гл. 1-5. Для солдат война - не мать родная

ВОСЕМЬ КРУГОВ БЫТИЯ
или Жизнь Ивана Булатова

Семейный роман-эпопея

Книга 1. ТЕПЛО ПОД КРЫЛОМ КУКУШКИ
или Злые усмешки судьбы


Глава 5. ДЛЯ СОЛДАТ ВОЙНА – НЕ МАТЬ РОДНАЯ

Первая демобилизация Николая Булатова. – Четыре этапа сватовства. – Невесты разными бывают. – Второе сватовство Николая. – Снова в армию, на фронт. – В плену ничего терять нельзя! – Легенда о сметливом солдате. – Тяжёлые потери после Брусиловского прорыва. – Бардак в стране без царя и в головах без ума.


* * *
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Начиная с петровских времён, рекрутскую повинность в армии несли до 1874 года. Набирались рекруты из числа сыновей крестьян и мещан (то есть, горожан без чинов и сословий). Первое время рекрутская служба была пожизненной. Но с 1793 года её срок сократился до двадцати пяти лет. Потом он сокращался ещё несколько раз, и последние рекруты служили семь лет.

А с 1874 года, согласно императорскому повелению, начала действовать всеобщая воинская обязанность. Служба в сухопутных войсках при этом сократилась до шести лет, а на флоте служили десять лет.

С 1906 года срок службы солдат в частях пехоты, кавалерии и артиллерии был уменьшен вдвое и составлял три года. А на флоте и в береговой артиллерии служили четыре года. Солдаты и матросы, отслужившие действительную службу, в дальнейшем по три-четыре года находились в армейском запасе. Они должны были поддерживать свои воинские навыки в ходе ежегодных обязательных занятий по военной подготовке.

*   *   *
Без Николая сиротливо стало в доме Булатовых: будто от каравая кто-то отрезал изрядную краюху. Ко времени призыва в армию стал он для отца верной опорой и незаменимым помощником в большой семье, поэтому не спешил жениться. А теперь вот в армию надолго угодил, так и не познав ни радостей, ни горестей семейной жизни.

И так получилось по жизни Николая Булатова, что в общем счёте и за несколько приёмов Николай находился в армии пять с половиной лет. Произошло это из-за войны с германцем, начавшейся меньше чем через год после его демобилизации.

Первый раз из армии Николай Булатов вернулся в 1913-м году как раз на Михайлов день. На месяц раньше него, сразу после Покрова, демобилизовался Иван  Петренко. А перед Рождеством и Петро Вознюк вернулся в село со службы. Все трое демобилизованных продолжали находиться на учёте в Помпенском призывном участке: были зачислены в запас первого разряда. При этом они были извещены, что на случай войны их первыми мобилизуют на фронт.

Дома Николая ждала неприятная весть. Его невеста Василиса Сидорова не стала дожидаться его из армии. Через полгода по весне замуж вышла, сыночка родила и снова тяжёлой ходит. Николай с болью узнал о замужестве бывшей невесты, но не стал осуждать её. Не брал он с неё слова дожидаться его. К тому же, в суматохе подготовки к своим проводам в армию ни он, ни отец не подумали о том, чтобы пригласить Сидоровых за прощальный стол. А те из-за этого обиделись крепко: мол, их даже не считают за своих, зазнались...

И очень трудно стало Николаю по-новому женихаться, потому что подолгу и крепко раздумывали родители девушек на выданье. Совсем не спешили они отдавать их замуж за парня, которому пошёл уже двадцать шестой год, и которого снова могут забрать в армию, раз он на учёте в волости состоит. И какая будет польза от такого жениха, кроме обузы? Он детей настрогает, да снова в шинель оденется, а ты тут в селе тяни его жену с детьми...

Из троих демобилизованных солдат только Ивану Петренке до армии удалось свить семейное гнёздышко. Вот и живёт теперь счастливо со своей Катериной, да трёхлетнему сынишке радуется. И они уже второго ребёнка ждут, как в этом признался смущённый и гордый однополчанин. Горьковато стало Николаю после этой новости. Самому ведь тоже хочется иметь семью и детей, а дело со свадьбой никак не идёт на лад.

Совсем по-другому с женитьбой обстояло у Петра Вознюка, который смог ожениться вскоре после возвращения из армии. Будучи родом из крепкой и зажиточной семьи, женихом он считался завидным. Но прослыл строптивым, потому что не стал слушать отца, к какой невесте сватов засылать. И после далеко не сразу полученного благословения родителей он послал сватов к Пелагее Глебовой, девушке из хорошей, но не богатой семьи.

