Глава 6 вечный дождь колоколов

Поезд замедляется, реже стуча стыками рельс, у небольшой железнодорожной станции. В зарослях травы, на едва заметной дороге стоит красная копейка с тускло горящими фарами.

– Он тут, — успокаивает папа себя, – вон стоит. Ждет нас.

– Хорошо, Тимур бери, не забудь, — всучает мне мама пакет с порванной ручкой.

Визг тормозов, удары защемленного железа, остановка. Печальная проводница открывает дверь, с лязгом похожим на очень громкий смыв унитаза, поднимает тамбурную площадку, наступает полная тишина.

Её нарушает только далекое гулкое объявление нашего поезда и тихие скрипы отдыхающего железа. На улице зябкие пять утра, мы, сморщенные, выходим на перрон: отец с большим оранжевым чемоданом, мама с рюкзаком, набитым красками и тряпками.

– Профессор Валерий Павлович Рейн, — представляется маме бородатый дачник.

– Эльвира, — зачем-то смеется мама.

– Как доехали? – озирается на поезд Профессор.

– Холодно, поезд не топят.

– Хорошо, пойдемте, — кивает профессор на машину, — сейчас согреетесь, дома вас ждет чай с блинами!

По дороге я несколько раз отключаюсь, из-за чего эта история кажется мне еще более нереальной. Мы едем через зеленеющие заросли по дырявому асфальту, местами переходящему в глинозёмную слякоть, машина визжит, виляет задом, соскальзывает лысыми покрышками. Деревья без стволов, похожие на гигантскую траву, одного цвета. В проблесках виднеются шишки муравейников и неживые заброшенные домики, с черными окнами.

– Кушать хочу, — скрипит сестренка и засыпает. Мы будто дежурные, просыпаемся по очереди, смотрим в окно и засыпаем. Стекла запотели, чувствую, как мы вместе с машиной уменьшились до размера спичечного коробка, и даже звук двигателя стал немного смешной, будто из-за уменьшения, свеча осталась только одна, и она едва искрит.

– Тимур! — вдруг вскрикивает папа, на самом деле он говорит глухо не выспавшись – смотри какой балдырган!

Смотрю в сторону пальца, Там растет балдырган толщиной с печную трубу.

– Да такой нарисовать, не поверят, да? – самодовольно улыбается папа и смотрит на меня, а я отключаюсь, нижняя губа намокла от слабости.

– Вот тут держитесь! – просит профессор, прижимая плечи поближе к рулю. Впереди на дороге блестит лужа, — тут как повезет, один раз провалился, Азат если завалимся сразу выпрыгивайте и попытайтесь выравнять?!

– Хорошо Валерий, но вы не торопитесь, дети спят, – берется папа за ручку двери.

Машина гудит, фыркает, профессор жмурится боясь, лобового стекла :

– Гори гори моя свеча, – Шепчет профессор прикусывая губу. У него небольшой, заметный герпес, – гори гори, моя свеча…

Машина заскользила, поток воды поднимается сплошной волной, закрывая машину. Отец смотрит в боковое стекло, смотрю на что он смотрит, и офигеваю, это огромная лягушка, потоки воды быстро ее скрывают, я вижу силуэт.

– Профессор, — шепчет Азат, — мы заваливаемся?

– Нет, еще нет, нам повезло, сейчас мы едем точнехонько по колее, главное чтобы машина не заглохла, соскользнем.

– Печку посильнее включите, ноги замерзли, — попросила мама, не выдержав холода.

– Эля подожди, видишь лужа какая! -оборачивается папа и видит, что мама запрокинулась и ей все равно. Тогда он нашел рычаг и сделал жар на максимум.

– Правильно, – заметил профессор, — ноги мерзнут.

Мы медленно выкатываемся на песчаную отмель, высокая трава торчит аккуратными пучками, размыленная плотным туманом. Вдалеке стоит лодка со сломанной мачтой, в ней горит костер.

