Наконец-то живу!

     Анна никогда бы не подумала, что казавшиеся ей концом света вообще и её женского счастья в частности, некоторые обстоятельства жизни на самом деле станут началом её новой, счастливой судьбы. А также освобождением от прошлых оков, каковыми являлись её комплексы, ощущение загнанности в угол и абсолютная, тотальная безысходность.
Уже тогда ей было ясно, что такие чувства возникают у человека только в одном случае, - когда он несчастен. Это происходит, когда жизнь не сложилась, не удалась и что с этим делать совершенно непонятно.
Именно так случилось в семье Анны, после того, как в двадцать восемь она родила дочь, а сразу через год - сына. И дело совсем не в том, что они не хотели детей. Как раз наоборот. Анна об этом мечтала все шесть бездетных лет брака. Но муж был против, объясняя, что ещё не время. Кроме того, именно дети помогли ей увидеть то, чем она искренне дорожила и за что так неистово боролась в его истинном свете, без прикрас и купюр.
Потому что до этого, всё было просто замечательно. Они гуляли, путешествовали, сплавлялись на байдарках, увлечённо работали. Если бы ей предложили охарактеризовать тот период их жизни одним словом, она бы сказала - весело. Пожалуй, что так. Они жили легко. И весело.
Анна параллельно оканчивала диссертацию, её муж выстраивал карьеру. И даже свекровь, мелочная, въедливая и придирчивая, упрямо открывающая дверь к ним в квартиру своим ключом, чересчур активным присутствием в их жизни всё же не слишком портила общую картину. До появления детей…
А потом началось какое-то беспросветное, до отказа заполненное плачем, детскими болезнями, хронической усталостью, постоянной нехваткой времени, материальными проблемами, ссорами, взаимными упрёками, бесконечным выяснением отношений - безысходно-сумеречное время.
Всё приобрело вполне осязаемые катастрофические размеры после того, как Анна, напуганная после рождения старшей дочери почти оскорбительным диагнозом «старородящая» и удивлённой констатацией пожилого гинеколога: «Считай, что в последний вагон, милочка, успела запрыгнуть», не откладывая дела в долгий ящик, родила через год второго ребёнка.
И вот тогда-то Аня и узнала, что хозяйка она - отвратительная, как мать - хуже некуда, а о том, какая она жена, он, то есть муж, лучше промолчит. Помимо этого и также благодаря детям, ей неоднократно сообщалось, что он «крайне разочарован» и что «остальные бабы ведь как-то справляются», работая и имея при этом семью. Все всё успевают, а она - нет.
Свекровь теперь вместе приветствия, вваливаясь к ним в квартиру, обречённо спрашивала:
- Ты хоть ел, сынок сегодня? Анна иногда вяло огрызалась, но чаще стискивала зубы и просто молчала. Сил не было даже на то, чтобы просто реагировать, не говоря уже о классическом скандале.
Проблемы были не только дома. Когда она вышла на работу после второго декрета, должность её была занята, и возвращать её никто ей даже не собирался. Аня снова привычно стиснула зубы, и заняла то место, которое ей указали, хотя постоянно страдала от того, что неумолимо теряет свою квалификацию и статус.
На нервной почве, она практически перестала есть и нормально спать по ночам. В долгожданной тишине, от отсутствия которой Анна страдала почти физически, в то время, как вся семья спала, она убирала, готовила на следующий день и бесконечно правила свою диссертацию.
Когда дети пошли в школу, легче не стало. Стало ещё труднее, хотя Ане казалось, что хуже просто некуда. С мужем отношения не то, чтобы разладились. Они попросту сошли на нет. Их почти не стало. Каждый был сам по себе, и было непонятно, зачем продолжать то, чего давно нет и в помине.
Глядя очередной, бессонной ночью воспалёнными глазами в потолок, требующий побелки даже в темноте, она понимала, что проиграла по всем фронтам. И если в ней осталась, хоть капля порядочности и честности, - размышляла она, - самое время признать это. Она подвела своего мужа, она недостойна его. Таким, как она, вообще не нужно было выходить замуж и заводить детей. И нечего обижаться на него и свекровь, ведь пусть обидно и резко, но говорят они правду. Анна не справляется ни с чем и готова прямо сейчас расписаться в полной своей несостоятельности: как женщины, как матери, как жены, как невестки.
Она даже не заметила, что снова, уже привычно и бесшумно заплакала. Господи, да она уроки с детьми делает по три часа! А ещё лезла в кандидаты наук! Да, конечно, на чужой, поверхностный взгляд у неё милые, всегда ухоженные дети, в квартире чистота и порядок, на обед и первое, и второе и компот, но, одному богу известно, чего ей это стоит!
