Любовь, смерть, бессмертие и осваивающий человек X

3.10. Место смерти и бессмертия в событийном человеческом бытии

Итак, мы осмыслили соотношение смерти и бессмертия, которое, так либо иначе, устоялось, известно человеку. Показали, в каком смысле и качестве здесь безбытийный и связанный с бытием (в том числе событийный) человек способен обрести бессмертие. И, все же, может ли быть иное, нежели устоялось (общепризнано, обычно говорится), отношение к смерти? Возможны ли люди, способные по-настоящему быть бессмертными, подлинно превозмочь смерть? Если даже да, то не есть ли данная способность что-то от таинства, необыкновенности, сверхъестественного? Точнее, — от бытия, от поэтичности, от той самой высокосознательности и событийной моральности, любви, к которым мы выше немало апеллировали и которые недоступны, неподсильны производяще-безбытийному существованию.

Одним словом, мы утверждаем осваивающе-событийный вариант достижения бессмертия, и ему нет альтернативы. Нет, — по крайней мере, в будущем, в последующем становлении человека, истории, коль скоро оно имеет место. Попробуем, как бы собрав воедино сказанное выше, несколько упорядочить, сконкретизировать и уточнить данный вариант. Опять же, наш «блин» окажется весьма «комковатым», где-то обрывочным, даже тезисным, конспективным. Во многом это связано с тем, что мы берем событийное человеческое бытие в качестве чего-то известного, определенного. Можем такое позволить себе, поскольку в другом месте вели на этот счет специальный разговор. На самом деле, что понимать под событийным человеческим бытием (коммунизмом), считаем, достаточно сказано в других наших работах (например, «Практика: общий взгляд извне», к которой постоянно отсылаем,). Развернут данный предмет и на многих страницах темы «Коммунизм — смысл жизни — время», на форуме kprf.org [См.: http://www.kprf.org/showthread-t_29546.html]

Осваивающе-событийный вариант бессмертия сегодня, действительно, единственно реальная перспектива человеческого существования. Она позволяет не только превозмочь безысходную роковость связи безбытийных людей со смертью и каждому из них практически определяться с бессмертием. Что всего важней, осваивающий способ существования несет единственный шанс вырваться из всепоглощающего инферно, уготовленного закатным производством, где человечество, история сегодня «зависли». Тем самым, удастся преодолеть роковую тягу безбытийного человека к смерти, обессмертить не только себя, но и мир, планету. Об этом достаточно говорено в других наших работах, особенно в «Практика: общий подход извне».

Уже, найдя в осваивающей практике выход из уготовленного производящим существованием инферно, мы обессмерчиваем человека. Правда, в общем: в смысле человеческого рода, человечества, истории. Но на означенном пути имеется также бессмертный выход для человека как отдельности, в единичной данности. Попробуем обозначить его.

Чтобы выбраться из накатанной колеи безбытийного существования (буржуазности) ради преодоления смерти, сознание, дела и отношения человека должны, говорили мы, отдавать таким служащим присутствием в действительности, когда бы он, подобающе событийным мироориентациям, всемерно раскрывал себя и осознанно, осваивающе-любовно воплощал «дарованное» (или приобретаемое) время, заботясь о подлинной справедливости, равенстве, свободе и высокой человечности. Так служа, он, вместе с тем, призван осуществлять себя в истине бытия, внимая его неслышным зовам.

Уточнимся. Становится нужным строить жизнь далеко не как угодно, не «спустя рукава», «без царя в голове», «близоруко», нечеловечески, либерастически-потреблятски, порабощенно «вещным» обогащением. Но с ясным пониманием значимости вершимого, с полнотой лично-человеческой, уникальной (экзистенция, человеческое бытие, осваивающая личность с этого начинаются) самореализации в заботе. Больше. Коль скоро устремленному таким образом человеку (личности, экзистенции, даже индивиду) не удается воплотить намеченные устремления, дела, — в его видении, наиболее справедливые и достойные, — он движим сделать все от себя зависящее, дабы другим непременно удалось эти предметы, цели утвердить. Иначе, он будет чувствовать себя виноватым, безответственным, малодушным. Ибо, как он понимает, «хватило б сил», способностей, но не реализовал их, где-то отступил, «недотянул», проявил слабину (хорошо еще, не умышленно).

Кстати, не отсюда ли следующее? Когда человек осмысленно (добровольно) отклоняется от своего призвания, реальных возможностей, посланности, — в том числе предлагаемой должности, поручения, где бы, действительно, мог послужить общему делу, решить предстоящие задачи, видимо, даже лучше других, — он справедливо заслуживает порицания, осуждения. Ведь, в конечном счете, так убегают от свободы, от призванности быть самим собой, ответственным, озабоченным человеком.

Вообще, человек, по крайней мере, событийный (коммунистический) может и должен хоть как-то сознавать свою призванность, если угодно, миссию в жизни. Это обычно открывается-формируется, когда он живет осмысленно, сознательно, свободно. Нельзя не признать, многие, в том числе не осваивающие, люди испытывают свою призванность. Однако, как бы там ни было, кознодей, безбытийник не может быть призван, хотя и может иметь «цель жизни». Нет здесь призванности, поскольку нет высокой сознательности по-настоящему, а также свободы. Зло (ложь, заблуждение, непонимание, к тому же, намеренные), со свободой, мы считаем, не совместимы. Когда совмещают, — значит, ложно понимают и осуществляют свободу. По большому и адекватному счету, она реализуема сполна лишь осваивающе живущим человеком. Присваивающее отношение к действительности всегда несет свободу в ущербной, оскопленной данности, вплоть до либерастизма. Об этом достаточно сказано нами в другом месте [См.: Алиев Ш.Г. О человеческой свободе // http://filosofia.ru/76734/].

Правда, и осваивающий человек может иметь неистину. Однако, не намеренно, в силу независящих факторов. Отсюда и свобода будет тоже соответственно ограниченной, но, тем не менее, истинной.

Вообще, как и все, располагаемое человеком, свобода, что ни говори, относительна. Абсолютной свободы, равно абсолютной истины, абсолютного сознания, — чего бы то ни было абсолютного, безотносительного, без относительного, — нет в человеческом существовании. Это так, по крайней мере, касательно истины в рациональном, научном смысле. Экзистенциально понимаемая и реализуемая же истина, хоть и ограничена в известном смысле (потому «относительна»), все же, так ограниченная, она не теряет момент абсолютности... Но оставим эти, уводящие от сути дела, моменты. Продолжим наш конкретный разговор.