– Что это? – не понимает мама, откидывая голову на бок.

– Это она во сне, — поясняет профессору отец.

– Я знаю, — закуривает профессор, – скучная дорога, я бы и сам с удовольствием поспал, но за что я люблю эту машину? с ней не скучно и не уснёшь за рулём.

Спереди приближается стена леса, профессор прибавляет газу.

– Тут уже хорошая дорога, только узкая, теперь уже недалеко осталось.

Мой братишка просыпается и сразу плачет.

– Тише, тише, — уговаривает его мама, боясь разбудить сестру, — спи сыночек, засыпай!

– Может он голодный? – пытается угадать профессор

Мама нервно шикает в ответ, и от этого звука братишка засыпает. Лес, не заканчивается, становясь все гуще, профессор гонит довольно быстро, а трава-деревья все равно двигаются в своем ритме, думаю дорога проскальзывает под машиной.

– Ну вот, один подьем, и мы приехали, — обещает профессор,– посмотрим, что там по радио,интересно. — Лампочка в приёмнике загорается, слышится характерный для радио треск. Профессор крутит настройку:

— А-а, а сейчас же только шесть, ладно посидим в тишине.

В какой-то момент мы выскакиваем из травы прямо на холм. Солнце оказывается уже вышло, оно светит через дырки в черных облаках. Внизу плато окруженное холмами, густо зелеными лесами и свинцовая речка, она кажется неподвижной из-за носящихся в воде отражений неба.

–Вон тот дом, — зачем-то заранее предупреждает профессор, — показывая пальцем на деревню. Из шишек растительности торчат углы и крыши домов на окраине — церковь, точно такая же как в Елабуге.

– А вот и церковь, — поясняет Профессор, — скоро сходим в нее.

– Да, красивое место, — крутит головой папа.

– Блин, дождь, — включает дворники профессор, и тут-же льет дождь, он пошел сразу без всяких там капелек или других признаков, будто открыли кран.

Профессор останавливает машину возле небольшого домика, в окне сразу загорается свет, появляется силуэт раздвигающий шторы.

– Саничка, уже нас ждет, ну ладно думаю, дождь быстро закончится, в машине пересидим.

Мы сидим в машине, а дождь молотит по крыше как жидкий металл, я даже практически не чувствую, что слышу что-нибудь кроме этого непрерывного гула. Просыпаюсь от того, что мокрый отец треплет меня за плечо, слышу его с трудом из-за шума дождя:

– Тимур пойдем в дом, пойдем, там поспишь, – зовёт меня отец, наполовину торча в

машине. Меня смутило, что он не предлагает поесть. Забегаем в дом, в нос сразу бьет запах кислятины, те самые блинчики от Санички.

– Странный пол, да? – замечает отец мое удивление — пол находился ниже уровня земли, он состоит из сложенных друг на друга разноцветных кусков линолеума, кое где промятая фанера и палки, видно, что настоящий пол сняли, осталась вот такая яма. Но если бы пол был, высота потолка оказалась бы слишком низкой, это означало что дом сам просел, но тогда квадратные оконца размещаются слишком высоко.

– Саничка дайте еще блинчиков! –говорит папа за тряпку в узкую щель в стене, оттуда высовывается старушечья голова похожая на богомола, она почти не шевелится но когда шевелится делает это резко, неотвратимо, будто сигнал от мозга к телу у нее проскакивает.

– У-у, какой мальчик! – морщится старуха, протягивая из щели тарелку с блинами и глиняную кружку.

– Туда вон сядь, — показывает отец на прядильный станок возле печи. Я присел на стульчик прядильщицы, осматриваю мою еду, отвратительно пахнут эти жирные полупрозрачные блины: помоями, кефиром и старухой. Чай отливает бензиновым перламутром и пахнет мочой. Я сижу какое то время затем резко вываливаю блины на дрова а чай выливаю акурат в уголок огня. Вдруг сильно хочется домой, про голод, теперь боюсь сказать. Сижу у огня застыв почти плача.

