола,  чтоб  их  целовать  после  ежевечерней  молитвы, и  укладывалась  в   маленькую  свою  постельку, не отпуская их  от  себя -     до  сладкого  обморока,   коим  одаривали    иконы  её.
      С  техникой  изготовления  основы  иконы  она  разобралась  без  подсказок.   Особенно  ей  нравилось  левкасить  полотно  или  доску.  Продукт  готовый  она  раздавала в группе.   Сокурсники,   обожаемые  ею,  гладили  ее по головке  и  поначалу   шептали  ей дифирамбы  про  ейную  соблазнительную грудь,  она их  целовала  в  лоб. А  еще  тайно  от  всех   она  училась  в каком-то  нидерландском  университете   через  компьютер.  Четырежды в год  она  ездила  туда и  отвозила мадонну  с  младенцем  собственной  руки.  Так   требовал  этикет  поступления.  Как  ни  странно,  творчество  ее  не  захлестывало.  Надо  четыре  раза  за год -  будет  четыре. Приступая к  работе   отбирая образ, она  как-то задумалась  -по-революционному -   что    скопировать,  она  уже  копировала ,  а что,  если ..  Не убьют  же?  Она  очень  пугалась. Это  было  ее  очень,  очень  большой тайной. Срок сдачи  работ   приближался  и  она  пошла  ва-банк.  Она  намалевала  свою  версию  всемирно  известной  девы с  младенцем. Младенца  она  отыскала  в своем садике. Очень убедительного. С полненькими  ножками.  С  мадонной  пришлось  попотеть. Вроде  получилось.
     Вообще-то  смешно,  но  повторная  встреча  с  разноглазым   произошла  от  ее  потребности  в  красках.  Так  ей  прагматически  казалось.  Так  сказать  -  услуга  за  слугу.  Ты  мне станешь  минералы  перетирать для  краски,  а  вот  я  -  я  стану,  как все  девочки…  Она  и раньше его  видела  в  коридорах главного  здания,  но  не подходила... Краски  из  магазина  ей  не  нравились  -  тусклые.  А  самой  растирать  минералы  тяжко.  И  она  подумала  -  позову- ка  его,  денежки  могу  платить хорошие,  а  он  из  своих  Тютюшей   вряд ли  получит  так  обильно… Словом,  решила  купить  мальчонку.  И  купила.
    Товарищи  с курса   одобрили  картинку.  Но  в  том,  что   будет  легко  картинку   продать,  сомневались.  Продать!  Об этом  она  и не  мечтала. «Домоуправ»,  как  теперь звалась домашняя  приятельница,  смотрела,  смотрела  то  на  иконописный  вариант, то на  Илонку,  и  изрекла .
    -   Куплю !  сколько?
    -  После  Испании.  За  рубль.
    -  Пойдет.  Только  под  носом   трещинку  уложи  как  у  тебя,  уродинку.   А  то  у  нее  будто  заячью  губу  срезали,  а  крем  не  положили…
      Илонка  посмеялась   и проложила  складочку. В  испанском училище   картинка  произвела  фурор  и тут же  была  продана  за  хорошие  деньги  без  согласия  художника.  Поступили  заказы.   Деньги  Илонка  перечислила  надежным  людям,  а  те уж  распорядились среди  пензенских  домов  уродиков. А  для «домоправительницы»   Илонка  намалевала  балерину.
    Отче  Сергий  похвалил. Они  рассматривали  полотно  с  отцом  Илонки. Тот  прослезился.  Ярый  коррупционер    восторгался  своей  дочкой.  Вот  какое  полотно  надо  писать!  Писатели!  -  глаголил  он  своему  окружению.  А  виноватой  во  всех  радостях батюшки и отца  была  непутевая мать  Илонки.
     А  у  дочки  ночью  засиживался этот.   Похожий  на   амебу.  Пузырьки  выскакивали оттуда  и  окатывали  мокрым  холодом  до  трусиков.  И она потому  не  обижалась  за «амебу» на  ребят,  они тоже  считали  ее  своей и  ругались,  что она забирает  ее  у  них   -  значит,  это  уродство  к  ним приходило тоже.  Правда,  про  амебу в  классе  уродцев  все  заговорили ,  когда  она  всем  призналась  про  напасть.   И  все  вспомнили  вдруг, что  и у них  есть  эта  тварь.  Жирная амеба,  что заставляла    делать  что-то  запретное,  что  было  не  их умишка  дело.  Но  не  вешаться  же?  Так  хотелось.
      Желанием   написать  икону эта  тварь  почему-то подпихивала  девушку    к  суициду. Крыша  их  огромного  дома.  Высокое  ограждение  и  манящие  огоньки  внизу  -  иди  к  нам…
    Спас  ее  парень-старовер,  посланец от  профессора из  штатов.  Надо  же,  старикан  ее  помнил  и их  уговоры.   И  прикатил  этот  старовер,   хохочущий  старовер   немного  постарше  девицы. И объяснился  с  девушкой.   Он  прибыл,  чтобы  окончить  и  начать  новый этап  в   обитании лабораторной  крысы  по  имени  Илонка   в  этом  мире .    Завершающий  акт  должен  проходить  под   переживания с последующими  разборками,  если,  конечно,    подопытный   не  прервет  тело  эксперимента.  Не сдохнет.
-  А  если  прервет? -  хмуро  поинтересовалась   Илонка.
-  Самонадеянно..-  коварно  проговорил   тот ,  поглаживая большим  пальцем  острейшее  лезвие  клинка.
     Илона  попросила  дать ей  посмотреть.  Восхищенно  попробовала  отхватить  кусочек  маникюра. Ножик   оказался  настоящим   клинком  дальневосточных  пластунов,  охотников  за  японскими  милитаристами.   Парень  заказал  его  по  интернету  из  Америки.
     -  Наука  требует  жертв.  не  правда  ли,  детка  ? -   с  жутким  акцентом  проговорил  этот  складный  парень,  прищурясь.  .
    -  Пехэпс.  -  согласилась  Илонка,  взяла парня  за  руку  и  повела…повела..через  анфиладу  к  папкиной  комнатищи,  прямиком  к  постельке  на  троицу  пар ,  а  точнее  к  стене,   убранной  японским  гобеленом.   Ко   множеству  холодного  оружия  на   стене.  Увидав все это  несметное  богатство,  парень рухнул   на  постель и  заявил , что он отсюда  не  уйдет. Потом  они  уже  вместе  стали  убирать  со стены  чудеса  мужской  ментальности,  вытаскивать из ножен,  запихивать  обратно  или  не  запихивать , а просто  кидать  в  сторонку,  освобождая  место  для  других  дружков.      Особая   радость  до  слез  -  изящный  ножик  для  созидания   кастратов   великих  западных  опер  с  изящными  женскими  голосами.    Этот  инкрустированный  самоцветами  ножик  потешал  их…       Так  они  и  ползали  по  стене,  пока  не  устали  и не  заснули в  шелковых  простынях.
    -  Ну,  как?  -  поинтересовался  парень  потом.
    -  Только  и  всего?  -  ответила  плутовка. -  Потискались… 
    Но  это  была  бравада. Она  потрогала  свою вывернутую  губу раз,  еще  раз.  Когда  парень  уехал… потихоньку успокоилась и  оказалась  в  родной  колыбельке  размышлений. Ну,  ладно,    двадцать,   а    что  дальше?  Может  прав он -    надо   родить?  …такую   же  уродину   как  я?   Нет.  Это  эксперимент.  Опять  эксперимент  над…  Надо  скорее  к  ним.  Моим.  Таким   до  слез  моим   детишкам, воробышкам.     Они  спасут. Как  же вы  будете  жить  без  меня? И  все  возвращалось  к  здравому  смыслу.
     Мне  был,  когда  всевидящая  бабка   из  Сокольников  сообщила  мамке , коль на  первого  шершавого  я не обрюхачусь,   жди  двадцатки…  Господь  меня пригласит.
    Что будет  потом?  Как  сказано  в  великом  писании, ясно,  спрятанном  от  людей,  за  тридевять  земель, в  глубочайшем  подвале,    где  гигантские   слепые  существа  ощущают  боками  ребристую  и одновременно  мягкую  стенку   при  стремительном   перемещении  в  глубину – в  фолианте   из  бессмертных  хрустальных  бабочек   -  так  там  на  первой  странице  сказано:  велик  человек,  особенно  хорош  в  своей  противоположности! В  своей  противоположности -  вот  так. Он  спокойный  -  женщина  или  мужчина,  жизнь катится.  Как  в  лаковом  туннеле.  Ни  влево тебе,  ни направо  -  прямо  по  счастью! Ну  так  уж  хорош  -  так  говорят  цыгане-кэлдерари  - прям  спрятал  б  тебя  на  груди, на сердце  и не  расставался. А  вдруг  ты в  ярости?  Ты  просто  не  истребим.  И  нет у  тебя  преград.!  Весь  мир  под  ногами.  Или  вот  перевертыш.  Ты же  человек -  пассионарий.  Все  гудит в  твоих  руках  И  шастаешь  ты  по  хрустальному  тоннелю,  то  влево,  то вправо.  Все  тебе  мало.  Лбом об  стенку?  Да  запросто! Ты яростный.  И  вдруг  перевертыш  -  в  свою  противоположность  бух! – вдруг  умолкаешь.   И  ты  оказался  совсем  в себе. И  смотришь  на  меня  так  спокойно,  спокойно. Чуть  улыбаясь. И  ни приливов   ни  отливов.  У  твоего  двойничка  с ласковыми  глазами  и  не  бурлящей  башкой,  как  у всех  не  тупых. Беги  от него!  Прочь!  Берегись!  Спасайся!   Он  не  боится  ужасающей  амебы! А  как  же  жить?  До  двадцатки… 
    Вот  так  она  и  жила.   Про   двадцатилетие  Илонки  говорил  и  американец  и  прислал  своего  сотрудника  с  красивым  ножиком.   Не  надо  забывать -  я  должна  была  по  немыслимому  графику   откинуть  свои изящные  ножки  к  двери  вперед    ровно  в  двадцать  лет!    В  этот раз  не  получилось.  А  коль   «покойника  туда-сюда  не  носят»,  я  должна  жить  далее и  ожидать   чего-то …Что  амеба  меня все  же  придушит?  Ворота  открыты,    и  каждый  день  полон  сюрпризов.
     В  своих  походах  за  благословением   на   дело   написания  собственноручной  иконы   она,  согласно  правилам,  медленно  продвигалась   к  все  более грустным  церковным  иерархам ,  пока  старый иеромонах,  живущий  в полутьме,  не  поцеловал  ее  в  лобик и  не погладил  по   укрытой  косынкой  палехской  работы  голове. Он   сказал  : « Дерзай,  деточка,  во  славу  Всевышнего. Я  помолюсь  за  тебя.»  Он  помолился.
      Дело  заскользило.   Руки трясись.  Дыхание  прерывалось.  Краски…да,  конечно, надо  самой  их  тереть.  Или  нанять  кого?  Того  парня  с  физфака с  разными  глазами?  Но он  же  маньяк.  Потребует  трах-трах. Ни  за  что!
    -   Ну  и что  теперь- то  тебе  терять?  Теперь-то?  Чтобы  не  было  так противно, я знаю  приговор… пока  ложитесь и -   всё  мимо!  Я  имею  в виду  мысли… «Я,  например,  думаю о петровских  времен  хрустальном  самоваре,  как  там  горят   щепочки,   все  видно . -  говорила   молодая жена  папки.     «Вот  дуреха…»  про  хрусталь…
    Его  я нашла.   Скорее,  он  первый  меня  нашел -  я ловко подставилась.  Он  молча,  чуть злобно  на меня  поглядывал  зеленым  глазом.  А  мне  почему-то   стало  весело и всё- всё  безразлично.
    -  Ты,  верно,  от  меня  за  это  потребуешь  трах-трах?  -  спросила  я  стенку.  -  я  потерплю.
    -  Прямо  тут?
    -  У  меня  хоромы.
   -  И  пирожные?
    -  Ты  диабетик.
    -  Глубоко  же  ты  меня копнула.
    -   Мы  же  в  одной  поликлинике.  У  меня  и  ванная  на  двоих.
    -  Уговорила.   Полгода  не  мылся…
    -  Шутишь.  В  прошлое  воскресение   Ленка  Скворцова вас мыла  в  душе.  Так усвинякались  в  общаге. 
    -  А мне казалось,  ты   удерживаешь  меня  за  хобот,  чтобы  я  не   свалился…  ой , приятно. Раздевай  меня  дальше…и  встань  на  коленки…
     Подружка  вцепилась  в  свои  волосы.   Даже  чуть  застонала.
    -  Ты  ведьма! -   Проговорила она.  -  с  парнями  нельзя  так!  Он  теперь  вопьется  в  тебя,  как  клещ.  И  требовать, и требовать. Чтобы   еще  и глотала! Ты  дрянь!
    -   Ну-ка, ну-ка…об этом   невыносимом  страдании  поподробней   …Хочу! Все  знать!  Это  очень  заводно?
