Сын теневой стороны. 3. Тайны

Доктор Элиас К. Рут, MD, Ph. D., внимательно выслушав вопросы, заданные ему профессором, согласно кивнул и сообщил:

— Да, господин профессор, ребенок здоров и силен. Это значит, что моя миссия завершена. Теперь это ваша проблема, сэр.

— Разумеется, — согласился сэр Уэллдоун. — Разумеется. Я прошу у вас несколько дней терпения, а потом мы заберем девочку из лаборатории.

— Профессор, благодарю вас за то, что позволили мне провести столь увлекательный эксперимент, и он завершился абсолютным успехом!

— У нас от этого взаимная выгода, — улыбнулся Уэллдоун.

— А что с лабораторией?

— Она ваша, доктор, лишь бы вы не слишком щеголяли тем, чем занимаетесь в ней.

— Значит, она больше не секретная?

— Конечно, секретная! До момента, пока мы не заберем оттуда ребенка и замороженные неиспользованные эмбрионы. Мы сохраним их... на всякий случай... Затем вы получите акт дарения от лица того, кого никто не осмелится спросить ни о лаборатории, ни о том, почему кто-то так ее оборудовал и так распорядился ею...

— И кто это будет?

— Вы узнаете, доктор, в нужное время.

Сэр Дональд Б. Уэллдоун поднялся со своего места, тем самым давая понять Руту, что разговор окончен. На прощание он крепко, по-мужски пожал ученому руку.

И как только за Рутом закрылась дверь, профессор потянулся к телефону, набрал номер и, услышав в трубке «Алло», произнес всего несколько слов:

— Все в порядке. Теперь твой черед, брат Натайр...

* * *

Кардинал Джеремайя Д. Джонсон сидел в своей библиотеке за аккуратным эбеновым столом восемнадцатого века, инкрустированным кораллом и перламутром. Ему нравились такие миниатюрные, но дорогие безделушки. Он раскладывал пасьянс и пил старый, двадцатипятилетний, хорошо охлажденный бурбон, в котором позванивали кубики льда. Впрочем, он даже не пил, а вливал в себя бокал за бокалом, дожидаясь, пока закружится голова, уйдут все страхи, а повседневные проблемы покажутся пустяковыми и неважными, а сам он почувствует себя сильным, как повелитель небес, земли и преисподней.

Кардинал был алкоголиком, но об этом знали немногие, поскольку он умел маскировать эту свою проблему блестяще. Голову он имел крепкую, да и организм тоже незаурядный. Бывало, он пил в одиночестве, как ему больше всего нравилось, до двух-трех часов утра, а в семь вставал у алтаря и чрезвычайно благостно отслуживал мессу. И даже перед этим похмелялся, хотя и не всегда. Другой после такой пьяной ночи, наверное, валялся бы трупом по крайней мере до полудня, но не кардинал.

После мессы он возвращался к своим делам в одной из ватиканских дикастерий, и только там по-настоящему трезвел, и тогда — в зависимости от того, насколько сильно его терзало моральное похмелье — он или уходил в депрессию, или впадал в психоз, что непременно сказывалось на решениях, которые он принимал. И это были зачастую важнейшие решения для судеб, а иногда и жизни многочисленного клира со всего мира, обращавшегося к Святому Престолу с самыми разными проблемами, чьи документы попадали на стол кардинала Джонсона. Для них он был богом на земле... Roma locuta, causa finita... Рим высказался, дело закончено... Апелляции же рассматривал, вероятно, какой-то другой Джонсон — необязательно алкоголик, возможно, даже Божий человек. Возможно...

У кардинала прошел еще один день. После сытного, вкусного обеда он с облегчением отправился в свои апартаменты. Едва войдя, он открыл бар, налил себе ирландского виски — так, на два пальца, — выпил залпом и немилосердно скривился. Затем он скинул одежду, вошел в душ и вызвал знакомого польского священника, молодого и красивого, которого он пригласил пропустить бокал-другой и, чтоб тот... потер ему спину... Это была всего лишь такая братская услуга. Взамен кардинал клятвенно обещал вскоре сделать его прелатом... и еще какую-нибудь должность в Конгрегации обещал.