Еще до призыва Петра в армию полюбили молодые друг друга. И полюбили очень сильно, как оказалось. Младшая на год Пелагея верно ждала и дождалась-таки своего суженого. Конечно, за миновавшие три года к ней засылали сватов. Но ни к одному из женихов не вышла она для шлюба. Несколько раз была крепко бита отцом за то, что перед людьми на всё село позорила его. Девушка горько плакала, отговаривалась монастырём и ни за кого, кроме Петра, замуж идти не хотела.

Но и Петру сговориться с будущим тестем удалось не сразу. После Нового года он каждую неделю раз за разом стал засылать сватов к родителям Пелагеи. И только через месяц соизволил-таки согласиться её отец, чтобы молодой Вознюк со сватами пришёл для шлюба.

За это время Николай Глебов совсем измучил свою дочку, слезами извел её. Дело в том, что в своём зяте он хотел видеть крепкую и надёжную опору для семьи дочери. Да и сам рассчитывал хоть изредка получать помощь от зятя. Но с высокомерными Вознюками раньше он никогда не находил общего языка. И полагал поэтому, что эти гордецы будут считать Пелагею бесприданницей и приживалкой. Опасался, что отнюдь не сладкое житьё ожидает её в семье этих куркулей.

Но отец так и не смог вразумить дочку никакими доводами. В отчаянии та уже петлёй стала грозиться. Доводить её и себя до такого греха Николай не пожелал. И, в конце концов, смирился с не меньшим, чем у него самого, упорством Пелагеи.

Дальше дело пошло уже намного легче и быстрее.
Через неделю после зарученья во время шлюба Пелагея, наконец-то, сказала «Да!» своему долгожданному жениху. Ещё через неделю состоялся залий – трудный, со звенящим негодованием в голосе и крупной дрожью в руках. Впрочем, при помощи вина этот обряд всё же прошёл, как ему и положено проходить.

Сваты усердно заливали вином глаза, чтобы по всем спорным вопросам прийти к согласию. При этом каждый пытался сохранить ясность в голове, чтобы хоть в чём-то обойти соперника. Как и предполагал Глебов, непросто оказалось ему сговориться с Вознюками насчет приданого невесты и подарков молодым. Зубами скрипел, отвоёвывал каждый пустяк, пока, наконец-то, по рукам не ударили.
Ну, и крепко же на этом залие напился Николай! Два дня потом чумным ходил, но уйти в запой не позволил себе: свадьбу играть предстояло всего через две недели – до того спешил нетерпеливый жених!

*   *   *
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Давнишний обряд сватовства был долгим и сложным, проходил в несколько этапов. Вначале нужно было получить зарученье родителей невесты. Вначале жених получал согласие своих родителей, и они благословляли его на женитьбу. Далее, во избежание возможной огласки и позора в случае отказа родителей девушки, до зарученья производилась как бы разведка, возможно ли сватовство вообще. Если сторона жениха совершенно не была уверена в успехе, то засылали одну сваху или свата из числа самых близких родственников. Причём, засылали «пустых», без подарков. А если наперёд знали, что родители девушки не станут возражать, то сразу засылали целую делегацию, но без жениха.

Сваты нарядно одевались, брали с собой штоф вина и калач, увязанный в красивое полотенце с оторочками. Родители девушки привечали их, после чего давали зарученье – то есть, официальное согласие выдать дочь замуж. При этом они также называли дату, когда будут готовы торжественно принять жениха для шлюба. Весть о зарученьи невесты моментально разносилась по селу, чтобы другие парни не попали впросак.

В назначенный срок жених вместе со сватами и шаферами, но без родителей, приходил в дом невесты. Немного погодя в комнату призывали девушку с её подружками. При этом все старались убедиться, что семейное дело у молодых складывается полюбовно. Поэтому второй этап сватовства так и назывался – шлюб. На шлюбе называлась дата следующего этапа сватовства. Вскоре об этом тоже знал каждый житель села.

Спустя обусловленное на шлюбе время, которой могло длиться от нескольких недель до нескольких месяцев, родители жениха вместе с ним, сватами и шаферами снова приходили в дом невесты. При этом долго, подробно и зачастую в трудных спорах обговаривались конкретные условия проведения свадебной церемонии, денежного и материального участия сторон в создании молодой семьи, назначалась дата венчания, место и условия проведения свадебного пира. Зачастую только вино помогало решить сложные вопросы, поэтому вина требовалось много. Залий потому так и назван, что все споры на нём вином заливались.

Затем молодые венчались, после чего устраивался свадебный пир-веселье. Гуляли свадьбу обычно по воскресеньям и либо в одном из домов венчающихся, либо в обоих домах – это уж как на залие было обговорено.

Сватовство длилось не менее двух недель, а иногда тянулось несколько месяцев. Зато созданные таким образом семьи получались крепкими, многолетними и многодетными. Распадались они, только когда смертная беда в дом заглядывала или же когда кто-то из супругов начинал гулять без стыда и совести. Такое тоже бывало.