    Подругу  я,  конечно,  злила.  Ей  надо  было  выговориться.  Они   приходили  обычно  днем.  Я  нянчилась  с  ребятками  в  садике.  Дети   их  притягивали.  Даже  такие. А  мне  придумывать на скользкую  тему  было  легко.  Почему-то. Наверно  оттого , что  хотелось, думалось  только об этом. С  разноглазым  получилось  все  по-другому.  Вернее  не  получилось.  Ничего. Он  даже  не  добрался  до  моей  жемчужины    -   до  груди,  там бы  он  пропал,  как  я  видела  по  прошлому  своему. У   меня уже  было  прошлое… хоть и пошлое. 
      А  проступал  еле- еле  еще   и  третий…мой,  не  знаю , что  сказать,   весельчак  или похоронщик?  Слово  в  медзаключении  -  естественно, его  я  забрала  у  матушки -  это  словечко  мой  американский  лекарь   зашифровал. На  каком- то   ирокезском  языке  Интернет  не  помогал. Специалисты  тоже.  Что  же меня  ожидало  в  мои  двадцать? Его  ласковые  руки  у  меня  на  груди  … вот о  нем  я  мечтала  ..а  тут  это  словечко.  Как  бы  сноска  на  то,  чтобы  что-то  припомнить…про  меня.   Но явно  не то, о  чем  я  думала,  засыпая.  Язык,  вроде и написано по  латыни,  а  какая-то  тарабарщина. Наконец,  по  корню я  отыскала  аналоги. Снова  чушь.  Какой-  то  возврат.  Пошарила  по  возвратам  -  сплошь  возврат и вдруг  какой-то мерзкий возврат.
    В  наказание Божье!   Так  вот  что  этот  умник  оставил  себе  на  память  про  меня!  « За грехи,  что не  угодны Всевышнему, пойдет тебе  возврат , но не  по   естеству,   а  мимо  зубов  твоих и  наружу и  как  ему  захочется  захлебнуться  тебе крутым  или  лоханью  крови  твоей  поганой.» Ни  мамка  о том  не  ведала,  ни папка.  Меня ждало  что-то  жуткое. И тут же  проступало  -  смирение.   И  такое  же  жуткое  спокойствие ,  как  в  глазах  умирающего  моего воробышка.  Прости  миленький, прости,  что  вижу  я,  как  ты  затухаешь…как  уходит из  тебя  живая  благодать…и  божественная  лазурь  колышется,  отступив  от твоей  шейки… и  что листики  в твоей  кроне  не  помашут  мне  уже  при  встрече… а  я буду  жить  за  тебя… и  радуюсь я, что  другие  живут…мои  соседи  по   солнышку.
    По рождению моему  родители  посадили  дерево  - плакучую  иву  возле  нашего  колодца  -   на  меня.  С  другой  стороны  уже  рос  жиденький  дубок на  братца.  Деревья  росли  и мы вместе  с ними.   Что  происходило  с  нами,  отражалось  на  деревьях.   Например,  мое  опасное  для  здоровья  тринадцатилетие  отметилось  на  иве  широким  шрамом  на  стволе  в метре от  земли.  Мое  двадцатилетие  я  тоже  провела  рядышком  с ивой -  уже  толстенным  деревом с  роскошной  шевелюрой, где  я пряталась,  как  кошка.  Точно  в  этот  день, когда  мои  внутренности  должны  были  пойти  назад  мимо  моих  жемчужных  зубок –  ничего  не  хрустнуло  во  мне.   И  следующий  день  …тоже и…я  не  поглядела  на  ствол  с  другой  стороны…а  там  зияла  новая  волокнистая  рана…я  разрыдалась и  успокоилась  только  мороженым.
 -   Слава  богу! -    закричала  я на  весь  наш  дом. Потому  как  это  означало, что  та,  что  с косой, опять  перепутала  рынки  и  встретила  там  не  меня.  Дала  мне  отгул.  На  сколько?  Бог  его  знает. Я  поднялась на  наш  третий  этаж, в  нашу  келью  со  старинными  иконами,  зажгла  лампадки  -  вообще-то  они всегда  горят,  но  тогда  почему-то,  видимо,  разом   потухли, наверно,  отпевая заранее меня.  Упала  на  колени  и, про  себя  простонав  молитвы,  уперлась  лбом  в  столетние   толстенные кипарисовые  доски  пола и  рыдала до  заката. И  заснула. Очнулась  с  синячищем   на локте.  Стала  разбираться  -  на  доске,  где  я  упиралась  лбом  в  доски  пола,  нашла  запись   « Ха! МолишЪся?»  Кто это  нацарапал   гвоздем  словечки  с  Ъ.    Верно  мальчишка.  И   до  революции.
Вообще-то  наш  дом  в  деревне  и сейчас  глядится  странно. Барский,  не  барский.  Вообщет-о  наша деревня  раньше  была  другой. Волнами. Сейчас   на  два,  три  окна.  Несколько  на четыре. А  были  времена  пиршества.  Наш  дом,  например,  на  сто  первом  километре  для  пьяниц  и  революционеров был  на  шесть  окон по  фронту и  восемь  по  глубине. Последний  поцелуй .  Не  для   жадных  губок  большевичков. Кланяюсь  вам   в  ножки,  мои  разумные  предки. Когда-то  по  деревне  проходил  тракт  на  город  Александров.  Там когда-то  зимовал   великий  Грозный, сам  себя  называвший  императором. И  вот  едет   себе,  едет  от  злых  бояр,  удумавших   убить  императора водкой,  через  поля  и  леса,  мимо  низких  для  тепла  домишек  нашей  деревни,  а  навстречу  ему  выходит  краса  писанная, как в сказке,  холодрыга  смертельная, а  она в   тонкой   блузочке  на  голом  теле  и  в  юбченочке  -  задирай  подол, и она  твоя,  расписная  рыбка!    А  в  руках  расшитый  рушник,  а  на нем  хрустальная  от  татар-торговцев  плотненькая  рюмашка  для  могучих  молодцев,  с  водкой.  Выпил тут  император  водочки,  утерли  ему  уста  вельможи, а  он сам  в  домик  зашел.  Никого  не  пустил.   Все  поглядывал на диво -   колени  девицы.  А уж потом  после  застолья  в  том  чистеньком  домишке  поехал  дальше  в  схрон.
     Девицу ту  выписал  царь  уже  из  столицы.   Матрену  Карповну. Карпом  прозвали  ее отца,  что  промышлял  рыбой  в  озерце    сразу  после   жутких  болот. Тем  они и жили.  Ну,  скотом,  конечно  -  овечками.  Так   было  написано  в  повенчальной книге, спрятанной  от  всяких глаз в  часовенке  на  третьем  этаже.  Ага, от  меня  упрячешь. Там  же был  сложенный  рушник  Матрены   и, в  него  завернутая,  хрустальная рюмка. Правда,  дом  был  совсем  не  тот.  Тот  он  стал  после  отставки  Матрены с  кучей  ребятишек. Не  официальных.  Умница  догадалась,  что  ожидало  ее  ораву ,  когда  начнется  дележка  императорского добра, и  всех    отписала  в  храме  при  монастыре  как  рожденных  от  некого  Свира  или  Свата  -  запись  потускнела.   И  никого  бояре  не  тронули  -  они  все  искали   нашего  приплода  у  татар.  А  татары  -  те  прознали.  И  наш  домик,  согласно  записям  в  тайной  книжке, помогли  сделать  на  четыре  окна  с  бычьими  пузырями  для света и  приезжали  на  праздники с  дарами.   Что  они  выгадывали?  А  баба та, говорят,  была  хороша для  любви.
               
                « А   как   вторая  любовь –
                она  к  первой  льнет…»
                ***********************************************
       К  какой  второй, дружок  Окуджава?  …огорчалась  Илонка ,  когда  и  первой  не  случилось.     Залистались  странички, запрыгали  поколения.  То хорошие,  то плохие.  Перед  революцией  дом стал  на  шесть  окон  по  фронту,  на четыре  окна  на  втором  этаже и  два окна  на  макушке. Изменилось  всё   в  гражданскую  войну,  хотя   ни  какой  войны  и не  было,  большевики  шалили  поборами,  но  сам  мой  прадед  и  был  хитрющий  большевик,  а  его сын и  перещеголял,  подвизался  к  властям . И перед  войной отодвинул  дорогу  на  Александров  от  окон,  выперло  пузо  нашего  участка  в  гектар,   перегородив  дорогу   и  смяв  под  собой  домишки  напротив.  И  машины  еще недавно  делали  внушительный  зигзаг,  чтобы  объехать  нас. Сейчас,  к  радости моей,  машины   уже мчат к  городу  другой  дорогой. Мой дед,  могучий  и  властный,   был  ярый  коммунист.  Над  его  железной  кроватью  до сих  пор  висит  плакат :  Счастье  тебе,  народ  мира!
     У  него  были  пятеро  детей.  Из них  два  мужика.  Тот,  кто  умер  рано, и мой  папаня. Моих  теток  растащили  по всему  свету.   На мое  двадцатилетие  все  собрались.  Разговоров!  Пересудов! Вспоминание  обид.  И  жуткая  любовь  друг  к  дружке. Были  подарки  даже  неприличные.  Только  деда  с нами  не  было.  Я его  помню.  Ручищи!  И  я,  как  оладышек,  на его  ладони.  Пах  табаком.  После  катастрофы  -  запрета  компартии  Ельциным  -  пусть  на  неделю  вроде,  он ушел  в  монастырь  к  своему  столетнему  дядьке.  Оставив  мою чудную  бабку  Лену  одну -   навсегда .
     Были  и мужчины  -  друзья   папки. Взрослые.  Я  их избегала,  как очень  застенчивая  молодая  хрупкая  самочка .   На  самом  деле  я  их  просто  боялась.  Все  они  были  мудрые,  как  мой  папка.  И  скованные  одной   цепью. И  уж, конечно, видели  меня насквозь и  с  улыбками  обнимали  меня и целовали, носили  на руках « нашу  куколку »  в  белом  подвенечном  платье  -  так  приказала  мамка, и  под их руками  я чувствовала  горячие  тела  их  нынешних подруг. 
    Прикатили.  Причем  двое.  Мой  брат  настоящий  и  пасынок отца от первой его жены, вроде и как брат мне, но не брат. Я  запуталась. На  четверть  мулат.  Путешественник. Он  первый.   Такой  чернявенький  -  приставучая  жевательная  резинка  для  русских  девиц.  « Ой,  прямо  жгут  страстей  -  до потери  нравственности…»  поговаривали  наши  дурехи.
       Я  -  про  нравственность.   Устояла  потому,  что он сам  сбежал.  Исчез  разноглазый. Я  про  него.   А  кто  мне  будет  растирать  краски?  «Только  домашний.  Чужих  нам не  надо.  Все раскрадут!»  -  так  говорила  молодая   жена  папки.  И  это  она  вытащили  из  Америки   мальчишку  от  первой   жены  папки.  От  богатенькой  жены -   сынок  с оливковыми  глазами.  Очень  смазливая  девица  первая  жена  отца   с  дедом  миллионером  из  Кентукки.  Он-то и принял  участие  в  судьбе, правда,  загадочного  парня,  что родился  в  России.  А учился в  Англии. И   оказался   в  нужный  час  там, где  раздавали  деньги.    Будущий   наш  и  видимо  не  только  наш  коррупционер.  Но у  нас  его обожают.   Занимался  страшно  тайными  космическими  проектами  и  ездил  на  вечеринки  друзей  в  силиконовую  долину
      А  получилось  что?  Для юной  девушки   эти   возбудительные  гадости,  ласковые  легкие  руки .  Ладно,  …а  меня и теперь они  потрясывают.    Холодные   оливковые  глаза.  Так  и  хочется  сразу  притаиться.  Схорониться.  «Ведь будешь   мучиться  потом!»    Что я и поняла,  когда  обнималась с  ним  прилюдно  при  знакомстве.  Моя  рука  случайно  скользнула  ниже  его  талии и  сжалась  от  испуга.    И  мне  в  мою  талию  вдруг броском  вонзилось  его  орудие.  Я  испугалась    взглянуть  в  его  глаза.  Бабушка  одна  это  заметила и  улыбнулась.
     Скоро  она  уедет. И  нынешняя  ее жизнь -  пусть  последний  клочок -   в  будущей  другой  её    жизни   окрасится  чудесной  ее  улыбкой. Она   уезжала  в  женский  монастырь.  Мольбы  отца  на  коленях,  мои подлизы -  я не смогу  без  тебя… укрывались  ее  тихой  улыбкой.  И  чудные  ее  слова «Он поцелует  меня  там,   и я  вас вспомню»  вовсе  отправляли  меня  в  долгий  рев.
     Она  долго  меня  водила  по  огромному  дому, по  всем  закуточкам  и  схронам. И прощалась  с  домом.  И  плакала,  вдруг  остановившись  у  края  лестницы,   ведущей  вверх.   Ласково  сканировала   пальцами изгибы   перил,  улыбалась  -  будто именно тут  произошло  что-то главное в  ее  долгой  жизни.  После   слез  о  бабушке  я  рыдала  о  себе.  О   своей  дрянности. О  нарушении  всех  моих  серьезнейших  клятв.  « Господи!  Иисусе  Христе!   Сыне  Божий!  Помилуй  мя!»