Вдруг зазвонил телефон. Кардинал долго игнорировал этот звук, не собираясь выходить из ванной, но телефон звонил... и звонил... и звонил...

Наконец, иерарх выругался себе под нос и, завернувшись в просторный махровый халат, прошлепал босыми ногами к телефонному аппарату. Священнику жестом руки он велел оставаться в душе.

— Здравствуйте, кардинал, — послышался голос Натайра Силена-младшего, епископа прогрессивной Католической Церкви.

— Привет, Натайр, ты помешал мне принимать ванну...

— Прости, но это важно.

— ...

— Завтра к вечеру тебя навестит некая особа, которая сошлется на меня. Помни, что ты должен быть один в квартире. Ты получишь инструкции и будешь точно их выполнять. Братья рассчитывают на тебя.

Последние слова американец произнес доходчиво и с нажимом.

— Хорошо. Я буду ждать.

— Тогда спи спокойно, твое преосвященство. И... береги себя.

Епископ повесил трубку.

* * *

В монастыре младших сестер Святого Франциска традиционной обсерванции(18) воцарилась безмолвная тишина. После трапезы и последних вечерних молитв монахини отправились отдыхать. Только мать Виргиния, провинциальная настоятельница, еще не ложилась. Она сидела за письменным столом, на котором стояло старое латунное, почерневшее от старости, никогда не чищеное распятие, а также лежали молитвенник и еще несколько духовных книг. Монахиня кинула взгляд на часы, будто бы ждала кого-то. Она была заметно расстроена и одновременно чем-то возбуждена.

За окном слышался шум дождя. Ветер то и дело раскачивал ветки старого бургундского дуба, что рос напротив окна кельи монахини. Вихрь нагонял на стекла плотный дождевой туман. Сначала ветер лишь выл и тихо скулил, как обиженный ребенок, но потом вдруг резко усиливался, и тогда ветки мотало то влево, то вправо, то вниз, то вверх, и они трещали и скрипели, готовые вот-вот сломаться и улететь над крышами монастырских построек.

Мать Виргиния вздрогнула, охваченная страхом. Она снова взглянула на часы. Стрелки показывали четверть первого.

Монахиня встала, осторожно подошла к двери, прислонилась к ней головой, довольно долго пытаясь уловить ухом, не доносятся ли из коридора какие-нибудь звуки, например, человеческие шаги. Однако было тихо. Так тихо, что слышалось биение собственного сердца.

Она мягко и осторожно нажала на ручку двери и бесшумно выскользнула наружу. Было темно, хоть глаз выколи, но мать Виргиния наизусть знала ту дорогу, по которой ходила каждый день, и не раз. Она не боялась заблудиться или споткнуться.

Наконец она добралась до небольшой окованной двери, соединявшей монастырь с церковью. Настоятельница достала из кармана массивный, внушительных размеров железный ключ, наощупь вставила его в замок старинной работы, повернула и, нажав на ручку, с тихим скрипом открыла дверь.

Воздух в храме был насыщен густым ароматом сладких лилий и тяжелым запахом благовоний. Перед дарохранительницей(18) полыхала негасимая лампада под красным колпаком, образуя под собой кровавый круг света у подножия алтаря.

Мать Виргиния опустилась на колени в углу и, укрывшись в самой глубокой тени, стиснула пальцы на бусинах четок. Она дрожала от волнения, пыталась молиться, но не могла.

Секунды показались ей часами. Сердце стучало, словно кузнецкий молот, а под ложечкой сосало так, что она боялась упасть в обморок от волнения, если это ожидание немедленно не прекратится.