*   *   *
В Прощённое воскресенье, которое выпало на первый день весны 1914 года, Петро Вознюк сыграл широкую свадьбу с Пелагеей Глебовой. А вскоре и зазнался, грудь распушил: ребёночка понесла его разлюбезная! Узнав эту приятную весть, Николай Булатов от души порадовался его счастью, потому что к тому времени и сам укрепился надеждой на создание семьи.

На свадьбе Петра Вознюка Николай Булатов был главным шафером, и во время застолья присмотрел-таки себе невесту – слегка задержавшуюся в девушках Лизавету Диденко. Двадцатидвухлетняя молодица тоже обратила внимание на заинтересованные взгляды в её сторону. И своими смущёнными взглядами отвечала ему благосклонно. Николай улучил момент, подошёл к Лизавете и без обиняков забросил в её огород камешек-вопрос: а не согласна ли она выйти за него замуж? Девушка вспыхнула цветущим маком, опустила голову и прошептала согласие.

Но со вторым сватовством у Николая тоже вышла закавыка.
Дело в том, что Диденки всего три года назад переехали в село. Свой дом они уже подняли и обустроили его, но при этом сильно издержались, понятно. А свадьба дочери, естественно, была связана со строительством нового дома для молодых. Поэтому до зарученья дочери Диденки несколько раз очень сильно извинялись перед сватами от разных женихов и всё отказывали им в приёме в связи с тем, мол, что очередные большие расходы в этом году они понести не смогут. И только после очень больших уступок со стороны родителей Николая долгожданное согласие Диденков, наконец-то, было получено.

Зарученье пришлось как раз на Троицу. А через месяц, как только закончился апостольский пост, в  день Петра и Павла совершенно мирно и благополучно прошёл и очередной этап сватанья, шлюб. На этот раз Диденки уже очень хорошо принимали жениха со сватами. Договорились, что в середине сентября Николай вместе с родителями придёт на залий. Свадьбу они предложили сыграть на Покров, никак не раньше: невестиной стороне нужно было приготовится, подрастить кабанчика, вина молодого дождаться...

При этом сердце жениха нехорошо сжалось: он вспомнил про первую свою несостоявшуюся свадьбу, тоже назначенную на Покров. И сердце его вещуном оказалось: снова у него всё сложилось хуже некуда. Даже и трёх недель не миновало после шлюба Николая Булатова с Лизаветой Диденко, как грянула война с германцами, австрияками и мадьярами.

Во вторник, 29 июля 1914 года, в России была объявлена мобилизация пограничных с Австро-Венгрией военных округов. А в понедельник, на четвёртый день Успенского поста, Николай Булатов вместе с Петром Вознюком, Иваном Петренко и другими мобилизованными парнями и молодыми мужиками уже стоял во дворе Помпенского призывного участка, ожидая отправки на фронт. Как весной им говорили, что демобилизованных заберут в первую очередь, так это и оказалась.

Все трое служивых вместе с большинством односельчан попали служить в 12-ю пехотную дивизию. После коротких полевых курсов по военной подготовке, пройденных ими под городом Проскуров (ныне это город Хмельницкий, Украина), их отправили на передовую вдогонку основным войскам, перешедшим в наступление.
До генерального наступления полк Николая Булатова в составе 8-й российской армии некоторое время стоял на пограничной речке Збруч недалеко от городка Гусятин. Именно стоял, потому что только изредка здесь велись позиционные бои с противником.

*   *   *
Из наиболее интересных событий начала войны Николаю запомнилась история с солдатом Степаном Слепнёвым, мобилизованным из числа запасников и служившим ездовым в артиллерийской батарее. Случилась она ещё до начала общего наступления российских войск, а затем превратилась в легенду среди солдат, потому что оказалась из ряда вон выходящей.

Произошло это дело в самом начале августа.
Однажды под вечер Слепнёв в одиночку возвращался из Дубовки, откуда вёз четыре ящика со снарядами – недельный боеприпас для своего орудийного расчёта. Стояла очень тёплая и тихая, солнечная погода. До передовой было далековато, поэтому ехал он без никакой опаски и потихоньку насвистывал что-то себе под нос. И озадачился, почему здесь многие сёла заканчиваются на «-овцы», в том числе и Ольховцы, куда он держал путь. Овцы ведь не едят ольху.

В достаточно глубоком тылу ничего не предвещало беды. И вдруг, словно из-под земли, появились перед ним шесть всадников в австрийской форме! У нарвавшегося на внезапную вражескую засаду Степана глаза на лоб полезли при виде синих жупанов с красными штанами и странными шлёмами с кургузыми бунчуками. Он даже опомниться не успел, как вмиг был остановлен, обезоружен, «закляпан» и связан.