И только тут замечаю, что Профессор лежит возле меня под куском линолеума, он не спит а просто смотрит на огонь неподвижными глазами, в руке у него такая же глиняная кружка как у меня.

– Ну что съел? — проверяет отец в одних трусах, — иди поспи теперь, если хочешь в туалет, на веранде ведро.

– Не хочу, где мне лечь? –интересуюсь я, а на душе скверно, хочется домой в мою комнату, в тепло.

Мы идем через большой темный зал, без окон в комнате кто-то спит, наверное мама с сестренкой и братиком.

– Вот тут, – открывает отец скрипящую дверцу.

За дверцей узкая длинная комнатка, похожая больше на кладовку в высоким окном завешенным тюлем, вместо стекол хорошо натянутые разноцветные пакеты, на полу, в углублении, постелена постель.

– Одежду сними, развесь на полках, пусть просохнет, только осторожно, ничего не разбей, это важные образцы.

– Ладно, я хочу колбасы и лимонаду, не могу есть эти блины, — говорю вяло, почти неслышно, а сам начинаю раздеваться.

– Поспи скоро дождь пройдет, — отец помогает повесить мою тяжеленную от воды шерстяную кофту, – магазин все равно сейчас закрыт, я куплю тебе лимонад и колбасы, и сыру если будет, я тоже не смог есть эти странные блины.

Оставшись один, оглядываюсь, на полках стоят пятилитровые старинные банки внутри плавают объекты, похожие на овощи, в некоторых нечто напоминающее чайный гриб. Другие похожи на рваные куски мяса. Съеживаюсь под холодным пушистым одеялом, отключаюсь.

– Эй Тимур, Тимур! —тыкает мне в нос бутербродом Диана, из-за чего, я прямо во сне начинаю кусаться, – Тимур вставай, щас колбасы не останется.

Думаю, отец попросил ее меня накормить, сама бы она ни за что не стала заботиться. Дождь все еще молотит, мне приходиться прислушаться, чтобы это понять, настолько слух привык к этому непрерывному гулу. Свитер не высох, одеваю только штаны, оставшись топлес. В зале все еще кто-то спит, наверное мама с братиком, спешу на кухню, там сестра режет докторскую колбасу, стараясь отъесть лучшие куски.

– Мне оставь! – говорю дрожащим ртом, — ты уже вон скока съела.

– Колбаса была не целая я только второй кусочек отрезаю, — врет она, потому что я вижу шкурку, изрезанную как расческа, отрезано кусков шесть, даже семь.

– Отдай нож, я теперь, буду кушать! – пытаюсь отодвинуть сестру от стола, она же вредничает, не пускает и вдруг взмах ножом буквально у самого носа, а сама смеется зло:

– Колбаса на всех, я тебе сама отрежу.

Режет тонко как пленку, на меня посматривает зло. Затем тонко — тонко отрезает кусочек хлеба, аж середина не выдерживает, проваливается дыркой.

– На жри!!! — сует мне трухлявый бутерброд, я быстро запихиваю еду в рот, нежная розовая колбаса, вкусно.

– А лимонад? А сыр? – вспомнил я меню — это я вообще-то отца попросил купить колбасы!

Сестра думает о чем-то своем, и отрезает еще один кусок пожирнее, посматривая на то, где я стою. Затем вроде собирается отрезать хлеб, втыкает нож в центр буханки и бросает кусок колбасы в рот, быстро разжёвывая.

– Постой!! – я не успеваю отнять, – ну Диана, сука!

– Ай, уууууу! — хватается она за щеку, укусила щеку! – ойй шшшшш…

Пока сестра корчится, отрезаю себе хороший кусок, а с хлебом возиться не стал, вкусная колбаса. Отхожу к печи, ворошу огонь чтобы немного согреться. Скрип кухонного стола, сестра отрезает себе еще один кусок, так что для мамы с братишкой остается совсем ничего.