Наконец она услышала шаги. Мужские, решительные шаги, хотя приближающийся к пресвитерию(19) человек, видимо, старался как можно осторожнее ступать, чтобы не вызвать эхо в пустой церкви.

Виргиния поднялась на ноги и мелкими шажками приблизилась к пришедшему.

— Здравствуйте, Ваше Преосвященство, — она почтительно поклонилась, пытаясь одновременно поцеловать протянутую в ее сторону руку. — Кардинал, я явилась по приказу.

— Тогда послушайте, матушка. Дело чрезвычайно деликатное. Никто и никогда не должен узнать ни о нашей нынешней встрече, ни тем более о содержании нашего разговора. Поклянитесь, — и он указал пальцем на скинию.

Монахиню охватила тревога. Она с ужасом смотрела в каменное лицо Джеремайи, едва различимое во мраке, и лишь через несколько секунд неуверенным голосом произнесла:

— Клянусь.

— Хорошо. Тогда послушайте. Это приказ высших церковных иерархов...

— То есть... и даже...

— Да, это и его просьба... Вернемся к сути дела. Завтра в одиннадцать часов утра вы будете стоять одна на площади Святого Петра справа от египетского обелиска, лицом к Виа делла Консилиазионе. Если ничего непредвиденного не случится, то в десять минут двенадцатого некто подойдет к вам и кое-что вручит. Возьмите, что бы это ни было, ни о чем не спрашивайте, ничего не рассматривайте, ничему не удивляйтесь — и приготовьтесь к тому, что вы можете сильно удивиться — а затем как можно скорее уходите с этого места и отправляйтесь прямо в монастырь. Вот и все. Дальнейшие инструкции появятся в свое время, и только я буду их давать. Никто другой, кроме меня. Если только я не умру. Но и на этот случай вы получите указания, что делать дальше... Вот конверт с ними... Открыть только в том случае, если со мной случится что-то плохое...

* * *

Кардинал с облегчением откинулся в удобном кресле. Он рефлекторно потянулся за бутылкой водки — подарком от молодого польского священника, бросил несколько кубиков льда в бокал и наполнил его до краев. Он подождал немного, пока алкоголь охладится, и осушил бокал двумя глотками, поморщился, но умело выждал, пока перестанет жечь горло, не запивая ничем. Затем он налил себе еще раз, больше половины от предыдущей порции, выпил.

Через несколько минут его покинуло напряжение, пришли облегчение и покой. Кардинал встал и неуверенным шагом проследовал в спальню, по пути скидывая с себя обувь, а потом и остальные предметы гардероба.

Наконец он рухнул на кровать, натянул на себя одеяло и, свернувшись калачиком, закрыл глаза. У него закружилась голова, и он начал резко проваливаться в омут беспокойного пьяного сна...

* * *

Утром кардинал проснулся весь разбитый. Накануне он испытал слишком много эмоций. Сереющее на востоке небо явно не сулило передышки, а готовило очередную порцию стресса и беспокойства: все ли пойдет по плану, удастся ли в точности исполнить поручение братьев, завершится ли все предприятие успехом. «Скорей бы все кончилось... скорей бы вечер...»

Увы, из-за горизонта только пробивались первые солнечные лучи. К счастью, дождь прекратился, и наступила прекрасная погода.

Кардинал решил не ходить в контору. Он надел светский костюм — джинсы и спортивную рубашку в испанском стиле, голову покрыл соломенной шляпой с широкими полями, а на нос нацепил большие темные пляжные очки, надеясь, что благодаря этому наряду не будет выделяться в толпе туристов.

Он не собирался идти на завтрак, решив съесть что-нибудь в городе. Только закусил несколькими чипсами, чтобы не пить на пустой желудок, и опрокинул стакан бурбона.

Почти сразу в голове прояснилось. Преодолев минутное сомнение, кардинал все же прихватил с собой фляжку этого изысканного напитка, чтобы, отпивая глоток-другой, сохранять физическую форму и в меру невозмутимый ум.