На его место ездового сел один из нападавших. И сопровождаемая всадниками российская армейская телега быстро покатилась в ближний лесок. Чем-то он напоминал большую рощу возле Степановой родной деревни Селезнёвки в Тульской губернии. Вот только что он беспечно обратил на этот факт внимание, как его уже пленённым везут в эту самую «рощу», настолько быстро всё произошло.

Довольно долго ехали они по лесу. Небо стали затягивать низкие тучи, от чего сумерки спустились раньше обычного. Без грома и молний припустил мелкий, временами усиливавшийся дождь. Было похоже, что зарядил он на всю ночь. Под этой мокрой завесой австрийский разведотряд довольно уверенно передвигался по местности. Разведчики показались опытными, они свободно ориентировались в лесах. Или же, что было вероятнее всего, кто-то из них хорошо знал эти места и дорогу.

Также в лесу вброд пересекли речку Збруч – это слово Степан понял из тихого разговора австрияков. При этом ни одного выстрела не было сделано ни с одной стороны линии фронта, как будто его тут вообще никогда не было. О том, что он находится уже на вражеской стороне, Степан понял по большому отряду австрийских кавалеристов, который по ходу от них справа размещался в лесу, и все здесь вели себя по-хозяйски.

Уже совсем стемнело, когда разведчики добрались до штаба, располагавшегося в небольшом селении. После допроса пленного начальство осталось недовольно как ими, так и «языком», ничего путного не знавшим и не сказавшим им Степаном.

Били его совсем мало, и, как показалось, не собирались расстреливать. Отвели в сухой подвал с большими винными бочками, связали руки за спиной и посадили на короткую цепь, прикованную к кольцу в стене. И только теперь Степан почувствовал себя как бы в волчьей шкуре, отчего ему стало тоскливо.

А наутро выяснилось, что его оставили в распоряжении разведчиков, которые не знали, что делать со своим пленным. Но уже в полдень Степана вместе с лошадьми и телегой... продали! Как скотину взяли и продали! Покупателем оказался какой-то вертлявый человечек – невысокий, плотный и в годах. Деньги воякам-австриякам он отсчитывал прямо у пленного на глазах.

Далее с этим толстяком и на своей телеге Степан поехал во вражеский тыл.
Везли какой-то груз, накрытый тяжёлой парусиной. Степан не интересовался им, как и не собирался бежать. Вдруг подумал, что горбатиться на кого-то в плену всё же будет лучше, чем под обстрелом или в атаке головой рисковать. Впрочем, вертлявый делец тоже посадил его за ногу на цепь, привязав её к кольцу на передке телеги.

Первым они проехали городок с нехорошим названием Чортков. Очень оно не понравилось Степану, показалось зловещим. Затем был город побольше и с нормальным названием, Станислав. Там они заночевали. Местность становилась всё более гористой, ехали они три дня, пока не попали в небольшое селение Дашава, расположенное рядом с городком Стрый. И здесь Селезнёв начал работать в усадьбе какого-то австрийского вельможи, как это вначале показалось ему из-за богатого одеяния нового хозяина.

Но на самом деле господин этот оказался инженером и занимался поисками природного газа. Чудаковатый, но очень придирчивый к своим работникам этот австрийский пан мечтал проковырять в земле глубокую дыру, потом заключить скопившийся там газ в длинную трубу и продавать его государству с большой для себя выгодой. Об этом Степан позднее узнал от крестьян, с которыми быстро наловчился изъяснялся на их местном славянском наречии, достаточно схожем с русским.

Барский дом выглядел большим и новым. К нему были пристроены всякие службы. По всему было видно, что усадьбу построили на месте бывшего хуторка, который находился за леском на отшибе от основного селения.

Как такового надзора за Степаном, можно сказать, не было. Работал и кормился он вместе с тремя сезонными работниками. Правда, на ночь его закрывали под ключ в каморке – вот и всё различие от жизни других работников. И занимался он привычным для себя делом: ухаживал за скотиной, работал в огороде, делал всё, что прикажут. Но большей частью они собирали ранние сорта яблок, укладывали их в ящики вперемешку со стружками и отвозили в Стрый на железнодорожную станцию.

Однажды Степана одного отправили в соседнее село на мельницу. Видимо, хозяин дознался и понял, что русский даже не помышляет бежать к своим. Но в дороге, в лесочке Степан умудрился на очередном ухабе обронить с телеги мешок с зерном.

Когда на мельнице не досчитался товара, то очень крепко расстроился. Хотя до сих пор ему жилось не так уж и плохо, честно говоря, он прекрасно знал, что за потерю имущества будет сильно наказан. Его барин по отношению к порядку всегда и во всём был очень строгим и въедливым.