– Сука, бл-ть! – подбегаю к ней, – уйди, отойди от колбасы, ты свое уже съела.

– Ты сам какой, какой кусок отъел? –продолжает резать сестра, – это мой только четвертый кусочек.

– О маме подумай стерва, — злюсь я, обидно что теперь я уже не смогу откусить кусочек, и за маму с братиком обидно.

– Иди отсюда подкидыш, — смеется она надо мной, — нытик.

Выхожу на веранду чтобы не видеть больше эту гадину. Ведра туалета на веранде не оказалось, вижу чьи-то сапоги, надеваю их прямо не снимая кроссовки, напяливаю огромный рыбацкий дождевик с надорванным рукавом, выхожу под дождь.

Трава еще сильнее выросла пока я спал, красной копейки во дворе нет, остались только ее следы. Иду к деревянному туалету за домом, но он стоит посреди лужи, замечаю теплицу и захожу туда. Боже как тепло, думаю здесь шерстяная кофта высохла бы минут за двадцать.

Приятные заросли огурцов, висят по обеим сторонам. Кусаю один огурец не срывая – терпкий колючий вкусный. Срываю несколько штук без спросу, складываю в карманы своих школьных брюк. Найдя самый густой куст, углубляюсь в него и наконец делаю то, для чего начал искать туалет. А дождь льет и льет, не хочется выходить из теплицы, сегодня здесь буду ночевать если разрешат.

Мы приехали сюда из-за шабашки отца, ему предложили хорошие деньги за участие в реставрации церкви. От него требовалась только нарисовать эскизы по ошметкам древних фресок но у него редко бывает так просто, он обычно вязнет в шабашке забывая, что взялся подработать. Я хочу посмотреть как он работает, иду к церкви.

Церковь издалека хотя и напоминает Елабужскую, в низу построена совсем по другому, она как ракета торчит из крыши большого каменного амбара, причем не заподлицо с ним а из дыры. Точно как ракета. Ворота в амбар закрыты с помощью якорных цепей и большого замка. Ворота с колесиками и ручкой для катания наполовину вросли в землю, их очень давно не открывали. Вхожу в небольшую дверцу в углу ворот, там больничный коридор. В нем сидят старики и их дети, суета кашель. Пока иду, раздается сильный женский крик, наверное проводится непростая процедура. Может быть роды.

Запах формальдегида вперемешку со спиртом, неприятная сухая пыль гипса и костный запах жженых зубов. Старики возятся и шевелятся меняясь местами с выходящими из кабинетов, излеченными и перевязанными пациентами. Путь преграждает каталка с наваленными в кучу полотенцами, я вижу врача он выходит из левого кабинета вместе с другим доктором они разглядывали снимки прыщей.

– Вы оказались правы, это у нее триппер, — говорит доктор помоложе, взрослому.

– Ну конечно триппер, она же в круглосуточном работает!!— Не удивляясь кивает доктор достает красную ручку, пишет неразборчивым почерком в карте больного «Ампутация».

Я тогда еще не понимал эту болезнь, но все равно испугался, услышав латынь.

Церковь стоит внутри деревянного цирка, похожего на корпус деревянного корабля, из дыры куда уходит колокольня, беспорядочно брызгает дождь, стекая красивыми вязкими струйками по стенам. Вокруг церкви ровный бубликом — ров, заполненный водой с кувшинками и каменными островками, на которых горят свечи, сидят люди в рыбацких дождевиках, наподобие моего. Вдоль внешних стен вьется виноград летают птички, они летают спокойно ничему не удивляясь, скорее всего давно живут здесь. В дальнем правом углу, под высоченной черешней, стоит синий трактор с плугом, он равномерно чавкает, брошенный в середине какой-то работы. К высоченным воротам церкви ведёт подвесной мост, на нем стоят два монаха, изучая старые бумаги, шепчут иностранные фразы, похожие на песнь.