      Засранец.  Теперь  доставал  он  меня  своим…  и  его   ласковые  руки  …на  кухне,  нежно  отдирающие  от  меня  мою  грудь.   И,  вонзаясь,    пробивал  меня  всю…этот  с оливковыми  глазами.   Правда,  это  происходило  только  на  кухне, когда  я  стояла  у  плиты…А  где  же  еще  я могла  стоять  такая  беззащитная.  В  комнатах  он  был  абсолютно  галантен.   Боялся  меня.  Не  дралась  я,  конечно,  но  мой  взгляд…мой  взгляд    искоса  превращал  его  в  ледяной  столб.  Власть!  Гудел набат  во мне.  Он  научил  меня убивать  этих  мужиков.  Что  разрывали  мое тело…  и  оно  подлое  хотело  того.  Набухало…   ждало .. Разнести  их  в  пыль! Этих  мужиков.  И  не  впустить   их  в  дверь,  в  которую они  так  яростно  бились.  В  мечтах.  Наяву я,  видно,   истиралась  в  зловещую  тень  с  распахнутой  блузкой,  торчащими  сиськами и  переливалась  огоньками,  как  елка   -  я  сужу  по  его  реакции.    Только  ночью  я  впускала  его под  свое  одеяло,   но  не под  простынку.  Это  невозможно.  Теперь  я  могла  коснуться  языком  своей  груди,  но  только правой.
      Верно,  к   моему  двадцатилетию  у  меня  выросла  шея. Или  жажда  блуда  удлинила  ее.  Его  пальцы,  как у   музыканта.  Они  играли на  мне   дробную  восточную  мелодию,  вырывая, как  коршун,  болезненно  сладкие  пласты   сладострастия .  Сладкого до  омерзения. И я рвалась  прочь, но  он  обязательно перехватывал  мое оголение и  впивался   в  туда,   но не совсем  в  туда… заставляя  мой  животик  вибрировать,  как  отбойный  молоток.   Я  теряла сознание.   Его  бросок  на  мое  тело я  блокировала  скрещенными  ногами.  А они  у  меня жутко  сильные.  Да  и стимул.  Подступала  вдруг  боль,  что  так  ломала меня.   Боль!  Моя  спасительница. В  затылке.  В  пояснице. « Так  тебе!  Извращенка…  Сделаю  тебе еще  больнее… »  хихикала  амеба.
    На  следующий  день не  так  хорошо писался  натюрморт  по   заказу  подруги  на  день  рождения. Как  если  бы…  меня  растрясли  вибрации  и  пот   -  ручеек  меж  грудей.  Оказывается,  мне  тоже  -   какой  стыд! -    нужны  эти…ну… эти  ласки   больше,  чем  хлеб.    И  я,  поразмыслив, поняла:  он  прав,  чудесный  поэт-песенник,  что  для  строк  особенно  великих надобно  то,  чего  так  желают  и  боятся девушки.  Ну,  не  будут  писаться  песни,  не  захотят  красавицы  -  гробящие  себя  каждый  день -  стоять  перед  микрофоном.
      Особенно  это  невыносимо  обязательно   для  поэтов,  с  юности  живущих  в  женской  неге. И  понятно,  отчего  сбегают  великие  от своих изумительных  жен,  теткам ведь  малоприятна  тяга  их  любимых  к  молоденьким и  таким  сладостным  девушкам.  И  как  великие  страдают  без  …запретных  страданий,  оттого и  сбегают  к  нам.  Я  это поняла  лет  в  пятнадцать.  Откуда  я все  знала?  О,  девушки  из  стойбища  девичества  все  знают  -  если  это  им  нужно.  Даже  не  задумываясь.  Оттого  на  нас  и  держится  весь  мир.
      К  бабушке  на  дачу на мой  день  рождения   заехал   настоящий  писатель. Он уже  был не молодой. Ели, пили. По-турецки  говорили.  На  настоящем  турецком,  очень  похожим  на татарский.  Я  их  понимала, но  без  желания.  Быстро ушла.  А  ночью  вспомнила, что обещала   отнести  писателю  стакан  воды. Отпихнула  компьютер, пошла.  Он,  конечно,  уже  спал.  Беспокойно.  Поставила воду.   Увидела, что спит  он в  ту  жару  на улице  совершенно  голый.  И  его  …ну,  его восстает. Он  даже  стонал, и  я,   девушка  любопытная,  осторожно  погладила  пальцем  его  головку.  Стон  пропал, он  во  сне  заулыбался,  как  мои  мальчишки  в  кривом  садике.  И, успокаивая  их,  я  часто  пальчиком  гладила  их  меж  ножек.  И  они улыбались.   И  хорошо  спали.  И  я  сделала  это  ему.  Его  оригинальность  восстала.   Открылась  головка.  Я  погладила  еще.  И  еще .  Я  стала  медленной.  Вроде  как  от    истомы.  Я  это  понимала, и мне  хотелось   водить  его плоть  вверх  и  вниз. Запахло  этим.  Я, не  понимая,  откуда  шел  запах,  нагнулась  в  поисках  его,  и  мои губы,  та,  где  была  заячья губка,  коснулись  его  кончика  -  пахла   жидкость,  что  выделялась из  него. На  вкус  она  мне  понравилась.   Я  захотела  облизать  вкусную  плоть и  стала  его  облизывать, как  мороженое. Я   чуть  потянула  ее  из  него,  и  мне  в  лицо  ударила  тугая  струя  беломутной  жидкости. Его  живот  часто  задышал.   Чтобы  прекратить  быстрое  извержение,  я   взяла  головку   за  щеку. И  глотала,  глотала.   Он  бился  у  меня  во  рту,   и я утихомиривала его, сжимая губы,   водила   плоть    вперед и назад,  помогая  сильным, как  живая  прыгающая   рыбка, языком.  И  вбирала  в  рот  его   жидкость,  пока  мне не  свело   скулу.  Я  отстранилась,   увела  его  руки  со  своей  обнаженной  груди  и  ушла,  еле  координируя  себя.
      Я    запомнила из  этого  происшествия все   и  не только  его  тихие  стоны  и  вибрации моего  живота.  Те  же.   Точь-в-точь,  только  позже, как у меня  в  постели  с    Путешественником.  Спасение мое  наступало,  когда  мой  животик начинал   вибрировать -  сжиматься и  разжиматься, наполняя  все  тело  пузырьками  умопомрачения.
     Таково  было мое  двадцатилетие. И  я  заметила  скоро,  что  что-то  меняется  во мне.  Как  мне  и предрекали…если  я  не  умру. Ушла  нежность  из  сосков  груди . Они стали  распутнее,  что ли,  уже  чего-то  жаждали.  Их,  конечно,  можно  было  потереть  о  косяк  двери. Зимой я обратила  внимание,  что  в  свитерах,   там,  где раньше выделялись груди,  теперь  торчали,  проступали    вызывающие  четкие соски.  Они  огрубели и  хотели,  чтобы  их  трогали. Я перестала  надевать  свитера. И  лифчик.
    И  стала  тихонько  убывать  заячья губа.  И  одновременно  мне  стало  не  хватать  того,  от  чего  я  чуть  не  захлебывалась  с писателем.   Нет, конечно,  никакого  возврата. Но Путешественник…  я  стала  мерзавкой.   Мне надо  его  приставание   и все.  Но   это же  отвратительно!  А  чувства?  Все  это грязь  -  без  чувства.  Ага,  точно.
   …Его  орган  я  воспринимала  как  чужой,  купленный  на  ярмарке.   Я  искала  обманки. Некий  ход.  Особый  взгляд,  что ли. И  нашла.  Мой  интерес,  много  предложений. Опытные  подружки,  особенно  та,  что обожала  «Последнее  танго в Париже»,  английская  поборница  свободы только  упомянула   -   я  уже  вспыхнула  -  я  уже  знала  как  … в наших  играх  « все, что  угодно,  мистер»  .  Но в  игре    появился  зигзаг.  И  бабушка  уже  не могла  меня  остановить. Она  уехала  в  монастырь.  Дедушка  умер.  Она  должна  его  заменить.  И  в  молитве  быть  с ним рядом.
     Она  уехала  с  писателем рано  утром,  когда  еще  никого  не  было.  Я осталась опять одна. В  огромном доме. С  Путешественником.  Вечно  возбужденным.   Хорошо,  что  влюбленный  в меня  бескорыстно  Элой,  огромный  горный  сторожевой пес   с  подозрением    приглядывал  за  ним, когда  он  подкрадывался  ко  мне,  особенно на  кухне и   распускал  руки  на  моей  груди  -   пес   низко  рычал  . Ха-ха.  Изредка  заезжал  папка и  с   ехидцей  посматривал  на  нас. « Да, папочка,  трахаемся,   аж  на  козырек  дома  залезаем!»
     Побочного  сынка  от  своей  первой  жены он,  оказывается,  любил.  Каждый  день  наведывался  тип,  что  привозил  яства.  Я  каталась  по  делам на  такси.   Редактировала  и  печатала   тексты.  Утром  и  вечером  нянчилась  с  моими  воробышками.  Баловала их.    Плакала. Но  наступала  ночь. И  тяга  к  тому, что меня  просто  тащило  к  нему,  скручивая в  жгут  -  если  я не убивала  его   страшными  словами в себе,   очень издалека  и  ласково  садилось  рядом, гладило  ладошкой   мою  ляжку  и  чуть выше и  еще  выше…блузка  расстегивалась  сама,  и  я  опускалась  на  самое  дно,    откуда  уже  возврата до  солнца  не  было.  Милые  девчонки,  как я  только  теперь  вас  понимаю   и  сама  заранее   глажу  себе  грудь, чтобы  скорее и  не его  руками войти по  горлышко  в  это  пьянящее   болотце.  И  захлебываться. От  того,  что будет  происходить  со  мной.
    Бабушка  зашла  проститься. Мы  с бабушкой  давно  все оговорили.  Просто  поцелуй.  И  она  вышла.  Я  смотрела   на  разбросанные  по полу  простыни,  некоторые  с  пятнышками  крови. Я не  стеснялась его и сидела  голая  на фрагменте  простыни. Я  была  капризная   владыка. Еще  бы  топнуть ножкой.  Волнение,  но какое-то  другое.  Бесстыдство?  Наверно.   Но он предатель… 
    Мои  милые уехали.  Я  порыдала,  и  приехали  другие  мои  милые. Первым  и  раньше   -    этот  насильник с  оливковыми  очами   -  Путешественник. Уж  у  кого  мне  хотелось  откусить  все  там,  так  у  него.  И я  кусала,   наслаждаясь  его  болью. Был,  правда, один  отвратительный  момент   -     его  жидкость  не  была  столь вкусной,  как  у  писателя.   Я  разыгралась.  Возвращалась  поздно,  уже  затемно  в  дом  в  деревне,    меня привозило такси,  и  я  заранее  мастурбировала  в  машине,  правда,  легонько    -  вон  подружки  стирали там  до  крови.  Я  -  так,  немножко и кончик  груди  и  снимала  трусики.   И приходил  охочий   господин  без трусиков.  И  я  кусалась,  доводя  его  до  угроз и обессиливания.   Я  уже  могла  многое,  могла  сравнивать. На  картинках  и  два  фаллоса  живьем.  «Их  запах,  форму,  цвет.» У  писателя  был лучше.
   Мне повезло.    Дура!   Проступило  понимание:  мы  должны ублажать   самцов. Они  беднее   нас  в  сладострастии.   И  я  понимаю, что ты,    подружка,  тоже замечала  -  твой  восторг  только  расплата за  будущие  страдания  по  жизни  и  самый  миг  исчезновения  из  этого  мира  на  пике  восторга.   Ты не   проболтаешься  ему  об  этом  и  он сам  не  догадается,  что ты  уже  побывала  там, где твоего  тела  не  было во  плоти,   а  лишь витало   облаком восторга.  Была!  Была!  Ха-ха! А  он  пусть  считает  свои излияния.  Попробуй  язычком  прижать  его  струю,  а  потом  вобрать  в себя.  Мне  жаль  их.  В себя  я его  не пускала. Я  поклялась  -  никто  не  проникнет  в  меня!  Рядом?  Ну что тут поделать.   Он  начинал  уже  мастурбировать  у  меня  на  виду. Не  чокнулся  бы.  Спасибо  подружке,  вернее   молодой  жене  моего папаши. Как  она  все  понимала  про  меня?  Ведь  я  ни  словечка  ей  не говорила  о  своих  заботах.   Она  впилась  в  меня  как  клещ и подставила ему свою задницу.
      Ее  потрясли  те  мои  изменения,  чего  ожидал  доктор  из  пустыни.  Что я  либо  умру -  какой-то  там  центр  внутри  или  в  мозге  должен  был  загнить и парализовать  меня.  Но прежде из  меня  вырвется  нечто  невообразимо   загадочное  -  изольется  или  выкарабкается,  упираясь  своими  щупальцами,  но  прежде  вопьется.   И  это  произойдет  в  мои  двадцать. Что  в  меня  вопьется,  я  не   знала.  Это  произошло  случайно.  Но об  этом  знали  двое.  Оставалось  разузнать, кто он  с  щупальцами  выберется  из  меня,  покинет  меня навсегда.