Иначе он мог бы этого дня не пережить, похмелье разбило бы его. А нынешний день принципиально отличался от тех, что ему доводилось переживать после перепоя.

«Надо взять себя в руки. Если я не перестану бухать, то долго не протяну. Сегодня в последний раз. С завтрашнего дня я прекращаю пить». Кардинал принял твердое решение. Уже четвертое в этом году...

* * *

Мать Виргиния, провинциальная настоятельница, уже без четверти одиннадцать кружила возле места, назначенного ей кардиналом для некой таинственной встречи.

Она совершенно ничего не понимала во всей этой странной, очень странной ситуации с конспирацией, пахнущей каким-то заговором. В обычных обстоятельствах она не позволила бы втянуть себя в нечто столь подозрительное, но ведь ее просил... нет, не просил — скорее, потребовал кто-то из иерархов Церкви, — и, как намекнул кардинал, это был сам Наместник. Ладно, не намекнул... Она сама его спросила... Но он же не стал отрицать. Нет, как это было? Она спросила?.. Кажется, да. А он кивнул, подтвердил?.. У нее уже все перемешалось в голове. Она совершенно... совершенно не могла отказаться. Только какой во всем этом смысл?

Она почувствовала сильное жжение в груди слева. «О, боже! Инфаркт?! Нет, это от нервов», — подумала она. Она еще крепче сжала пальцы на бусинах четок и с жаром и страстью принялась взывать к Милосердию Божию. «;Во имя мук Христовых, помилуй нас и весь мир сущий...»;

Она взглянула на часы. Было около одиннадцати. Оставалось еще несколько секунд. Она встала на условленное место. Прикрыла глаза... «;Отче Всевышний, жертвую Тебе Плоть и Кровь, Душу и Божество любимого Сына Твоего и Господа нашего...»;

* * *

Кардинал прогуливался возле египетского обелиска, смешавшись с пестрой суетливой толпой паломников. Его внимание сразу привлекла большая группа каких-то людей с накинутыми на плечи красными плащами. Это были какие-то африканцы в племенных одеждах. Он лихорадочно рылся в памяти, пытаясь определить, кем они могли быть. «Кажется, масаи. Да, точно масаи», — подумал он.

Джеремайя встревожился, потому что группа африканцев направилась к египетскому обелиску, явно намереваясь здесь подольше задержаться. Скорее всего, собирались читать там какие-то молитвы. Если он допустит это, успех предприятия может оказаться под вопросом.

Кардинал не знал, что делать. Он взглянул на часы, было двенадцать минут двенадцатого. Кинув взгляд туда, где еще минуту назад стояла мать Виргиния, он уже не увидел ее. Поискав глазами в толпе, он также нигде ее не нашел.

Кардинал вздохнул с облегчением. Очевидно, все получилось, все прошло гладко. Жаль только, что он пропустил самое главное. Он еще немного постоял, с интересом разглядывая группу масаев.

«Мне необходимо наконец что-нибудь съесть», — подумал он и, незаметно сделав несколько глотков виски для просветления разума, вновь становившегося вялым, двинулся к Виа делла Кончилиационе, затем свернул в Борго Пио и, наконец, дойдя до ресторана Tre Pupazzi, зашел внутрь, занял место за пустым столиком под высоко расположенным окном, на подоконнике которого стояли какие-то рахитичные орхидеи, и заказал завтрак.

* * *

Мать Виргиния неподвижно стояла на месте, указанном ей кардиналом. Напряженная и взволнованная, она, не переставая, молилась и опасалась даже оглядеться вокруг. Она не знала, который сейчас час, но боялась взглянуть на часы. В какой-то момент она услышала, вернее, не услышала, а, скорее, почувствовала, как кто-то приближается к ней. Подняв глаза, она увидела юную, но уже потрепанную жизнью и дурными пристрастиями девушку, похожую на наркоманку.

— Это тебе.