Шагаю аккуратно, стараясь сильно не раскачивать мостик, толкаю створку ворот. Внутри света оказывается полно, всюду свечи и еще свет проникает из купола, через витражи, а в центре, где в церквях обычно стоит алтарь, горит большой костер. Вокруг него сидят в кружок несколько рабочих в белых касках, жарят рыбу и хлеб, у каждого по бутылке лимонаду, видимо это они его весь скупили, поэтому отец не смог меня побаловать. Отец и профессор стоят возле стены, подробно обсуждая что-то, отец стоит с планшеткой и делает зарисовки, иногда беря новый лист.

– Вот тут, да да, вот тут, — бубнит Профессор,— ну, мы видим с вами, что это только начало работы, нужно потерпеть и картина прояснится.

– Да-да, конечно, я понимаю, — не спорит папа, — я просто заранее стараюсь предугадать, что это может быть, я уже почти понял что это.

Стою у них за спиной, а наверху, под вытянутым куполом в форме яйца, висит рабочий с факелом и колупает альпенштоком штукатурку, она отваливается белыми скорлупками и под ней проступает фреска.

– Это рука! — просиял отец, — это фаланга я, уже вижу.

– Не торопитесь, Азат не надо поспешных выводов,—профессор закуривает и отходит, теперь разозлившись, — может вы все таки начнете с колокольни? Там уже все отколупали?

– Нет, здесь основная фреска, – не соглашается папа,— когда пойму эту, смогу нарисовать остальные.

– Цвет нам важен цвет, форма второстепенна,– сильно затягивается профессор, открывая бутылку лимонада и жадно глотая свежие пузырьки.

– Мне оставьте!? — прошу нечаянно, посмотрев на отца, — пить хочется!

– Тимур это не вежливо, вон пакет стоит, – указывает папа в угол зала, – и один бутерброд можешь взять.

Открываю пакет и обалдеваю, четыре студеных «Буратино» и целая стопка бутербродов, значит сестра не врала что съела только три кусочка, – почему же отец не оставил мне лимонад?

– Вот, так! — хвалит профессор работника наверху,— давай не сачкуй, быстрее работай, а то у меня шея уже затекла.

Штукатурка непрерывно летит красивыми хлопьями, напоминающими снег. Я подсаживаюсь к рабочим чтобы немного погреться.

– Позавчера в подвале я опять его видел, – возбуждённо говорит рабочий, похожий на продавщицу сельпо, жидкие волосы мясистые мокрые губы, чистые румяные щеки.

– Я обернулся, кинул ему яйцо, а он шмыг, только тень успел заметить.

– Да ну… Ну и где он прячется, интересно? – не верит ему русский немец, похожий на Шванштайгера, — в подвале все проверено перепроверено сотни раз, конечно может быть потайная дверь какая-нибудь, но я все равно не верю, а что он там ест?

– Грибы ест и насекомых, – предполагает Продавщица, – может быть по ночам во рву рыбу ловит, и воду там же кстати пьет.

– Ладно, а почему следов никаких но оставляет на пыли? – не успокаивается Шванштайгер.

– А у него хвостик такой шырк-шырк заметает за собой когда бегает – не сдаётся Продавщица.

– Блин, вы щас тут нарассказываете, – ворчит третий рабочий с серым мертвенным цветом кожи, скорее всего бывший шахтер, – и так в старом здании работать опасно, так вы еще Аламэстэ вспомнили, жути нагоняете.

– Да перестань, он не опасен, – с украинским акцентом обещает Продавщица, – я всегда с собой беру два вареных яйца. Два на случай если одно потеряю. Когда замечаю шебуршание сзади, бросаю туда яйцо и все. Тишина. Потом, можно два-три часа работать не беспокоясь. Позавчера я просто обернулся, а поворачиваться не надо, надо яйцо через плечо кидать.

– И что только яйцо годится? – удивляется Шахтер.