Хорошо и просто, далее, о качествах-призваниях событийного человека, являющихся одновременно и зовами-целями природы, говорит Ю.И. Мухин в небольшой публикации на msk.org: «Мы должны жить ради общей пользы (общей цели). Не ради удовлетворения своих животных инстинктов — не ради своего брюха, дорогой еды, модного барахла, вычурных развлечений, не ради того, чтобы пустить пыль в глаза соседям и кичится своими возможностями. А ради общей пользы. Да, это коммунизм, а что поделать? Что ещё можно придумать, исходя из целей природы?» [Ю.И. Мухин. Естественный отбор и рай с адом // https://forum-msk.org/material/society/15033106.html]. Еще проще и, скажем так, «ближе» к простому человеку на этот счет, — каким быть, как быть, что делать, — говорит в своем выступлении на «День ТВ» А.В. Бузгалин, на которого мы выше ссылались [См.: Цифровое рабство или коммунизм: какое рабство ждет нас // Указ. Соч. — Там же].

К сожалению, ни данные авторы, ни кто другой пока не доходят до понимания, что везде и всюду в их речах, — в характеристиках теперешнего и будущего состояния истории, того, каким человеку быть, что делать, — нужно исходить, отталкиваться от самого главного, исходной точки. Она-то и выражена в способе существования человека, в практике. И, как мы не раз показывали, коммунистический способ человеческого бытия, — соответственно, коммунистический человек, — принципиально отличен от буржуазного тем с самого начала, что существует осваивающе-произведенческой практикой. Она есть способ существования коммунистичности вообще, событийного человеческого бытия. Легко показать: Все, на что нацеливает теория и практика научного коммунизма, к чему устремлено коммунистическое сознание, созидание, — в политике, экономике, морали, мировоззрении, в строительстве человека и общества, межчеловеческих отношений, в связи человека и природы, — абсолютно и безоговорочно осуществимо и предполагается осваивающе-произведенческой практикой. Мало того. Сами созидатели коммунизма как событийного человеческого бытия, часто не давая себе отчета в том, как бы по умолчанию вершат и строят жизнь, утверждаются осваивающе-произведенчески.

Конечно, поскольку вершение не осмысляющее, нерефлективное, или даже осуществляется в превратно толкуемой форме, складывается весьма непростое движение. Приходится «ломать довольно много дров», идти нередко окольными путями. Случаются также «отходы», от того, что и как надо, «оглядки назад», совершаются ошибки и проч. История созидания нового мира в нашем обществе и других странах, ставших на путь социализма и коммунизма, — не это ли свидетельствует!..

Стало быть, стремления, дела, заботы, материальная и духовная жизнь, мироориентация, смыслы существования, в том числе понимание и реализация смертно-бессмертной диалектики, — что угодно в коммунистическом человеке отталкивается, живится из осваивающе-произведенческой практики. Не забудем при сем: высшим проявлением ее выступает осваивающе-любовное созидание людьми себя и действительности.

Что именно такой способ существования, — коммунистическая, следовательно, подлинно человеческая жизненная позиция, сознание и отношение к действительности, опять же, всецело складывающиеся на основе и в форме осваивающе-произведенческой деятельности, — должны выступать сегодня (впрочем, всегда) единственным, к тому же, спасительным курсом, направлением движения, вытекает, хотя бы из следующего несомненного аргумента. Последний признается, между прочим, не только коммунистами, но также другими мироориентациями, хотя и именующими и осмысляющими «коммунизм», «событийное человеческое бытие» несколько иначе, по-своему. Достаточно даже здесь обратиться к православию с его установкой на пришествие «царства небесного на Земле», чтобы убедиться в только что сказанном.

Вообще, всевозможные разговоры о данном предмете, уподобляемом раю, «эльдорадо», «парадизу», «дженнет», — где бы его не размещать: на Небе или на Земле, — не о том ли самом, о чем говорят коммунисты? Не о событийном ли человеческом бытии, часто проговариваемом косноязычно, вплоть до несуразиц, нелепостей? Но, тем не менее, — как самом заветном, самом жданном. Речи, правда, часто слишком наивные, упрощенные, видимо, рассчитанные на неграмотных, малосознательных людей. Да и самим «говорящим», излагателям они малопонятны, поскольку предстоящий «плод» не созрел, подчас даже пребывает еще в завязи.

Разве что, здесь эту идеальную жизнь людям, — поскольку они «не самостоятельны», как «дети малые», живут прибытийно, — уготавливает, дарует сам Бог (бытие). А в коммунистическом мировидении «рай», — существенно заземленный, наполненный жизненной конкретикой, решением насущных земных проблем и т.д., — созидается естественноисторической активностью самих людей. Для такой деятельности они вызревают в свободе, социально-экономически, морально, демократически, культурно. Одним словом, они развиваются практически, обретают подобающую самостоятельность, научно-технический опыт, знания. Причем, — все это происходит, человек растет, крепнет под покровом самого бытия. Ведь и на производящее, отпавшее от бытия существование человек был отпущен, послан бытием, чтобы он набирался сил, умений, способностей, потребностей существовать (жить и творить), полагаясь на самого себя: возмужавший, способный выдержать соприсутствие бытия. Лишь вызрев так, он в силах со-творчествовать бытию, быть помощником бытия по дальнейшему историческому движению, созиданию все новых и новых ликов мира в событийном своем существовании, которое, собственно и называется «коммунизм».

Всевозможные просветительские, технократические проекты и упования современных авторов, — не о том ли они: о мире, где царит справедливость, благоденствие, процветание «братство», «равенство», «свобода» каждого человека; злободневные проблемы, сопровождающие человеческую историю доныне, будут преодолены и т.п. И достигается все это силой и результатами знания, просвещения умов, научно-техническим прогрессом.

В данных и аналогичных утопических представлениях будущего, тем не менее, во многом по результату совпадающих с коммунистическим идеалом, сквозит тот же недостаток, который характерен религиозным утопиям, видениям будущего. Там и тут последнее достается не самим человеком, вернее, не сознательной бытийно-исторической деятельностью масс народа. Достается оно силами и средствами надчеловеческими. Не важно что в нововременных представлениях место Бога занимают технический прогресс и знания. Эти отчужденные от человека и овнешненные силы, подобно Богам в традиционно-религиозных верованиях, человеку в приходе светлого и блаженно-прекрасного будущего отводят роль пассивного ожидателя, — того, для кого кто-то (или что-то) сделают все, чего бы ему («бессильному», «безвольному», «несамостоятельному», «ущербному», «греховному» и проч.) желалось. Коммунистическое же мировидение, в противоположность таким подходам, зовет, утверждает человека на самостоятельное, своими руками, — коль скоро будет творить верно, осваивающе, стало быть со-творчествуя с бытием (бытийно-исторически), — созидание в мире того самого обетованного рая или царства благоденствия и справедливости. Оно, тем самым, избавляет человека от всевозможных фантастических, иллюзорно-превратных видений себя, мира, своих призваний, смысложизненных устремлений.

Как же замечательно выражены пафос, энергетика, мощная влекущая и направляющая сила, заключенные в идее-утопии подлинного освобождения, справедливости и человечного бытия, великим Маяковским, особенно в поэме «Про это!».! Так и хочется привести всю вступительную часть ее здесь. Но только ли!.. Сколько этих, буквально, до глубины проникновенных, захватывающих строк можно найти в других произведениях могучего «горлана и глашатая коммунизма»!