Это были единственные слова, что она произнесла, передавая монахине ребенка.

Затем девушка развернулась и смешалась с толпой.

Все это длилось несколько секунд.

Виргиния, безмерно изумленная, потому что ожидала чего угодно, но не ребенка, памятуя о том, что ей велел делать иерарх Ватикана, прижала малыша к груди и поспешила к монастырю.

Сделав несколько десятков шагов, она осторожно оглянулась, чтобы убедиться, что за ней никто не следует, но никого подозрительного не заметила.

Переступив порог монастыря, она вздохнула с облегчением. И только в этот момент она поняла, что понятия не имеет, что скажет сестрам, когда они увидят ее с ребенком на руках.

Мать Виргиния проследовала в свою комнату, положила младенца на столик, а сама обессиленная опустилась на стул. В тот же момент зазвонил телефон.

— Я слушаю.

— Все ли в порядке? — услышала она в трубке голос кардинала.

— Да, Ваше Преосвященство.

— Тогда выслушайте внимательно, что я вам скажу.

— Да, отец.

— Это ребенок, эта девочка...

— Так это девочка?..

— Пожалуйста, не прерывайте меня. Да, это девочка. Особенная. Так как ей угрожала опасность... неважно, какая... мы решили спрятать ее так, чтобы никто даже не догадался, где она. Остальное я вам расскажу в то же время и в том же месте, что и в прошлый раз. А теперь сделайте то, что я скажу. Телефон, с которого сейчас вы разговариваете, выбросьте в такое место, где его никто не сможет найти. Лучше утопите. То же я сделаю с телефоном, с которого сейчас звоню. Достаньте из коробки, которую вы когда-то получили от меня, другой телефон, со знаком D;, и теперь он будет служить нам для связи. До встречи.

— До встречи, Ваше Преосвященство.

— Только будьте пунктуальны.

— Разумеется.

— Ваше Преосвященство, а можно...

— Не сейчас, потом, потом! Вы все узнаете от меня чуть позже!

— Хорошо.

— Постарайтесь как-то все устроить, чтобы другие монахини до завтрашнего утра не узнали о новой обитательнице монастыря.

— А если ребенок начнет плакать?

— Не начнет. Мы позаботились о том, чтобы он спал и молчал несколько часов.

— А разве он не должен есть?

— Напоите водой с каплей лавандового меда. Этого должно хватить.

— Точно?

— Так сказал доктор.

— И с ней ничего не случится?

— Не может!

— Не может?

— Не может, у нее есть могущественный опекун.

— Но ведь это не в человеческой власти!..

— А разве я говорил о человеческой власти?

— О, Боже... Ваше Преосвященство, вы меня пугаете...

— Спокойно, матушка, спокойно. Закончим этот разговор, потому что мне нужно немного отдохнуть до вечера.

Кардинал повесил трубку.

Мать Виргиния продолжала неподвижно сидеть, с тревогой глядя на спящего ребенка. Она подумала, что, возможно, придется проверить, не мокрый ли он, но малыш спал так сладко и спокойно, что она решила лучше не трогать его.

Монахиня вышла в коридор, плотно закрыла дверь комнаты, подергала ручку, чтобы убедиться, что она действительно хорошо заперта, и, прошептав: «Спаси и сохрани», отправилась исполнять свои обязанности.

* * *

— Вы уже знаете, что это девочка.

— Ну... это все, что я знаю...

— И вы наверняка хотели бы узнать больше?

Кардинал старался не приближаться к монахине, держался на расстоянии, боясь, что она может почувствовать запах алкоголя. Вернувшись с площади Святого Петра, он, правда, поспал несколько часов, но проснулся в таком паршивом состоянии, что ему просто необходимо было снова выпить. Иначе он не смог бы явиться на ночную встречу. Он почувствовал, что переусердствовал — сердце бешено колотилось в груди.

— Конечно. Я очень удивлена. В чем дело, Ваше Преосвященство?