– Яйца удобно с собой носить, а главное бросать удобно!— учит Продавщица, – я вот в поясную сумку кладу, чтобы удобно доставать, а замок всегда немного приоткрыт, чтобы не замешкаться.

– Я хоть и не верю, а яйцо бы взял сейчас с собой,– задумчиво соглашается Шванштайгер — У тебя с собой нету случайно лишнего?

– Полно вон в ящике под иконой, они разноцветные,– улыбается Продавщица, — я их в пасху на кладбище собираю.

– Это же мародерство, – нетерпимо возмущается Шахтер, — нехорошо, у покойников забирать!

– Да их вороны съедают все равно, – встряхивает женственной рукой Продавщица,– вороны, «Аламесте» какая разница? Я вот сам, не поверишь, ни одного не съел.

К нам сзади оказывается подошёл неслышно Профессор, стоит, сопит, шаркает ногами, курит наконец не выдерживает.

– У вас обед час, а вы тут сидите уже не меньше двух, вон дрова уже прогорели, я Аркадию Викторовичу скажу, что я об этом думаю!

– Ну профессор, блин. Заболтались, – извиняется Продавщица.

– Блин? Мы вам не за болтовню платим, еще раз увижу как вы бездельничаете, сообщу!

– Спасибо вам, чистосердечное! – прислоняет руку к сердцу Шванштайгер.

– Благодарю покорнейше, господин Профессор! — Низко кланяется Шахтер.

– Яйца берите! — напоминает Продавщица, когда они уже направились к спуску в подвал.

Я иду за ними, хочется посмотреть, что это за подвал.

– Буржуй! — ругает Профессора Шахтер, — недобитый буржуй. —

– Вообще то, он работодатель, – прерывает Шахтера, Шванштайгер, — ты бы сейчас картошку полол под дождем, а тут ты в тепле, сытый, знай себе штукатурку колупай, хорошо же?

Подвал оказывается просторный, множество коридоров и развилок, как на парковке. Чтобы не путаться, на сводах висят значки со стрелочками: Б1, С14… Вроде бы система как в аэропорту, но не совсем, я сильно не задумываясь, иду по эху голосов.

– Тимур! – кричит папин голос с верху, – смотри не заблудись, от рабочих не отходи!

Довольно чисто и светло, местами штукатурка облуплена, холмики строительного мусора, стремянки, в некоторых местах проглядывают фрески. Большой крылатый ангел с арфой в руке, улетает от пьяного грешника. Ангелочки охотятся за сердцем красивой кудрявой барышни, рисунки для меня ничего незначащие. Я их толком не разглядывал, мне как-то больше по вкусу драматичные сцены где есть интрига, а не только добро и зло. Вдруг слышу шорох мелких камушков за углом.

– Папа? — кричу глухо почти проглатывая буквы, — папа это ты!?

Раздается неестественный треск, похожий на урчание. Спустя минуту полной тишины, нечто пробует стре;кот, потом надолго запевает звуком электрической бритвы, обволакивая своей трелью коридор.

Прижимаюсь к стене, присаживаюсь, смотрю не появится ли тень из-за угла. Там что-то темнеет, но я не уверен. Я вспомнил про свежие огурцы в карманах, швырнул один…

– Черт, не добросил!

Огурец падает в метре от угла, надо было взять яиц. Беру еще один побольше швыряю со всей силы он ударяется о потолок, падает точно возле угла, стре;кот замолкает.

– Попал!

Тень сгущается, вот-вот оно появится. Не веря глазам, наяву вижу длинную волосатую лапу, она ловко протыкает огурец ногтем, зверь чавкает как собака, брызги огуречного сока на полу, псиный запах. Существо сидит дышит какое-то время, надышавшись начинает плавно выглядывать из-за угла, сначала ухо с кудрями шерсти, затем скула и наконец глаз. «Аламесте!!! » Он смотрит с интересом, как смотрит темнота. И тут слава богу градом летят яйца.