Так что мы с полным основанием должны признать, что коммунизм есть высший этап в становлении протекшей истории, — то высшее, единственно спасительное, что должно утверждать человеку современной истории. Главное — это величайшая из всех величайших утопий и никем не опровергнутая идея, состояние человекобытийного движения, несущая самые благородные, человечные и справедливые цели, устремления, чаяния человечества. Не было б этих устремлений, этой утопии, — история не имела бы никакого смысла. Между тем, как известно из диалектики, «высшее», — это наиболее развитое, истинное, идеальное, главное, выступающее основанием всего предшествующего пути. Потому, оно должно значить, куда и как нужно двигаться в нем, по направлению к нему как цели и форме дальнейшего следования...

Повторим не раз говоренное. Другой, не гибельной для мира, человека альтернативы исторического движения, будущего, просто нет. И ми в этом воочию убеждаемся, наблюдая, как современный, присваивающе-производящий буржуазный мир буквально катится в тартар, грозя увлечь за собой невосполнимо много яви, мира. Больше — истребить на планете все живое.

Весьма замечательно, коль скоро осваивающе-произведенчески созидая, тем самым, подлинно заботливо служа миру, движимый бытийно-человеческими побуждениями, устремлениями, каждый носитель и представитель общества, мира (личность, экзистенция) воплощает свою частную жизнь, дела, поступки, в согласии, даже унисон с тем, как осмысленно и целеустремленно утверждается человек на уровне общества, народа, мира, рода, с бытием. В периоды такого совпадения общей (общественной, мирной, родовой) и личностной (частной) осмысленности жизни человеческое бытие явлено в полноте и красоте своей. Страну, народы навещает благодатная «птица счастья». Двери в бессмертие оказываются распахнуты!.. Причем, не только на уровне всеобщности, но также отдельного человеческого существования.

Между тем, протекание истории до коммунистического строительства, как правило, являет кричащий диссонанс означенного единения, стало быть, осмысленности жизни, подлинного жизнепроявления людьми. Не случайно отсюда, что крайне редко кому везет по уходе из реальной жизни «проскочить» в виртуальное бессмертие. Тем более — при жизни.

Вместе с тем, для обессмерчивания себя человеку, как уже прояснено, еще недостаточно быть личностью, экзистенцией или даже человеческим бытием. Тем более, коль скоро все это от безбытийности. И в условиях событийного человеческого бытия, когда люди в массе своей ведут осваивающий образ жизни, осваивающе относятся к действительности, далеко не всем уготовано бессмертие. И здесь будут, встречаемы люди, более преуспевшие в данном отношении, и не очень. Но и такие, — которые далеко не преуспели обеспечить себе бессмертие. В обществе исключительно выдающихся тоже должны быть свои «выдающиеся». И это — несмотря на то, что обыкновенный событийный человек стоит наголову выше по уровню развития, социальной зрелости, активности, созидательности и близости бытия по сравнению со своими предшественниками.

Здесь нельзя не заметить: «шкала» обессмерчивания — вещь подвижная, относительная. Скажем, что мог себе некогда позволить Ломоносов, Галилей, Архимед, в современных условиях доступно довольно большому числу наших современников. Однако же, от единственно этого вряд ли они достойны занесения в общечеловеческую «книгу незабвенности». Дабы «памятник себе воздать нерукотворный», им сегодня предстоит реализоваться куда иначе, сложней, ответствуя зовам времени и бытия. Так что, все великие как-то по-своему, собственному времени велики, неповторимо, проходя уникальный путь. И, вообще-то, им предстоит всегда многажды большее, нежели обычным современникам и предшественникам тоже. Пусть даже порой это «большее» реализуется ими без особых личных трудов. Что же, тогда они, как говорится, «попали в струю»: общечеловеческая, общекультурная, родовая река (нужды, усилия, объективный ход, стечение обстоятельств) их «сама вытянет»...

Выше прояснено: заполучи иной раз бессмертие, растянув жизнь, преодолев время, дособытийный человек обычно не удерживается на «лезвии бритвы» человеческого бытия. Ведь здесь он открыто встречается с бытием (Богом, матерью-природой). Бессмертие, что ни говори, обязывает к такой встрече: Бог ведь тоже (и не один ли?) бессмертен. К тому же, — Бог...

Как правило, наш дособытийник, не вынеся непосредственный контакт с бытием (Богом), как говорят, даже внешне (телесно, организмически) «претворяется»: слепнет, глохнет, горбатится, парализуем и проч. В этом смысле дело доходит до того, что ему («слабаку») изначально приходится «откладывать» реальное бессмертие в неопределенную даль. На худой конец, — подменять реальное бессмертие виртуальным. То есть бессмертием после смерти.

Например, признается, что, коль скоро умерев, не исчезает бесследно, — это никак не хочется допустить, — он подвергается так называемой реинкарнации. Или другие варианты: попадает в «потусторонний («загробный») мир», «переселяется» в означенную «виртуальность». Вообще же, После смерти человек, заслужив, погружается «в небытие», сливается своей душой с «вечностью», «сверхъестественностью». Ведь лишь сверхъестественное (не естественное, следовательно, не телесное, тем более, не «вещественное») нетленно, вечно. Тем самым, обессмерченный «соединяется с Богом», обожествляется такими окольными путями. Повторяем: если, все же, реальное бессмертие и перепадает человеку, оно тут же «перекладывается» на плечи Богов. Ибо, как полагают, лишь последним подсильно данное «бремя». Так наш «счастливчик» сразу же и обожествляется, сакрализуется, сливается с божественным и т.п...

А что мы имеем на этот счет с событийным человеком? Последний, как сказано, дорастает до выдержки соприсутствия бытию, не расставаясь с человечностью. Напротив, — лишь множа ее. Кстати, он «дорастает» из того же безбытийного состояния, в котором пребывают его «недоросли» современники. Это означает, стало быть, что для обретения состояния событийного человеческого бытия нужно идти особым путем, не таким, как все. Иначе ведь не выйдешь, не дорастешь...

Вряд ли событийный человек, хоть и обретает, как мы говорили, реальную возможность быть бессмертным, не умирая, так уж сразу и «обожествится». И, конечно, вряд ли он, автоматически доищется всеобъемлющего (абсолютного) бессмертия, стало быть, преодолев свою временность. Возможность (бессмертия), хоть и реальная, не действительность, все же. И временность никогда и никем из людей не может быть преодолена, ибо она выражает суть человека. В этом смысле перестав быть временным, человек прекращает самого себя как человека.

Да, в Абсолюте событийный человек не бессмертен. Бессмертны так лишь Боги. Однако, между прочим, именно потому их существование довольно проблематично...