Смолол Степан зерно на муку и поехал обратно, не ожидая ничего хорошего. И какова же была его радость, когда в лесочке рядом с дорогой под старой раскидистой елью он увидел свой мешок! Кто-то поднял его с дороги и заботливо прислонил к стволу дерева, чтобы зерно не намокло под надвигавшимся дождём. Кто оказался таким славным доброхотом, Степан не стал гадать, но в усадьбу вернулся уже повеселевшим, ведь зерно нашлось, не пропало.

Хозяин разузнал, по какой причине часть зерна оказалась не смолотой, и остался очень недоволен русским ротозеем. Для науки, чтобы этот нерадивый гастербайтер впредь был внимательнее и старательнее, барин приказал, чтобы солдата высекли и на трое суток посадили в холодный и сырой подвал на одну воду.

Степан достойно вытерпел двенадцать ударом кнутом по оголённым чреслам, после чего голодным и злым отсидел свой срок в карцере. При этом у него было достаточно времени, чтобы понять всю обманчивость своего вроде бы безопасного положения. Подумал, что если с ним случится чего-нибудь похуже, то совсем неизвестно, чем всё для него закончится. Судя по суровости наказания за оброненный мешок, здесь его ни в грош не ставят. Значит, ничего хорошего в австрийском плену его не ожидало, поэтому он и замыслил бежать.

В саду продолжали убирать яблоки, и однажды Степан своим опытным ухом артиллериста расслышал едва внятные звуки канонады на востоке. Он сразу же понял, что там началось наступление наших войск. Значит, бежать нужно без промедления, пока его не увезли куда подальше.

Назавтра звуки разрывов стали уже слышнее, и в этот же день ему удалось бежать из барского сада. А помог ему сильный дождь, начавшийся совершенно внезапно. Пока заносили собранные яблоки под навес, все трое наёмных работников до ниточки вымокли вместе с нерасторопным пленным. Поэтому за последним, самым дальним ящиком и уже под очень сильным дождём панские наймиты со смешками и чуть ли не взашей выгнали Степана из-под навеса. Заскользил он по грязи между деревьями, склонился над ящиком, оглянулся на навес и понял, что лучшего случая для побега ему может и не подвернуться. Ещё раз глянул назад – сквозь стену дождя навеса не видать. И он побежал...

Вначале Степан заплутал и подался не в ту сторону. Об этом сообразил, когда всё же узнал дорогу – она уводила на запад в Стрый. Солдат немедленно развернулся на восток, после чего трое суток по лесам осторожно продвигался в сторону фронта, ориентировался по звукам разрывов снарядов. И очень сожалел, что леса здесь тянулись не сплошь, как в России. Потому что днём иногда приходилось подолгу пережидать, чтобы засветло и без опаски пересечь открытую местность.

В пути питался, чем бог посылал, в основном орешками лещины. Но не брезговал также и клубнями топинамбура, ягодами куманики, грибами и желудями. А где получалось, то и по огородам подворовывал.

Большей частью передвигался в сумерках или ночью при луне. Защитой от напасти ему служил крепкий еловый дрын. Толстую эту палку выворотил из чьей-то ограды на одном из глухих хуторков: мало ли с кем можно было столкнуться в лесу.

Шёл и шёл солдат на восток, и всю дорогу его не покидала мысль о том, как же явиться на глаза начальства без снарядов и лошадей с телегой? Но судьба смилостивилась над солдатом. И он умудрился в австрийском тылу в одиночку сотворить почти точно такой же фокус, как с ним сделали разведчики.

На третий день ближе к вечеру при выходе из очередного довольно протяжённого леса Степан едва не столкнулся с австрийским обозом. Разрывы снарядов были слышны очень хорошо. Значит, до передовой было уже близко, и, судя по всему, наступление российских войск развивалось быстро и успешно.

Заметив австрияков, Степан кубарем скатился в овражек, тянувшийся обочь от дороги. А из него, к своей радости, заприметил отстававшую от обоза армейскую телегу. Одна лошадь заметно прихрамывала, отчего возница всё время покрикивал на неё по-немецки и подстёгивал кнутом. Он постоянно озирался, явно опасаясь ехать в одиночку. И сметливый солдат вмиг придумал план, как захватить эту телегу.

Пропустив обоз, Степан вернулся в лес. Дошёл до примеченной им ранее и уходившей вбок узкой и длинной лощины, достаточно глубокой и сильно поросшей кустарником. Здесь спрятался за большим кустом лещины, росшим прямо возле дороги. В глубине лощины была почти отвесная боковая промоина с пещеркой-гротом, где он дневал, а когда уходил, то как раз с этого куста нарвал орешков и набил ими карманы.

Снова заморосил дождь, отчего звуки в лесу стали глухими. Поэтому Степан даже вздрогнул, когда отвлёкся, вслушиваясь в звуки удалявшегося обоза, а отставшая телега вдруг показалась довольно близко. Лещина прикрывала его очень хорошо, внезапно нападать отсюда было очень удобно. Но пленный ему никак не был нужен. Поэтому хладнокровный сильнейший удар еловым дрыном пришёлся точно по макушке возницы. Под промокшей фуражкой с козырьком кости черепа хрястнули просто жутко. Бедняга только глаза выпучил от ужаса, но закричать не успел...