Она всё время боится что-то не успеть, что-то сделать не так, неправильно, коряво, бестолково или слишком долго. Как же она устала от этого! Устала от самой себя…
А выглядит она как?! Ведь неспроста, в последнее время, она старается лишний раз и к зеркалу не подходить. Это ведь, просто… Как сказала её свекровь недавно? Ах да, скелет, обтянутый кожей… А муж на прошлой неделе, глядя куда-то поверх её головы, презрительно скривил губы и произнёс, что она ему всё меньше напоминает женщину…
Всё так и есть, - думала в ту страшную ночь Аня, накануне своего освобождения, о котором даже не подозревала, потому что не осознавала, что находится в тюрьме. Она молча плакала, прислушиваясь к странной, нарастающей боли в груди и не сразу поняла, что не может остановить слёзы. Утром она не смогла встать. И даже пошевелиться. Она лежала неподвижно на спине и хотела попросить мужа, чтобы он перевернул подушку, потому что она была мокрой почти насквозь, но и с этим не справилась.
Её так и увезли в психоневрологический диспансер: обессиленную, недвижимую, с бледным, осунувшимся лицом и глубоко запавшими глазами.
Через двадцать четыре дня Анну выписали. После лечения и многослойного описания её состояния, объёмной выписки и заключительных бесед с доктором, понятнее всего были два слова - невроз и депрессия. Хотя, что с этим делать, как раз было не совсем ясно. Анна поняла только, что она теперь на длительном учёте и лечится это долго, нудно и упорно. И даже при этом, гарантии полного выздоровления, ей не даст никто.
Возвращаясь домой, она уже знала, что муж подал на развод. К этому как раз она была готова. Оглушительным, равно как и неожиданным ударом явилось то, что дети, по заключению суда, оставались с ним. Она могла видеться с ними лишь один раз в неделю. На её возмущение и требование пересмотра дела, муж молча скрылся в комнате, захлопнув дверь, а свекровь ядовито прошипела:
- Только матери с психическими отклонениями, им и не хватало.
Анна вернулась в свою старую квартиру, доставшуюся от бабушки, которую раньше они сдавали, и стала учиться жить сама. И очень скоро почувствовала себя… как-то странно. Она даже не знала, как назвать это состояние. Ей было хорошо… А странно, потому что непривычно. Она сначала прислушивалась к себе, привыкая, не доверяя своим первым ощущениям и в то же время, боясь спугнуть то первое, робкое, чудесное, что поднималось в ней, росло, и приобретало вполне различимые формы. Она была одна… И долго не осмеливалась признаться даже самой себе, что бесконечно рада тому, что с ней случилось. Это было неправильно, неприлично, недостойно, но это было именно так.
Она заново училась быть счастливой. Вспоминала и восстанавливала по крупицам каково это? Жить так, когда никто ничего от тебя не ждёт, не требует, ничем не попрекает.
Не нужно решать тысячу дел одновременно, разруливать сложные ситуации, выкручиваться, спасать, кормить, иметь в виду, угождать, приспосабливаться, держать в порядке дом, снова готовить, что-то кому-то доказывать, бежать, спешить и всё равно не успевать, всегда и всюду опаздывая.
Жизнь Анны стала неспешной и размеренной. Она полюбила прогулки, перед возвращением домой покупая то, что хочет сама. А ещё появилась возможность завести кота, что раньше было невозможно из-за аллергии свекрови и сына. У неё теперь есть время для чтения и шитья, чего никогда не было в жизни. А ещё появились друзья. Она, наконец, смогла защититься и произошло это легко и почти незаметно. На работе её вскоре повысили. Что было, в общем-то, естественно и почти предсказуемо. Она перестала уходить на больничный, стала работать качественно и спокойно.
Исчезли страхи, тревога, которые в последние годы были её постоянными спутниками. Аня ходит на массаж и посещает психолога. Она уверена, что это тоже очень помогает.
Она поправилась, стала нормальной и даже весьма привлекательной женщиной с формами. По воскресеньям, нарядная Анна приходит к детям. Они гуляют, ходят в кафе, цирк или зоопарк.
Анна ничего не хочет менять в своей жизни. Хотя и не любит говорить об этом. Ей кажется, что это характеризует её, как плохую мать. Хотя своё нынешнее положение, она не променяет ни на что.
Она видит, что муж зашивается, дети растут, с ними становится всё сложнее. Оказывается, они болеют, вырастают из вещей, грубят, требуют увеличения карманных денег и разнообразное питание. А ещё у них есть домашние задания, которые самостоятельно выполнять они не имеют никакого желания.
К тому же, вдруг совсем неожиданно выяснилось, что мама её бывшего мужа вовсе «не желающая просто помочь, славная, мудрая женщина», а сующая везде свой нос, читающая нотации, вечно всем недовольная гарпия.
Об этом ей говорит бывший муж, когда звонит иногда, чтобы пожаловаться и высказать то, что Анна носила в себе долгие годы, пока однажды эта ноша не стала для неё просто непосильной и не вытекла в ту благословенную ночь долгими, горькими и безнадёжными слезами.
В последнее время, такие звонки не редкость по вечерам. Она сочувственно выслушивает его и пытается что-то сказать в утешение. А что ещё она может сделать? Ведь в его глазах, да и не только в его, она всего лишь псих со справкой, которой никогда не отдадут её детей. Никогда?! Никогда…
Наконец-то я живу, - думает Анна, окончив разговор, и счастливо вытягивается под одеялом в своей уютной, одинокой постели.