— Ребенок королевской крови, последний представитель такого рода, что фамилии лучше не называть. О его существовании, кроме нескольких самых надежных людей в мире, больше никому не рассказывали. Если бы стало известно, что такой ребенок жив, его непременно попытались бы похитить, а если бы не удалось, то погубить, явно или тайно. Отсюда столько предосторожностей, и отсюда эта тайна.

— Но ведь когда-нибудь все выйдет наружу! — мать Виргинию все больше охватывал страх. — К тому же времена королей давно прошли! Ваше преосвященство, это какие-то сказки, как в плохом фильме. У нас же демократия! Кому есть дело до королевских род;в?!

Кардинал молча пропустил всю эту тираду и ответил только на один вопрос:

— Нет, не выйдет. На самом высоком уровне... церковном, — добавил он после минутного колебания, — решено было так все устроить: в ваш монастырь будет переведена некая молодая монахиня, которая заявит, что это ее ребенок, что она зачала его от некоего священника. У него будут на это соответствующие документы, ребенок, как того требуют законы, будет официально зарегистрирован, получит фамилию матери и будет жить в вашем монастыре. О том, как оно на самом деле, будете знать только вы.

— А другие сестры?

— Другие сестры? Все остальные сестры должны верить в эту сказку.

— Но это же скандал!

— Никакого скандала. Вы официально сообщаете, что ребенок был подброшен вам в «окно жизни» и вы приняли его на воспитание. Только осторожно. Вы в этом видите что-то необычное? Впервые в истории что ли монахини рожают детей?

— Кто в это поверит? Ведь нужно разрешение суда, чтобы получить опеку над ребенком, статус приемной семьи! Поэтому я спрашиваю: кто в это поверит?!

— Это версия для посторонних. Ведь никто не будет проверять, дал ли какой-либо суд такое согласие или нет, а для светских властей официально матерью будет одна из ваших сестер. Так о каком суде, о каком согласии вы говорите? Именно так все можно сохранить в тайне. Для особо любопытных и проницательных будут ведь официальные документы — свидетельство о рождении, имена родителей.

— А ребенка крестили?

— Нет.

— Тогда его надо крестить.

— Вероятно. Только сейчас это не самое важное...

— Крещение не самое важное?! — безмерно изумилась мать-настоятельница.

Кардинал понял, что сказал нечто весьма неуместное. Он вдруг осознал, что разговаривает с человеком, действительно твердо верящим в Бога и искренне, всем сердцем и всеми силами желающим Ему служить. И служить Церкви. Впрочем, это была одна из самых главных причин, по которой именно этой монахине из этого ордена доверили опеку над ребенком, не посвятив ее в план, сложившийся в головах братьев. Ее глубокая вера и послушание действительно были лучшей гарантией сохранения всего в абсолютной тайне...

* * *

— Доктор Элиас К. Рут? — с таким вопросом мужчина средних лет, неприметный, с очень типичной физиономией, похожий на мелкого клерка, обратился к врачу, когда тот переходил по узкому мосту ручей, пересекающий Плантацию Изабеллы в Ричмонд-Парке в Лондоне.

— Да? А вы кто? — ответил Рут озадаченно.

— Вам привет от сэра Дональда Б. Уэллдона.

— Вы знакомы с профессором? — удивился доктор. — Приятно познакомиться.

— В некотором смысле...

— Как это «в некотором смысле»? Что это значит?

— А вот!

Мужчина протянул руку, словно в знак приветствия. Когда же Рут рефлекторно протянул ему свою, незнакомец схватил ее, крепко сжал и внезапным рывком притянул доктора к себе, навалившись на него всем телом. В другой руке блеснул нож и несколько раз, словно шершневое жало, вонзился в тело жертвы.

Нападавший мгновенно отпихнул обмякшее тело доктора и со всей силы толкнул его в буйные заросли рододендронов и азалий, составлявшие густой подлесок стройной дубовой рощи по обеим сторонам ручья, после чего удалился неспешным шагом.