* * *
Больше суток хоронился Степан в этой лощине и «своей» пещерке. Лошадей вначале кормил найденным в телеге овсом, но его оказалось всего полмешка. Затем скормил всё сено, но его тоже было немного. После этого пришлось ломать ветки кустарников на корм лошадям. Сам он тоже весьма умеренно употреблял скудный австрийский харч. Коней поил из лужицы, её пришлось слегка углубить. Воды хватало, потому что дожди припускали часто, по нескольку раз на день.

Но первым делом осмотрел ногу лошади и вытащил большую занозу, неведомым образом попавшую под копыто и вонзившуюся в плоть. Скорее всего, это случилось на мокром спуске, где лошадь могла заскользить, потому что подкова была стёртой. Вскоре лошадь почувствовала себя лучше, и опухоль ноги стала сходить на нет.

Убитого австрийца Степан прикопал, конечно, как смог. Не по-христиански это – оставлять человека на съедение зверям. И это даже к лучшему вышло, что не бросил он труп у дороги. Ведь сам не очень далеко ушёл от места стычки, а к вечеру и наутро австрийцы искали своего солдата, пропавшего вместе с лошадьми и телегой. Слепнёв убедился в этом, когда своим же дозором высунулся к дороге. И порадовался, что к тому времени пошёл дождь. В месте, где он свернул в лощину, следы заранее благоразумно затёр ещё до дождя, и теперь там всё было размыто. И на густой лесной подстилке следов тоже не осталось.

Почти весь тот день он так и находился поблизости от дороги, всё опасался, что кто-то может услышать фырканье лошадей и застать его врасплох. Но всё обошлось. При этом он видел, как по этой лесной дороге поспешно прошли несколько отрядов конных и пеших австрийцев с пушками и без них. И после этого всё затихло.

А назавтра по этой же дороге пошли уже наши войска. К несказанной радости солдата, это были части как раз его родной дивизии, которая накануне, 22 августа, заняла городок Галич и теперь поспешно преследовала австрийцев. Так Степан Слепнёв чудом спасся из плена и вернул в свою часть армейскую телегу с лошадьми.

А в австрийской армейской телеге, кроме всего прочего, оказались... два ящика со снарядами! В конечном итоге начальство не стало наказывать Слепнёва за потерю казённого имущества, ведь он вернул практически всё назад, а прошлёпанные им русские снаряды давно уже были списаны. Правда, никакой награды сметливый солдат не получил. Но всё равно Степан рад был, что остался живым и теперь со своими однополчанами хлебает родную кашу.

Очень удивлялись тогда солдаты его приключениям у австрияков. Особенно дивились рассказу о земляном газе. Даже поспорили насчёт него. Потому что про болотный газ многие знали и видели, как он в этой жиже булькает. А вот про земляной газ они не слышали и не представляли, где и как он там может находиться так долго, чтобы через землю не просочиться и не выветриться.


*   *   *
В августе 1914 года началось Галицийское сражение.
Успехи российской армии были ошеломительными. За полтора месяца она освободила от австро-венгерских войск почти всю Галицию и Буковину, а к концу сентября подошла к словацким горам Бескидам.

Но в тылу российских войск оставался сильно укреплённый город-крепость Перемышль. И почти в самом начале его осады погиб двадцатитрёхлетний Пётр Вознюк, служивший с Николаем Булатовым в одной дивизии, но в другом полку. Тогда первая «чёрная ласточка» полетела в Михайловку, где семьи Вознюков и Глебовых в горе и плач повергла. Так и не успел молодой солдат порадоваться своему ребёнку-первенцу, поскольку его дочка Машенька родилась через два с половиной месяца после смерти отца...

А Ивану Петренке и Николаю Булатову довелось служить не только в одном полку, но и в одной роте. Полгода простояли они под Перемышлем, с боями удерживали его в осаде, и никак не могли «расколоть» этот орешек. Очень много там находилось австрийских войск, вооружения и боеприпасов. Наконец-то, взяли эту крепость. Но всего через два месяца после падения Перемышля русские войска начали отступать, и ушли далеко на восток – докатились до Волыни и Подолья.

И летом 1915 года снова полк Николая Булатова долго стоял на той самой речке Збруч, как будто они и вовсе не наступали на австрияков. Здесь их дивизия вошла в состав 9-й армии и в позиционных боях «успешно» держала годичную оборону. А летом следующего года российские войска опять наступали, участвовали в знаменитом Брусиловском прорыве, который произошёл одновременно в нескольких главных направлениях наступления. Снова наши погнали немцев, австрияков и мадьяр на запад.