Можно так сказать, уточняясь: событийный человек столь же смертен, как и люди любых других эпох, времен. Но, все же, пусть несколько иначе, нежели Боги, он также бессмертен. И в этом смысле он подобен любому человеку, удосуживаемуся бессмертия. Другими словами, он прилагает серьезные духовно-практические усилия, волю, знания и умения ради беспримерного служения освобождению, благу, прогрессу своего народа, общества, мира. Его деятельность: расширяет круг человеческих возможностей, способностей и потребностей, расцвечивает человеческое бытие новыми гранями, глубит связь человека с бытием, создает новые времена. Все это и бессмертит своего носителя, утвердителя.

Выходит, событийный человек, вроде, не отличается от людей, иначе связанных с бытием, тоже безусловно смертных и как-то бессмертных. Однако, смертность и бессмертие того и другого, все же, разные. Еще не углубляясь, сразу видно: событийный человек располагает куда большими реалиями на бессмертие, нежели предшественник. Причем, — и в плане большей развитости, и в плане полноты самореализации, осваивающе-диалектического отношения к действительности. Его предшественник, уже тем, что живет изначально безбытийно, присваивающе, производяще, буржуазно, недиалектически, несвободно, — всем этим ограничен перспективами самоувековечивания. Причем, не только актуального, но также виртуального.

Таких ограничений событийно живущий человек не имеет. Практически, он даже и бессмертен реально, поскольку в несравненно большей мере способен постоянно продлевать (НТП в помощь) свое существование, жизнь. К тому же, — не просто в медико-физиологическом и т.д. плане, но, что исключительно важно, в плане культурном, духовно-практическом. Даже техническом, коль скоро к технике относится как к средству, сподручному инструменту своего существования.

Этого, кстати, о возможностях продления жизни в условиях безбытийности не скажешь. А если и может идти речь, то в том смысле, что тут данные возможности в основном реализуются стихийно, порой даже помимо воли самих людей, как бы в качестве следствия иных дел и процессов. Больше. Часто, получив возможность продления жизни трудящихся, эксплуататорские классы тут же пускаются во все тяжкие ради эксплуатации заполученного времени, извлечения из него барышей. Причем, самыми бесцеремонными средствами, где «оттяжки» сроков выхода на пенсию всего «лишь цветочки»... Что говорить, коль скоро здравоохранение людей превращено здесь в оказание услуги, к тому же, платной. Точно также обстоит с вопросами образования...

Больше. В нынешних условиях мы уже видим: производящая цивилизация закатной поры просто истребляет человека за ненадобностью, неспособностью его содержать. И это «истребление» осуществляется весьма различными путями, от прямых до опосредствованных. Прямые же пути не только выражаются в войнах, геноцидах, объективных условиях, когда человек просто изживается (нищетой, разложением, болезнями, биогенетическими, средствами и проч.). Изживание осуществляется также под маской благопристойности, «гуманности», «культуры», насаждением губительных ценностей, ориентаций (мультикультурализм, ЛГБТ, разгул похоти, расчеловечивание, оживотнение, «вещефикация» и т.п.) как средств современной «некрополитики» (М. Фуко).

Между тем, в условиях событийного человеческого бытия возможности проживания прибавляемого ресурса времени обставляются принципиально иначе, будучи нацелены на всемерное очеловечивание, развертывание созидательных способностей и потребностей людей. Вообще, нет ничего такого, никакой преграды, чтобы с новыми достижениями науки и техники человек не смог потеснить старость, раздвинуть сроки своего существования. Что важно, — насытив обретенный интервал, равно все время бытия, духовно, практическими жизнеутверждающими смыслами, содержанием. Вот почему, между прочим, человеческая жизнь не обтяжена волей к смерти, что, опять же, характерно безбытийному существованию людей, культур, мира.

Виртуальная реальность, которой событийник живет, наконец, по сути, тождественна ноосфере. К тому же, она имеет многие основания не отличаться от реальности актуальной, асимптотически сходясь с последней. Если б приведенные выше прогнозы Курцвейла относительно человеческого бессмертия сочетались одновременно с духовно-практическими переменами в самом человеке, в способе его существования, ведущего к событийности, — разве можно б было им отказать в истине!..

Можно, разумеется, основываясь на достижениях науки и техники, а также социального прогресса, «растягивать», продлевать жизнь, тем самым, добиваться бессмертия в известном плане, отношении. Например, научывшись: преодолевать естественный предел деления клеток и сроков существования органов тела, вплоть до замены их искусственными. Точно также, добиться, чтобы теломеры наших клеток не укорачивались, что, вроде бы, влечет, как считают специалисты, естественную и «неизбежную» границу человеческому веку. Можно научиться справляться с конкретным смертельным недугом, превозмогать холод и голод, климатические тяготы, экологические и прочие опасности. Никто не помешает человеку раскрыть тайну и вести здоровый образ жизни в соответствующих условиях. Достаточно избавить общество от вековечных бед отчужденного, особенно частнособственнического существования, совершенствовать мир в направление большей человечности и бытия, разрешать возникающие в обществе и мире противоречия, исцелять, оздоравливать социальную жизнь, спасать ее от разного рода напастей, чтобы улучшать качество и сроки подлинного существования людей. Действительность событийности, к тому же, способна так восполнить время человеческого существования, включая прибавляющееся, чтобы оно не «проживалось впустую», как это сплошь да рядом происходит, из-за незрелости общественных порядков, господства отчуждения, в том числе социальных сил, не заинтересованных в обеспечении условий подлинно человеческого бытия на предыдущих этапах истории.

Однако, повторимся в который раз: увековечить во всех отношениях, абсолютно свою жизнь человеку (по крайней мере, в том виде, как он был и есть пока) не дано. Да и, по большому счету, ему нет нужды в том. Заполучить полное и безоговорочное бессмертие, бессмертие в абсолютном смысле, окончательно преодолев смерть, человеку, — не важно, событийный он или нет, — увы, никогда не удастся. Да и нет такого бессмертия, как показано выше.

Так что, смерть есть непреоборимый удел человека любых времен, в том числе событийности. Это так, помимо сказанного, еще потому, что человек, будучи естественноисторической реальностью, природой, раскрывающейся историей, бесконечно содержательно емок, неисчерпаем. Для исследователей-«фиксаторов» в нем непременно и всегда сохранятся моменты от таинства, от убегания, отсваивания. Следовательно, рассчитывать, что, хотя бы когда-либо, человек (в лице науки) полностью и безоговорочно познает себя, окажется зафиксированным, — и лишь тогда в подлинном смысле овладеет секретами своего бессмертия, — просто недопустимо. Хоть ему дано «растягивать» пределы собственного века, стать неуязвимым для разного рода «болячек», «негораздов» (особенно социальных), он никогда полностью не устранит их. Ибо, как первые, так и вторые тоже меняются, обновляются в меру роста и обновления самого человека, мира вокруг.

И тем не менее. Мы знаем, во-первых, по мере роста знаний, углубления в самое себя и мир, человек способен раздвигать свои сроки. Во-вторых, не существует абсолютного предела продлению человеческой жизни, истории, мира. Нужно только, чтоб не «грянула», — от его ли собственных рук, или, например, из какой-нибудь внешней «наружки», — роковая случайность. Нужно, наконец, чтоб он сам не «спилил сук на котором сидит».