  Она же  первая  заметила изменения  во мне -  на лице.  Это  было  наше  ликование!   Мы  напились,  расцеловались  и  сблизились.    Ее  ласки  …Я стала  ее  ожидать   по  вечерам.   Её,   а  не  его.  Понимаю  девчонок  на  острове  Лесбос.  Нашлась  управа  и на  сумасшедшую  эротичность   Путешественника. «А  ты  что,  не пробовала ?  О,  значит,  ты  себя  не  знаешь.  Это  нечто  другое.   Ты  вглядись  куда еще -   на  картинках   тешатся  мальчишки  и мужи  вместе.  Нам…  то-то  же.  Твой  папка  так  не  делает. Надеюсь, ты  не болтушка.   А  в  общем-то   приятно.  Если  захотеть   этого.  И  совсем  не  опасно  для  детишек.  И  это  замечание  подбросило  меня  в  лапы  соблазнителей  мальчишек. В  этот  же  вечер  испытала  себя.    Жалость  к  Путешественнику ?   Он  прижался,   тихонько  играя    вблизи,  и  я  решилась,  взяла  все  в свои  руки и  занесла  его  …в  уже  заранее  подготовленную   западню… и он   сделал  это …  Он стал  моим  пажом. Жил  и  ожидал,  когда  я,  глупенькая,  повернусь  к  нему  спиной.   Чем  я  себе  разнообразила  ощущения?  Ничем.  Так  себе.  Но   теперь  я была  не  одна.  Опять  мы  снова  могли  бродить по  нашему  чудесному  саду,  лишь  изредка  останавливались  и там,  где  мы оказывались, он исполнял  свой,  увы,  ритуал,  а  я обдумывала в  ту  паузу   продолжения интересного  нашего   разговора.  Поэтому,  молясь  перед  сном   и испрашивая у   всевышнего  благоразумия,  я  не  признавала  наши  шалости  молодых    за  грех.  Просто  такая форма  общения.   Может,  многим   и не понравится.
     Но мы  и  дразнили  наши  тела  тайком  от  всех.  Понимаю,  это  что-то  химическое  в  мире  пушистого  хлопка.   Наши  шалости  с  молодой  женой  папки   были    загадочней.  Папка  не  должен  на  нас  обижаться. Все  это  просто  естественно.  Это  наша  женская  жизнь. Такова  женская жизнь. Тяга  наших  тел.   « Ой,  а  геенна огненная? И  пошлое  расслоение  организма от  излишеств!».  Если  я подумаю,  и окажусь  на  луне ,  это  значит   в  реальности  всего лишь  сон.  Сладкий,  но,  увы,  короткий  сон.  Когда  из одной точки  твоего   тела  мчатся  наперегонки   сладкие  радужные  волны  и  их  алкоголь   становится  твоим. Такой  быстрый,  такой  короткий.  Это тоже  лишь  дерганье  тела.
    Однажды    случилось.    И  это  в  очередной  раз отбросило  меня   куда-то  ввысь  с  провисанием.  И тогда  все  открылось,  как  старинная тетрадь нашего  дома.  Именно  тетрадь… Я,  уже  засыпая  ласкала губами  его,  покусывая…  для  стонов,  он  тоже  представлял, но   всего  лишь представлял -  какая  же  я  гадина -    свое вхождение в  меня  с моими  стонами…меня  окатило  ведром  ледяной  воды…  и я в  восторге  закричала  -  да! да! я  вдруг  поняла  -  заклятье! -  что из  меня выйдет, упираясь  щупальцами,  нечто  невообразимое,…ребеночек!  У  меня  родится,  из  меня  родится   живое  существо  с  глазками, ножками  и  животиком  -  мой, только  мой  ребеночек.  И  я  стану,  как все!
      И,  может  быть,  не  умру  в свои  двадцать  лет!  И  в  этот  момент  все  изменилось -  и  я,  и  сам  мир.  У  меня  будет  мой  ребеночек!  Он  уже  там!   Что  там  во  мне  происходит,  какое  рождение   галактик!  По  сложности. По  результату  -  вселенская  катастрофа. Из  ничего  рождаются  цепочки  галактик.  Мясистые  гиганты. Вспыхивают  и   гаснут  мириады  звездочек  будущих  органов. Уже  брызжутся  ядовитой  слюной   мельчайшие  амебы  - предвестники  будущего  хаоса. Пробует  свои челюсти  великая  разрушительница  всего  омертвевшего и  накопленного по  дурости -   ради  другого,  не  важно  какого, но  другого.  Свежачка!  Сама  Энтропия, всё  пожирающая. Без  глаз  -  а  чего  тут  смотреть,  ам  и  все, и  хруст  домов  и  государств.  А  мы  что-то  ждем,  каверз  от  соседей , но  вот  и  соседей  нет,   мелькают  ноги  в  кроссовках. И  ушей  нет  -  голые  пространства  уничтожения  -  только   хруст.  «Энтропия !»  жаждут  наши  сердца,  требуют  наши  сердца.   Обновления!  И  скоро  оно  явится   из меня -  только  моё - топнув  ножкой  на  смерть  и  уничтожение -   яркие  наивные  глазки  отворятся,  чтобы   порадоваться  солнышку  -  своей  маме.
        Я  знала,  что он  уже  никогда  не  появится  и  появится   кто-то другой,   вообще  другой,  а  того  я  уже  забывала  глазами,   но  ожидала,  ждала   телом…грудью, ребрами.   Я  обнимала  толстые  яблони и мне  помогало. И,  как  ни  странно,  я  не  исключала    в  страстных  обниманиях  не  наяву,  появления  некого  неизвестного, но  вполне  ожидаемого   -  тот-то исчез  с  концами . Какого- то  другого. 
      Он прильнет  к   моей  сумасшедшей   любви, чтобы  отвлечь  меня от  явного  суицида.  Папкина  жена как  будто держала  меня  за  руку. Я  уже  была  ее  мудрее.  У  меня  была  моя   малышка.  Путешественник  укатил  или  еще  нет.  Не  помню…  Мои  одиночные  ночные  прогулки, впрочем, часто   прерывали  появления  рядом   жены  папки. Да  и сам  он  приезжал  постоянно.  Они  обнаружили  удавку.  Мою  копию  той, что я отыскала  в  интернете.  И мастерски  изготовила.  Удавочку.
Особое  внимание  я  посвятила оплетке,  той  льняной,  неказистой,  но  толстенькой  веревке, что  мне  вручили.  « А  зачем  она  вам?  - меня  спросил  продавец. -   если что  удержать,  она  подойдет,  но  если…»            -    Повеситься.    -  ответила  я.
-  Тут  я  не  знаю. -   поджал  губы  парень.
      А  они  ее  нашли,  уже  на  старой  яблоне.  Прогулки  юной  девицы   с  пронзенной стрелой  сердцем   ее  первой  любови  и  отвергнутой  жизнью…  Такова  была  тема  моего  гуляния  до  изнеможения  по  черному  ночному  саду  в  сопровождении  молчаливого  могучего  пса.  Уродство  на  ее  лице,  правда,  как-то  само  сглаживалось  -  это  плюс. Но  …Слияние.  Требовало  все в  ней.   Обнимание  с  ним  мечталось  до окончания времен.  И   вхождение  его  плоти  в  ее  плоть.  Так  требовалось  всеми   и  людьми .  Магический, как  шум  океана,   зов  -  отдай  себя  всю  ему,  изматывал  особо.  Нет ?   Еще  как!  Так  как  там  суицидик?  Там …там   они  будут    чудом  о  двух  спинах.  Не  разлучат!   Хорошо,   рядом  была  подруга.  Но .. опять  но.  Она  уехала  на  ночь. 
    А  я, накинув  японскую   куртку  от  мелкого  дождя,  гуляла  с  песиком  по  саду. С  миленькой  удавочкой.  « Пора, брат,  пора..»  -  уговаривала я себя  по  пути.  Ну  ведь надо… Всем  наконец спокойствие. И..воробышки…увидимся   потом…»  Подошла  к калитке.   Проститься  с  видом на  реку.
    Возник  здоровенный  мужик с  той  стороны передо  мной. Луна  светила пусть не ярко. Было  все  видно.
-  А,  это  ты,  кукла?  -  проговорил  верзила.   Посмотрел  на  меня  исподлобья, но  не  страшно.  Странно, но  пес  молчал.  Обычно  он  разорялся. Может,  он  испугался  грозного  говора  пришельца.
-  Подь  сюда, сучка.  -  опять  заговорил  мужик  - Я  тебе сказал! Сюда!  Сиськи-то есть?
     И я  шагнула  к  нему.  Помню,  что  я соображала  -  он  меня  назвал  куклой.  Значит, так  меня зовут   окружающие. Вспомнила, я  и  раньше  его видела -  вечно  пьяного  и  буйного  обитателя  нашей  пивнушки и ,  дурра   дуррой,  раз  видела,  как   он  поливает  куст.  И  подумала,  какой  же у него  здоровый  ... вот бы  потрогать. Чертова  исследовательница.  И  накликала  себе  беду.  И  шагнула к  нему.
     Тяжеленная  его рука  на  волосах.  Я  упала  на  колени  и  то,  что  я  должна  была  делать,  уже  было  перед  моими  губами.  Та  же мощная  рука  в  волосах  направила меня.  Легкое  похлопывание  по  щеке -  голова  чуть  не отлетела -  поторопила меня.   Да,  узловатость  ствола …  Моя  рука  сжалась …я  уже не сопротивлялась…  сколько продолжалось?  Я  успела  отвернуться, и  весь  его  заряд  угодил на  забор. Потом  меня  как  резиновую  Зину  развернули,  задрали  юбку и  мимо  трусиков    ворвались  в  меня.  Я  Этого  не хотела!   Я   хотела  вырваться   и  закричать  и  утонула в чем –то,  я не  знаю.  Это  было  у меня  впервые  наяву.  Наяву.  О  беременности  своей  я не думала.  Не  пугалась. Его  такое  поведение было чревато  моими  переживаниями  скорее  нравственными, чем  реальными.    Я  уже  была  как месяц  беременна. И то, что  сейчас  происходило  со   мной, мне  было  очень  интересно:   и как  переживание - мощный ствол  мне  не  делал  больно и   даже…-  и  еще  один  момент -  я  отбросила  тему суицида  от  любви.  Я,  не  осуждайте  меня,    вдруг  захотела  петь.
       И  что я  запела?
                *******************************************
                «  А  как  первая   любовь,  она
                сердце    жжет…»
 
       Первая  любовь  чуть подвинулась,  пропуская  вперед моё  счастье -    а    у  меня  будет  дочка.   Да!  Дочка!   Что  будет,  я уже  не сомневалась  - и  по  упругости  груди и …больше ничего  не  скажу.  А  проблема,  что  его  жидкость  попадет  в  меня  и может  все  испортить,  решилась  просто  -  у  него  начинались  позывы, и  я  выскользнула  из его  рук.  Очнулся, наконец,  пес.   Вдали  замелькали  фары   машины.  Он  отступил  и пропал  в темноте.
     Приехала  обеспокоенная жена  папки.  Мы  решили  почаевничать. Внимательная,  зараза.  Мне не  очень  просто  было  ловко передвигаться  после   ствола  во  мне -  она  заметила.   И  почему-то  спросила:  - так  кто же  твой  суженный  по  первой  любви?  Ты  обещала...
    -  Я  его  люблю и  больше  ничего  не  скажу.
    -  И  ладно.  Твой  папка  меня  замучил,  требует нашего  ребенка.   Может, теперь отстанет?  Ты  беременна, я  знаю  - от  разноглазого? 
     Мимо. Но  в принципе  наверно  мог -  по обещаниям. Меня  спас  ужас  детства  -  парализующая  меня  амеба. Его  разные  глаза   -  это  меня тянет,   но  для  моей  будущей  девчонки -  это  мимо. Путешественник  тем  более  с  его  страданиями  по  моей  потрясающей  … Только от  любви  могла родиться моя  маленькая   любовь.  Разноглазый,  наверно,  мог бы.  Если  бы  не  бухгалтерия  чувств.   Дебит с  кредитом.  Он?  Или  этот?  И  сейчас  не важна  его надежность,  как  друга.  А  кому-то и очень  важна.  Ведь  страшно. Остаться  в  этом,  пусть  мягком,  мире  одной  с  детенышем.   Ну,  пусть  не  одной, а например с мамой.  И  все  равно одной.   Меня  это не  пугало,  но  пугало.
     Страшило  меня   и   другое.  Страшило  и трясло.  И опрокидывало  на подушку  в  потоке  слез.  Не  обязательная  предсказуемая  смерть.  Чего ее  страшиться  -  если   на  рынке  она  подойдет  к  тебе  и  ласково  обезболивающе  заговорит  с тобой.  Меня  опрокидывали  ласковые  глазенки  теленка и  его  немые поцелуйчики,  когда  его  забирают  от  мамки и увозят. На  убийство.  На  предсмертный  крик  изумления. Что  станется?
      Что  станется с  моими  воробышками,  когда  я  уйду?    Приедут  хмурые  дяди на  машине? Или  мамку  уволочёт  великий  бабский  поход  за  новой  молодостью?  И  те  огромные  деньги, что  она  тратила  ради  меня,  оплачивая  и  детишкины  суперъясли,  и садик,  и  частную  школу.  Надоест  и  бросит.  Правда,  есть  папка-коррупционер.  Посадить  он,  конечно,  не  позволит  себя.  Но  он  мужик  и  не его  заботы  мои  воробышки.  Или  забудет?  Нет, я  работаю  и  много  работаю  и  много получаю.   Как  гражданин.  Но  согласись  -  это  все  смешно,  если  по  затратам.  Но  и  содержать  все  это  мамкино  великолепие -  не  реально.  А папка?  Что  папка?   