В ходе этих боёв, в конце июля 1916 года, при освобождении города Станислав (теперь – Ивано-Франковск) оба михайловских солдата друг за другом получили ранения. Вначале Ивана Петренко очень тяжело ранило в правую ногу. Во время атаки его бросило на землю взрывной волной от близкого разрыва, а шрапнелью изранило весь бок и раздробило ступню. А на следующий день и Николай Булатов получил осколочное ранение в правую руку как раз в тот момент, когда он выскакивал из окопа, потому что его взвод поднимали в атаку.

Рана была неглубокой, но длинной, и оказалось очень коварной, поскольку сразу же глубоко загрязнилась. Кусок свинца прошёл вдоль руки от запястья до локтя, вгрызаясь всё глубже, пока не застрял в кости. Врачи вначале посчитали это ранение неопасным, перевязали Николая на месте и даже в тыл не отправили. Старенький фельдшер в очках не смог нащупать осколок в руке и сказал, что через три дня Николай снова встанет в строй, где и будет гнать австрияков до самого Дуная.

Но назавтра рука распухла, рана воспалилась и вскоре начала гноиться. Операцию по извлечению осколка делали уже в армейском госпитале. Врач-хирург грозился, что отрежет руку до самого плеча, если Николай будет убегать от санитаров. А тот поневоле проявил себя таким слабаком, потому здоровенный медбрат, смолянин Василий Хвостов, во время перевязок рывком отдирал присохшие бинты вместе с мясом. Было очень больно, и рана от таких изуверств не только никак не заживала, а ещё больше кровоточила. Поэтому пришлось Николаю смириться, зубы стискивать покрепче и изо всех сил терпеть боль во время ковыряний хирурга в его руке, чтобы сохранить её, родимую. Но даже после операции рана не переставала гноиться и течь сукровицей.

Состояние здоровья Ивана Петренки было не лучшим. Поэтому после двух недель мучений их в один день выписали из госпиталя, так как в него продолжало поступать большое количество тяжелораненых и покалеченных солдат. Ивана комиссовали подчистую, а Николаю предстояло долечиваться дома и затем вернуться на фронт. Ему следовало встать на учёт в Помпенском призывном участке и раз в месяц являться для врачебного обследование.

Таким образом, целых полгода Николай находился дома на излечении, потому что рана в локте никак не заживала. Не сильно текла, но и не затягивалась, сукровицей сочилась. Время от времени локоть сильно распухал и болел неимоверно, потому что рана снова гноиться принималась. Мама Софийка и все бабки михайловские, знавшие пользу лечебных трав и снадобий, долго бились, чтобы весь гной вытек. Только тогда стала заживать рука, рана розовой кожицей затянулась...

В селе на Ивана с Николаем смотрели, как на чудо дивное. Хоть и ранеными вернулись солдаты, но не погибли, как Петро Вознюк. А ведь уже очень много молодых мужчин и парней тогда на фронт забрали! И сколько уже похоронок на них пришло! Горе поселилось в семьях Байбаковых, Борзовых, Быковских, Ивановских, Ромодановских, Сидоровых...

Младшего сына Кирьяна Петренки, Якова, в сентябре в Полесье ранило, но выше локтя и поперёк руки. Он тоже приезжал домой долечивать гнилую рану, но недолго пробыл. В середине ноября его снова отправили на фронт. Молоденького Алексея Ромодановского тоже в руку ранило, но его вылечили прямо в лазарете...

Но, кроме больной руки, ещё одна боль терзала сердце Николая. Не дождалась солдата и вторая его невеста, Лизавета Диденко. Через три месяца после того, как его на фронт забрали, вышла она замуж за Елизара Жеребкина, уже второго сына ему родила. Впрочем, от Лизаветы никто не требовал дожидаться жениха с войны. А вдруг его убьют? Девушку и так поджимал возраст, к тому же, родители её с лета начали готовиться к свадьбе. И когда Елизар вдруг заслал сватов, ему не стали отказывать.
Так судьба в очередной раз криво усмехнулась солдату.

Пока Николай лечился, снова начал женихаться. Но теперь сам-один сватался и к девушкам на выданье, и к молодым вдовам, потому что кроме родителей никто не хотел хлопотать за него в таком сложном и деликатном деле: уж очень сильно вышел годами этот жених из числа недавних приезжих. Сватался без разбора и без опасения за огласку в случае отказа. Лишь бы жениться хотел, ведь с марта месяца ему уже двадцать девятый год пошёл!

Но не нашлось в селе желающих выдать дочку за солдата, которому не сегодня-завтра снова на фронт отправляться. Зря только Николай пороги обивал и унижался. И в начале февраля 1917 года Николай Булатов убыл на фронт, так и не оженившись.