Этого уже достаточно для признания противоположного тому, что он смертен. Другими словами, человек, будучи смертным, вместе с тем, также и бессмертен. Причем, — реально, практически, стало быть, подлинно, не подобно иллюзорно-эфемерным Богам...

Не задерживаясь на этом, поскольку выше сказано достаточно, заметим: коль скоро б и удалось человеку удосужиться реального (в смысле абсолютности, — кстати, дурной) бессмертия, — вряд ли это уж слишком изменило течение и статус событийно человеческих дел. А потому, надо видеть касательно осмысленности жизни, что одно дело быть бессмертным, а другое — иметь возможность быть таковым, как бы эта возможность (к тому же, реальная) ни полонилась, близилась к действительности.

Тем не менее, уместен далеко не праздный вопрос. Осмыслена, исполнена ли служением, заботой (причем, на мировоззренчески-ценностном уровне) жизнь событийного, — в принципе, располагающего реальными возможностями, во всяком случае, множащего их, физического бессмертия, — человека? Причем, независимо, подлинно он бессмертен, или в возможности. Вообще, поставим и так вопрос, пусть даже выглядящий несколько неуместным: обременено ли смыслом жизни, целями, служением, любовью сущее под названием «человек» (не только событийный), коль скоро располагает бессмертием, причастно ему? То есть, уже бессмертен.

Мы видели, в известном ракурсе дособытийный человек тоже причастен бессмертию. Оставим, что понимать под ним, как, впрочем, и смерть. Видели также, что обыкновенный безбытийник, заполучив как-либо желанное (но не заслуженное) бессмертие, тут же и деградирует, обессмысливаясь, от бесцельности, безыдейности, безморальности, неопределенности и т.д. Все же, у редких людей описываемой категории, сподобившихся по-настоящему бессмертия, жизнь-таки осмыслена. Как-то и любовью с заботами обременена. Высокие смыслы тоже не минают данных людей. Не важно, какого качества все это, но именно так обстоит.

Нечто похожее наблюдается и с событийным бессмертником. Да, он, подобно всякому человеку, в том числе бессмертному, стоит лицом к смерти как своей роковой неизбежности. Люди захвачены примерно теми же экзистенциальными состояниями, переживая данный факт. И, тем не менее, есть в связях событийного человека со смертью нечто такое, чего нет, по крайней мере, трудно найти во взаимоотношениях со смертью дособытийника.

Для последнего в основном смерть может предстать двояко положительными смыслами в зависимости от того, кто он, какой смысложизненной позиции (религии) держится. В традиционных религиях при всем том, что люди, так сказать, «субъективно» испытывают смерть как нечто ужасное, отвратительное, горе и т.п., она, по большому счету, предстает неким пределом, завершением земных мук, испытаний, лишений, коим люди подвержены, пребывая в посюстороннем мире. Смерть есть в этом смысле некоторой «дверью», за которой начинается другая, благая и подлинная жизнь от «царства небесного».

Для иных же, стоически экзистирующих, смерть, несмотря на всю трагичность ее присутствия в жизни, мыслится некоторым испытанием, мерой, чем люди оценивают свои качества, достоинства, себя самого, еще живущего. Как говорится, большей беды, нежели смерть нет. А она у человека одна и подстерегает в качестве сокровенной роковой неизбежности. И не просто где-то там впереди, но со всех сторон, в любое время. Потому, поскольку нет ничего страшней смерти, нет чем ее предупредить, обойти, избежать, — причем в любом месте, всегда, — нет нужды бояться, остерегаться ее. Все остальное, — поступки, дела, отношения, большие либо малые, — все следует вершить «стоя лицом-к-смерти»: как в последний раз, как если бы, вот, сейчас, внезапно и исчезнешь. Нечего бояться каких-либо поступков, ибо перед лицом смерти, которая, к тому же, приходит лишь один раз, внезапно, они не столь значимы, не отнимают жизнь. А главное — в любой момент, что бы ни делал, можешь расстаться с последней. Такое присутствие смерти в нашей жизни предполагает не бояться ее (ведь и боязнь не гарантирует от смерти). Следует вести себя, относиться к вещам всегда готовым к расставанию с жизнью, ибо ничего другого не остается, ничего не поделаешь. Перспектива смерти (к тому же, внезапной) делает человека стойким, самостоятельным, обретшим понимание и смысл вершащегося, делающим свое, спокойно, невозмутимо, невзирая на любые угрозы, лишения. Следует любое испытание жизни встречать, переносить безмятежно, даже благодарно, поскольку еще живешь, не исчез. А живешь ведь лишь один раз.

Означенное видение принадлежит людям преимущественно из числа безбытийников. Причем, серьезно сознающих свое отношение к жизни, наработавших глубокие смысложизненные платформы, позиции.

Но к кругу безбытийно относящихся к смерти, к тому же, составляя подавляющее большинство, принадлежит также огромное множество людей Нововременной (отпавшей от бытия) действительности под названием буржуазный мир. Они отнюдь не отличаются смысложизненной «начинкой». Это обыкновенные массовые люди, придавленные всей тяжестью отчуждения и расчеловечивания, не успевшие, не нашедшие как по-настоящему жить, самоутверждаться, ничего серьезного не совершившие. Для них, как говорилось, со смертью связан лишь сплошной негатив («погибель»). Все злосчастья мира воплощены в смерти. Потому, от нее всяко бегут, прячутся, отворачиваются, чувствуя (даже безотчетно), что с ней совершенно «прекратятся», поскольку ничто не ждет. Как же ужасно нечеловечески они (или их) уходят (мрут). Они не у-мирают...

Видно, событийному человеку тоже не гарантировано у-мирание (в означенном выше смысле). Однако, надо думать, животное отношение к смерти они-таки, преодолевают: по крайней мере, близкие уходящего, общество, наличные условия жизни это не должны позволить. Да и сам человек постарается умереть достойно, одухотворенно.

Положительные аспекты обычного умирания смерть событийного человека дополняет еще один, весьма специфический момент. Он в умирании дособытийного человека проявляется, самое большее, постольку, поскольку. Речь идет об осмысленности жизни, о небесцельной наполненности ее в виду неотвратимости смерти, о Корчагинской довольности прожитым (Н.А. Островский). Этим главным образом характерна жизнь, соответственно, отношение к смерти и бессмертию событийного человека.

Так что, жизнь событийника не может быть не осмысленной: непременно целесообразна, захвачена духом и энергетикой «великой стройки», устремлениями, моральной волей, выражающими осваивающе-практическое (любовное) мироотношение. И не только до момента обретения им реального бессмертия, но и в связи с данным событием. Означенные и иные черты вполне объяснимы, приняв во внимание также, что творчество, активность событийника протекает свободно, как внутренняя потребность саморазвертывания человека,, к тому же, со-творчествующего бытию.