      Он  все  и  придумал. Он  же мой  папка!
    Как  не  смешно теперь  после  какого-то  киношного  насилия меня  волновали  глупости. И  я  напрочь  забыла  о суициде.  Как  из  меня  будет  выходить   он?  Какой  он  будет?  Ласковый,  злой? И  на что  на  вкус  он  будет  походить. Правда,  вкус  здесь  не  причем…  Но  все-таки.  Он  обязательно  должен  мне  понравиться.  А  то и не  выпущу.
   Путешественник  исчез.  Разноглазый   чуть  раньше. Я  представляла, как  чей-то  входит  в меня  и  утыкается  мордочкой  в   мое  ожидание  у  меня внутри.  И целует  ребеночка.   Полная дурра.  Её  там внутри, окутываю своим жидким  телом  я. И  мир  замирает.  Конечно,  только  для  меня.  И  я  становлюсь  другой. Тупой  дуррой.
     И папкина  жена  это  заметила  Чем-то   стала похожа  на  бабушку -  это  я  про  себя . Каким-то  глобальным  спокойствием.  Ха !  Голубчики, поздно  меня  пугать .  Дело  сделано!
    Разноглазый  тоже исчез.  Я  его  встретила  в  толпе в  коридоре  главного  здания. Он  беседовал.  И я его  не  узнала. Ничто  во мне не  дернулось. Позже,  вспомнив это,  я  изумилась,  какой  же   переворот случился  во мне, что  память  моя  стерлась.  Я  стала  другой?  И что  за  ключик,  что  так  распахнул  меня?    Из  меня все  улетело.  И  даже  то,  что  я  хотела  бы  сохранить  как  чудесное  переживание  -  проникновение  в  меня  будущей  маленькой  любви.  Все как -то   уменьшилось  в  размерности,  что  ли.
    Папка  сказал:  -  славная  задачка…Поиграем   в  простодушие.  А  как  я  люблю  народ?  А  я,  дочка, его  люблю.  Воля  -  вот  что  я в народе люблю! И  мозги.  А  если  мне  выкинуть  такой  фортель? Публично, при  всех,  изумиться  щедрости  нашей  земли и  прослезиться  -  они,  эти  маленькие  храбрецы человечьего  рода,  первопроходцы  человеческого   тела   страдают  за  нас!  Поклонимся им  в  ножки!  Если они  у  них есть!
    -  Добрые  люди  из  Сычуаня  к нам  едут.  На  железки  любуются.  А  милосердие,  господа?  И  величие  твоих  воробышков  в  чем?  В щедрости  нашей! Да, они  несчастные. Но  мы-то   щедрые!  Я  хоть  минуточку, а  могу их  порадовать!  Это  ли мало?  Это ли не  престижно  нашей  родине   любить  и  кланяться  тем,  кто  не  такой,  как  мы?  Кто  страдает,  но  этого  не  понимает?     Милая,  я тоже  умею  плакать…и   драться  за  нас!
    Теперь  к  делу. Двадцать процентов всех расходов  я,  как  коррупционер, беру  на  себя!   Они  станут  моими.   Думаешь,  в  элите  не  согласятся?  Надо  же им  чем-то  бравировать,  не  нищетой  же  пьяниц…но  это так ,  к  слову.  И в  правительстве  согласились. Интересно, откуда  маман  деньги  брала?  Но  с  условием…Ты  подхватишь ее  нужное  дело…
    -  Я?  Ты  папочка  что?.. Я  еще  не  взрослая..
    -  Ты,  доченька,  ты !  Хватит  бездельничать!  Становись  взрослой!
К  станку,  милая!   И  деньги  и  участие  -  все!  Хвост  твоей  мамки  задрался  до  небес.  Унеслась,  как  моя  крылатая  с  лазерным  наведением. А  ты  обитай, пожалуйста, на  грешной  земле.  И  носом  как  я, землю  рой.  Упирайся,  дочка!  Я тебе  с  детства  талдычу одно и то же.  Великую  мудрость великого  русака. «Из  Глупого  в Умнов   дорога  ведет  через  Буянов  мост!  А не  через  манную  кашу.»  С  деньгами мы с тобой  решим. И  еще  одно. Перестань  курить  дурь.  И  еще.  Выслушай  меня  серьезно  и поклянись… готова?      
    -  Да.  Я  готова.   Но  мне  страшно. 
    -  Хорошо.  Значит  запомнишь…  Моя  самая  любимая…моя  девочка … -   он  замер,  будто  у него  прихватило  сердце. -  Поклянись…  когда  ты  вдруг  очень  захочешь  умереть ...ну,  повеситься  и  все  прочее,    поклянись,  что ты  дозвонишься до меня…
    Илонка с  улыбкой  кивнула.  Встала  с  кресла,   поворошила  волосы  на  голове  отца  и  отошла к  зеркалу.
   -  Да, папа .. -  наконец  произнесла  она сама себе.-   Мне  грустно.  И  прощайте,  мои  прогулки по  сумрачным  улицам…и   настоящее  одиночество…все  только  притворяются…я  с  вами,  мои  воробышки,  а вы со мной.
                ***********************************      
     Наша  простынная любовь с  разноглазым  мне  нравилась.  Вот  ночь.  Вот  я  -  голенькая  и такая  заманчивая,  но  за  простыней.  А  вот   ты, тоже  за  простыней,  но  с  другой  стороны.  Ты  хочешь  убрать   разлучницу -  а  я  не  хочу.   Тебе что, мешает  излить  свои  чувства  эта  тонюсенькая тряпочка?  Я жду,  делай,  что пожелаешь… Ах,  ты  завладел  моими  сисями   -  извольте и  так  далее.  Хочешь, связывай меня, хочешь, развязывай,  катай  туда-сюда.  Кусай  пониже  поясницы  и  там, куда  тебе запрещен  вход.  Пока  можно  отправлять меня  в  нирвану.  Но  вглубь -  ни-ни.   Ах, в  тебе  зреет  раздражение?  Сейчас  успокою.  Мне  нравится  на вкус.  Иначе  давным-давно  улетел  бы  в  мое  небытие.  Но  однажды… 
    Всегда  однажды… Нет.  Еще  момент.  Я  каялась.  По-настоящему  каялась и  наяву -   моему  батюшке в  храме  на свою  непреодолимую  тягу  к  взаимности  с  разноглазым.   Правда, с   моим  самым первым.  С нашими  экспериментами. И  даже  рассказала  о нашем  одним  достижении. Говорю, а  там  волнение  начинается.  Стоп.  Забыто. Батюшка  лишь  покачал  головой. Это  наяву. 
     Но  во  сне.  Однажды.    Я его  не  рассмотрела.  Старец. Выслушал  мои  покаяния  про  страстные наши проделки  через  простынь,  на  мою  просьбу  оградить  меня от  этого  всего  -  принялся  хохотать. И  хохотал  так полсна.  Прервался  и  сказал:  самочка…пока  ты божья  самочка,  терпи,  и  снова  захохотал.
     И  я терпела  -  пока  была « божьей  самочкой.».  Каждую  ночь.  Терпела!  До  самозабвения. И  мечтала  об  этом  даже  днем.  С  разноглазым.  Или, бесстыдница,   с кем еще.
        Однажды  я уехала на всю ночь и попросила  разноглазого  растереть  мне  краски  побольше  -  поступил  большущий  заказ  от  Православной.  Мне его  было  очень жалко -  всю  ночь  тереть и тереть  минералы. На  следующее утро  я  приехала  пораньше -  к  обеду.  Он был  девственник -  так  он  называл  согласно  каким-то там  учениям  себя.  То есть  не  мог трогать  себя,  даже  если  молодость того  нещадно   требовала. Это тоже меня  беспокоило. Он  явно  за ночь  перетрудился.  Мои  касания были  им  мягко  отвергнуты. Я  занялась  делами. Вспомнила  про  наблюдательный  аппарат. Отключила запись.  Убрала  его.  Я  часто  тайком  от разноглазого  включала  аппарат,  подаренный  мне  отцом  для  наблюдений  за  амебой,  мерзкой  кровососущей  с   ядовитыми  пузырями  твари, что  раньше  почти  каждый  мой  сон   лезла  в  мою  постельку.  Пусть  широченную,  но  мою!  Постельку, где  сейчас  мы  предавались  утехам  самочки. Мне  вдруг  стало   интересно  -  когда меня  в постельке  нет, амеба  приходит? Обычно  разноглазый  в  такие  ночи,  когда  я  уезжала,  спал  в  своей  комнате. Я  расположила аппарат,  тайно  установив за  книжками,  включила  и  укатила. Только  к  вечеру  я  вспомнила,  что  не  посмотрела,  приходила  амеба  или  нет. Никогда   я  не могла  ее рассмотреть .
      Включила  аппарат  через телевизор.  И… обомлела.  Амеба  приходила!  Блондинка.  Ее  волосы  постоянно  путались,   но  я  ее  рассмотрела  -  страстная…Их  тела прилипали,  и я слышала их  чмоканья  при  отстранении их друг  от друга.  И  потом они опять  сцеплялись. Особенное  наслаждение  она  испытывала  …нет  об этом нельзя говорить  -  это только  их. Пришел  милый.  Присел  рядом.  Обнял  меня  за плечи.  Посмотрел  телек.
   -   Да.. -  сказал он, -  вот видишь,  без  простыней.
   -  Вижу,  -  согласилась  я задумчиво.
    И  он  ушел.  За  месяц   до  моего  двадцатилетия.  И  сразу,  как  по  заказу  моего  изматывающего  одиночества,   появился  Путешественник.   Правда, добрался  он  до  моего  -   комиссарова  тела -     с небольшим опозданием.  Оно  уже  принадлежало  другому.  Для  Путешественника  это  было  неважно.  Это было  важно  только  для  меня  и  того,  кто  овладел  моим  телом  и  безраздельно  владел им невзирая  ни на что.  Даже  на меня. Подарив  своё  тельце тому,  на кого  никто  бы не  подумал,  я вспоминаю каждое мгновение  нашего  расставания,   так  и  не  случившегося  при  бабушке.  Он  не  пришел.
    -  Поллюция!  Все  дело  в  мужском  выделении…точнее  в силе  струи. Какова  атака.  Какова  степень  заполнения всего объема. Как  быстро  проснутся  сёстры  главной! Обычно  это все есть  только  у молодых.   -  говорил  это  другой,  когда  Путешественник  отплыл.  Это  говорил  мой  настоящий  братик.-  Только  у  молодых!
    - Бывают и старички  ... -  задумчиво  и тихо  произнесла  Илонка.
    Почему  старички?  Я  его  не  видела.  На  самом  вечере,  кто- то из  гостей  привез  грог,  я напилась,  верещала   и подпрыгивала,  подпрыгивала  и затевала  полу-приличные  шоу.    Но, детальки.    Други  мои, не верьте  девчонкам ,  ни  единому  их  слову. Ни  любому  их  прямому или кривому  взгляду.  И  это не  ложь.   Это  то,  чем  начинены мы,   как   фаршированные.  Они  наши повелительницы.  Увы.  Ставящие  на  нас  ножку  -  поверженных.    Наши  желания! Все  пожирающие  вокруг  -  наши  желания…Хочу!               
      … Я снова вспоминаю, как все было… Укладываясь  спать,  я вспомнила  про  обещание, что дала   бабушке  -  стакан воды  надо  было  поставить  на  ночь ее  другу, что приехал к нам на мой день рождения.  Коридор  был  более-менее  освещен,  но  в комнате  кто-то задернул  плотные  шторы  на   окнах.  Что-то  я,  конечно, видела  -  контуры.   Вполне   достаточно.
    В  постели  спал  немолодой  человек,  уткнувшись  лицом в пучок    скомканного  угла  простыни.  Конечно, жара.  Далее  он был  голый.  Я  подумала,  что  надо отдернуть  занавеску   для воздуха.   Пошарила  рукой, чтобы  найти  конец  простыни  в его ногах,  прикрыть его от  прохладного  воздуха  и  наткнулась  на  его…  он  был, оказывается,  восставшим.  Я  отпрянула.  Но  человек  продолжал  спать.  Странный,  чем-то манящий  запах.  Он  шел от восставшего  органа  человека.  Все  женщины  его  знают.  Значит, и я  должна  это понять,  вращаясь  с мальчишками,   я  его  разгадала  и  нагляделась  без  каких-то эмоций. Я  нагнулась.  Осторожно.   Пальчик.  И  я взяла  его  и  выпрямила.  Запах  шел  от самого  кончика.   …я  лизнула..  мне  было  приятно:  что-то  от кедровых  орешков, он сразу  вдруг   как- то  вобрался   …я  только  и  успела   поймать его  губами  и  прижать  внутри  к  щеке. А  он  вдруг,  как   брандспойт -  я  все  это увидала  как  бы со  стороны  -  выплюнул  в  меня  тугую  струю  своей  жидкости.  …как  сгущенка… я  все проглотила  без  соображения.  А  он  все продолжал и  продолжал..  когда   закончил,  моя  голова уже  была  в  тумане… немного  тошнило.  Я   отстранилась   …отошла  к  двери  -  там  что-то  случилось  с  сердцем.  Резко  билось.  Я прислонилась  лбом  к косяку,  вцепилась,  чтобы  остановить начавшееся  было качание моих  колений…. Кто-то  оказался  за  моей  спиной,  взял  меня  за плечи ,  прижал  в себе…Очень  сильный.  И  властный.   Я оказалась  у  него на руках.  Куда то  уносил  меня.  Я не мешала.  Вдруг  стало  очень  спокойно.   Он  поставил  меня  пред  кроватью,  раздел  меня  и, поставив  на  колени,  сделал  мне  немного  больно,  то,  что  никто мне не  делал.  Я  провалилась.  Лишь  бы  не  задавить  пса -  единственная  мысль  в совершенно  пустой  голове. Очнулась  я  утром. Было  темно.  Штора  задернута.  Глаза  не  открывались.  А  разбудила  меня   бабушка. Поцеловала   в  макушку.  Погладила  по  щеке.