Далеко ехать не пришлось: его 9-я армия в то время входила в состав Румынского фронта, была расквартирована на Буковине и в боях не участвовала. Но не успел он толком освоиться в своей части, как случилась Февральская революция, и на фронте наступило тревожное затишье. Зато среди солдат, наоборот, поднялась смута. Учреждали какие-то комитеты, офицеров перестали уважать и слушаться, волнения и беспорядки происходили постоянно.

А вскоре и гром грянул посреди ясного неба: царь от короны отказался! И как теперь без государя люди станут жить?! Солдаты затревожились. Три месяца выжидали, что будет дальше. А летом в полку началось самое настоящее разложение: воевать вместо румын никто не хотел, а многие вообще в революцию подавались. Бардак и анархия стали править бал в бывшей царской армии, в одночасье переставшей быть грозой для западного противника.

Никакая революция Николаю не нужна была. Ему хотелось поскорее попасть домой. В то время его полк стоял под румынским городком Сучава, это всего в тридцати километрах от города Ботошаны. А в этом городе Николай с отцом уже побывал однажды. Из дому до Ботошан ехали они на телеге два неполных дня с ночёвкой. И дорога эта оказалась даже короче, чем до хотинских Недобоевцев.

Только вот как ему как без спроса уйти из армии домой? Бежать? Но ведь в дороге любой жандарм за шкирку может взять и спросить: «Ты почему это без разрешения начальства здесь оказался?». В то время по отношению к российским дезертирам королевская сигуранца просто лютовала, спасая свой фронт в провальной войне с австрийцами, и в полку об этом все прекрасно знали. Поэтому, в отличие от других российских фронтов, массового дезертирства на Румынском фронте не было вплоть до декабря 1917 года, когда он сам по себе вдруг рухнул и развалился. Тогда солдаты, обезоруженные румынами, целыми составами стали отправляться на восток. Но Николая Булатова среди них не было: к тому времени он на законных основаниях давно уже находился дома.

И демобилизовался Николай Булатов через солдатский комитет. Прежнего штаба полка уже не существовало, потому что старшие офицеры ушли на Дон сколачивать белое войско, чтобы оттуда начать воевать с большевиками и спасать Россию. А Николая попросту пожалели комитетчики, свои же солдаты и унтер-офицеры. Они приняли во внимание, что Николаю шёл тридцатый год, он был на десять лет старше молоденьких призывников и уже семь лет не расставался с шинелью. Так в середине сентября 1917 года Николай Булатов в третий раз вернулся домой из армии.
И, как оказалось, уже навсегда.

Через три месяца после его демобилизации, в декабре 1917 года в Бессарабии появились союзные России румынские войска. А вскоре люди прознали, что румыны, оказывается, пришли защищать Бессарабию от коммунистов. Бывалые фронтовики усмехались, узнав про эту новость: ведь в боях с австрияками и мадьярами королевские верноподданные прославились не выдающейся храбростью, а отменной трусостью. И вдруг они стали защитниками молдаван...

*   *   *
Николай Булатов одним из первых вернулся в село с фронта, а многие его земляки ещё продолжали воевать. И вот до чего же невезучей оказалась семья его однополчанина и друга Ивана Петренки! Мало того, что он вернулся калекой с фронта, так ещё и очень коротким оказалось семейное счастье его младшего брата Степана.

Всего лишь на Благовещенье сыграли скромную (по случаю войны и недавнего завершения Великого поста) свадьбу Степана с Анной, дочерью Якуба Байбакова. А через две недели к ним домой зашёл околоточный и приказал молодожёну назавтра явиться в Помпенский призывной участок с вещами и продуктами.
Вначале эта новость будто громом небесным оглушила и раздавила всех в доме. И только потом бабы ударились в плач, а мужики ещё сильнее окаменели...

Воевал Степан где-то на севере, в лесах под Псковом. А Анна сразу после Нового года родила дочурку, при крещении названную Ириной. Молодая мать отправила мужу письмо с этим известием, а вот получил ли он его, неизвестно. Потому что после короткого затишья на фронте в феврале 1918 года под Псковом снова начались сильные бои с германцем. Степан Петренко погиб едва ли не в первой же атаке наших войск – то ли ещё царских, то ли уже советских, это непонятно было. Но вместо письма от сына и мужа в дом Петренки пришла похоронка.

Свет померк в глазах родителей Степана и его жены, в одночасье ставшей молодой мамой и вдовой. А бедный Семён вообще почернел от горя. Полтора года назад старшего его сына покалечили на этой проклятой войне. До сих пор Иван с палкой ходит, и отцу он никакой не помощник. Наоборот, Ивану самому и его семье родителям помогать приходится. А теперь и младшего сына убили, рядом с которым старые Петренки думали встретить закаты дней своих жизней...

Продолжение следует.