Иначе и не может быть. Больше. Человек ведь не только смертен, умирает, но прежде всего и главным образом живет. А жить, вообще-то, — значит не только стоять лицом к смерти, и в ожидании ее как-то вести себя с толком, практически. Жить — это также иметь практические (человекобытийные) стремления, влечения, цели, проистекающие из самого факта жизни: живешь, творишь, утверждаешься вовнутрь и вовне себя, чувствуешь себя и окружение, исполнен переживаниями, эмоциями, связан отношениями, долгами, другими большими и малыми хлопотами. Наконец, и смерть «за бороду» берешь! Разве нет для этого оснований?..

В конце концов, ведь и в событийном человеческом бытии (при коммунизме) человек и мир не перестают оставаться безвестностью, тайной, проблемой, предстоящими познанию и освоению. По большому счету, жизнь только начинается! Человек приступает по-настоящему существовать, обретает подлинную историю. Перед ним невиданный прежде простор неизведанного, ждущего освоения. Предстоящие задачи и свершения во всех отношениях просто головокружительны, беспрецедентны своим захватывающим влечением. Человека захватывает беспредельное поприще развертывания созидательных сил, воли, энергии, способностей и потребностей. Бытие вопрошает и зовет на неслыханные прежде дела и со-вершения.

К тому же, само событийное человеческое бытие не есть что-то ставшее, завершенное. Оно ведь есть беспрестанное забегание в будущее, предполагающее постоянное обновление преобразование (вместе с бытием) человеком себя самого и окружения. Одновременно событие (как и все в нем, включая человека) характеризуется той замечательной особенностью, которую мы выше назвали отсвоением. Впрочем, отсваивающе естествует все вокруг человека, коль скоро несет на себе присутствие бытия. Оно-то и гарантирует вещам бесконечность, беспредельность информации, окончательную непостижимость, — то, что позволяет им оставаться вещами-в-себе (И. Кант).

Касается это, разумеется, и самого человека, его мира. В силу постоянного забегания вперед, а также отсвоения, событийный человек (как, впрочем, всегда) вынужден постигать себя заново, со всеми, связанными, — а главное, с необходимостью жить, причем, событийно, — следствиями, «хлопотами», волевыми акциями, самоопределениями...

Что из сказанного для событийного человека значит научиться бессмертию, пусть, и не добиться его всецело? Среди прочего, это значит: знать, когда и как оно может наступить и не наступит (1). Уметь его выдерживать, коль скоро случится, пребывать, осуществлять его и не потерять себя (как это бывает с дособытийным человеком) здесь (2). Беспрестанно, всеми своими помыслами, делами, волевыми актами стремиться к нему, ибо тем самым человек будет утверждаться и человечно, и бытийно, и событийно в подлинном смысле. Чем больше человечности и бытия, тем больше бессмертия (3)!..

Главное, — во всем этом оставаться самим собой. То есть, не Богом, а человеком, открыто и озабоченно-практически связанным с Богом (бытием, матерью-природой), как и миром. Соответственно, — справляться с возлагаемой на него бытием миссией со-участника созидания, со-работника бытия (Бога).

Но разве для осуществления этого, очень даже малого из всего, что предстоит, не затребованы напряжение, воля, силы, переживание, понимание необходимости и значимости надлежащего служения? Или это все нечто ненужное, бессмысленное? Нет, разумеется. Напротив, очень даже, во много раз более осмысленное, нежели то, что мы наблюдаем в жизнедеятельности человека предшествующей истории.

Когда мы выше говорили об утрате дособытийным человеком смыслов с обретением бессмертия (и наоборот), речь в основном шла о вещах индивидуального, единичного порядка, о вещах, касающихся человека как некоторого отдельного существа. Человек здесь выступает как бы в урезанном (оторванном от человечества, общества, мира), стало быть, в не подлинном смысле. Потому-то, многие моменты, которые он, возможно, утрачивает, обессмысливает, — это все тоже, нечто от не истинно человеческого, по большому счету, преходящего, связанного лишь, опять же, с неподлинным («саморазорванным», следствие отчуждения) человеческим бытием.

Можно и так поставить риторический вопрос: неужто плохо быть человеком, коль скоро он — не Бог, смертен? Мы также поняли, что человек есть человек далеко не только по причине смертности, как часто утверждают. Даже существует знаменитый «сократовский силлогизм» на этот счет, кстати, опровергаемый действительностью:

Каждый человек смертен.
Сократ человек.
_______________
Сократ смертен.

Да, опровергаем данный силлогизм, несмотря на свою формально-логическую безупречность. С содержанием первой посылки, как мы показали выше,трудно согласиться. На самом деле. Протекшая до сих пор история свидетельствует, что далеко не все люди уходят из жизни смертно, умирая. Весьма многие, увы, не удостаиваются смерти: погибают, безвестно покидают жизнь, издыхают, подыхают, оставляют мир подобно животным. Потому, неправомерно-таки, утверждать, что «каждый человек смертен». До того, чтобы данное утверждение стало истинным, человечеству предстоит немалое совершить, вырасти. И, как знать, способно ли оно на это, судя по текущим сегодня делам. И, вообще, — в окончательном смысле.

А с другой стороны, говоря по большому счету, Сократ относится именно к тем людям, которые превозмогли смерть. И, по всей видимости, никогда не уйдут из интерсубъективного (виртуального, незабвенного, даже ноосферного) пространства-времени. Многие политики, ученые, религиозные, культурные и общественные деятели уйдут, а Сократ останется, «живее многих живых», пока существует человечество, мир, человеческое бытие. А вместе с ними и понятия вечности, бесконечности, бессмертия, равно многие другие, предполагающие свою «парную» противоположность. И, надо понимать, что бессмертие, если только возможно, то лишь в форме, и аналогично, в какой обессмертил себя Сократ, Платон, Ньютон, Леонардо, «отец народов» (Кир), Тамерлан, Бабур и многие, многие другие великие.

И не важно, вообще-то, что Сократы будут обязаны своей бессмертности пребыванием лишь в виртуале. Ведь, мы уже знаем, виртуальная реальность — вещь, довольно подвижная, даже условная (особенно где-то там, в недалеком впереди). К тому же, если мы (еще оставаясь в рамках производства, будучи настолько расчеловечены, что выступаем симулякрами) сможем, пользуясь (оставим без внимания, кто кого пользует) большой базой данных, облачными технологиями, с помощью того же мощного ИИ воссоздать великого Леонардо, то почему на том же основании, этой способности лишать событийного человека? Именно он, как раз, и в силах по-настоящему, — не расчеловеченный и исковерканный до симулякра, в трансгуманного мутанта-кирпичика нового мирового порядка, — рано или поздно, воспроизвести великого Сократа вместе с выдающимися учениками, и кого угодно другого из прошлого.