    -  Я  жду.  -  сказала  она, ласково  улыбаясь. 
    И  она  ушла.  Она  уезжала  в  монастырь.  Навсегда.  Дед  помер  в  монастыре.   И  она, как  по  жизни,   его  заменяла  перед  людьми.  Хлопнула  дверь  в коридоре.   Ее  шаги по лестнице,  ведущей   вниз.   Он  не  вошел.  Не  захотел  меня  видеть.  Взрыв  слез. И  все.   Стараясь  не  наступать  на  разбросанные  за  ночь простыни  -  кое-где  следы  крови -    Илонка  подошла  к  окну.  Распахнула  занавески.  Машина  выезжала  на  дорогу.  Папкина  машина  на  них двоих.   А  он  и  не зашел.    Шаги.    Илонка  бросилась  в  постель  под  простынку, ей  очень  не  захотелось,  чтобы  он  увидел  ее голой.  Дверь  открылась  без  стука.
    В  дверях  стоял  плечистый  парень  и улыбался.
    -  Привет,  сестра! 
    -  Привет, брат.
    -  Теперь  ты  будешь  жить  со  мной.
    -  Прямо  сразу?  Или  мне  можно  сбегать  пописать?
     Это  был  мой главный  брат.
                ******************************************   
    Путешественник  -  брат ?  Он  другой.   Он  был  сыном  первой  жены  моего  папки. По  указу моего  грозного  деда  один  из  его  отпрысков  должен  учиться в Англии,  желательно  парень. От  девок нет  толка  в  будущих  российских  треволнениях,  нужен  корень  в  сторонке -  мало  ли  что?    Жребий  пал  на папку и с середины  учебы  он  оказался  под  крылышком  дедовой  подружки  юности.   Престижная  школа,  православная.  Университеты.  Супер  главный  университет  в  Америке  -  дань  талантам и настырности  абитуриента. Славные  попойки.  Женитьба  на  юной  вдовушке  с  мальчишкой  по  взаимной,    но  договорной  любви. Дамочка  -  очень  богатая  дамочка -  получала  свободу  от  домашнего  террора  отца-банкира,  а  наш  папаня  -  денежки  на  проекты. Однажды  он укатил  в   Силиконовую  долину,  чтобы  набраться  разуму  ..на  два  года.  А  когда  вернулся, ему    подарили  пленочку  с  утехами  его  женушки  с  неграми.  Он,  как  мужчина,  понимал,  ей  там  веселее, чем с ним, вялым  белым,  но нельзя  так,  сломя  голову  …не  по-русски  это.  Батюшка  бывшей  женушки  отвалил  ему  капиталец,  они  обнялись, и  папаня  оказался   в  любимом  домище,  на  окраине  столицы. Есть  что  побеждать!
  -   Бывает.. -  похлопал  его  отче  по  плечу.  -  я  те  тут  подыскал…
     Дома  папка  быстро  женился  на юной  очаровательной  балеринке,  мечтающей,  как  и все  балеринки,  только  о  бриллиантах  в  короне,  в  подвесках  и так,  россыпью.  Бульдики  он  ей  кой-какие  подарил, она  одарила   его  мною и моим братом.. Господи,  что  же  он  так  меня любит?  Такую  распутницу.  Два,  а  то и три  мужика  подряд. А  может,  он  и не  знает  об  этом?  При  нем я,  например,  не курю. И вряд ли его  болтушка в экстазе проболталась  про наши  с ней  дни  любви.  Про моего  третьего.  А  на самом деле,  самого  первого  и  единственного моего  самого,  самого.  ..Я  плачу.  А  еще  попутно папка  там, в  Англии,  сделал  себе  сыночка ,  моего  родного  по отцу  братика  от той  свистушки. Я его  все  ждала  , ждала . Как  я любила издалека. И  мечтала  его  прижать  к себе  как родного. И  он  объявился. Видимо,  после  рассказов  ему  Путешественника.  Явился  самый  настоящий  мой  братец!.  По  отцу.
      Передо мной  стоял  мой  юный  папашка! Через  некоторое  время, когда  я  очнулась  от  его таких  любящих  глаз, я  взглянула  на  него  …так сказать  в  брюках.  И  -  я  упала  на  колени  перед иконой  Сергия Радонежского -  он  был  как  все  -   настоящий , настоящий  как  все ,  например,  как  человек  в  метро.   И  его  мощные руки не  цеплялись,  и  сидя  у  него   в  его  охапке,  как у  папки  на руках,  я  не  ощущала подпора   снизу.  Я  ему  сразу  же  доложила  про  ребеночка  -  он  будет  у меня!  Он  прослезился,  чудесно  улыбаясь.  И  взял  меня  под  охрану… Его  карьера?  Да  ничего  я  не знаю  про его  карьеру… Но  знаю,  что  любит он  только  меня.  И не  желает  со мной  расставаться. И я  не  желала.  А  мы были  одни  в  огромном доме.  И  по  ночам  тоже .  И  я  его  пригласила сама  не знаю  почему -  мне просто очень  захотелось,  чтобы  он  был  со мной особенно   ночью, часто бессонной.  Он весело  согласился. Я волновалась.  Не  совсем ловко  затаскивать  в свою  постель  братца. Я  невиновата, что моя  попка  такая  соблазнительная.    Да  и   не  девица я уже.  А самочка.   Хотя нет.  Уже не  чистая  самочка,  но с  моментами  поведения,  как у  шлюхи.   Гадина я,  гадина. Я  даже  попросила  погладить мне  грудь.  Он  еще  более  развеселился.  И погладил,  и поцеловал.   Потом в губки.  Прижался  ко мне.
   -  Ты  почему плачешь?  -  спросила я его.
   -   Ну, где  я  еще  такую встречу?  Сестричку?
  И  больше  мы  границу  не  переходили. Наверно,  надо  было  побывать  так  близко  к греху. И  самая  первая  новость  от  нашего  братского  поцелуйчика  -  пропала  амеба.  Она перестала  ко мне  приходить.  О,  чудо !  Она  боялась  его  моего  - о, чудо – братца. И  что-то  происходило  с  моей  спиной.
      Меня  и раньше  предупреждал  мой  друг   доктор  про  небольшой,  не  очень  заметный  горбик  на  шее  или что-то  в  этом роде.  Что–то  родовое.  Операцию  можно, но …  Что   это  должно  пройти,  когда  организм  начнет    готовиться к родам   -  зачем  тринадцатилетней  девчонке  говорить  про роды?   -   мой  организм  начнет  сопротивляться  всяким  напастям  и  костная  система  сама  сбалансируется.   И  точно  …Какой-то  там  позвонок  …то ли  четвертый, то ли  еще  какой  попрет куда  надо,  и  я  стану  балеринкой с ровной спинкой!    Ага.  Но  так и  произошло.  Мамкина  подруга,  очень  хорошая   балерина  на  пенсии  -  они  выходили  в  расход  очень  рано -  затаскивала  меня в  свою  детскую  студию.
    -  У  тебя  чудесное  тельце … -  уговаривала она,  и я сдалась. Танцевать  приходилось  в наморднике, и  мальчишки  меня  боялись, потому  что я их  тайком пугала .   Я нарисовала   с  другой  стороны  намордника  ядовитую  пасть  змеи с  кровавым  зубом,  истекающим  ядом,   и  когда  никто  не видел,  маску  переворачивала к  мальчишкам,  продолжая  танцевать  менуэт.
 Скажу  честно , меня  беспокоила одна деталька   в отношениях  с  братом..  Уж  не импотент  ли  мой  братец, бедняга.   И  я, в  нашей  постели,  спросила. Он сказал ,   что  нет.
  -  Не верю  …это не  больно,  я  проверю  . 
   Я  протянула под простыней  руку к  его…  и он под  моей  рукой  ожил…  как  у  всех.  Я ликовала. И  мы  заговорили  о  нас.  Он  был  влюблен.  Очень  хотел  жениться. И родить  моей   девчушке,  еще   в  животике,  братца.  Словом,  мы  говорили и  говорили о  всякой  ерунде. Вообще-то,  нормальных  ребят  вокруг  много. И  девчонок.   Взрослых  ты  не  видишь.  Они  входят  к  тебе  как бы из  стенки.  И  первое мгновение  ты  соображаешь,  откуда  они  взялись .
     Они  учат. Со  сверстниками  -  наверно,  точнее,  с институтскими ,    (потом  вырастаешь  и  становишься взрослой)  ты  как  в огромном  чане,  где всё  вперемешку и  все  разом  захватывает. И  очень  много  понимания  -  вот  и сегодня  ты  понял,  и  завтра, и  каждое касание,  как самое главное,  и не  понятно,  как ты  раньше  жил  без него.  А  этот  …этот  мимо. Он  сукин сын,  но  наш  сукин  сын.  Наш,  и все. Как  тот,  что  привозит  мне  еду  каждый  день. Мерзавец. И каждый  раз  предлагает  мне  раздвинуть  ножки  для   соития.  И  уж  мне впендюрит.
     Уже  лет  десять, как заболела  у  меня  грудь.  Сволочь.  Я его  даже  жалела.  Пыталась  помочь  врачами.  Он хохотал  и  пытался испугать  своим огромным  членом.  Поэтому  на  даче  я  обычно  просила брать  у  него  сумки  кого-нибудь.  В  Москве   я его  не  пускала   собакой  дальше  прихожей.  Кто он?  Больной  или просто  дурак?  И  что  за  тяга  его  ко  мне?  Я  давно бы  все  сказала  отцу,  и  он бы исчез.  Но.  Опять  у меня  но. Раскос  глаз  у него.
     Иногда я  встречала  такой  раскос  у  моих воробышков.  Моих  милых  друзей  маленьких  воробышков.  Он  когда-то,  наверное,  был  одним  из  них . И  ничего  не говорила   взрослым.  Наверно,  многие  девушки  такое  переживали.  Случайная рука  таксиста  на  твоей  ноге.   Предложение  расплатиться ночной  остановкой  в  темноте. За  денежку  показать трусики.  Потрогать,  но  прежде расстегнуть  воротничок  на его  штанах. Увы. А  с угрозой ? Ты,  дрожа,  уже  не  мешаешь  задрать  себе  юбку  на  голову.  «О,  упоенье  диверсанта,  изыски деревенщины…»   
    Братец?   Как  братец.  Однажды  он  оказался  участником   странного  происшествия.  Со  мной.  С кем  же еще?  Со мной  часто что-то происходит. По  особому  заказу -  а он,  как  вы понимаете,  сидел  неподалеку  и  растирал  мне  краски, «сменив   того, кто раньше  с  нею  был». Я  закончила копию  со  святой   Матрены.  Оригинал  -   икона   подзаборного  художника  еще  с  Хитровки.  Был  такой   до   революции  уголовный  рынок. Был-то  был , только  Матрена  проступила  в  России  значительно  позже.   Наверно,  в самую  войну  с немцами. А  икона  Матрены  уже  была. И  за  нее  шла  драка  уголовников  до  революции и  после,  и  в  войну,  и  даже  сейчас  ею  мечтали  владеть  все. Еще  до  моего  рождения  дед  -  великий  хитрован -  знал  о  благотворном  ореоле  сей  иконы .  Официально  она  не  была  признана.   Она  никак  не  совмещалась  со  сроками  жизни  великой  святой. Но  это был  ее  церковный   атрибут.  Она  это была.  Она.    Хотя она  не  могла  ею  быть.  Сама Святая  ощупала   икону  хитрованца и  перекрестилась.   То  есть  приняла.   Икона  несла  с собой  умиротворение  и  спасение  от  каверз  мира.  И  успехи  в  делах.  Мудрый  дед  умыкнул  ее  у  государства. Он  считал,  что  государство  он сам.  Считал, но  молча. А  я,  влюбленная  в  Матронушку,  захаживала  к  ней частенько  через  трамвайные  рельсы,  низко опустив  голову  в  покаянии. Копия  получилась, и я  совершенно  искренне  пририсовала  напоследок   георгиевский  крестик  в  складке  одежды.  Она  же  настоящий  русский  герой! И  за  это получила  по  балде.  Я  получила!  Я  решила переставить  треногу,   что поддерживает  картины,  и сделала что-то не  так.  Доска   шарахнула  меня  по  башке.  Я  прозрела!  Смывать  крест я  не стала,  а побежала  жаловаться. Иконе,  что    висела  в  папкиной  комнате. Я  пала  на  колени  перед  Матреной  и  рассказала  всю  правду. Я попросила  не  карать меня  и  оставить  крест у  нее  на  груди как у  героя  России.  Она промолчала,  с полчаса  рассматривая меня и  согласилась  -  из  левого  ее  глаза скатилась  крошечная янтарная  слезинка.