Через несколько десятков шагов он вынул из внутреннего кармана пиджака телефон, набрал номер и, услышав голос профессора Уэллдона, произнес только одно слово:

— Готово.

И отключился. Затем он медленно подошел к старому раскидистому ясеню, растущему на берегу довольно обширного пруда, прислонился спиной к шершавому стволу, огляделся вокруг, размахнулся и швырнул телефон в воду как можно дальше.

* * *

Сэр Дональд вздохнул с облегчением. Один след, наверное, самый явный, был стерт. Теперь была очередь остальной команды... правда, не всех... некоторые еще могли понадобиться. Но это был вопрос дней... возможно, недель... месяцев, в худшем случае...

* * *

— Сара, я крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа...

— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу...

Обряд был завершен. Священник ушел в ризницу, а мать Виргиния вместе с мнимой матерью ребенка и крестными родителями — монахиней в преклонных годах и девяностолетним садовником, который когда-то очень давно ухаживал за садами Ватикана, а теперь, когда все близкие, семья и друзья обошли его в пути в мир иной, остался совсем один, — отправились в монастырь, чтобы отметить скромной трапезой это торжественное событие — привитие новой поросли к стволу Церкви — мистическому телу Господа Иисуса.

Грянул гром. Молния рассекла небо. Послышались новые раскаты, а из густых бурых туч хлынули потоки воды. Это был не дождь и даже не ливень, это был настоящий потоп, словно небо стремилось смыть то, что осквернило землю... Какую-то грязь, какой-то грех, какое-то клеймо...

* * *

Молодой, амбициозный, падкий на почести и звания, мечтающий о стремительной церковной карьере отец Роман из Польши, друг кардинала Джеремайи Д. Джонсона, неспешно оделся и присел на краю ложа, где лежал не подающий признаков жизни иерарх. Он потянулся к бутылке старого бурбона, налил себе полный бокал, поднял его и, обращаясь к трупу, произнес с ироничной усмешкой:

— Ну, старый развратник! Наконец-то ты попал в ад! Я не скажу «Твое здоровье», ведь тебя как раз удар хватил!

Он медленно глотнул виски, откашлялся, отыскал в скомканной простыне небольшой шприц, закрыл иглу пластиковым колпачком и спрятал в карман.

* * *

— Здравствуйте, Ваше Преосвященство. Это Роман.

— Алло?! Это епископ Натайр Силен. Кто? Кто говорит? Что-то не слышно, повторите!

— Здравствуйте, Ваше Преосвященство! Это отец Роман из Рима!

— А, это вы, отец Роман? Как у вас дела? Вас по-прежнему не переубедить перейти в нашу Церковь?

— Нет, вряд ли, Ваше Преосвященство. У нас здесь больше возможностей.

— Ок. Я понимаю. А что у вас еще слышно?

— А еще мне очень печально...

— Отчего же? Разрешите спросить?

— Менее часа назад умер мой наставник.

— Кардинал? Это печально... а отчего он умер? Какой-то несчастный случай?

— Нет, он много пил в этот вечер... как обычно, впрочем... сердце не выдержало...

— Это точно?

— Такое заключение дал врач...

— А потому... Покойся с миром... Requiescat in pace...

— Аминь.

Отец Роман не спеша налил себе еще бурбона, выпил и, слегка пошатываясь, проследовал в гардероб покойного кардинала. Он снял с вешалки сутану мертвеца, примерил ее и взглянул в зеркало.

— Может быть, когда-нибудь, — прошептал он сам себе, мечтательно глядя на свое отражение в хрустальной зеркальной глади.

_______________________________

(17) Обсерванция (лат. Observantia) — соблюдение монастырского устава.
(18) лат. Tabernaculum.
(19) В западноевропейской (прежде всего, католической) церковной архитектуре пространство между нефом и алтарём.