Вполне возможно, конечно, оставаясь людьми, всесторонне реализуя себя, относясь к жизни осваивающе-произведенчески, событийно, вооруженные основательными и разносторонними знаниями, высокоразвитыми инструментами, технологиями, — не став их штифтиками-батарейками, но пользуясь ими, — мы будем способны, про-из-водя, восстанавливать, «воскрешать» («вспоминать», реально общаться) кого угодно. И, уж конечно, не по, означенным выше, лекалам, напрочь расчеловеченных людей-мутантов, но по подлинно человеческим мерам. Ведь осваивающе-произведенческое творчество предполагает не навязывать (фабриковать) созидаемому свои (к тому же, оскопленные) меры, но, осмотрительно-внимательно проникнув в его потаенное бытие, поняв его, собрав воедино естественные силы и причины, запустить их для изведения этой потаенности на свет, одействить. То есть, приобщить ее к нашему миру, дать место и роль здесь, включить в наличные отношения и порядки, сохранив при этом ее неповторимую самобытность, «вещь-в-себе-йность».

Как понятно, такое «возрождение» весьма ко многому обязывает, очень много проблем вызывает. Например, то, что, воссозданный, возрожденный Сократ, конечно же, будет как бы не до конца возвращенным к жизни. Ему будет недоставать многого из того, чего мы сами еще не знаем и не сообщили ему. Однако, воссоздав его, взявшись его опекать, растить дальше, восполнять, беря, стало быть за него ответственность на себя, — мы сможем-таки, по крайней мере, довести нашего опекаемого до такого уровня, откуда он уже самостоятельно будет расти, окультуриваться и осваивать мир вокруг, в том числе себя былого.

Так что эта и другие проблемы могут быть вполне решаемы, преодолеваемы, коль скоро мы отваживаемся на крайне непростой шаг, включения в нашу жизнь новых субъектов, личностей и т.д. Здесь, между прочим, в известном смысле, по-новому звуча, актуализуются отношения родителей и детей, воспитателей и воспитуемых, «искусственных» и «естественных»... И, как знать, не станем ли мы со временем не просто родителями новой жизни, но и подлинными ее созидателями. Мастерами в данном виде творчества, ничуть при этом не отнимая у Бога его компетенцию!..

С еще одной стороны, мы, опять же, прояснили: значимость, достоинство, ценность человеческого присутствия в нашей жизни, что бы там ни говорить и говорить под углом зрения вечности, мира, по большому счету, в его участии, влиянии на наше именно человекобытийное созревание. Причем, — в том, непреходяще значимом, что связано с ним и без него не осветило бы мир своей неповторимостью. Выходит, стало быть, Сократ не смертен (не исчезает) своим учительным пребыванием с каждым из людей в вечности человеческого рода, в ноосфере. Он своим служением удостоверяет бессмертность. То же, что он как-то бестелесен, — это, вполне возможно, лишь временное, условное состояние.

Самое же главное тут, что он обретает бессмертие не тем, что переборол, преодолел смерть какими-то ни было своими физическими (медицинскими, санитарно-гигиеническими, генно-инженерными, датовыми, бытовыми и проч.) Усилиями, вплоть до так называемого «здорового образа жизни». Нет. Свое бессмертие Сократ заслуживает на иных стезях. А именно: высшего духовно-практического, мудрого служения миру, истине (бытию), добру, человеку. И это служение он возвысил до практической реализации в форме подлинной любви, заботы. Не случайно же, он признавал за собой миссию «повивальной бабки» майевтического прихода в мир истин («детей мудрости»). А научиться у него этому мастерству — никогда не станет лишним. Стало быть и он, мастер, у которого можно научиться.

Так что, повторимся еще раз, бессмертие достигается по большому счету не просто убеганием от смерти, — «самого страшного из всего страшного». Его добиваются не столько антисмертными стремлениями, но главным образом, осмысленными стараниями действенного, положительного жизнеутверждения, когда последнее пронизано высшей формой практической реализации человека, любовно-заботливым служением миру, людям, с бытием.

В таком положительном служении, заботе человек усматривает для себя высший смысл. Между тем, сама по себе смерть, страх смерти, что бы там ни говорил А. Шопенгауэр, не насыщает человека подобными высшими смыслами. И это так не только в плане отрицательного опыта смерти, но также опыта положительного. Подлинно живущий, любящий мир, заботящийся о своем окружении, человек, вообще, не думает о смерти, забывает ее, не нуждается в убегании от нее. Он утверждает жизнь ради жизни. Другими словами, бессмертие (забыв смерть).

Стало быть, смысл жизни далеко не только следствие смертности человека. Если б было наоборот, он (смысл жизни) был всегда какой-то плоский, недалекий. Лишь жизнь ради жизни (причем, жизнь осваивающе-практическая, а здесь — любовная, заботливая) способна по-настоящему и глубоко содержательно осмыслить человеческое бытие. Потому, у обретающих реальное бессмертие, событийных людей тоже имеются, должны быть смысложизненные устремления. И, надо понимать, они куда сложней и емче, нежели выпадающие, так сказать, «сократическим людям». Отсюда, коль скоро люди, действительно (например, следуя идеям великого Николая Федоровича Федорова, а то и трансгуманистам) обретут бессмертие, больше, научатся даже «воскрешать мертвых», они непременно будут поставлены перед дилеммой: либо держать свою жизнь и жизнь возрождаемых высоко осмысленной, либо утратить статус человека довольно быстро. Ибо сущее без смысла, если и человек, то скоро деградирует из данного статуса.

Завершая разговор вокруг приведенного силллогизма, не мешает еще заметить, что означенная «некорректность» его может показаться относительной. Действительно, исторический опыт с очевидностью свидетельствует, смерть далеко не удел каждого человека. Люди весьма часто уходят в небытие, не осмертившись, погибая, покидая жизнь подобно животным, как бы сказал герой из «Мастер и Маргарита», «внезапно».. Однако, имея в виду, что протекшую историю правомерно квалифицировать «предысторией человечества» (Маркс), а «подлинная история» еще впереди, не следует ли признать, что именно здесь все люди утостоятся смерти. Ведь подлинная история окажется носителем и выразителем событийного человеческого бытия. Стало быть, преодолеваются отчужденные, ненормальные формы жизни, на кои люди обрекались в «предыстории». К данным «ненормальностям», несомненно, следует отнести формы (преимущественно социального порядка) покидания жизни человеком, не возвышающие последнего до смерти, умирания. Все же, этого еще недостаточно, чтобы люди безоговорочно осмертились.

Оно и понятно. Человек ведь весьма различно (далеко не только по социальным основаниям) уходит (не претерпевая смерть) из жизни, включая событийное человеческое бытие. Здесь тоже не упразднены специфические ситуации (непредвиденные, случайные, катастрофические, бедственные и проч.), когда расставание с жизнью выпадает как-либо так, что, впрямь, не успеешь (не найдешь как) умереть, осмертиться. Потому, событийное человеческое бытие не способно безоговорочно, абсолютно устранить внезапность человеческой погибели, например, от неведомой болезни, неожиданных жизненных перипетий, встрясок. Подобное так либо иначе случается здесь, хоть и отсутствуют социо-культурные (экономические, политико-правовые, этические, религиозные, медицинские и т.д.) причины, условия, из-за которых на предыдущих этапах истории люди преимущественно оставляли жизнь, не удостаиваясь смерти, умирания.