– Кидайте, кидайте! — командует Продавщица

– Пацан, бежим! — хватает меня Шванштайгер за плечо.

– Кого ты видел? – осматривает мою расцарапанную коленку отец

– Аламэсте! – говорю в шоке, — я его видел, как сейчас вижу тебя!

-Мы тоже видели! — рабочие у костра, они не хотят больше спускаться в подвал сегодня.

– Вообще, я думаю это просто большая собака, – вставляет Шванштайгер свою версию, после разговора с Профессором.

– Да ну, ну че ты врешь! — истерично топает ножкой Продавщица.

– Так, все берите яйца, или что там еще нужно, и в подвал!– последний раз предупреждает профессор, — работать!

– Ну, тебя то никто в подвал не заставляет идти, – говорит мне отец, – если хочешь там лазить, ходи с рабочими, но поосторожней там.

– Ладно, я просто не уверен, что он опасен, может это просто большая сабака.

– Может…

На следующий день дождь все еще идет, отец отказался брать меня с собой, решив что недолго там пробудет, да я и сам не хотел никуда идти. Вдруг захотелось порисовать, колено болит, ходить неудобно. Кроме того, Профессор забрал сапоги, и ушел на рыбалку, я бы пошел с ним но ничего подходящего на ноги не нашел, в кроссовках идти слишком мокро.На самом же деле, я заметил в тумбочке, под телевизором, игровую приставку «Денди» и проиграл целый день в «Контрфорс» до красноты в глазах. Вечером профессор притащил огромную блестящую щуку.

– Саничку не надо звать, – просит мама, боясь ее отвратительной стряпни,— я сама сделаю пирог.

– Ладно, ну она хоть, рыбу почистит, посуду помоет,– предлагает профессор, — я ей за хозяйство плачу.

– Нет, не надо! — морщится мама, — она очень плохо моет посуду, и пахнет отвратительно.

– От нее воняет потому что ей некогда помыться. – не удивляется профессор, — она в круглосуточном работает, а днем у меня, подрабатывает!

– Если честно, лучше бы ее поменять, — сознается мама, — неряха она!

Профессор молча выходит под дождь, уезжает за отцом.

Снова дождь, я играю в «Денди» без всяких помех, с семи утра. Выпил чай из чистой кружки откусил рыбного пирога и сел рубиться.

– Тимур иди спать! – просит отец в два ночи, когда его утомил свет телевизора.

Дождь, я завтракаю прямо за игрой, не обращая внимания на удары по голове и визги сестры, мама готовит пельмени, профессор опять поймал щуку. Пришла Саничька. Мама не пустила ее на порог объяснив что дома делать нечего она все сама отлично делает.

Ночью, отец о чем-то спорит с Профессором, из-за чего Профессор уезжает под ночным дождем.

Просыпаюсь из-за грозы, дождь. В доме происходит какая-то торопливая суета. Моя кофта наконец высохла, только немного села я ее одеваю и чувствую себя по старому. Мама собирает чемодан, сестра ест на кухне жаренную щуку, братик играется с башмаками на веранде. Все суетятся, и я не могу решиться пойти играть в Денди.

– А, хорошо что встал! – хвалит отец, выходя из дождя, он ходил в теплицу, оказывается все ходят в теплицу, не только я.

– Мы уезжаем?

– Да, уезжаем. Иди помоги маме, Наш поезд будет через три часа

– А Профессор?

– Да пошёл он. Хочет чтобы я за эти деньги еще и реставрировал, ты видел сколько там фресок?! Лучше я сто картин напишу чем буду перекрашивать чью-то мазню.

Мы сели в зеленый умирающий УАЗ. Сестру посадили спереди, потому что я ее очень сильно укусил за обедом, теперь она только и ждет момента, чтобы отомстить.

Обратный путь уже не такой уж волшебный, я за эти дни увидел куда больше волшебства сидя перед телевизором. А Профессора я больше никогда не видел.