     Я  бросилась к  ней и  расцеловала  ее  руки. Она  и раньше  мироточила.  Я  это  знала.  Может  оттого  ее  и мечтали  многие  заполучить. Еще  одно  открытие -  за  моей  спиной  стоял  братец.  Он  плакал. Я  нет.  Ведь  мы  же с ней  с  одного  берега.  А  братец ,  как все  мужики  -  с  другого.  С  тех пор мы  и  кличем  друг   дружку. На  прогулки  по  ночному  саду. С  разговорами. Но  в  ту ночь  он  не  пришел .  И  я была  почти  счастлива.
    Выяснилось.  С  разных  берегов-то  с  разных  мы, но  болезнь-то одна.  Страстное  любопытство.  Ко  всему.  Про  личные  отношения я не  говорю.  Девчонки  от  этого особо  страдают.  В  пещерку  заглянут  -  а  там  все  такое…страсть одна  и красиво,  и  одуряет ,  и  ты  вроде  без  этих  тварей,  что  виснет  на  тебе сызмальства  -  нельзя!,  А  сами… И  предупреждения  их напрочь  забиваются бешеным  биением сердца.
      Сегодня  у нас  траур.  Пришли  две  девчонки  из нашего класса.   Достали  большущую  фотографию  учеников.  Сразу  пять  смертей. Пили   папкин   виски.  Курили  гадость.  Рыдали   -  сразу  пять  голубых квадратов!  Один  -  как  ожидаемый  для  всех  нас. Девочку   закололи   обломком  стекла  в   бомжатнике.   Сексуальное  насилие.  Одно. Это  чудесный  мальчишка.  И  два  духа -  объекты   тренировок  для  начинающих  бандитов.   Обезглавленные. Порыдали,  порыдали.    
        Ей  было очень  приятно  вспоминать  и  вспоминать, как  появился  братик.    Как  она  бросилась  в  постель  под  простынку,   ей  очень  не  захотелось  ,чтобы   её  увидал   кто-то   голой.  Дверь  открылась  без  стука.
    В  дверях  стоял  плечистый  парень  и улыбался.
    -  Привет,  сестра! 
    -  Привет, брат.
    -  Теперь  ты  будешь  жить  со  мной.
    -  Прямо  сразу?  Или  мне  можно  сбегать  пописать?
     Он  расхохотался.  Он бросился  к  ней  и, присев  на  простынь,  исцеловал  ее  все  лицо.  Поглядел  на  заячью  губу  отдельно.
      -  А  ты  знаешь,  очень  сексуально… Твой  папаша  меня   задолбал… какая  ты  замечательная.
      -  И  твой  папаша  тоже…
      -  Но он  тебя видит  каждый  день…
    -  Господи!  Братик.  Я   сейчас  разревусь…
    -  О! какая  у  тебя   грудь! 
  -  Да  плюнь  ты  на это.   Я  часто  грустила  по  тебе…Дай я оденусь…Он  уехал, ты приехал!  Это  чудо!
    -  И кто  это  тот,   что уехал?  - ревниво  спросил  братец. -  твой  хахаль?
    -  Твой  братик  родной.  Очухайся.
    -  Это  тот,  кому  я сейчас  возле  машины   надавал  по шее, что  он  тебя  бросил  растирать краски  самой.  Одной?  -  драматически  вскинул   руки  братик. 
    -  Он такой  хороший.  У  него  глазки,  как у  песика… очень  грустные…А  все-таки  чем  он  занимается?   Он  так  мне  и  не рассказал…все  скрывал и скрывал
    -  Путешествует…
    -  И  фотографирует?
    - Нет.
    -  Почему?  Это  же   так здорово.
    -  А  он  тебе,  правда,    не  говорил?  Он  сектант.
      -   Ужас! -  испугалась  Илонка  . -  А я  его  в  постель  пускала..
    -  И  он  что?  Он  же  тебе  никто -  родители у вас  разные  ...ты  от него  беременна?  Бедняжка…
   -  И  почему…мне  было  очень  спокойно  с ним…
 -  Ты  бедняжка!   Он  то-что…  сделал  и сбежал… Опять  влип!
  -  Нет.   Он  боялся  этого.   Мы  как  сестричка  и  братик.  Поцелуйчики…
    -   Слава  богу…
     - Ты  православный?
     -  Он - нет.     Он  влюблен  в  тебя,  но жутко  боится…  Ему-то  кирдык..  Видишь,  сколько  слов я знаю.  Их  братство  изгоев…  …Нет, он  совершенно  нормальный…  Я  не  знаю,  где  он  этого  поднабрался?  Ты  меня   не  спросишь, чего  он   поднабрался?  Коль  у  женщин  сплошь  братство  или  девичество,  то и  у нас  тоже.   Со  всеми  издержками. Братство  до нежности.  Ты понимаешь, да?
    -  Мне  скучно это.    Он  мой  хороший  друг. Пусть  другие  в нем разбираются. А я счастлива,  что  есть,   то  есть...  Тебе ясно?  Мой  самый  хороший  братик…
    -  Ты меня  совсем  не  знаешь,  наивная   бабенка.  Я  коварней,  чем  ты.  И  сейчас  ты  это…
   -  Ой, ой..  не  защеми  мне  младенца1   Рашн  медведь!
    Касания.  Эта  тема  наших  ночных  бесед.  Скушно.  Ну  почему  мне  все  скушно…  Это  как-то  само  вытекло  из  …как -то  даже  говорить  неудобно,  из  формы  нашего  общения. В  доме  появился  новенький.  Он  сменил  старенького  -  уже  не  помню, как  его  и звали -  вот ведь  какая  я  кукла! Я  про  разноглазого.   Про свою  первую  неполовую  любовь… Ну,  появился  потом  оливковый   приставалка.  Потрогать  дай…,  да  потрогай!.  А  я  беременная  оказалась .  Пусть поначалу.  То  есть , мне  нельзя,  чтобы  меня трогали.  Вот  дурра ,  что  говорю.  Да  не было  в  голове  и в  пожеланиях   моих    ничего  ... А  инстинкт  потребовал  эту  тему  повалять и -   все  входы  и выходы  перекрыть  перед  этим  самцом,  так  притягательно  пахнущим. Я  про  Путешественника .
    -  А  тут  я ?
    -   Еще  б  я все проспала.  Нет!  Ты!   Открыла  глаза,  а  он  вот он.  Мой. Ты  мой!  Он  же  мой  братик,  мой  по отцу по самому высшему  уровню по  плоти  родной. И  на вкус  родной. На вкус  того,  что  из  него истекает.  Я не  могла  удержаться  -   бейте,  колотите  меня…Но  первую  же  ночь  я  затащила  в  свою  постельку выдуманной  историей  про  некоего  развратника,   шарящего  под окном.
   -  Что  же  пес его  не  цапнет?  Он чуть меня не  снес…
    -  Они  дружки.
    -  Так  ты  его  знаешь,  насильника?
      -  Да  нет,  конечно  …но  если ты  боишься…
Магическое  слово  для  мужского  рода  -  ты  боишься!  В  мою  кроватку  боишься  залезть?  Этот  смысл они не  угадывают,  в  отличие  от  нас,  девчонок.  Залез. В  трусиках. Я  церемониться  с  ним не  стала.   Все  ему  объяснила.
    -  Вот тебе  моя  грудь.  Поласкай  ее.  Да,  мне  очень  приятно.  Но ты   же  отключаешься.  Может,  ты  импотент? Тогда  как  же  нам  разговаривать.  Я  не стану  с  тобой  болтать,  как  с вареным. Ой,  ты  не  импотент.  Слава  богу.  Прости,  господи меня.   Нахалку.   Но  же ты сам меня назвал  шаловливой  шлюшкой.  И  не  собираюсь  я  нарушать  твои  великие  законы.  Я  только  коснусь… и  попробую  на вкус его.
     Некоторые  -  я  слышала  об этом -  бегают  в  туалет  после  своих  парней,  чтобы,  как  собаки,  прикоснуться  к   запаху  его.  Ну,  это  чистая  физиология,  совершенно   простая.  Мне  надо  было  удовлетворить   свое  бабье  любопытство,  я  бы сказала,  вековое   или  коренное  познание   мира   баб, что  рядом  -  чем  пахнет  твой  отец.  И  бесконечные  извращения  -  если  ты в  своем познании  подвергаешься  насилию -  калечат  девчонок,  свихивают их  мозги.  А  есть  и  такие , кому  это  не интересно?  Есть  такие,  и много. Ну  не  поймут  они  что-то  в  мире, что вокруг,  жизнь-то несется  мимо.. А  я  другая,  просто я  -  другая.   Объяснила я  братцу.  И  если тебе  не  приятно, то  пошел  вон  из  моей  постельки. Иначе  позову  друга  -  злобного  пса.
    Мы  похохотали.  Я   быстро  поняла  -  он  наш,  он  мой. 
    -   Братец! -   И  замерла в  волнении.  -  Мой  любимый.  Как же  я  тебя  люблю.   И продолжим,  надеюсь  и  мечтаю,  наш  теперь  бесконечный  разговор, мой  милый  дружок.
    -  О  чем  ? 
   -  О  касании…например ,  о  касаниях …я уже неделю об  этом  думаю…сейчас я  коснулась  тебя  тысячу раз..  наши плечи  коснулись,  руки,  голоса,  запах  наших тел  …кстати,  ты  в  следующий  раз  мойся …
   -  Ты так  ловко  затащила  меня в свою  постель ..  ну,  я  испугался  даже  …вот  нарвался…
    -  Трусишка..Дай  я  тебя  поцелую   …в  губки,  пока мне можно  еще  чуть. Извини,  я  немного  чокнутая…  Мне  так  долго  не  хватало  всего  этого  …ну,  обычного  общения.
   -  Почему?
   -  Я  была  калеченная…  мне  казалось, что  мною все  брезгуют  и  улыбаются… кроме  мамы.  И  что  скоро  наступит  эта смерть…  вот  завтра -  это  точно. Я  умру…И  я  тороплюсь…Я  это потом понимаю..
    -  И  папка тебя  любит… 
    -  Да  ну  его  …этого  папку.   У  него есть  женушка.  А  у  меня  только  она,  моя  маленькая…  и мои  воробушки…  и теперь ты   …я  сейчас  заплачу.
    -  Сколько   ей  уже ?
   -  Она  уже  постучала  в  стенку,  когда  я   слизнула     из  тебя  сок..  мы  с  тобой сейчас  как  братец  и сестричка…играем  в  дочки-матери. А  что  это такое,  братец,  у  тебя?  А  можно попробовать?  Ха-ха..
    -  Странно, это  касание,   наверное,  все  же  запретное.
    -  Естественно.  У меня   -  хочу  все  знать.  А  у тебя – это  просто  маленький  порок. Но  ты  же  меня  простил?   Мне правда было  -  как говорят  поэты   -  волнительно,  когда  твоя  капля   скользнула мне на  язычок  -  родное!   Она  и постучала. Погладь  мне  грудь.  Это, пожалуй,  единственное  не  противное  мне…  но и оно скоро  закончится  …уж  потерпи.
    Он  рассмеялся.    :
    -  Я  тебя  совсем не  узнаю… ты  такая…  из  другого  пространства,  что ли.   Касанием  я занимаюсь  профессионально,  для  военных.  Тактильность.  Ведь  всё  общается,  касаясь  друг  друга.  И  наши  тела.  Твоя  грудь под  моими  пальцами  постанывает. Хотя  я чувствую -  это запрет.  Я…
     -  Ты продолжай,  продолжай…
    -  Я  …
    -  Я  все…я  закончила..  -  рассмеялась    Илонка.  -  больше мне  нельзя…чувствуешь,  дергается  животик.
   -  Ну, значит,  ты  еще  живая . -  рассмеялся  братец. -  Ты  походи  передо  мной  голенькой..  Вот  так…Умница. Без  жеманства.    Я  устаю  от  девчонок -  совсем  еще  киска, а ломается, как  дети    рекламы.  Садись.  Ножки  клади  мне  на  колени.
    -  Раздвигать?
    -    У,  язва.  Нет, не  раздвигать.
   -   Начальство  войдет ?…
   -   Начальство  никогда  не  заходит   ко  мне   …Тебе не  холодно?  А  то  могу накрыть  собой…
   -  Дразнилка.
    -  Мне  приятно..
    - Мне  не  очень.  Это  позиция  7-б.  Предполагается,   сейчас  произойдет  акт  соития. Он  положением  устава  запрещен.    Разрешен  только   при   частном  времени  военнослужащего. А  если  в  это  время  сигнал  тревоги?  Он  что,  бросит  девушку  и  побежит?  А  она  ведь  тоже  должна  явиться  в  свой  расчет.  Или  они  никуда не побегут.  И  начальство  посматривает злобно,  где это   положение : как мне  поступать в  этом  случае?   А  таинства  педиков?   И  других…  там вообще  кошмар.
   -  Бедненький  ты  мой. Ну, сейчас-то  начальство  бухает.  А  я  под твоей  вольной  рукой…а?