Вообще, новый этап человеческой истории преодолевает многие (в том числе внезапные) формы погибели человека от предыдущих состояний развития. Но далеко не все. А с другой стороны, на место преодоленных приходят иные, свои, специфичные именно новому этапу человеческого становления.

Вот почему человек никогда не сможет стать безусловно смертным. А то, что он непременно обречен на погибель, — есть сущее преходящее, погибающее, — это неопровержимо. Следовательно, если б в первой посылке нашего силлогизма утверждалось, что человек погибает, преходящ, конечен, тогда бы вывод оказался истинным. Между тем, у нас фигурирует не «погибель», «прехождение» и т.п., но «смерть». И происходит это, как ясно из вышесказанного, в силу чрезмерного расширения понятия «смерть», неправомерного отождествления, синонимизации его с другими понятиями: «гибель», «кончина», «уход из жизни» и т.д.

Если мы, далее, хотим-таки отнести великого Сократа к смертным, — да так, чтобы это отнесение было корректным, — нам надо бы с учетом сказанного построить силлогизм следующим образом:

Некоторые люди смертны.
Сократ — человек.
________
Некто из людей есть Сократ.

Не забудем при этом, что признав за Сократом смертность, мы признаем также и бессмертность его. В равной мере, возможность досмертного ухода из жизни.

Выше мы зафиксировали положительную роль смерти в процессе временной реализации человека. Легко убедиться, она несет «положительную нагрузку» и в практически-озабоченном самоопределении событийных людей. Потому, понимая не оправданность строительства изысканий, отталкиваясь лишь от негативной миссии смерти в человеческом смыслоутверждении, попробуем напоследок еще раз несколько прикоснуться к положительной работе смерти. Это, к тому же, позволит нам шагнуть в последний раздел нашей работы, о роли любви в смертно-бессмертном, смысложизненном самоопределении человека. С нее мы начали наше движение, ею и закончим.

Оспаривать положительную работу смерти, как обычно настроен здравый смысл, недопустимо. Действительно. Уже на общем уровне рассмотрения Неверно будет расценивать смерть в качестве исключения из правила, согласно которому нет ничего в мире, что бы было сугубо отрицательным (правда, и положительным).

Верно, человек устремлен к осмысленному существованию отнюдь не только в силу смерти, тем более, как исключительно негативного фактора своего бытия. Смерть, среди прочего, будучи свидетельством и следствием противоречивости вещей (в нашем случае человека), придает и положительную цену, значимость жизни, наполняет человеческое присутствие в мире осмысленным содержанием, чувством довольства, радости, жизненности. Она не только прекращает жизнь, но, вместе с тем, обеспечивает, поддерживает, сохраняет непрерывность ее, порождая новую жизнь. Вместе с тем, она осчастливливает, насыщает жизнеутверждающими устремлениями живого человека. Иначе и не может быть. Это очень хорошо чувствует Роберт Рождественский в приведенном выше стихе о нашей смертности. Элементарно же: мы счастливы, живы, знаем «чего стоим», «вылезаем из тьмы», поскольку не умерли, нам известна «горькая истина, что смертны мы».

Что значит жизнь человека, не ведающего смерть: бессмысленная, бесцельная, даже не абсурдная?! Не есть ли в таком случае она, в продолжение сказанного, самым большим наказанием и мукой?.. Кстати, даже так представшая, она, как показывает А. Камю («Миф о Сизифе»), несет в себе смысл. Можно в таком разрезе утверждать, что, если смерти и не принадлежит исключительная прерогатива в формировании осмысленного отношения, то, по крайней мере, она выступает начальной своеобразной ступенью, где человек проникается данным отношением.

Очень глубоко продуманно о жизнеутверждающем (положительном) значении смерти для сократического человека, вообще, нашего современника говорит Л. Н. Толстой. Мысль о неизбежности физической смерти человека, проходящая красной нитью через все его творчество, теснейшим образом увязана с утверждением нравственного, духовного («родового») бессмертия. Смерть страшна, говорит мыслитель, для тех, кто «не видит, как бессмысленна и погибельна его личная одинокая жизнь, и кто думает, что он не умрет... Я умру так же, как и все... Но моя жизнь и смерть будут иметь смысл и для меня, и для всех» [Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. — М., 1957. — Т. 23. — С. 402].

Положительное достоинство осмысленности жизни великий мыслитель распространяет и на смерть. В такой связи для него «человек умер, но его отношение к миру продолжает действовать на людей, даже не так, как при жизни, а в огромное число раз сильнее, и действие это по мере разумности и любовности увеличивается и растет, как все живое, никогда не прекращаясь и не зная перерывов» [Там же. — С. 413]. Живя в любви и для блага других, человек, считает Толстой, перекликаясь с отечественными космистами, «здесь, в этой жизни уже вступает в то новое отношение к миру, для которого нет смерти и установление которого есть для всех людей дело этой жизни» [Там же. — С. 415]. Сохраняет свою жизнеутверждающую, умиротворяющую роль смерть и для событийного человеческого бытия, живущего, как неоднократно отмечалось, осваивающе-произведенчески, высшим проявлением чего выступает любовь.

В общем-то, очерченные установки на жизнь и смерть, на осмысленность человеческой жизни, выражают продуманную материалистическую позицию. Последовательно проводимый философский материализм, скажем так, «с щепотью соли» относится к идее возможности личного физического бессмертия для человека. Он выражает сомнения на надежды людей касательно «загробной жизни» (или какой другой, аналогично «скроенной»). Ибо они, по сути, вместо конкретного решения смысложизненной проблематики, нахождения подобающего смысла в посюсторонней действительности (единственно и неоспоримо истинной, обладающей, как бы сказал Спиноза, «безоговорочными реалиями на существование»), отодвигают все это в какую-то иллюзорную, призрачную (больше, вымышленную) перспективу. Собственно, если даже последняя имеет место, разве не нужно будет тогда человеку самоопределяться? Причем, — свободно, личностно-экзистенциально, ответственно, самостоятельно, на собственный страх и риск именно в посюсторонней жизни. Не придется ли, здесь находить смыслы, «концы и начала» своих забот и служений, существования вообще? В своих разысканиях на этот счет мы, в частности, касаясь человека как личности, экзистенции и человеческого бытия, высказались однозначно. Высказались и о том. Что многие проблемы человеческого бытия, в том числе и определения со смертью и бессмертием, ближайшим образом упираются в любовное отношение человека к жизни, своему окружению, к самому себе. Оно и понятно. Ведь любовь, как мы определились с ней, высшая форма творчества в любом историческом типе практики. А в осваивающе-произведенческой деятельности выступает ее наиболее развитой данностью.