     -  Ах, ты  мой  воробышек…
    -  Увы,  нет.  И  убери  свои  лапы,  мил  дружок.  Бабы  коварны. Счас  позвоню  твоему  генералу  Хенку  и  доложу,  с  какими  намерениями   ты  мне  ноги  хотел  …
    И он  на  мгновение испугался,  затем  расхохотался…
    -  Вот,  все-таки  гадина я …
     Имя  его  генерала  мне  сказал  папка,  он  навещал  сынка  и  пьянствовал  с  генералом.   
    На  следующую  ночь  в  саду  тема разговора  вытекла  из дела  братца. Он  закончил  престижный университет в  Англии.  И  у военных  занимался  исследованием   человеческих  качеств,  так  примерно поняла  Илонка.  Чисто теоретически  и  за  хорошие  деньги.
    -  А  что  еще  изучать?  -  искренне  удивился братец . -  не  железки  ведь… Касание.   Целый мир ощущений, и все  очень  важно  нам.  Как  она посмотрела…Это  касание  глаз!  Мне  жить  или… умоляю , посмотри  еще…весь  мир   у твоих  ног…и  продолжение  рода … в придачу.
    -  Продолжение рода,  говоришь.  Как  это  волнительно..
    -  Ты  не  смейся.  Моя  сучка.
   -   Как  это,  как это?
    -  Ты вчера  обозвала меня  своим псом …Значит,  ты  сучка.
    -  Я  тебя  накажу!   Во-первых   -  не  псом,  а  охранным  песиком. И  потом  -  пусть ты  братец,  но  субординацию  следует  знать.
     -  Так  мы  неровня?  А вкус  папашки из меня?
    -  Нет,  ты  получишь!  Я  злая  девчонка. Мамка  у  тебя  красивая?
    -   А  дедка  с его  деньжищами   еще   красивей. Почему  ты  злая?
    -   Пока, правда,  злая. Скоро пяльцы, и я стану, как старушка – вышивать и ожидать рождения ребеночка, а  на  материи получается   что-то  красивое. .Скука. Но  как  убить это пустое  без  него  время?   А  его  шаги…я  их  все  время  слышу…до   сумасшествия….
    -  Что  сейчас  вышиваешь?
    - Хочу   нарисовать,  точнее  вышить  Вифлеемский сад ,  явление  белого  голубя  с веточкой  хризантемы  в  клюве  и  моих  воробышков  …они  что- то  чудят  ..такие  здоровенькие  мои малыши…
      -  Она  тебя  часто  беспокоит?
    -    Нет.   Мечтаю…она  там  буянит,  а я ей  объясняю,  что мамку  надо  обожать,  какая она ни есть  Это  мамка! Кто  еще на свете  тебя  приголубит? Эй,  товарищ!  Часто ли мужики  смотрятся  в  зеркало  и радуются, и  страдают?  Да  никогда.  А  я  по  сто раз на дню  смотрюсь  в подружку  напротив.  Я  стала  как все -  просто  бабой. И  не лень  мне   так  мечтать  и  слушать  ее..  Вот и   вся  главная разница. Той,  что  я была  раньше,  и  той,  какая я сейчас. Другая…  Обними  меня,  что-то  холодно.
    -  Пойдем  домой?
    -  В  постель?  Что-то  не  хочется.
    -  Зачем  в  постель…там  спят  « и для  любви  это  не  место.»
   -  Хорошая  песенка .  В  наши  кресла  пойдем?  И о чем  поговорим?
    -  О,  у  меня  куча вопросов.  И,  видимо, только ты мне  ответишь откровенно и  я  тебя  пойму.  Парадокс.  Военные мне  привозят  девушек  и  за  деньги  немалые  они мне должны  рассказать всю  свою  подноготную. И  показать. Для  армии. Хотя бы  для  статистики.  И увы…что они  придумывают  про себя,  все врут  одно и то же.  Будто их  собрали  заранее  и  главная  им  объяснила, что  есть  правда,  есть  чистая  правда, а  есть то,  что не следует  знать  этим  мужикам.
   Илонка  рассмеялась.
    -  Но  ведь и я  тоже  сижу  в  этом кружке. 
    -  Ты  иная…так  у вас  говорят
    -  А  ты  не плохо говоришь по-нашему.
   -  Отец  оплачивал  мне  учителя  по русскому. Ты  чудесная  моя  сестричка.  Чокнутая  немного. От  тебя  всего  можно ожидать,   даже  правды…  Не  знаю,  зачем все  это  военным.  Вот  представь… Он….Он   …то  есть мой    Нет  он  .  Ну  этот  …
    Илонка  расхохоталась.   Братец  тоже  рассмеялся  и продолжил: 
     -  Я  говорю  как  исследователь. Мне  за  это  хорошие  доллары  дают.
    -   Ага,  значит  я  оплаченная  девица?  Да,  мой господин, чего  изволите от  меня?
    -  Только  твоего  тела..  и голоса  для  передачи  информации  .
    -    Ну  же  ну   …шепчут  девичьи  губы…
    -   Тебе б  только баловаться  и  дразнить.. я   же  твой  братик  .
    -   Ладно.  Пойдем  в  кино.  И  хватит  о  детском  -  любит  -  не  любит.  И  как  любит. Это  уже  ушло.  Вернуть?  Наверно,  можно.  И  нужно.
    -  Но!  Были  еще  ведь  другие  касания.  .  тел,  рук .  верхней  части  ног…и  потом дыхание.  Ой,  как  оно  важно  и одурманивает…
   -  Ну  же, дальше.. стонут  губы…  а  мне это приятно.  Ты  так  общаешься  с  персоналом? Сколько ты говоришь,  был  женат?…  Ну,  говори,  говори
    -   Многие  говорят  -  перед тем, как  войдет они  чуть  отстраняются  от  груди  партнера,  чтобы  почувствовать вхождение  а ля  натурель. Но  это только  у  натуралов.   
-  Уф,  наконец-то.  Правда,      
    -  Но  все  очень  зыбко -  твое  словечко.  Зависит  от  размера,  толщины...
    -  С  этого  момента  помедленнее.   Что  такое  размер  в  воинском  уставе -. толщина…Цифры!   Для  барышень !
    -  Размер. Пункт  12 -  3.    Длина  ладони  с пальцами.
    -  Наверно…похоже.
   -  Толщина… лишь  бы  раздвигал  стенки….
   -  Пункт!
    -  17 -  е
    -   Не  поняла… А  что  может  быть  -    целых  еще  пять  пунктов.   Неужели  бывает такая страшная толщина.  Я   думала,   чтобы  мой ротик мог   охватить? 
    -  Не  понял...
    -  Так,  это  я  о своем. Пока так,  как  все  было. … Опять  стучится.  Все, сеанс  закончен ,   братец. Ей это  надоело. Чего -нибудь  настоящего,  мороженого  хочешь?.      
    -  А на  тебе  я  мог бы  проинспектировать  ощущения   для  отчета ? 
    -  Увы. Я  уже  не подопытная.  Я -  эксклюзивная,  мой  милый. И  потом,  я  не  одна.  Мне надо  спросить  разрешения.  Но что  мне  действительно  не  понятно и  страшно  об  этом  думать -   что происходит  дальше….Вот он  проник,  скажем,  хитростью и  …хотел  убежать.  Но  вернулся  и опять  запел  свою  песенку  о  несметном  счастии  при  соитии.     Что  дальше-то там  у  них  происходит?  Ну,  например,  у  меня  и  у  него.    
    Он  ушел  молча.  Верно, он  устал от  меня. 
   -  Эй,  амеба,  хоть  ты  загляни  к  старой  подружке,  -  смеясь,  позвала  она.   И  заснула  …без  прежнего  страха.
    А  утром  работа. У  Илонки  уборка,  новые  простыни и  пододеяльники.  Чистая  посуда. Заезжали  ребята  из группы,  все восемь  человек.  Такие  приезды стали регулярны  и  назывались «на  черную  икру.»  Нагулялись   пару  дней.  И  укатили  .  Девчонки их  даже  не помогли  с   мытьем   посуды.   Пришел   братец  с  ворохом  страниц в  руке.
    - Может,  ты  отдохнешь  сегодня .  -  предложила  Илонка. -  у  тебя  видок…ночь  не  спал?
   -  Ты  такая  умница .. ты мне очень  помогла  своими  под…
    -  Правильно  милок  …ёбками  по-русски.
    -  Вот  и я  скоро  уеду…  -  грустно произнес он . -   Поллюция!  Все  дело  в  силе   мужского … Какова  атака.  Какова  степень.  Как  быстро  проснутся  сестры яйцеклетки  и  отдадут  свои  силы   главной! Обычно,  это все есть  только  у молодых.
    - Бывают и старички  .. -  задумчиво  и тихо  произнесла  Илонка .
   -  Я  готовил  отчет о  состоянии  голеностопа  и  опять  сплошь  загадки. Оказывается,   ломается  именно  голеностоп!  Солдат  спит  как  убитый,   измотанный  начальниками,  а во  сне,  согласно  опросу, насилует  проститутку.   С  избиением,  Очень  часто  над  обрывом,  чтобы  легко   расстаться   и …ломает  голеностоп…
     -  Так  ему  и  надо!  -  воскликнула  Илонка.
     -  Что  завтра?  -  спросила  она  его.
    -  Ты  забыла?
    -  А… Я  махну  тебе  рукой  на  прощание, и опять  останусь  одна… Я  буду стоять  у  окна… и  ты   обязательно  обернешься  и  махнешь  мне. И  сядешь в  машину. И уедешь.   Так  завела  бабушка  «прощаясь  с  другом  на  пороге  -  прощайся  нвсегда..»    до  слез  сентиментально..
    -  А  как он выглядит,  твой…?
    -  Не  знаю…  я  его  ни разу  не  видела …. целиком…
    -  Ну,  хромой  он  …без  руки...
    -  Я  же  говорю  -  не  знаю.  Да  забыла  я его.
    -   Ты  все- таки  девица  совсем  с  приветом…-    рассмеялся  братик.-  А  вдруг  перепутаешь?  …Ой,  мой  ненаглядный,  лягемте  в  постель!   А  он  -  уйди!  Ненасытная!  Я  из  другого  твоего  сна.
    -  Может  и так.  -  грустно  согласилась  она. 
    -   Не  переживай.  – успокаивал ее  братец.  -  не  в  постелях  счастье.
    -  А  как  же, как  же…  Я уже не могу.   -    слабо   парировала  Илонка,  больше дразнясь.-  без  постели…
      Братец  рассмеялся,  обнял  девушку,  расцеловал.
    -  Вот  от тебя одни  поцелуйчики  .-  покапризничала   Илонка  -  А…. и  кто же  теперь  мне  станет  растирать  краски?   Какая  кромешная  пауза…Ты  слышишь?...  Она  подбежала к окну, распахнула  его. .Треск…скрежет.  Броском  очень тугим  ветер  ворвался  в  комнату , чуть не опрокинув  Илонку.  А  она  широко  открыла  глаза,  распахнула  рот  и  хохотала,  запрокидывая  голову.
   _  Мою  …сломало! -   кричала она  перепуганному  брату.  – все  снесло…нет…  здоровенную  ветку и  колотит…
    Могучий  ветер  действительно  переломил или скорее  отодрал центральную  ветвь  ивы  от  ствола  и  сейчас  колотил  ею  по  бочке… Поднялась  крыша  ангара  и  села  назад,  но  с  треском.  Что-то там все-таки  покрошилось. 
   Наконец братик  пришел в  себя,  бросился  на  помощь.   Закрыл  и  запер створку  окна.   Илонка   стояла,  скрестив  руки  на  груди.  Спокойная.  Даже теперь  безразличная.

    Снизу  раздались  сигналы  машины.  Братик  вскочил.  Поцеловал  сестру  на  прощание и  выбежал.
    -  Не  буду  тебе  махать!  -     обиделась  Илонка.
    -  И  не надо!  -  с  лестницы  отозвался  голос  брата.
    Илонка  тихонько  всплакнула.  Встала  с  постели,  подошла  к  зеркалу.  Пошла   было  к    окну  и  закружилась  на месте,  вскидывая  руки и  гримасничая.
   -  А  папка  говорил: ты  и  минутки  не  будешь  одна…  слова,  одни  слова… -  продолжая  танцевать,  проговорила  она.  -  мое  сердце  остановилось,  мое  сердце….И  будет  ночь.  Длиннющая ночь.
    Внизу  стукнула  дверь.
     Он?  Он!
    Илонка  подбежала  к  окну.    Она  заметалась  и  замерла,  опустив  голову.   Хлопнула дверь.
     По  лестнице  шаги  долго  не  пропадали. Эти  шаги. Вот  и  коридор.
    На  улице  пес  на половину  дерева  загнал  голубую  кошку.  Лаял.   Та  шипела.
     Но  Илонка  слышала  только долгие  шаги  по  коридору.  Певучую  дверь.  …наверное, мимо  зеркала.. 
     Он  что,  смотрится так  долго ?   Легкие  сцепились.
    
    Его  руки  обняли    за  плечи.  Она  откинула  голову  ему  на  грудь.  Ее  сердце …Его  сердце…они  остановились.    Ясно  стучало  только  маленькое  сердечко.  Сердечко    маленькой  любови.  Тук-тук.  Я  живая.

                2021 г.